Текст книги "На полях Гражданской…"

– Какая аскетичная кирха! – заметила Наташа.

– А вы видели католические костелы?

– Конечно, в одном Львове их куда ни глянь.

Во Львове я не была, и мой кругозор ограничивался только маршрутом, пройденным добровольцами при отступлении. Но мне было приятно, что общаюсь с такой образованной племянницей Вячеслава Митрофановича, с которой с полуслова находила общий язык.

В стороне от усадеб, нарушая симметричность улицы, белел небольшой домик, такой же белый, как и все, с такой же черепичной крышей, но как-то на отшибе. Мы выбрали именно его. Мутная полоска света пробивалась сквозь ставни окна, выходившего в палисадник. И было не ясно, есть ли кто в нем. В комнате, куда мы вошли, было полутемно. В мигающем свете маленькой лампы заметили гипсовое распятие на каком-то большом ящике, похожем на комод, да широкую деревянную скамью у стены, увешанной гравюрами. Хозяйка – полная блондинка с волосами, связанными в тяжелый узел – пригласила нас:

– Bitte hinein![2]2
  Bitte hinein! – в переводе с немецкого: «Проходите, пожалуйста!»


[Закрыть]

И назвалась:

– Luisa!

Я поняла – Луиза.

Вбежал и сразу cкрылся ее муж.

– Klaus, – сказала она.

Клаус.

Раскрылись ставни, и в доме сделалось светло.

Нам отвели две соседние комнаты: одну мне с Наташей, другую Новикову, в которой часто собирался штаб полка. Моя рука заживала. Я по крупицам вспоминала названия трав, о которых услышала от вещуньи в Старом Крыму, заматывала ими руку, разминала пальцы, чтобы скорее вернуться в строй.

В трех верстах от немецкой колонии в логу спряталось брошенное графское имение. Своими размерами оно напоминало дворец. Когда мы приехали туда, Новиков повел в грандиозную, двусветлую залу. Обветшалая позолота на стенах, потускневший паркет на полу говорили о прошлом величии хозяина и последующем его обнищании.

Новиков произнес:

– Здесь мы сыграем нашу свадьбу!

Во мне все всколыхнулось: только в глубине души я позволяла себе думать о свадьбе, боясь отвлечь Новикова от нужных дел. А тут – он сам заговорил об этом! Мне не повезло в Воронеже: вместо венчания в Смоленском соборе пришлось спешить в Касторную, не повезло в Ростове: Новиков лечился от раны ноги, не решалась напоминать об этом в Керчи.

– Так что, венчаемся по лютеранскому обряду или по православному? – осмелела я.

– Вы думаете, что мы не найдем церковь и нам придется идти в кирху? – спросил Новиков.

– А что, упрощенный обряд, не водят три раза вокруг амвона, свадьба – скорее посиделки, чем гулянье…

– Я бы, Оленька, если бы мне позволила вера, венчался с вами во всех церквях России, во всех костелах Европы, во всех мечетях Аравии, во всех пагодах Японии!

– Вячеслав Митрофанович! Никогда не бросайте меня! – вдруг вырвалось из меня, и моя голова упала ему на грудь.

8

Приготовления к свадьбе проходили спешно. В любой день смоленцев могли отправить на фронт. Белые уже подошли к Днепру, захватили Мелитополь – город на пути к Ростову. Не за горами была встреча со столицей Северного Кавказа, Харьковом, Воронежем – так думала я. Шить венчальное платье на заказ было некогда; ехать в Ялту за нарядами – далеко; надеяться на то, что его пришлют из Медвежьего – оно уже год пылилось в шкафу – глупо. Не было и приданого.

Я решила венчаться в одежде сестры милосердия: белой кофточке со стоячим воротничком, длинной белой юбке, в белом платочке с красным крестом на лбу. Мои волосы уже отросли и скрыли последствия перенесенного тифа. Новиков в честь знаменательного события пришил к мундиру позолоченные погоны.

Мне рассказали, как по-походному на сестре поручика женился командир бронепоезда «Единая Россия». Свадьбу сыграли в Мелитополе на частной квартире. На свадьбе присутствовали шестеро старых друзей. А домом молодых оказалось купе в штабном вагоне бронепоезда.

– У нас место определено, – вспомнила дворец. – Гулять будет весь полк! А купе бронепоезда заменит усадьба в немецкой колонии.

В назначенный день коляски с двумя парами отъехали от колонии. Им предстояло проделать путь по степи до ближайшего малороссийского села, где уже ждал старичок священник. В первой коляске со мной ехал Новиков. Во второй – свидетели – брат Сергей и племянница Новикова Наталья Леонидовна.

Румяное солнце, словно клоун на арене цирка, смеялось. Стежками впадали в проселок тропинки. Было необычайно тихо. Я склонила голову на погон Вячеславу Митрофановичу, держалась за его рукав, слушала похрапывание лошади, скрип рессор и думала: «Так бы ехать и ехать до самого Воронежа».

Мы проехали пару верст, дорога раздвоилась. Лошади встали на распутье. Вспомнились слова из сказки: «Направо пойдешь, коня потеряешь, налево – сам погибнешь».

Новиков посмотрел на меня, улыбнулся и хлестнул лошадей – они пошли посередине к видневшейся за бугром маковке с крестом. По грудь лошадей колосилась трава, впереди взлетали стаи птиц.

Неожиданно тишину простора разбудил колокол. Как я ждала этого события и как теперь его боялась! Казалось, все должно было отойти в сторону, забыться, с этой поры мне предстояло стать законной женой Вячеслава Митрфановича, заканчивалось положение неполноценной супруги, как бы блудливой по старым канонам. Наш союз должны были освятить перед Богом, скрепить печатью вечности, и вместе с тем чувствовалось что-то не то. Я не могла понять причины своего беспокойства.

Когда сошла с коляски, когда шагнула к распахнутым воротам церкви, в которых стоял низенький батюшка в бархатной камилавке, я почувствовала, что ноги подкашиваются.

«Что происходит?» – спрашивала себя.

За мной были Наташа с моим братом Сергеем. Наташа направлялась тоже в церковь. Может, мое волнение было вызвано тем, что под венец шла я, а не она? Ведь Наташа тоже могла с кем-то, хотя бы с Сергеем, войти сейчас в храм и выйти женой. Но волноваться по этому поводу посчитала неуместным. Если бы они пожелали, у них бы совершилось, что и у нас. Или я была не так одета? На мне не было подвенечного платья. Оно пылилось в шкафу в Медвежьем. А в одеянии сестры милосердия могла показаться кому-то и неугодной…

Или…

Но успокаивало: не может же Всевышний не видеть, сколько претерпела, выстрадала я! Не может остаться ко мне равнодушным!

И словно чудо – только ступила под своды церквушки, как волнение покинуло, отпустило.

Колокол еще звенел – а я уже мысленно улетала далеко-далеко, где благородные витязи встречают своих невест в белоснежном одеянии, где сутками звучит волшебная музыка и новобрачных ласкает бархатный ветер…

Над головами повисли короны.

– Венчаются раб божий Вячеслав рабе божьей Ольге…

Потом что-то звякнуло. Я ощутила холодок кольца на пальце. Батюшка потянул нас по кругу, поплыли венцы, сзади заскрипели обувью Наташа с Сергеем… Просфоры и кагор, о которых дурно думала раньше, пришлись как нельзя кстати…

С колокольным звоном покидали церковку. Звучные звуки словно подхватывали мои слова: «Слушайте все! С вами говорит Ольга Алмазова! Ольга Новикова! Вы свидетели свершения самой светлой, самой верной, самой крепкой любви!» – и несли во все стороны света, во все миры и галактики.

9

Меня привезли в графское имение, где вокруг длинных столов, уставленных тарелками с яствами, бутылками изысканных масандровских вин и бутылями немецкого шнапса шумели смоленцы. Не оказалось разве что торта с тележное колесо и выложенных коржами надписей «Вячеславу и Ольге».

Оглушительное «Ура!» раздалось при нашем появлении. Такое «Ура!» можно было услышать под Полтавой, где разбили шведов, в Тарутино, откуда по смоленской дороге погнали французов, на Шипке, где опрокинули турок. Я невольно заткнула уши, и у меня закружилась голова.

Командир дроздовцев полковник Манштейн своей единственной рукой порывисто поднял чарку:

– Господа! Позвольте выпить за тот день и час, когда Ольга Алмазова-Новикова с мужем Вячеславом Новиковым войдут в палаты Московского кремля и им вручат самые почетные награды России!

– Ура! – снова оглушило зал.

Мне трудно описать свадьбу. Произносились тосты, взахлеб кричали: «Горько! Горько!» – и я только успевала прятать припухшие губы; фотограф бегал между гостей, и над головами взлетала дымная вспышка.

Уманец подарил Новикову красные шаровары, которые тот бросил на пол, растер сапогами и по ним пошли отбивать чечетку каблуки смоленцев.

Новиков осторожно прикрепил мне на грудь серебряную брошь с бирюзой:

– Носи на долгие лета…

Бирюза блестела воском, в котором как бы отражался морской залив. Я украдкой разглядывала брошь, обручальное кольцо с гравировкой «спаси и сохрани». Мне было хорошо и вместе с тем неловко: все взоры обращены на меня. Вспомнились родители, жители Медвежьего, Ерофеевки, Трещевки, все, кто хотел погулять на моей свадьбе. Хотя такое было невозможно… Свадьба гремела… Может, ей чего-то не достовало… Может, широты, навеянной тостом Манштейна? Кремлевского размаха? Но несмотря ни на что, я была счастлива.

– Ich wunsche Ihnen Gluck![3]3
  Ich wunsche Ihnen Gluck! – в переводе с немецкого: «Желаю счастья вам!»


[Закрыть] – встретила нас Луиза и протянула льняную скатерть с кружевами и вышитыми цветами.

Луиза не очень хорошо говорила по-русски и часто, чтобы не запутаться, переходила на немецкую речь.

– Что это значит? – спросил Новиков, принимая скатерть.

Я по-немецки не понимала и пожала плечами.

– Soyez heureux![4]4
  Soyez heureux! – в переводе с французского: «Будьте счастливы!»


[Закрыть] – присоединилась к словам немки Наташа.

– Нам желают счастья! – я перевела с французского слова Натальи Леонидовны.

Клаус раскупорил бочонок пива – он держал кнапу, кнайпу, knaipe[5]5
  knaipe – в переводе с немецкого: «пивная».


[Закрыть] – пивную, варил пиво из зерна и хмеля. Новиков миролюбиво пожал руку немцу, с земляками которого когда-то воевал на австрийском фронте.

Во время застолья никто не кричал: «Горько!», никто не пускался в пляс. Все проходило чинно и размеренно. Наташа вглядывалась в гипсовое распятие на большом ящике, переводила взгляд на гравюры на стене. Луиза смотрела на меня, показывала на грудь, где отливала морским заливом серебряная брошь, на Новикова и повторяла:

– Zehr Gut…[6]6
  Zehr Gut – в переводе с немецкого: «очень хорошо».


[Закрыть]

И в конце произнесла:

– Gluckliche Reise![7]7
  Gluckliche Reise! – в переводе с немецкого: «Счастливого путешествия!»


[Закрыть]

Ее последнюю фразу перевела Наташа:

– Счастливого путешествия!

– Какого еще путешествия? – удивилась я.

– Супруги после свадьбы всегда отправляются в путешествие…

– Да-да! – словно выплеснулось из Новикова. – Сначала в Ростов, потом в Донбасс, а там в Москву! С пушками и пулеметами…

Как счастливы мы были! Как молоды! Как много дорог открывалось впереди! И это притом, что наша жизнь на каждом шагу висела на волос от смерти.

10

Пожелание Луизы сбылось. Наш медовый месяц начался с путешествия. Манштейн отпустил Новикова на три дня, и мы уехали в Мелитополь. Город гудел от наводнивших его военных, сестер милосердия, дам в белых платьях. По улицам носились извозчики, развозя шумные компании. В городском саду играл оркестр, все кафе переполнили веселящиеся офицеры. Но нас тяготило шумное соседство и, пробыв в Мелитополе несколько часов, мы ускакали на песчаную косу, лучом уходившую в море.

За время моих странствий я видела много достопримечательностей юга России. Вдохнула Ростов, побывала в предгорьях Кавказа, испытала Черное море и теперь скакала по азовской косе, которую обмывали волны.

Я пришпорила коня – он пошел галопом, разбрасывая брызги из-под копыт. Дарьял с Новиковым позволил оторваться и потом нагнал, обошел и выдавил с косы на глубину. Вячеслав Митрофанович, как заправский наездник, преградил дорогу – кони столкнулись в развороте – и произнес:

– Пропуск, мадам!

Под «пропуском» подразумевалась награда всаднику – и я в который раз ткнулась мокрыми от брызг губами в его соленое от моря лицо.

При очередном разгоне мы свалились в воду…

Коса тянулась бесконечно. Она сужалась, и ветер переливал воду с одного ее края на другой, расширялась золотистым стометровым пляжем. Вокруг не было ни души, и только на акватории моря виднелись отдельные рыбацкие барки… Горячий песок… Неутолимое желание одарить счастьем друг друга… Бархатная вода… Шрапнель – перловая крупа и камса – мелкая черноморская рыбешка показались вкуснее самых изысканных блюд…

Яблоко заката на слиянии морской глади и бескрайней степи… Яблоко восхода на барашках гонимых волн… Так текли наши лучшие дни…

Медовый месяц переместился на материк. Осколком вспыхивало солце, жарило от боев на полях Тавриды. Смоленский полк двигался вперед. Там, где красные успевали вырыть окопы и поставить ряды кольев с колючей проволокой, прибегали к помощи артиллерии. После недолгой перестрелки батарей Новиков поднимал людей в атаку. Наша конница обходила противника – беспорядочная стрельба – и красные бежали.

Мы проходили колонии, села, станции. Двигались по лощинам, полям, рощам, отрезая красным отход на север.

Помню, стояла лунная ночь. Впереди очертилось село. Разведчики доложили: «Полно красных». В потемках застыли в немоте всадники, орудия, пехота с ружьями к ноге. Все словно замерли, затаили дыхание.

– Вперед! – скомандовал Новиков.

Смоленцы пошли, не кашляя, папиросы погашены, кони, чуя напряжение, едва ступали, амуниция приглушенно гремела.

Налет удался – через пятнадцать минут начали приводить пленных, еще разогретых сном, в неряшливо сбитом белье, бессмысленно озирающихся.

Пленных собрали на околице и окружили пулеметами. Их насчиталось несколько сотен. Многие прошли несколько фронтов. Были такие, кто служил у Колчака, попал в плен к красным, теперь от красных к белым… Их построили и отправили в тыл комплектовать наши части. Может, не предполагая, что при первой опасности те вновь переметнутся, а, может, надеясь, что белых не предадут.

Спокойно восприняла, как из плотной толпы вывели комиссаров и командиров. Их ждало возмездие. Что ж, они не пожалели отца Натальи Леонидовны! Без особых эмоций наблюдала за происходящим. И вместе с тем что-то содрогнулось в душе.

Сдавались и брались в плен красноармейцы, но среди них офицерами оказывались единицы. Надежды на то, что офицеры будут переходить на сторону белых, не оправдывались. Были даже такие, которые оказывали сопротивление, ссылаясь на воззвание генерала Брусилова: служить честно в Красной армии.

О них Новиков говорил:

– Генерал Брусилов успешно командовал в Карпатах… А теперь затуманил мозги… Но ни он, ни его холуи не понимают, к кому подались на службу…

Какими пророческими оказались эти слова!

Как-то Новиков изрядно повеселел. Смоленцы взяли в полукольцо узловую станцию. Построились в цепь и пошли вперед. По ним стреляли, на моих глазах от разрыва снаряда волчком подкинуло в небо всадника. Но полк не дрогнул и продолжал идти. Красные не выдержали напора и бросились бежать. Бежали группами, в полном беспорядке. Их командир – бывший офицер – ускакал. Нам в плен сдался целый батальон новобранцев. Вскоре выяснили: против нас воевали воронежцы вместе с командиром Лебедевым!

– Это тот, что был комендантом Воронежа? – не поверилось мне.

– Он самый, – сказали пленные.

Оказывается, когда смоленцы подходили к станции, Лебедев спрятался в бронепоезд, попытался прорваться, но на пути положили шпалы. Лебедев в последний момент переоделся в одежду крестьянки и скрылся.

– Постовский, – вспомнила горе-генерала. – Сколькео же их развелось…

Пленные рассказали, что Лебедева из Касторной отправили в госпиталь в Валуйки, госпиталь эвакуировали в Екатеринодар, где он дождался прихода красных.

– Хорошо устроился!

Выходило, моя просьба сыграла свою роль в освобождении прапорщика.

Жаль, что на этот раз не удалось отправить Лебедева в Крым. Там бы с ним окончательно разобрались в контрразведке. Воронежцы пополнили полк и тронулись с нами в наступление по приазовью.

Глава 5

1

В июле и августе продолжились ожесточенные бои. Победы давались все большей кровью. Ощущалась нехватка винтовок, пулеметов, патронов, средств передвижения, провианта. Тыл с нуждами армии не справлялся. Приходилось искать пропитание, повозки и тягловую силу самим.

Как-то в полк прибежали два иудея.

Кричат:

– Солдаты насилуют! Забирают лошадей!

Новиков позвал их к себе.

Они затарахтели своими жалобами.

– Не сейчас надо протестовать, – сказал, выслушав их, Новиков. – А тогда, когда большевикам рукоплескали!

– Как рукоплескали? – воскликнули хором.

– А вот так! – Новиков захлопал в ладоши.

– Но почему вы решили, что Лева рукоплескал? – манерно возмутился старший возрастом.

– А разве ты взялся за оружие и остановил?! – Новиков вскочил.

Иудеи замерли.

– Вот и получайте!

Ходоков как сдуло.

Новиков вызвал Уманца и приказал лошадей не возвращать. А у жалобщиков забрать еще и по телеге для обоза.

– Думать надо прежде, чем что-то делаешь, – объяснил мне свое решение. – Человек в ответе за каждый свой шаг. За каждую мелочь…

За десять месяцев походов, распутицы, морозов, боев я из юной гимназистки, у которой не обсохло молоко на губах, превратилась в закоренелого воина-смоленца. Выучилась метко стрелять, отлично скакать на коне я умела прежде, могла быстро перевязать раненого, научилась пользоваться травами, когда под рукой не оказывалось лекарств. И многое девичье как бы улетучилось, выветрилось из меня.

Пришлось вести дневник Смоленского полка. Не имея воинского образования, чертить карты. Новиков делился со мной планами боевых действий. Сергей, который состоял при штабе полка, поручал готовить донесения в штаб корпуса.

Порой я смотрела на себя в зеркало и спрашивала:

– А чем я не Шурочка Азарова, которая с гусарами воевала с Наполеоном?

В Наталье Леонидовне меньше чувствовалось армейской жилки, ее не привлекали к полковой жизни, как меня. Она продолжала мечтать о Франции, куда намеревалась уехать сразу после взятия Москвы, а мои скромные познания французского языка все больше забывались.

14 сентября я записала в дневник: «Дроздовскую дивизию собрался навестить главнокомандующий Врангель».

Мы ждали его с самого утра. Всем выдали новое обмундирование, предоставили возможность привести себя в порядок. Была проведена даже репетиция, которую попытался омрачить налет самолетов красных. Но нам повезло, репетиция подходила к концу, когда появились семь истребителей и огромный «Илья Муромец». Они сбросили много бомб, но никто не пострадал. Выпустили тучу листовок. Небо от бумажек сделалось в крапинку. Они медленно опускались, порхая на ветру.

Я подхватила один из листков.

«Сегодня у вас будет Врангель. Не верьте ему, что он будет говорить…» – прочитала.

Содержание на меня никакого впечатления не произвело.

Наталья Леонидовна заметила по этому поводу:

– Какие глупые люди. А кому нам верить?

Около шести вечера затарахтели наши аэропланы, и на дороге поднялся шлейф пыли. Показалась вереница автомобилей. Я увидела Врангеля – рослого генерала с высоко поднятой головой. Он был в дроздовских малиновых погонах. Это сразу нашло отклик в сердцах стоявших в шеренгах. Генерал Кутепов шел за ним в полной дроздовской форме. Мне снова вспомнился генерал Постовский, который своей формой пренебрегал, и я рассмеялась.

– Сестра! Вы не на ярмарке! – приструнил Сергей, который вытянулся по стойке смирно.

За Врангелем и его генералами тянулась свита военных в формах офицеров иностранных государств.

– Американец! Англичанин! Тот вон француз. Э! И япошка! – подмечал Сергей.

Было приятно осознавать, что нам уделялось такое внимание. Но то, что в числе гостей окажется похожий на подростка японец, никак не ожидала. Я тогда еще не знала, что многие государства оказывали помощь небескорыстно. Их интересовали русские земли.

Врангель обошел построенные части. Приколол ордена на грудь начальнику Дроздовской дивизии, его помощнику полковнику Манштейну (накануне Манштейн сдал 3-й Дроздовский полк и стал помощником начальника дивизии), вручил артиллеристам блестящие трубы с серебряными дощечками.

– Пусть эти трубы протрубят атаку, а атака – это победа! – воскликнул Врангель.

Меня покоробило: опять обошли Новикова! Теперь с наградой. Но я знала, что главное для Вячеслава Митрофановича не отметка заслуг начальством, а отношение к нему солдат.

Рота за ротой пошли войска церемониальным маршем. Мы шагали в коробке смоленцев, и мне казалось, что я родилась не девчонкой, а мальчишкой, выросла не девушкой, а юношей и теперь чеканила шаг не сестрой милосердия, а воинским чином. За нами двигался конный эскадрон.

После смотра все поспешили в собор, где епископ отслужил торжественную службу и благословил белых на новые победы.

Вечером Врангель пригласил командиров на праздничный обед и Новикова в том числе. Жен туда не позвали. Каким бы ни был хорошим офицером Врангель, но это был не Шкуро! Тот бы не позволил дамам остаться на улице! Шкуро, Андрей Григорьевич… Мы его не видели с Касторной. После конфликта с деникинскими генералами он оказался не у дел, а когда Деникина сменил Врангель, его вовсе услали за границу.

Как это знакомо.

2

После приезда Врангеля разнеслись вести о скором наступлении. Смоленцев вывели из состава Дроздовской дивизии и на правах полка влили в 6-ю пехотную дивизию, в которой также воевали алексеевцы полковника Бузуна. Я с нетерпением ждала встречи с Вандой Иосифовной и спрашивала себя: «Изменилась ли она? В лучшую или худшую сторону?»

Не знаю, почему, но Новиков оставил моего брата у дроздовцев.

– Пусть набирается самостоятельности, – сказал он.

Конечно, в Смоленском полку Сергей находился под опекой Вячеслава Митрофановича, а там ему предстояло полагаться только на себя. Я боялась за брата и при каждом удобном случае слала в Дроздовскую дивизию письма. Изредка получала весточки от брата, которые переписывала в дневник.

Из них узнавала о ратных буднях дроздовцев. Мы с Наташей зачитывались его ответами.

«Оленька и Наташенька! Наша конница ворвалась в город Орехов с севера и вызвала у красных переполох… Сергей. 18 сентября».

«20 сентября. Захвачена Софиевка».

«21 сентября. Наш 3-й Дроздовский полк двинулся по дороге Синельниково-Екатеринослав…»

Екатеринослав это ныне Днепропетровск.

«24 сентября. Взята Ново-Гуповка. Зарублен командир советской бригады, который должен был отбить Ново-Гуповку на следующий день».

«27 сентября. Разгромлен состав с семьями планируемых руководителей Северной Таврии».

– Уже посчитали Северную Таврию своей!

«28 сентября. Обороняем Ново-Гуповку. Красные предприняли атаку, но мы с помощью броневиков их быстро отбросили. Преследуем врага».

«30 сентября. Захвачено Синельниково. Видел, как со станции удирали тачанки, и поезд мчался на всех парах, увозя станционное начальство».

Проезжий дроздовец рассказал:

– На вокзале в Синельниково все было изодрано, разломано. На стене висел плакат с изображением генерала Николаева: при генеральских погонах, в царской форме и надписью «Красный генерал Николаев расстрелян под Петербургом генералом Юденичем». И приписка: «за то, что отказался служить у белых и объявил, что служит Советам по убеждению».

– Кто такой Николаев? – спросила я у Новикова.

– Шкурник и лизоблюд по отношению к начальству. Зверь – к подчиненным. С ним служил мой однокурсник, – охарактеризовал генерала Вячеслав Митрофанович.

«Вот где пригодились способности Николаева», – с горечью, чего-то не понимая, подумала я.

Брат писал:

«1 октября. Появлялись бронепоезда красных. Дразнились. Дроздовцы откинули их».

«В непрерывном бою, не давая противнику опомниться, поражая внезапностью, мы гоним его к Днепру».

– Ура! Скоро форсируют Днепр!

И вот с депешей в штаб корпуса заехал Сергей. Он был на подъеме. Обнял меня, расцеловал.

– Только послушай! Смятые толпы противника кинулись к Днепру. Они хотели скорее нас добраться до него и скрыться! – с пафосом говорил брат. – Лошади дроздовцев вымотались, покрылись пеной и грязью, но скакали на противника мелкой рысью. Я впервые увидел атаку конницы сбитой рысцой. Мы въехали на высоту. Перед нами развертывалась приднепровская равнина. Ее забили отступающие обозы, артиллерия. Она кишела народом, ходила ходуном. Мы гнали эти полчища. Увидев конников на холме, красные обезумели. Тачанки бросали в воду. Топили пушки. Дрались между собой. Пускались вплавь в амуниции. Тонули люди и кони. Мы сметали их огнем в Днепр. Звучал наш оркестр. Пленных не счесть. Так мы вышли к Днепру у села Варваровка…

Патетика рассказа, масштаб разгрома противника овладели моим воображением. Мне рисовались победные картины у Днепра, которого я еще и не видела, и отныне мечтала о том дне, когда полной грудью вдохну днепровский воздух и воскликну:

– О, Днепр! Днеприще…

Рядом от счастья плакала Наташа.

3

Смоленцы не уступали дроздовцам. Они день за днем уходили в один рейд за другим. Ночью врывались в село: красные, ошалевшие ото сна, ничего не понимая, бежали в другое. Шли зигзагами – никто не мог понять, в каком населенном пункте окажется полк в следующий час. Тучи пленных. Человеческие стада. Полк тяжелел, гоня колонны военных арестантов, которых с ближайшего привала отправляли в тыл.

Взята станция. Пути забило составами, вокруг шныряли толпы людей. Из вагонов выскакивали пассажиры с нужными и ненужными вещами. Составы стояли так плотно, что для того, чтобы пройти железнодорожное полотно, приходилось растаскивать вагоны. За две версты от полотна валялись стулья, корзины, чемоданы, различные бумаги, одежда…

Взято село…

Освобождена колония…

Складывалось впечатление, что половина населения огромного края снялась с насиженных мест: всё куда-то перемещалось, двигалось, бежало. Но, бросалось в глаза и другое: вторая половина – крестьяне – принялись убирать урожай! Спрашивалось: почему они его не убирали раньше? Боялись реквизиций красных? Боялись, что красные отберут зерно, скот, инвентарь? Возможно. На полях кипела уборочная страда, и наши солдаты помогали крестьянам.

А тем временем готовилась Заднепровская операция. Операция, которая должна была окончательно изменить ход военных действий в пользу белых. Смоленцы выдвинулись к Днепру южнее дроздовцев. 6 октября прошли тридцать пять верст. Говорили: «Уже близко Днепр». Скорее бы! Сзади двигался обоз с понтонными лодками.

«Будем переправляться через Днепр» – догадывались мы.

Вечером вошли в село Ушкалка – это на левом берегу Днепра, если смотреть по течению, то южнее города Никополя.

Блестящий, играющий бликами Днепр показался шире Дона во столько же раз, во сколько Дон шире реки Воронеж. Огромная река! И воздух, как у моря! Свежо, плотно обдувает.

Поступил приказ: находиться в хатах, но не ложиться.

Баба-хозяйка предложила сготовить галушки.

Какая гостеприимность!

– Да мы скоро уйдем, – сказали с Натальей.

– Успею…

Минут через двадцать уже готовы галушки с салом. Я удивилась такой сноровке.

– Галушки с салом в украинской хате – это прекрасно! – облизывали пальчики с Новиковой Натальей.

Мы в домохозяйки пока не годились и питались тем, что готовили на полковой кухне кашевары.

Кто-то сказал, что Врангель заключил союз с Махно и с нами на красных пойдут махновцы. Невольно вспомнилось, сколько нервов потрепали деникинцам эти самостийцы из Малороссии, и я не знала, радоваться такому известию или нет.

Выступили в полночь. Спустились по крутому берегу к Днепру. Нас вел лохматый махновец, одетый, как актер цирка. Нужно было сначала пересечь рукав Днепра, затем перейти остров, а далее переправляться через Днепр. Держались осторожно: на перешейке могли напороться на заставу красных.

Шли тихо, только трава шуршала под ногами. Стояла украинская ночь: темно хоть глаза выколи. Забрезжило русло Днепра шириной в три четверти версты. Предательски заквакали лягушки, но противник не проявил себя. Солдаты погрузились в лодки и поплыли на другой берег. Саперы принялись наводить мост: плюхались понтоны, стучали топоры, сколачивалась переправа.

– Мост готов! – раздалось.

– Переправляем артиллерию, а потом пойдет пехота!

Обозы пошли по мосту. Он дрожал, качались лодки, понтонеры вычерпывали воду из лодок. С нами переходили мост алексеевцы, но полковника Бузуна и его Ванды Иосифовны, как ни всматривалась, не увидела. По малиново-черным погонам узнала корниловцев. В гуще корниловцев тянули кабели телефонисты.

На повозке сестер милосердия мы перебрались на правую сторону Днепра.

– Здесь исторические места, – говорила Наташа, кутаясь от утренней прохлады в одеяло. – Где-то выше по течению была Запорожская Сечь…

Если раньше я восхищалась вольницей казаков, к которым относила усатых запорожцев с их длинными чубами, то после нападения на нас «зеленых», восстания Махно в тылу Деникина, которое, может, и навлекло беду на Добровольческую армию и она покатилась к Новороссийску, отношение к этим ухарям у меня изменилось. Было легко рассуждать о свободе, о неподчинении никому, но последовавшие за этим погромы и дикие оргии шокировали. Поэтому я с опаской смотрела на временных братьев по оружию. Думаю, и Новиков не меньше остерегался их, хотя и обыгрывал запорожцев, составляя от их имени письма вместо польского короля и турецкого султана – кремлевским вожакам.

С одного берега Днепра тянулись к мосту орудия, обозы, дымились кухни – армия переправлялась на Правобережную Украину. Начиналась Заднепровская операция.

4

Переправа прошла благополучно. Когда войска уже вытягивались на другой берег, из плавней застрочил пулемет. Смоленцы пошли через болото в обход. Пулемет вскоре замолчал. Из камышей поодиночке выкурили красных: их бродило там несколько рот. Они выходили с поднятыми руками в серых шинелях и без сапог.

Уманец подогнал группу пленных.

– Что же не заметили нас? – спросил их Новиков.

– А мы приняли вас за баб…

– Каких еще баб?

Оказалось, солдат на лодках посчитали за крестьянок, которые переправлялись через Днепр: ездили в Крым за солью. Они всегда их пропускали за самогон, и вот просчитались.

«А стук топров, тоже не слышали?» – хотела спросить, но, видя помятые с похмелья лица, не стала.

9 октября в 5 утра смоленцы двинулись на запад, корниловцы пошли на север. Белые растекались по Украине. К вечеру мы подошли к какой-то реке, на другой стороне которой тянулось большое село. На горе белела церковь, около берега стоял паром. Только наш разъезд сунулся к парому, как посыпались пули, затрещали пулеметы. Берег, на котором оказались смоленцы, был низкий, песчаный, а противоположный – высокий. И нас хорошо было видно с горы. В ста шагах от кромки берега торчала поросль небольшого леса, ближе к воде темнели кусты. Мы пробрались и залегли в кустах. Песок впереди буквально кипел от пуль.

Новиков предложил:

– Кто хочет получить серебряный или деревянный крест?

Рядом лежали Косцов и Флигерт – они спрятали головы в плечи. Смельчаков не оказалось.

– Никто не хочет?! Эх вы! Придется мне…

Я хотела схватить его, но разве остановишь. Он перекрестился, выскочил из кустов и, пригибаясь, побежал по песку. Все думали – убьют. Пыль поднималась от падающих пуль. Я закрыла глаза руками. Новиков бежал, а у меня сердце стучало, как молотобойня. Новиков достиг берега, упал на песок и начал руками нагребать перед собой кучу. За ним поднялись и кинулись другие. Бежали, упали, окопались.