Текст книги "Кульминации. О превратностях жизни"

Дорис Ли, заблаговременно взявшая себе американское имя, была из Шанхая. В родном городе, по населению в два с лишним раза превосходящем Чешскую Республику, Дорис преуспела: сначала как модель, затем как автор книжки о том, как делаются в КНР модели. Книжка стала бестселлером. Приваливших юаней писательнице хватило на загранпаспорт, с которым она добралась до Праги.

Язык общения, однако, у нас английский. Конечная цель Дорис – Америка, а именно город Сан-Франциско.

– Be sure to wear flowers in your hair4040
  Обязательно вплети цветы в свои волосы (англ.).


[Закрыть].

– Цветы?

– Обязательно.

– Почему?

Я отвожу шелковистую руку. После развода я в таком состоянии, что ничего мне этого не нужно. И вообще все человеческое – чуждо. Но о «Фриско», где сам не был, как и вообще в Америке, отчего же не поговорить…

– Смотрела «Чайна Таун»?

– Чайна… что?

Поняв, что между нами ничего не будет, и не особенно настаивая, Дорис Ли приподнимает попку, чтобы натянуть обратно салатовые трусики с тиснеными узорами. Распростертая на диване свиной кожи того оттенка розовости, который называют поросячьим, китаянка уводит в сторону колени, чтобы видеть мой артикулирующий рот и лучше понимать мой английский. Ей интересно, что рассказывает незадачливый клиент. Особенно про сценарий великого фильма Запада. Как он сделан. Губы – лепестки, кожа – будто чайную розу подвергаешь ласке. Ноготки покрыты изумрудным лаком с блестками. Ступни китаянки из уважения к рассказчику тормозят себя на шершавой коже дивана у самой границы соприкосновения. Влечение? Равно нулю. Но этот интерес… Китаянка шепотом повторяет имена: Роман Полански… Роберт Таун… Джек Николсон… Сид Филд… Трехактная структура… Поворотный момент…

– Мне столько всего нужно узнать! – восклицает Дорис Ли. – Но почему так называется, если фильм не про нас?

– Метафора.

– Чего?

– Nobody knows, – развожу руками… – Но должна быть тайна.

Дорис вздыхает.

– Здесь китайского квартала нет.

– Вопрос времени. Есть уже парикмахерская, рестораны… (Морщится пренебрежительно.) Есть ты.

– Я в Праге одна.

Автор китайского бестселлера, Дорис Ли работает и живет в публичном доме «Трубадур» на Житной. Собирает материал? Не то что «собирает», там материал возникает сам собой. Но стоит ли писать такую книгу?

– В каком смысле «стоит»?

А в самом прямом. Она боится не мести клиентов, это же Прага, здесь убивают редко и не за секс. А вот стоит ли овчинка выделки с точки зрения успеха? Succsess, sexsess… Созвучие забавляет. Но если серьезно, то тема вечная, что собственная жизнь показывает. В советской ее первой половине весь этот «блеск и нищета» казался архаикой, в Лету канувшей вместе с Софьей Мармеладовой, Катюшей Масловой и как ее там, из купринской «Ямы»? Но вот поворот спирали, и снова лупанарий сияет призывными огнями…

Я предлагаю помочь ей с книгой.

– В смысле… фифти-фифти?

– Нет.

– Сколько ты хочешь?

– Нисколько, – говорю. – For free?

Вот об этом «проекте» мы и говорим при дальнейших встречах – нечастых и совершенно платонических. Не проститутка и клиент: потенциальные соавторы.

«Трубадур» сексплуатирует ее по полной. Шесть дней в неделю, и не сказать, что работа там не бей лежачего. Хотя бывает, что приходится, но это обычно немцы, англичане…

Выходной в понедельник – когда там нет наплыва.

«День тяжелый» у меня тоже выходной, и я приглашаю Дорис Ли к себе на новоселье. От переезда «Трубадур» приблизился. Китаянка является не на такси, а пешком, встречаемая с моего кассетника гимном хиппи:

 
If you’re going to San Francisco
Be sure to wear some flowers in your hair
If you’re going to San Francisco
You’re gonna meet some gentle people there.
 

При отсутствии в Праге необходимых ингредиентов обед в моем исполнении назвать китайским можно только приблизительно. Зато у меня настоящий китайский сервиз из дерева. Черный лак с золотом. Темно-красные палочки. В поле зрения гостьи попадает и пагода. Подарок Мао моему тестю (покойному и бывшему, поскольку это с его дочерью мы развелись). Перед приходом китаянки старательно протер от пыли изгибы и скаты крыш с висюльками. Другие элементы фольклорной роскоши были завещаны мне коллегой по работе (покончившей с собой и post mortem разоблаченной в качестве советской агентессы).

Антураж обеда никак не действует. Будь на ее месте, все же ухмыльнулся бы на положенную мне наивно, но ведь от чистого сердца (допустим) ложку с золотом из Хохломы. Ну а на борщ отозвался бы и больше. Дорис же Ли, попив японского сливового вина и поклевав то и это, никаких признаков ностальгии не обнаруживает. Вот он, глобализм. Отрывает даже такие могучие корни, как… Конфуцианство, да, но что, собственно, я помню из его канона? Не успеваю вынести суждение, как гостья засыпает на моей зеленой оттоманке. Сидя и привалившись к спинке немного наискось. Я вынимаю из ее руки, чрезмерно украшенной «ювелиркой», свои лакированные палочки.

Возможно, она шпионка тоже. Почти что несомненно. Но я не собираюсь открывать матрешку, которую изобрели ее соотечественники заодно с бумагой, порохом и всем прочим, включая «культурную революцию» (а вот как называется их ГБ, этого я уже не знаю). Работа моя, во всяком случае, не интересует китаянку. Тут совсем другое задание, если оно на самом деле есть (а быть должно), и Дорис пока только в начале своего дао-пути к нему: стадия инфильтрации. Вот о чем я думаю, моя посуду. А возвращаясь на странный птичий клекот, ею изданный в безмятежном, вспоминаю и другое слово для всего этого. Паранойя. Профессиональная. Моя…

Мы гуляем по Старому городу. Не под ручку, конечно. И все равно несовместимость нашей пары – несмотря даже на мороз – обращает внимание пражан.

При всей ее совершенной красоте и живом уме Дорис Ли не без досадных изъянов. Названия и лого «высокой моды» правят ее миром. С «брендов» же просто брендит. На улицах вокруг отеля «Париж» не может пройти мимо витрин. Заметив нечто, прерывает на полуслове даже самый интересный разговор, – и в двери, да не в одни, а во все подряд – пока хватает ей наличных. А их у нее, и всё тысячи, всё лиловые тысячи, неизмеримо больше, чем у меня.

Не знаю, есть ли такой канон в конфуцианстве, но намекаю на необходимость здравомыслия: «Так разбрасывая деньги, ты еще долго будешь добираться до Америки. If you’re going to San Francisco…» Китаянка возражает. Ну и что? Могу позволить себе расслабиться после трудовой недели.

Другая особенность, которая меня смущает, – полное отсутствие бунтарского начала. Дорис Ли ничего не подвергает критике. Не говорит плохо ни о ком и ни о чем. «Трубадуром» своим вполне довольна. Кто там, за сценой, владеет борделем, это ей неведомо, а на первом плане управляет старичок за стойкой. С ним Дорис Ли всегда может договориться. Бывший, кстати, узник немецкого концлагеря. Клиентов ей тоже не в чем упрекнуть. В Праге Дорис пользуется растущей популярностью. Деньги под ноги так и летят. Никто не скупится, даже западные. Основной поклонник – молодой сенатор Чешской Республики, периодически высылающий за ней машину. И не какую-нибудь «Шкоду» – «Мерседес»!

Отбивая себе подошвы, вместе с дымом сигареты выпуская пар, я стою у магазина, за якобы роскошной витриной, внутри которой мечется жертва общества потребления. То появляется, то снова исчезает за кулисами примерочной. Даже любуюсь этим поначалу. Потом ухмыляюсь: «Но жить с этим безумием было бы…» Затем вдруг чувствую, что глаза обратились в лед. И зрительные нервы внутри. И вся эта картина…

– Да пошло оно все —

Носок ботинка вкручивает недокуренную сигарету в щель мерзлых кубиков пражских торцов. И в зимних сумерках среди спешащих домой прохожих через минуту я забываю девушку из некогда братского Китая.

***

Сидя под подвальными сводами «Трубадура», кропаю нечто свое в блокноте на пружинке. Девушки на высоких табуретах у барной стойки обращены ко мне лицами и другими фронтальными прелестями, на которые я, подыскивая слово, порой поднимаю невидящий взгляд.

Рядом садится на банкетку русскоязычная. Семнадцать лет, Луганск, Восточная Украина. С соответствующим «хгаканьем» спрашивает, как мой друг и почему не захожу. Спешит сообщить, что «твоя узкоглазая» с клиентом, – полагая, что здесь я ради Дорис Ли.

Но вот и она. Отработав, влезает на свободный табурет. На фоне вульгарной полураздетости товарок выглядит привлекательно строго. Застегнутая на все пуговицы рабочая «маодзедунка» и штаны цвета синих советских чернил. Окидывая взглядом приземистый зал, обнаруживает меня. Соскакивает на каменные плиты и на ощупь, не спуская с меня черных глаз, вдевает маленькую ножку в сабо на деревянной подошве.

Щелк, щелк…

И никаких упреков.

Все это время она думала про книгу. Конечно, в Шанхае был бы взрыв. Тиражи. Много-много юаней. Но предлагать такое в Праге? Здесь сексом никого не удивишь. Да, книжных магазинов на Вацлаваке много, но это только видимость, на самом деле рынок – вот такой. Показывает между большим и указательным. Скорей всего, отложит она совместный наш проект.

– Что, до Америки?

– Well…

В проеме овальной арки возникает старичок, переживший Холокост и коммунизм. Деликатным знаком указательного просит меня обратить на него внимание соседки, которую, возможно, требуют высшие эшелоны местной власти. Звезда борделя в ответ ему тоже поднимает пальчик: мол, секунду…

Ей кажется, что я еще не понял.

– Пойми, здесь никакого смысла. С точки зрения маркета…

– А с других?

– С каких?

– Искусства для искусства?

Озадаченная несколько, китаянка удаляется из моей послеразводной жизни, а я остаюсь под сводами «Трубадура», где нахожусь в качестве местного Вергилия. В ожидании, когда спустятся «из нумеров» мои гости из Швейцарии. Супруга там настолько ревнует мужа, что, попав в атмосферу пражской вольницы, собственноручно притащила его сюда, желая воочию увидеть навязчивые картины бурного воображения; черные ее глаза так и метали молнии:

– Шоковая терапия? Пусть! Говорят же у вас…

– Что?

Будучи слависткой, она вспоминает, несмотря на стресс:

– Клин клином вышибают?

Хозяин «Трубадура» оказался широк. Watching4141
  Наблюдение (англ.).


[Закрыть], к тому же освященный браком, в счет им не поставил… Бонус!

Когда-нибудь я буду об этом вспоминать, а пока в ожидании беспокойной пары нейтралов продолжаю писать за мраморным столиком с выдыхающейся на краю бутылочкой «маттонки» и бокалом с пузырями и ломтиком лимона.

Есть вещи, которые волей-неволей приходится мне шифровать. Я прошел мне выпавший туннель и вышел к свету. Тут был Храм с невероятной Библиотекой, а заведовала там женщина с бесподобным чувством юмора. О, как она смеялась, когда я рассказал, почему пришел к ней босиком. Мои туфли, мои прекрасные туфли, подобранные в хламе, выброшенном женой Луиса на обочину, схватил, спаял и сорвал с ног расплавленный гудрон на подходе к ступеням Храма. Такая была жара. Смешливая женщина еще раз зашлась от смеха, когда ближе к вечеру мы вышли и я отодрал свои туфли от приостывшего асфальта. Что было делать? Нам было на метро…

Любил ли эту женщину? Вне всякого сомнения. Даже не стану делать оговорок, что да, но возвышенно, идеально, чисто платонически. Хотя именно так оно и было. Но у нее был Прекрасный Муж. Именно так, с прописных, ибо он был – ну как Ахилесс. Или, скорее, Одиссей. На краю света нашедший эту женщину, которая полюбила его так, что предала все свое родное и ушла, предавшись ему безоговорочно и беззаветно. А он был не только Герой. Он был еще и Посвященный.

Что – я? Ну, ударял по струнам. Таково мое незавидное призвание. Сказывал и развлекал, как с понтом скандинавский скальд. Безбашенно срываясь с тормозов… Ах, как они смеялись белозубо. Пиво лилось рекой. И за реку эту они доставляли меня на своем «Кадиллаке». По месту моего там пребывания. Величественного, но убогого, как чухонцу и предписано.

Потом и мне фортуна улыбнулась до ушей. Повстречав на путях эзотерических Блондинку, я привел ее в Храм, и Брюнетка искренне за меня возрадовалась. Показала нам Тайное Тайных, а под конец дигитально нас запечатлела – счастливых, на фоне мраморным пьедесталом вознесенного бюста Платона, а Платон мне всегда был более чем друг…

Ну и вот. Уехали. Страна радости большая, а Блондинка была с севера…

Год счастия прошел.

И два, и три…

Как вдруг имейл. Ты нужен. Приезжай.

А у моей Любови жар. Местами бредит. Одновременно подключенная к служебному «Делл’у», по которому вынуждена делать только ей одной понятную работу. И никого у нее, кроме пары сострадательных, но, увы, Господом Богом ограниченных в смысле помощи котов…

Никаких возражений та не принимает. Должен здесь быть. Взойти в Александрии на трибуну и сказать!

С акцентом?

Именно! В этом все дело!

Но как могу я бросить в таком положении Единственную?

Та ничего не хочет знать. Начисто потеряла чувство юмора. Если тебя на церемонии не будет, утратишь нас обоих навсегда! Ну я-то ладно, а он, мой Ахиллес и Одиссей, он все равно ведь будет Верховный Жрец… Решай.

И что?

Я глазом не моргнул и отпустил свой Шанс туда, откуда Он возник.

Остался при любимой.

Остолбенели холода? Тогда в субтропики!

На Вест-Сайде высадились у терминала. С первого взгляда на круизный лайнер стало весело. Нос его – форштевень – психоделически расписан. Вот так, глядя прямо в нос, не сказать, что эта громада в пятнадцать этажей вмещает три тысячи душ.

– Почему…

– Почему «что»?

– Если корабль, то обязательно «дураков»?

– Совсем не обязательно, – отвечает любимая жена, слегка задыхаясь, не совсем понимая, значения не придавая – слегка затуманенная, но целеустремленная.

Я человек не первой молодости. Над этим океаном летал, но в него еще не «выходил». А тут сразу в Бермудский треугольник…

Перед лицом непознаваемого я оставался при своем, ведя ментальный генезис из исчезнувшей страны «научного мировоззрения», к чему в наступившую «эру Водолея» можно приравнять такие «измы», как скептицизм, агностицизм и старый добрый экзистенциализм. Но факт есть факт. Сколько этот кусок синевы на карте поглотил судов и самолетов, включая целую их эскадрилью. Корабль, конечно, с небоскреб, но потерял свою огромность в открытом океане. Вдруг все разверзнется? Жену опасность возбуждала, когда спортивным шагом нарезали круги по палубам, периодически удаляясь от света корабля во тьму. Поколениями младше, жена как чистый «нью-эйдж» не исключала, что под нами «портал» и выход в потустороннее. В параллельную вселенную, возможно. Может быть, не на все сто верила. Но допускала охотно. Слегка даже разочаровавшись, что круиз прошел без каких-либо сверхчувственных событий.

А вот просто чувственные имели место. Тайный сюжет круиза на Бермуды заключался в том, что я пережил… нет, не роман, и даже не платонический: жена исчерпывает всю мою любвеобильность. И все же нечто длилось, за пределами сердца.

Началось оно в момент посадки. В составе корабельной группы встречи была девушка, которая, когда вступили на борт, улыбнулась мне так, что сердце не то чтобы перевернулось, но чувствительно отозвалось. «Russian Federation» значилось на пластиковой полоске беджа, приколотого к лацкану форменного пиджачка. Высокая, обманчиво хрупкая, девушка была прелестна по-славянски. Пошло и примитивно толковать славянскость от slave, и никакого сервилизма, кроме корректного радушия, персоналу вмененного в обязанность, в ней не было, но в серых глазах таилась мягкая уступчивость. Не сабмиссивность, не подчиненность, но основа того, что французы в мое парижское время еще называли «славянским шармом» и чего в Новом Свете мне не встречалось (про жену не говорю, тем более что она у меня из бунтарок). Персонала на корабле было с тысячу душ, но одним тем приветственным взглядом и вызванной им эмоцией не ограничилось. «Российская Федерация» была замечена мелькнувшей мимо парфюмерного бутика. А потом я увидел ее над собой – с удивлением опознав на сцене. На представлении в корабельном театре. Она входила в состав международной труппы. То есть нанята была танцовщицей, но помимо этого вынужденно выполняла и другие обязанности (не это ли называется сверхэксплуатацией?).

Партнером Сероглазой оказался тоже юный и тоже славянин, но с ногами как у американца, с тесаными скулами и квадратным подбородком: в новейших поколениях они все чаще воплощают классический голливудский стереотип. Танец был как танец. Славил влечение мужского к женскому и vice versa4242
  Наоборот (лат.).


[Закрыть]. И не один был танец, а попурри из народных танцев мира, чтобы никто из плавучих зрителей не остался обижен.

– Неужели русские?! – Жена была в восторге. – Какая пара, да?

– Великолепная, – поддакнул я. – Просто идеальная.

– А как друг друга любят! Только посмотри, как смотрят друг на друга!..

– L’amour toujours…

– А скажешь нет?

Ни тенью ревности не омраченный, я смотрел и радовался за Сероглазую. Тяжело дается доллар, но все же не одна вдали, так сказать, от родины. Кто-то может обнять. Разделить ностальгию. Утешить. По ту незримую сторону корабля, где обитают и откуда возникают люди с принудительной улыбкой на устах.

Бермуды по-русски правильно называют во множественном числе. Не один остров, 181. Изгиб их на карте смахивает на рыболовный крючок. Всю длину этого крючка мы проехали на автобусе. От гавани до самых до окраин. Дороги узкие, с каменными бортиками. Пыльные кусты невыразимо-красного гибискуса и сочная зелень субтропиков у вилл с приземистыми антиураганными крышами. Океан проглядывал отовсюду. Первая остановка посреди этого пробега у холма с маяком: 185 крутых ступеней. Восхождение обещало испытание для сердца, но я недаром топтал у нас в Нью-Джерси степпер: рискнул и покорил. Увидев оттуда на горизонте оконечности – и ту, где высился наш лайнер, и ту, куда направлялись. Доехав до конца, обнаружили, что ничего здесь необыкновенного. Бригада местных лениво строила малоэтажный дом, но прекратила работу, глядя со стропил на туристов. В самом конце могучее здание времен оборонительных фортификаций содержало антикварный магазинчик. Жена нашла чашку, иссиня-голубую, английский фарфор, только жаль, без блюдца. Я набрел на самодельного вида этажерочку: выкрашенное лаком цвета вишневого варенья, это книжное вместилище стояло в простенке между узкими окнами, выходящими в беспредельную лазурь. Опустившись на колени, на каменные плиты иных веков, просмотрел книжки, брошенные в каютах или списанные из корабельных библиотек, и купил затрепанный «Треугольник: мифы и действительность».

На обратном пути нам показали имение актера Майкла Дугласа. Гидом была черная и чопорная дама: пурпурное шелковое платье, старомодная шляпка, сетчатые перчатки, микрофон в них выглядел как-то неуместно. Держась за никелированный поручень, она с британским акцентом повествовала о своей маленькой родине в ключе жалобной меланхолии, серой и мягкой, для настоящего негатива у нее просто не было в душе черной краски. И откуда бы? Тут даже за решеткой (а тюрьма была, и она показала ее с обличительным удовольствием) томился только один заключенный (правда, не за хищение упаковки с бифштексом из супермаркета, а за покушение на премьер-министра, того же цвета кожи и той же афро-карибской расы, что и покушавшийся). Дама не преминула напомнить о былом ущемлении суверенитета, хотя американцы еще в XX веке отказались от ими арендованной военной базы. Странная нотка, поскольку тут же было рассказано о том, как бермудцы скидываются на челночные заезды в США для закупок, тысячу миль с гаком туда и тысячу обратно, а все равно экономия, потому что все у нас намного дороже, чем в Америке. Нытье раздражало, но потом я решил, что за этим официальная установка турагентства – принижение парадиза, чтобы меньше ломились. В Гамильтоне, столице, труженики офшора выглядели как в лондонском Сити, только были в шортах и длинных носках. Колониальные пробковые шлемы вышли из моды по политическим причинам, но не здесь. В книжке, которую я по пути листал, была глава и о такой неразгаданности «Треугольника», как скачки во времени. Вот Бермуды мне в целом и показались таким отскоком. Законсервированным посреди атлантической лазури анахронизмом эпохи британских «владычеств над морями».

– Хотел бы сюда переселиться? – спросила жена, когда вернулись на борт.

– Чего ради? Доиграть остаток жизни в гольф?

– А вообще как?

– Понравилось.

– Что больше всего?

– Гибискусы.

Эти цветы на запыленных кустах вдоль узких дорог Бермуд напомнили мне губы одной абитуриентки МГУ. Такой был у них цвет, а вдобавок и форма раскрытия лепестков. Мы с трудом разошлись на рассвете перед первым экзаменом – сочинением. Она его провалила и уехала в Астрахань. Самая короткая любовь. Рассказывать раздумал…

– Завтра попробуем добраться до розовых пляжей, – сказала жена.

Но до океанских купаний не дошло, как-то свежо оказалось в субтропиках. Попытку сделали, но дальше порта не продвинулись. Порт здесь, как форт, внутри крепостных стен. Пока хулиганили, снимая друг друга верхом на пушках, хлынул ливень. Промокли до нитки на бегу к укрытию. Внутри старинных, на века сложенных из камня портовых складов были бутики, и мы слонялись там по галереям с чувством даром теряемого времени. А его было в обрез, в полдень лайнер отчаливал. А дождь пузырил и пузырил. Когда прекратился, мы вышли на каменные плиты в лужицах. Небо над мачтами яхт затянуто облаками.

– И что теперь?

Я посмотрел на наш лайнер. Единственный был у причала. И до него было не близко.

– Домой, сушиться. Каюта, каюта – обитель мужского уюта.

– Что за ужас?

– Советская песня.

– Не слышала.

– В Париже ловил по ночам «Голос Родины» и поймал. В передаче «Для тех, кто в море». Слушал и мечтал.

– О Родине?

– Нет, о море.

– Ну, вот и вышел…

Мы возвращались на борт, а навстречу в ворота порта-форта вбегал персонал – те, кого выпустили на берег на пару часов до убытия. Не знаю, что за радость мокрые пляжи, но молодежь спешила окунуться в океане. Оседлывали мотопеды и мотороллеры. По эту сторону крепостной стены расположился пункт проката.

За воротами увидели троицу танцоров. Один красивей другого, они весело общались по-английски, каждый со своим акцентом. Включая русский: то был партнер и соотечественник Сероглазой. Тот самый: длинные ноги, тесаные скулы. Рвались вперед, как будто их с цепи спустили. Одновременно трогая друг друга на ходу. Когда мы разминулись, жена взглянула на меня растерянно и вопросительно…

– Comme un phoques.

– Что значит?

– Как морские львы… Если дословно.

– А переносно?

– Никаких сомнений. Форма подтверждения… «Не педэ ли?» – поднимает брови один нормальный француз. На что другой, более сведущий в педэ, отвечает авторитетно: комм ан фок.

– Но почему морские львы? Они что…

– Не знаю. Никогда не выяснял.

– Мне, – говорит жена, – Франция показалась более терпимой.

– Она вполне терпима. Но ты была там уже в двадцать первом веке, а я жил во Франции в двадцатом. Гомосексуальность еще не вышла из шкафа на парады.

За вратами форта троица оседлала мотороллеры и унеслась навстречу приключениям. До свидания, мальчики. Мальчики. Постарайтесь вернуться назад… И главное: вовремя.

Их выпустили на сушу, а танцовщицу снова бросили на обслуживание. В группу встречи нагулявшихся пассажиров. Трап был приставлен к овальному зиянию входа на уровне четвертого этажа, а перед ним персонал раздавал полотенца, как сухие, для вытирания, так и парные, для обтирания, заодно предлагал воды-соки и развлекал пиратами, туземными девушками в топиках, но длинных юбках, а также персонажами мультфильмов, попугаями и пеликанами, и овощами-фруктами, включая гигантский банан: все, чтобы нам было приятно и весело. Наша девушка с ало-вялым гибискусом в русых волосах пыталась удержать улыбку, но выглядела безутешной. Я решился обратиться к ней по-русски. «Простите, вас зовут?..» – «Люда…» – «И откуда вы, Люда?» – «Из Ёбурга», – измученно улыбнулась она и, видя, что не доходит, пришла на помощь русскоязычному из далекого прошлого: «Бывший Свердловск…»

«О-о… ну да…»

Там у вас царя убили – первое, что приходит в голову. Ну, конечно, в других ситуациях и контекстах я уже слышал про «Ёбург», а по сути дела в голове прокрутилось уже многое: и про возможный сюжет short-short’а, и возражения против, ибо подобные гендерные злоключения были внове разве что в эпоху модернизма, entre deux guerres, вот и у Хемингуэя помнится рассказ об ушедшей к подруге подруге молодого человека, пьющего с горя за барной стойкой, и вообще, кто только об этом не писал и не снимал кино, так что, пожалуй, нет, не тема в эпоху звучащих гордо гей-парадов, еще и фобию припишут… Но все это на заднем плане сознания, так сказать, au fond4343
  В глубине (фр.).


[Закрыть], а что еще в ответ артикулировать, кроме царя и его великомучениц, придумать я не мог, заклинило, но, к счастью, подходили сзади, куда глянули, оторвавшись, серые глаза ёбуржанки Люды, и, тем воспользовавшись, жена увлекла меня за собой на трап:

– Ты же знаешь, что им запрещено минглироваться4444
  Mingle (англ.) – вступать в общение, социализироваться, тусоваться.


[Закрыть] с пассажирами.

А я минглироваться и не собирался:

– Просто захотелось сказать ей что-нибудь хорошее.