Электронная библиотека » Михаил Эпштейн » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 19 августа 2020, 13:40


Автор книги: Михаил Эпштейн


Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Михаил Эпштейн
Клейкие листочки. Мысли вразброс и вопреки

© Эпштейн М., 2014

© Розенман А., 2014

© Издание ArsisBooks, 2014

© Дизайн-макет ООО "ArsisBooks", 2014

Об этой книге

Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки…

Ф. М. Достоевский

Это собрание кратких наблюдений и размышлений о главном: о жизни и смерти, о Боге и человеке, о любви и творчестве, о природе и языке… Каждая запись умещается на одном листочке, и вместе они складываются в книгу «небудничных» мыслей, интеллектуальных авантюр и провокаций. Небудничных дней – выходных, праздничных, отпускных – в календаре примерно 140, отсюда и число записей: по листочку в день – на год чтения. Как говорил Венедикт Ерофеев, все на свете должно происходить медленно и неправильно. Пусть так же читается и эта книга.

Классика этого жанра – "Опавшие листья" Василия Розанова. Но мне ближе иной образ: клейкие весенние листочки, свеже-липкие наощупь, – как зародыши мыслей, еще не распустившихся ни в какой большой "листаж", открытых будущему… А еще есть клейкие листочки, предназначенные для кратких записей, для быстрой передачи мыслей, – маленькие квадратики, которые приклеивают к столу или к монитору. Я предлагаю читателям "клейкие листочки" в обоих смыслах.

Листочек – жанр, средний между афоризмом и эссе: это разросшийся афоризм или сжатое эссе. Конечно, и листочки бывают разные: мелкие – березовые, крупные – кленовые, средние – дубовые, липовые, вязовые. В словесной рощице, куда приглашается читатель, перед ним предстанут разные формы и размеры листочков.

Почему листочки расположены в алфавитном, а не в логико-тематическом порядке? Хотелось бы, чтобы каждый листочек жил своей жизнью, своим неповторимым узором – а не подпирал какой-то порядок, навязанный ему извне уже сложившимся авторским мировоззрением.

Предисловие. О превратностях бытия

 
Как мелки с жизнью наши споры,
Как крупно то, что против нас.
 
Р. – М. Рильке «Созерцание» (пер. Б. Пастернака)


… Экзаменатора вперед угадать нельзя.

Сегодня ты к одному экзаменатору приспособился,

а завтра этот экзаменатор сам в экзаменуемые попал.

Вот какова сей жизни превратность.

М. Е. Салтыков-Щедрин «Пошехонские рассказы»

У жизни есть склонность к самоиронии. Когда все, вроде бы, складывается благополучно, вдруг возникает чувство провисания, пустоты. И наоборот, в неудаче и отверженности вдруг ощущаешь прилив жизненных сил. Как будто в природу бытия заложено упрямое, своенравное «вопреки».

Античный философ Тит Лукреций Кар называл эти отклонения первоначал от прямых траекторий "клинаменами" и выводил из таких мелких непорядков весь миропорядок, основанный на разрастании хаоса, на пересечении и столкновении множества кривых. Почему мир так причудлив и непредсказуем?

… Легкое служит тому первичных начал отклоненье,

И не в положенный срок, и на месте, дотоль неизвестном.

“О природе вещей”, II

Мы на собственном опыте знаем силу этих отклонений. То, что приближает нас к цели, одновременно отдаляет от нее. Выводы противоречат посылкам. Добившись исполнения желаний, мы убеждаемся, что лучше им было бы не исполняться. Революции приводят не к свободе, а к еще большему закрепощению. Фауст строит город на отвоеванной у моря суше – чтобы Мефистофель мог тем вернее его потопить.

Эти "вопреки" и "наоборот" неотделимы от сущности бытия и отражаются в разных сферах его познания. В науке говорят о парадоксах квантовой механики и теории множеств. В философии рассматриваются апории, например, об Ахиллесе, который никогда не догонит черепаху. В теории динамических систем изучаются "странные аттракторы", когда малые возмущения приводят к большим последствиям, – и бабочка, махнувшая крыльями в одной части света, вызывает ураганы в другой. В теологии говорят о чудесах, нарушающих законы природы. В лингвистике выделяют оксюмороны – сочетания слов с противоположными значениями, типа "светлая грусть" или "пышное увяданье". Эта лукавая природа бытия выразилась и в пословицах: "Не было бы счастья, да несчастье помогло". "За что боролись, на то и напоролись". Известна "подлость" жизненных ситуаций, когда бутерброд падает маслом вниз. Человек часто поступает вопреки своей выгоде и находит удовольствие в страдании…

Можно было бы долго перечислять все "нелинейные" признаки нашего существования, все эти узелки и занозы, которые и составляют таинственную и мучительную прелесть жизни. Именно это неизвестное, "Х", которое само себя перечеркивает, ставит на себе крест, мы прежде всего и пытаемся постичь, но оно так и остается непостижимым, дразнит, играет с нами в прятки. Это лукаво-вкрадчивый гений жизни, то гибельный, то спасительный, – причем спасение таится там же, где и опасность, во внезапных зигзагах судьбы. Сам по себе этот гений не добр и не зол, но именно он подстрекает доброе обернуться злым, а злое – добрым.

Эта книга – о таких неуловимых сущностях, благодаря которым жизнь превращается в небезопасное приключение, а мысль – в удивление, подчас радостное, а порой граничащее с растерянностью или испугом. Это книга парадоксальных мыслей, расположенных в алфавитном порядке, но по сути анти-азбучных, опрокидывающих привычный порядок вещей. Каждая запись – приглашение читателя к диалогу, а иногда – гипербола и провокация с целью вызвать несогласие и побудить к самостоятельным размышлениям "вопреки".

* * *

Я глубоко благодарен Марианне Таймановой (Даремский университет) за ее щедрую, неоценимую помощь в работе над этой книгой.


Алмазное правило

Существует золотое правило этики: «как ты хочешь, чтобы обращались с тобой, так и ты поступай с другими»; «не делай другому того, чего не хочешь себе». Но мы – существа настолько индивидуальные, что нам недостаточно ставить себя на место других. Необходим другой нравственный критерий – алмазное правило, поскольку оно должно подчёркивать именно сверкающую, как алмаз, многогранную индивидуальность, неповторимость человеческого дара. Поступай так, чтобы твои наибольшие способности служили наибольшим потребностям других.

Марина Цветаева говорила: "Я не паразит, потому что я работаю и ничего другого не хочу, кроме как работать: но – свою работу, не чужую. Заставлять меня работать чужую работу бессмысленно, ибо ни на какую кроме своей и черной (таскать тяжести, прочее) неспособна". А вот переводить чужие стихи она не хотела, предпочитая менее квалифицированную работу, но «свою».

Дар индивидуален, но вместе с тем ситуативен, это способность делать нечто уникальное здесь и сейчас, чего не может сделать никто другой на моем месте. Безнравственно требовать от поэта или скрипача, чтобы он занялся чем-то более полезным, например, рубкой дров. Пусть каждый занимается тем, что у него лучше всего получается. Но если в результате войны мужское население истреблено и некому снабжать теплом детей и женщин, тогда поэт или скрипач должны взять топоры, чтобы рубить дрова.

Алмазное правило регулирует соотношение между наибольшими способностями одних и наибольшими потребностями других. Причём, чем больше потенциальных объектов и чем меньше потенциальных субъектов этического действия, тем более оно является этичным. Математическим выражением такого соотношения будет пропорция, в числителе которой – объекты нравственного действия, а в знаменателе – субъекты. Чем больше числитель (потенциально – все человечество и даже все множество живых существ) и чем меньше знаменатель (единичный субъект), тем выше нравственный потенциал действия.

Два вопроса очерчивают критерий нравственности:

1. Хотел бы ты сам стать объектом своих действий?

2. Может ли кто-то другой стать субъектом твоих действий?

Следовательно:

Поступай так, чтобы ты сам желал стать объектом данного действия, но никто другой не мог стать его субъектом.


Безошибочное мышление?

Можно ли создать искусственный интеллект, тo есть научить машину/программу мыслить? Для этого нужно прежде всего, чтобы она научилась совершать ошибки – и упорствовать в них, логически оправдывать, находить им обоснование. Если прививать машине только навык правильного мышления, то мыслить она так и не научится, потому что мыслить – значит разрушать установленный порядок и создавать новый из хаоса. Мышление – это энергия заблуждения, которая создает иную точку опоры – и переворачивает мир.

Кроме того, чтобы машина приобрела сознание, ей нужно обзавестись подсознанием, – запасом подавленных или забытых влечений и ассоциаций, которые вдруг врываются в сознание и сотрясают все его налаженные механизмы, опрокидывают устойчивые идеи, предрассудки здравого смысла. Ошибка создателей искусственного интеллекта именно в том, что они стремятся создать безошибочное мышление.

Белые пороки

Г. К. Честертон писал: «Современный мир полон старых христианских добродетелей, сошедших с ума». Так можно сказать почти о любом пороке: добродетель, сошедшая с ума. Например, зависть – тяжкий порок, поскольку желает отнять у других то, чем они нас превосходят. Но у этой разрушительной зависти есть светлый двойник, «белая зависть»: не отнять у другого, а прибавить себе, и не за чужой счет, а благодаря собственным усилиям. В основе такой зависти лежит добродетель: стремление стать лучше, умнее, сильнее, пытаясь дотянуться до других.

В таком же смысле можно говорить и про "белую жадность". Черная жадность – это желание присвоить себе как можно больше, нажиться за счет других. Белая – это жадность к новым людям, местам, впечатлениям, поездкам, книгам, знаниям, приключениям, к жизни как таковой. В этом смысле жаден и тот, кто стремится к сокровищам небесным, и одна из вершин христианской аскезы – "стяжание Святого Духа". Таков белый цвет стяжательства.

Лень – явный порок, но бывает и белая лень, которая побуждает нас уклоняться от лишних хлопот, от суеты, недостойной высокого духа. Белая лень, или "благоленность", может проявляться в бесцельном созерцании, которое открывает красоту мира, и в "праздном" мышлении, которое восходит к бесконечному, вечносущему. Возникает вопрос: по-черному или по-белому был ленив Илья Ильич Обломов? Лень, разумно выпестованная, может спасти от участия во множестве вредных и постыдных дел. Если бы Ленин и в самом деле был ленив, сколько блага его лень принесла бы стране и миру!

Страх, боязливость, трусость – несомненные пороки. Но есть и белая трусость, вызванная страхом Божьим, боязнью смерти, загробных кар и адских мук. Страшно попасть в руки Бога живого. Этот белый страх уберегает верующих от многих грехов.

Наверное, бывает и белый, праведный гнев, который обрушивается на самое отвратительное и низкое в человеческой природе. Например, Иисус, взявший бич, чтобы изгнать торговцев из храма, вряд ли пребывал в кротком состоянии духа.

У динамики духа есть разные формы. Возможен духовный переворот, «метанойя», когда скупец раздает все свое имущество или сладострастник уходит в монастырь. Или, напротив, постник и аскет вдруг пускается во все тяжкие, будто в его душе рухнула какая-то преграда. Но есть и менее эффектная динамика переносов. Жадность, например, можно обратить на нечто более существенное, чем деньги и товары: жадно вникать в мир знаний или заносить в путевой дневник все детали увиденного. Человеку трудно дается добродетель, противоположная его натуре. Легче взращивать добродетель из зернышек своего же порока.

Библиотека и кладбище

Не задерживайся в библиотеке. Найди нужные книги и поскорее уходи. Не броди по ней бесцельно, как бы вбирая все пространство знания. Очень скоро ты почувствуешь не просто запах пыли, оседающей в легких, но и нарастающий приступ тоски, которую можно назвать библиомеланхолией. Ты попал на кладбище слов и мыслей, а оно еще печальнее, чем обычные кладбища.

Люди знают, что они смертны, и готовятся к своему концу. Некоторых утешает то, что лучшая их часть, заветные мысли и чувства, итоги многолетних трудов и изысканий переживут их и останутся в памяти потомков… И вот она, эта память, – хранилище книг, почти невостребованных, нераскрытых, непрочитанных. Проходя мимо этих длинных рядов, уставленных разноцветными корешками, чувствуешь себя словно в колумбарии, где так же в ряд выстроились разноцветные урны с именами усопших. Чувство даже более тяжелое: там погребена смертная оболочка людей, а здесь выставлен прах того, что они считали залогом своего бессмертия. Это второе кладбище, куда попадают немногие удостоенные, но зато и запах тления сильнее, ведь смердит само "бессмертие".

Проходя по этим траурным рядам, испытываешь двойную скорбь: вины и обреченности. Да, есть твоя личная вина в том, что ты не раскрыл этих книг, не воскресил их сочинителей чтением и пониманием, – а ведь они в это верили, ради этого жили. На это чувство неискупленной вины накладывается другое, не менее печальное. Что останется от тебя самого, кроме еще нескольких переплетов, втиснутых в плотные ряды? Ты, еще живой, скорбишь над мертвецами, а сам только тем и занимаешься, что готовишься пополнить их строй. Кажется, что покоиться прахом в земле или пеплом в колумбарии не так обидно, как стать еще одной непрочитанной книгой. Та смерть – неминуемая, уготованная всем живым. А эта – результат особо изощренной попытки избежать тления, и оттого вдвойне оскорбительная.

Благодарность учит летать

После одного не слишком удачного перелета я стал бояться воздушных путешествий. Каждое из них превратилось в тяжелое испытание, к которому я долго и мучительно готовился. Больше всего я боялся самого состояния страха и молился об избавлении от него. И вот однажды, уже во время взлета, я почувствовал вдруг подаренную мне легкость… И одновременно – благодарность за нее. Я стал опасаться, что легкость уйдет так же быстро, как и пришла, но сама благодарность усиливала во мне это состояние легкости.

И вдруг я понял, что благодарности заслуживает не только то, что полет проходит спокойно, но и то, что я дышу, вижу, существую, ведь все это не зависит от меня, а мне дано. С самого рождения я пребываю в полете – и что меня держит? Какая сила вознесла над землей? Меня самого, как такового, по сути нет. Всё мне даровано: и свет, и воздух, и тело, и каждая клеточка в нем. Ведь не я все это сотворил. Если вычесть из меня данное мне, что останется? Ничего. Меня у себя нет.

Почувствовать все свое бытие как именно дар – и значит благо-дарить. Раз мне это дано, значит, есть Некто дающий. Мое существование приобретает двойной смысл, как встреча с Дающим Благодарность, как соль, придает крепость и вкус любому опыту.

Самолет стало потряхивать, что раньше вызывало во мне оцепенение: я представлял, с какой высоты мы будем падать. Сердце начинало вслушиваться в каждый перебой самолетного гула. Но на этот раз благодарящее чувство примирило меня и с этой болтанкой. При каждом толчке я мысленно повторял: "и за это благодарю!" Я почувствовал, что не только каждый мой волос, но и каждый миг моей жизни находится в чьих-то руках и продлевается чьим-то щедрым усилием.

Благодарность преодолевает страх. Он достигает максимума, когда ощущаешь себя властелином всего сущего, – и боишься потерять то, чем владеешь. Чем больше гордости, уверенности в себе, тем сильнее внутренний страх. Если же всё твое – не твое, то нет и страха: терять нечего, ибо всё и так тебе дается.

У Юза Алешковского есть замечательное определение: "Счастье – это состояние бессознательной благодарности Всевышнему абсолютно за всё". Благодарность – философский камень, превращающий даже мерзости жизни в частицы счастья. Если с тобой случается что-то тяжелое, тревожное, опасное, начни благодарить – и тут же ощутишь радость и прилив сил!

Раньше я чувствовал на себе огромную тяжесть: все зависело от меня, все приходилось делать самому, чудовищными усилиями, как каторжнику, вращать колесо своего существования. Верно сказано: "иго мое есть благо, и бремя мое легко". Достаточно благодарно принять на себя иго – и жизнь становится легкой.

Больше и меньше, чем жизнь

В английском языке есть выражение «larger than life» – «больше, чем жизнь». Так говорят, например, о китайском императоре Цинь Шихуане (259–210 гг. до н. э.), объединителе, по сути, создателе китайского государства. В часе езды от Сианя – его гробница, которую охраняют тысячи терракотовых воинов. Сам мавзолей закрыт для посещения, поскольку там воспроизведено в миниатюре все мироздание, причем реки и озера сделаны из ртути. Предполагал ли император, что хранилище его останков само станет смертельно опасным – или именно этого он и добивался: сделать свою смерть убийственной для других?

Усыпальницу начали возводить, как только Цинь Шихуан взошел на трон. Едва утвердив себя в земном царстве, он задумался о своем небесном пристанище. И всю жизнь был занят только тем, что покорял пространство. Строил Китай и строил мавзолей, прокладывал себе путь в бессмертие. Он создал жанр "жизни, которая больше, чем жизнь", который впоследствии освоил Мао Цзэдун.

Но можно быть изобретательным и "наоборот". Франц Кафка создал жанр, который можно назвать "меньше, чем жизнь". Возвел в литературно-творческий канон житие человека-насекомого. Даже лучшие свои произведения, при жизни не опубликованные, он завещал не сохранять для потомства. И то, что они все-таки уцелели благодаря непослушанию его душеприказчика, стало монументом этой не-свершенной жизни, которая сама себя боится, укорачивает себя, устает от каждого шага, уклоняется от решительных действий – и при том наполнена изнутри невероятной силой самосознания.

Чей пример заразительнее, Цинь Шихуана или Франца Кафки? Абсолютный максимум и абсолютный минимум сходны в том, что они абсолютны.


В начале будет слово

Где сейчас Александр Пушкин? Где Лев Толстой? Где Осип Мандельштам? Догадываемся ли мы, в каких пространствах они обитают? Конечно, никому не дано постичь посмертную участь души, кроме Творца. Но поскольку мы душой сроднены с ними и живем после них, должны же какие – то слабые отзвуки их нынешних странствий доноситься до нас сквозь загробную вату? Что сейчас делает Мандельштам, кому и какие пути расчищает его слово? Ведь не может остаться без посмертных последствий то движение души, которым написалось вот это – в его последнем стихотворении:

 
Чародей мешал тайком с молоком
Розы черные, лиловые
И жемчужным порошком и пушком
Вызвал щеки холодовые,
Вызвал губы шепотком…
 

Я смутно чувствую ту духовную работу, которую и сейчас в невидимых мирах совершают строки Пушкина, Толстого, Мандельштама, создавая то, что где-то там, в их посмертии, предстает лицом, или деревом, или городом, или целой страной, планетой, вселенной. В том, что оставили по себе эти творцы, чувствуется предпосылка иного бытия, настолько логически и эстетически безупречная, что она не может не осуществиться в одном из возможных миров, в начале которых будет их Слово.

Вдвоем

Любовь – это столь долгое занятие, что одной жизни для неe мало. Любовь – это готовность провести вдвоем вечность.

Вдохновенная пошлость

Я преклоняюсь перед идеей эстетического и морального совершенства, перед завещанной древними греками «калокагатией», гармонией доброго и прекрасного. Однако у Фридриха Шлегеля есть выражение «гармонические пошляки», над которым стоит задуматься. Ну что можно возразить на требование быть одновременно и изящным, и добрым, и человечным, и возвышенным, и правдивым, и чутким? Ни-че-го! Остается только понуриться, осознавая свое несовершенство. Вот почему верхом пошлости мне представляется чеховская фраза: «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Ну конечно, мы за все хорошее и против всего плохого. Сам Чехов не случайно отпасовал эту глубокую мысль Астрову (в «Дяде Ване»), который перед тем, как ее обронить, по привычке опрокидывает рюмку водки. Кстати, и Горькому хватило такта вложить «Человек – это звучит гордо» в уста пьяного босяка Сатина: «сегодня я пьян, мне все нравится … рисует пальцем в воздухе фигуру человека». Удивительно не то, что пьяные персонажи произносят высокопарные пошлости, а то, что их с воодушевлением повторяла вся страна, – как будто сама опьянела от размаха своего революционного (воинствующего!) гуманизма. Слова вознеслись со «дна» (ночлежки и бутылки) до вершин мысли прогрессивного человечества.

Должно ли нас удивлять соседство вдохновения и пошлости? Бывает ли пошлость вдохновенной? Примеры можно найти в поэзии революционной эпохи, даже у Маяковского и Есенина, не говоря уж о глашатаях и краснобаях, типа Троцкого и Луначарского ("железный обруч насилия и произвола", "в сердцах трудовых народов живет непреодолимое стремление"). Самые возвышенные слова, самая надрывная патетика часто несут в себе пошлость (если только силой иронии не вырвать их из высокого контекста). Пошлость – это претензия на "сверх", это преувеличение всего хорошего: красоты, ума, добра, величия. Это эстетство, морализм, сентиментальность, политиканство-мессианство; это "лебедь горделиво выгибает свою изящную шею" или "клянемся свергнуть гнет кровавого деспотизма". Но и вдохновение – тоже "сверх", состояние чрезвычайности, когда слова и мысли выходят из-под контроля разума, когда опьяняешься высоким и прекрасным: тут один шаг от "in vino veritas" до "очей синих и бездонных". Вот почему вдохновение не меньше чревато пошлостью, чем смиренный здравый смысл. Бывает пошлость плоская – и величественная; пресная – и пьяная. Демьян Бедный впадал в пошлость – ну а Есенин разве нет?

Недаром в классической эстетике было принято противопоставлять вкус и гений, чувство меры и волю к безмерности. Безвкусное вдохновение чаще всего и отдает пошлостью.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации