Текст книги "Клейкие листочки. Мысли вразброс и вопреки"

Парадоксы информации

По вычислениям математиков, один сперматозоид содержит в себе 37,5 мегабайтов генетической информации, а одно семяизвержение – порядка 15 тысяч гигабайтов (15 терабайтов), что примерно равно объему памяти 100 ноутбуков. И все это ради одного шанса из миллионов на сотворение новой жизни. Тогда как мысле– и словоизвержение даже таких титанов, как Гете или Толстой – творчество всей их жизни – содержит в себе не более 20–30 гигабайтов, т. е. легко уместится на маленькую флешку. Сколько же нам еще гнаться за природой в безуспешной попытке превзойти ее своей мыслью и словом?

С другой стороны, результатом извержения 15 тысяч гигабайтов может быть всего лишь один использованный презерватив, а информация размером всего в 30 килобайтов может оказаться библейской заповедью (именно столько весит файл со словами "не убий").

Пасть и горло

В Атланте (США) – самый большой в мире аквариум. Особенно поражают в нем китовые акулы, длиной семь-восемь метров. Плавают среди общей рыбной мелюзги и никого не глотают, хотя пасть у них может легко вместить даже человека. Зато, оказывается, горло такое узкое, что может пропустить только 25-центовую монету, поэтому питаются они мелкими морскими травками и устрицами. Вот какая драма! Есть и в человеке подобное несоответствие: между широкой пастью замысла и узким горлом дарования.

Педанты, таланты, дилетанты

В любой области есть три категории деятелей: педанты, таланты, дилетанты. Преобладают и образуют ядро любой профессии педанты, то есть грамотные середняки, носители стандарта. Они противостоят, с одной стороны, недостаточно грамотным – дилетантам, с другой, слишком нестандартным – талантам. Причем под предлогом защиты от дилетантов педанты направляют свой удар именно против талантов, гораздо более для них опасных. Любая научная дисциплина – это диктатура педантов над талантами; это утверждение такой методологии, которая исключает «неточность» – а значит, и прорыв.

Пережить Достоевского

Каждый раз, достигая возраста, в котором умер какой-то писатель или мыслитель, мне внутренне близкий, я как бы переступаю новый порог ответственности. Словно он проводил меня до очередной развилки, попрощался и ушел, и теперь я должен продолжать путь в сопровождении других спутников, но их число с каждой развилкой редеет. Конечно, гений не ограничен возрастом, и Лермонтов в 27 понимал то, что многие не поймут, и дожив до 100. И все-таки у каждого возраста есть свой объем и качество пережитого и передуманного, и в зрелости уже нельзя жить на том духовном рационе, который питает юношу, пусть и гениального. Поэтому, сравниваясь в возрасте с Чеховым, Вл. Соловьевым, Достоевским, я слышу как будто щелчок пружины, выталкивающей меня в пустоту новообретенной свободы и одиночества. Ну вот, теперь мне придется самому прокладывать путь в неизвестное, уже без них, ведущих и впередсмотрящих.

Помни о зачатии!

Можно ведь и так взглянуть на людей: все они – сделавшие карьеру сперматозоиды. Хвостиками выгребли себя в стремнину жизни. И даже последний бомж со слезящимися глазами – тоже везунчик, проложивший себе путь из тьмы на светло-воздушную поверхность бытия. Подсуетился – и обогнал всех других, первым достиг заветной клетки. По сути у этого бомжа общий на 99 процентов удел с господами в элегантных костюмах, пирующими в дорогих ресторанах. Он дышит тем же воздухом, ходит по той же земле, пьет ту же воду, в жилах у него такая же кровь. Он тоже бывший сперматозоид, попавший в высшее общество ходящих, едящих, глядящих, ковыряющих в носу, – в отличие от миллиардов своих собратьев, так и оставшихся безносыми, безглазыми, безногими…

И значит, ему есть что праздновать! Да здравствует то, что привело его на этот свет! Да здравствуют эти милые уловки, подмигивающие глазки, нежные ручки, душистые шейки, влажные язычки! – все, все, что слово за слово, поцелуй за поцелуем, объятие за объятием, привело бродягу в этот мир, сделало его возможным и воплощенным. Пусть он бродит не только как бомж – пусть бродит как вино, пусть радуется и пенится теми пузырьками желания, один из которых в нем самом стал плотью и кровью! Ведь каждый из нас, живущих, обязан своим бытием честному исполнению величайшей заповеди, данной человеку еще до грехопадения: "Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю…" Будем почитать своих родителей, ибо они эту заповедь соблюли. Будем бережны к себе, чтобы и в нас не угас родительский огонь. Memento conceptionis!

Понимание и прощение

Обидно, когда тебя прощают, не понимая.

Страшно, когда тебя понимают – и не прощают.

Поступок и происшествие

В жизни человека можно выделить три типа событий. События, которые свершаются с ним по его собственной воле, в силу принятых им решений, могут быть названы поступками, ибо они задаются самим субъектом действия. Так, например, человек выбирает себе профессию, или определяет свою позицию в политической борьбе… Область событий-поступков изучается науками о человеческом поведении, его побудительных мотивах и общезначимых критериях психологией и этикой.

Вторая категория событий, прямо противоположная первой, включает происшествия, то есть события, в которых человек является не субъектом, но как бы объектом чуждой воли, жертвой некоего сверхличного стечения обстоятельств. К такого рода происшествиям относятся аварии, эпидемии, катастрофы, стихийные бедствия, выигрыши в лотерею… Эти события управляются игрой случая, хотя и в них можно отыскать определенную закономерность – статистического, сверхиндивидуального порядка. Область событий-происшествий изучается статистикой, математической теорией вероятностей, а также новейшими комплексными теориями хаоса и сложности.

Наконец, третья категория событий представляет наибольший интерес. Это события, свершающиеся не по воле отдельного человека, но и не по воле случая, а в силу определенной закономерности, с какой поступки человека ведут к определенным происшествиям в его жизни. События такого типа можно называть свершениями – в них как бы завершается то или иное действие, начатое человеком по собственной воле, но затем вышедшее из-под его ведома и контроля. В свершениях то, что свершает сам человек, затем совершается с ним самим.

Приведу простые примеры из классической литературы. Девушка влюбляется в молодого человека, но он пренебрегает ею, желая сохранить свободу, – когда же эта свобода становится ему постыла, он влюбляется в ту, которой когда-то пренебрег, но она уже принадлежит другому. Эта сюжетная схема "Евгения Онегина" – образчик работы судьбы, которая превращает героев в объекты их собственных действий.

Другой пример: поручик Вулич благополучно испытывает свою судьбу, играя в русскую рулетку; но, уцелев после осечки, он через полчаса погибает, подвернувшись под саблю пьяному казаку. В "Фаталисте" Лермонтова сама готовность героя ставить свою жизнь на кон вызывает ответное действие случая, который тем самым становится уже не совсем случайным.

В этих двух классических примерах мы имеем дело с третьим разрядом событий – свершениями. Они отличаются от поступков и происшествий самозамкнутостью: содержат в себе собственное начало и конец.

Поступки и происшествия – это тоже по глубинной сути своей свершения, только с затерянными началами и концами. Поступок – свершение с неясным концом, а происшествие – с неясным началом.

Поэзия и наука

Считается, что наука описывает вещи «как они есть в действительности», а поэзия фантазирует, все смещает, преломляет. Не вернее ли – наоборот: наука докапывается до невидимoго, неизвестного, подчас отдаленного от ощутимой реальности (микромир, частицы, античастицы, вакуум, темная материя…), тогда как поэзия раскрывает бытие сообразно человеческой мере его постижения: в явлениях наблюдаемых, в событиях переживаемых. «Открылась бездна звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна». «Звезда с звездою говорит». «Душа хотела б быть звездой». «Послушайте! Ведь, если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?» Здесь «звезда» – метафора, но для восприятия она гораздо достовернее, чем понятие звезды в астрофизике: «газовый (плазменный) шар, образующийся из газово-пылевой среды (главным образом, из водорода и гелия)». Водород, гелий, плазма – какие абстракции! Кто их видел или осязал? Наука рассуждает о черных дырах и спиралях ДНК, и притом определяет их весьма условно («черные дыры» вовсе не черные и не дыры), тогда как поэзия являет вещи в их наглядности, соразмерности с человеческим взглядом.

Получается, что поэзия научнее, то есть достовернее науки, а наука поэтичнее, то есть фантастичнее поэзии. Одни только научные термины чего стоят: созвездие, водород, притяжение, маятник! И ввел их в науку поэтический гений Ломоносова.

Предвкушение и послевкусие

Послевкусие того или иного опыта может сильно отличаться от его вкуса. Сладкое начинает со временем горчить, терпкое становится пресным. Вкус распускается во рту и меняет свои оттенки, как фейерверк. Белые огни в воздухе превращаются в красные, опадают зелеными. Вот так и время производит перемену в прежних ощущениях. Прежнее счастье наполняется горечью, прежняя печаль наполняется теплом и светом. «Что пройдет, то будет мило». Вкус проходит, остается послевкусие.

В юности мы с удивлением узнаем, что предвкушение, хотя оно только "пред", как правило, острее самого вкуса. Обольщения блекнут, опыт разочаровывает в сравнении с ожиданием. В зрелости мы учимся отличать вкус от послевкусия, и оно тоже оказывается сильнее. Только оно и остается. По сути, вся жизнь, если распробовать ее на вкус, состоит из предвкушений и послевкусий, а самого вкуса в ней очень мало.

Прогибчивая страна

Иные называют ее гибельной, а может быть, она просто прогибчивая? Чем больше лист железа, тем легче он прогибается в обе стороны. Так же прогибчива и самая большая на свете страна. Вера – безбожие, духовность – дикость, материализм – идеализм, коллективизм – индивидуализм, тоталитаризм – анархизм, покорность – бунт… В обе стороны прогибается и только поэтому остается собой.

Противомыслие

Из всего круга идей меня привлекают наименее очевидные – и я прилагаю к их обоснованию наибольшую силу логической последовательности, мне доступной. В этом для меня есть не только научный, но и моральный смысл: любовь к малым сим, то есть к наименьшим величинам в области умозрения, стремление их защитить перед лицом более сильных, самоочевидных, всесокрушающих истин. Этот риторический прием восходит еще к Протагору: выступить в поддержку самых слабых позиций, найти для них сильнейшие аргументы.

Для меня это не софистика, не игра ума, но следование одной из заповедей: "блаженны кроткие, ибо они наследуют землю". Есть кроткие, мало заметные, пренебрегаемые идеи или эмбрионы идей, которые нуждаются в нашем внимании и интеллектуальной заботе. В мире много не только маленьких людей, но и маленьких идей, и мы за них в ответе. Возможно, когда-нибудь они унаследуют землю. Отверженные, невероятные идеи, вроде той, что параллельные линии пересекаются, сотни лет пребывают в тени, чтобы потом осветить путь науке. Самые значительные успехи современной физики и математики во многом обусловлены как раз развитием этой "нищей" идеи, отвергнутой Евклидом, но впоследствии изменившей наше представление о кривизне пространства.

И разве абсурднейшая мысль о том, что Бог становится человеком и приносит себя в жертву за грехи человечества, не легла в основу западной цивилизации? Камень, отвергнутый строителями, лег во главу угла – эта притча имеет не только теологический, но и методологический смысл. Именно за наименее очевидными идеями – наибольшее будущее, поскольку научная картина мира время от времени взрывается, ереси становятся догмами и в качестве таковых снова ниспровергаются.

Развивая самые уязвимые идеи и предельно их усиливая, я одновременно стараюсь не навязывать их читателю. Я не хочу, чтобы моими усилиями идея-пария превращалась в идею-деспота. Деспотизм индивидов не так опасен, как деспотизм идей, жертвами которого могут оказаться миллионы людей. Идеи должны оставаться кроткими не только в своем истоке, но и в итоге всей аргументации – не порабощать сознания читателя. "Я пишу не для того, чтобы быть правой", – заметила Гертруда Стайн.

Больше всего я боюсь собственной одержимости какой-нибудь идеей, неистового внедрения ее в чей-то мозг, магии повтора и заклинания. Разумеется, как автор я заинтересован в том, чтобы читатель согласился со мною, но мне также хочется, чтобы он не поддался гипнозу той идеи, которую я пытаюсь до него донести. При этом я вступаю в противоречие с собой. Но там, где есть мысль, есть место и для противомыслия.

Обычно считается, что задача пишущего – внушить читателю свое представление о мире. Для себя я определяю эту задачу иначе: вызвать эффект согласия-несогласия, мыслительный катарсис (по аналогии с тем эмоциональным катарсисом, в котором Аристотель видит цель трагедии). Читатель вдруг постигает, что можно думать по-разному, что мысль содержит внутри себя противомыслие, и этим раздвигается сама сфера мышления.

Даже у крупнейших философов можно найти такие противоречия, которые вроде бы раскалывают их систему и становятся объектом постоянной критики. У Гегеля Абсолютная Идея, непрерывно развиваясь, вместе с тем приходит к полному самопознанию, а следовательно, к самотождеству, в его собственной философской системе. Маркс доказывает, что все исторические движения определяются материальным базисом – и вместе с тем, вопреки своему экономическому детерминизму, призывает к объединению рабочих и к коммунистической революции. Бахтин утверждает, что в полифоническом романе голоса персонажей звучат независимо от воли автора, хотя и проистекают из его целостного художественного замысла. Именно такие "противомыслия", наиболее уязвимые для рациональной критики, и оказываются "дуговой растяжкой" теории, производят катарсис, очищая нашу мысль от односторонностей.

Пытка временем

Можно вот сейчас, сидя за компьютером, предметно представить себе ад и рай как два способа переживания вечности. Стучать по клавишам компьютера непереносимо, если это только физическое упражнение. Какая-нибудь статейка в 10 страниц – это 25 тысяч букв-ударов! Каторжный труд, стирающий человека в порошок:

чбнннйчгфдрртфгтычгчйуучйыччгтфтггччыййк

Даже строчки не допечатал – и уже изнемог. А между тем, подхваченный мыслью и замыслом, не замечаешь усилий, и время словно сворачивается. Десять страниц, если они продиктованы вдохновением, – как одно мгновенье. Хотя и движения пальцев, и клавиши те же самые. Может быть, вечность – это столь осмысленное времяпрепровождение, что само время исчезает? Тягостное ощущение времени – от нехватки смысла?

Пятна на Солнце

Безупречен ли пушкинский вкус? Далеко не всегда, даже в лучших его созданиях. Например, в стихотворении «Из Пиндемонти» (1836) предпоследняя строка откровенно слаба:

 
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
 

Тут одно расплывчатое эмоциональное слово с размаху накладывается на другое и создает жирное смысловое пятно, лохматую кляксу. Умиление восторженное, а восторг радостный, и все это вместе трепещет. Прямо школьнический пафос: побольше сильных слов («потрясающее величие сверхмогучего гения Пушкина»). Видимо, сам автор почувствовал это избыточность и оборвал стихотворение на середине следующей строки, правда, не удержавшись напоследок налепить на радостно еще и счастье.

 
Вот счастье! Вот права…
 

Было бы интересно составить «антилогию» – собрание самых слабых строк русской классики. Какие бы образы в нее вошли? Встречались ли вам пятнышки в наследии самых-самых блестящих? Не для глумления – упаси Боже – а для остранения привычного, в чем и состоит смысл и искусства, и его восприятия. Смотреть на пятна полезно хотя бы для того, чтобы восстановить остроту зрения, утомленного Солнцем. Собрание это так и можно было бы назвать: «Пятна на Солнце: Антилогия русской классики».

Радость и счастье – антонимы?

В чем разница между счастьем и радостью? В словарях счастье определяется как «чувство глубокого довольства и радости». Но в более глубоком смысле эти слова не только не синонимы, но почти антонимы. Счастье устойчиво, радость порывиста. Счастье оседло, а радость кочевна, приходит и уходит, дышит, где хочет. Отсюда тянется нить к Шопенгауэру, который учил о том, что вовсе не счастье, а страдание – удел человека, и поэтому ему дана одна только радость – избавление от страдания. А от Шопенгауэра – к Евангелию, где ничего не говорится о счастье (буквально, ни единого слова), но много говорится о радости. «Да радость Моя в вас пребудет», «да радость ваша будет совершенна», «но печаль ваша в радость будет», «радуйтесь радостью неизреченною», «Царство Божие радости во Святом Духе», «плод же Духа: любовь, радость»… Есть и особый иконописный сюжет – «Нечаянная радость», где юноша вопреки своим грехам прощен Богородицей. В радости всегда есть привкус нечаянности, даже незаслуженности, какой-то исключительности. Вот почему «радость» – слово евангельское, а «счастье» – совсем не евангельское, да и во всем русском переводе Библии оно употребляется только в «Книге Иова», о самом несчастном из людей, и говорится там не о самом счастье, а об его утрате: «не устоит счастье его», «счастье мое унеслось, как облако».

Счастье – это уклад жизни, а радость – это веяние духа. "Счастье" противоречит библейскому миропониманию, а "радость" его воплощает.

Разговорные миры

У каждой личности – свой устный текст, котoрый даже характернее письменного. Например, Р. больше всего говорит о несправедливости, о том, как ее подавляют, преследуют, делают гадости и подлости. П. говорит о своих встречах и беседах со знаменитыми людьми, о своих трудах и отзывах на них. Н. рассказывает, как все его любят и приглашают к себе, включая Папу Римского. Его королевское величество А. говорит в основном о преданиях своей семьи. У каждого – своя тема и набор сюжетов.

Текст может меняться в зависимости от собеседника. Я допускаю, что такой "обидчивый" и "жалующийся" текст сложился у Р. именно со мной, и адресат играет не меньшую роль, чем сам автор. Скажем, с Б. мы ходим всегда по одному и тому же кругу тем: семейные, медицинские, политические… Г. всегда рассказывает о том, кто что пишет и публикует, но, возможно, с другими он говорит о другом, например, о женщинах или компьютерах. У каждого есть своя нить, основа, по которой снует челнок разговора; но и тот, кто натягивает нить с другой стороны, тоже причастен к словоплетению.

Вообще интересный и малоизученный предмет – разговороведение. Удивительно, насколько люди верны себе, и встречаясь даже после 10–летней разлуки, продолжают все тот же разговор, будто прерванный только вчера.

Разум и мудрость

Допустим, ученым удастся создать искусственный мозг, всезнающий, глобально мыслящий, мгновенно просчитывающий все варианты. Можно ли наделить такой всеведущий ум мудростью? Или мудрость – это свойство только того разума, который ограничен условиями своего бытия в пространстве и времени? Мудрость – это способ соотнести свое частное со вселенским: вместить в себя вселенское и одновременно осознать свою телесность и смертность. Стать человеком мира, мысленно охватить вселенную – и смириться, постичь свою малость и бренность. Мудрость – это устремленность к беспредельному, наряду с осознанием своих пределов. Нужна ли мудрость безграничному разуму?

Реальное и возможное

ХХ век продемонстрировал две основные модели развития. Первая, революционная, – это модель «реализации возможностей», то есть сужения их до одной, желательной и обязательной реальности. При этом одни возможности отсекаются и приносятся в жертву другим. В основе второй модели – развитие не от возможного к реальному, а от реального к возможному. Здесь можно указать на такие явления современной цивилизации, как системы кредита и страхования, которые переводят повседневную жизнь в сослагательное наклонение. Я живу на средства, которые мог бы заработать: это кредит. Я плачу за услуги, в которых мог бы нуждаться: это страховка. Кредит и страхование – две соотносительные формы возможного. В кредите мне оплачивают возможные формы благополучия: дом, машину, компьютер и пр. Страховкой я заранее оплачиваю свои возможные несчастья: аварию, безработицу, болезнь, увечье, скоропостижную смерть. Но и положительные, и отрицательные стороны жизни оказываются сплошь условными с точки зрения экономики, которая основана на статистике, подсчете вероятностей, а не на единичных фактах. Я имею не то, что имею, а то, что мог бы иметь, если бы… (в эти скобки можно поместить все обстоятельства жизни: устройство на работу или увольнение, женитьбу или развод и т. д.). Кредитные и страховые компании как раз и заняты тем, что в точности рассчитывают все вероятности моей жизни, исходя из достигнутого благосостояния, возраста, образования, – и уже имеют дело не со мной, а с проекциями моих возможностей.

Современный Запад – общество возможностей в том смысле, что они составляют его экономическую основу и вплетены в ткань повседневности. Ничто не существует просто так, в изъявительном наклонении, но все скользит по грани "если бы", одна возможность приоткрывает другую, и вся реальность представляет собой цепную реакцию возможностей, которые сами по себе редко реализуются.

Нет лучшего способа оживить вкус к жизни, чем взглянуть на нее под углом возможного. Отчего нас так завораживает колеблющееся пламя, кипение морских вод или пушинка, кружащаяся в воздухе, – хочется следить, не отрываясь? Таково зримое бытие возможного. "Приедается всё. Лишь тебе не дано примелькаться", – обращается Борис Пастернак к морю ("Волны"). Вероятности очерчиваются на графиках колебательно, волнообразно, – и сами волны есть контуры вероятностей, с особой синусоидой движения каждой капли. Смотреть на море, на огонь, на качание древесных крон и колыхание травы в поле, – в этом есть огромный интерес для души, потому что она приобщается к родной для нее стихии вероятностного существования.

Эти же волны возможного бегут через все области мироздания: от квантовых микрообъектов (частиц-волн) до таких составляющих религиозного опыта, как вера, надежда, любовь. Самые сильные переживания человека связаны именно с областью возможного, с ожидаемым, предчувствуемым, замышляемым. Человек живет возможным, это его естественная среда. От камня к дереву, от дерева к животному, от животного к человеку возрастает степень возможного в его отношении с наличным бытием. По-видимому, общество в своем развитии от деспотизма к демократии, к "цивилизации возможностей", также следует этому вектору.

Лучший из возможных миров – тот, что еще только возможен; точнее, это мир самих возможностей.