Текст книги "Тропою волка"

Атака панцирных крылатых кавалеристов была остановлена. Теперь гусары сами отбивались от «девятого вала» атаки врага. Вновь захлопали пистолетные выстрелы: это шведские кирасиры пускали в ход свои вторые пистолеты. К ним присоединялись и выстрелы ливонских рейтар… Под хорунжием Хворостовским вздыбился сраженный пулей конь, рухнул мертвым наземь. Хворостовский и его хоругвь с «Погоней» исчезли из поля зрения.

– Глядзi! Наш сябар Карла! – крикнул Ковалевский, указывая пальцем Михалу.

Михал вытянул шею и впервые увидел шведского короля. До него было не более десяти шагов. Карл Густав оказался вовсе не таким, каковым его представлял себе молодой хозяин Несвижского замка. Это был вовсе не высокий атлетически сложенный блондин-скандинав, но достаточно тучный человек с длинными темными волосами и черными усиками. В черных блестящих латах, которые мог носить только король, и в шляпе вместо шлема, Карл Густав являл собой очень бравого командира, резко двигался в седле, кричал, распоряжался, махая палашом. Его охраняла группа высоченных кирасир, стараясь заблокировать подступы к королю со стороны гусар Полубинского, но храбрый король сам лез на переднюю линию.

– Йяху-у-у! – воскликнул Ян Ковалевский, вскинул свою пику и направил коня прямо на шведского короля. Словно молот, врубился литвинский гусар в гущу вражеских всадников и ткнул пикой в бок Карла Густава. Король вздрогнул и подался назад. Пика увязла в латах короля, между левой рукой и боком, едва ли задев его тело либо ранив незначительно. – Ян! Назад! – крикнул Ковалевскому Михал, ибо его товарищ опасно увяз во вражеском строе и, кажется, не собирался уступать.

– Ян! Назад!

Ковалевский отдернул пику и замахнулся для нового удара, уже более точного и наверняка смертельного, но… Бах! Рядом прозвучал пистолетный выстрел, Ковалевский вскрикнул, выронил копье и, схватившись за окровавленное лицо рукой, упал вниз под копыта коней. Михал тут же оглянулся на выстрел. – Богуслав! – он узнал кузена, с его каштановой буйной шевелюрой с красными бантами и в щегольской шляпе с загнутым вверх бортом.

Богуслав все еще держал дымящийся пистолет в руке, пристально вглядываясь – кого же он только что подстрелил? Кажется, он узнал Ковалевского, с которым не раз встречался на балах в Вильне и Варшаве. Два года назад Ковалевский даже выполнял роль секунданта Богуслава на одной из дуэлей… Стрелял же Слуцкий князь в Ковалевского с шагов не более пяти, и для него, прекрасного стрелка, промахнуться с такого расстояния было бы сложно. Как и не узнать Ковалевского. Карл Густав не ошибся, когда поручил свою охрану именно Богуславу. Слуцкий князь сквозь грохот боя, тем не менее, услышал крик Михала и посмотрел в его сторону.

Однако Михал уже не смотрел на кузена, он направлял своего коня к Ковалевскому, чтобы поднять того с земли, но… На том месте стучали подковы вражеской конницы. Ковалевского, даже если он был только ранен, уже наверняка затоптали кони. Литвинских гусар достаточно быстро теснили шведские кирасиры и лифляндские рейтары с одного боку, брандербуржские конные гренадеры с другого, и собственные земляки под командованием Богуслава – с третьего. А тут еще с тыла вдарили летгальские драгуны, чьи пистолеты дали рваный залп. Один за другим падали штандарты литвин… Вот уж их нет и вовсе. Полубинский лихорадочно озирался. – Шулкович! Труби отступление! – крикнул он, оглядываясь на только что маячившего сзади молодого сигнальщика. Но там, сзади, уже никого не было.

– О, дьявол! – взревел Полубинский. Даже подать сигнал к отступлению было больше некому. Как и некуда было отступать. Гусары были плотно окружены.

– Где поляки, черт бы их побрал! – кричал Полубинский, непонятно кого спрашивая. Поляков Яна Казимира и в самом деле видно не было… Либо сдаться, либо умереть. Похоже, гусары выбрали второе.

Кмитич в это время стоял во главе крымских татар, с грустью думая о том, что его с Янушем Радзивиллом план пошел не той дорогой: теперь он уж точно постоянно воюет с тем, кому присягал. Никакой конфидерации создать не было ни времени, ни сил. «Замкнутый круг», – с удивлением думал о своей судьбе Кмитич, видя, что воюет за своего короля против своего же короля… Пытаясь определить издалека, как разворачивается битва, Кмитич видел, как врубились в строй шведов и немцев гусары, как смяли ряды врагов, но, похоже, сейчас дела там обстояли не лучшим образом. – Скачи к королю, спроси, можно ли поддержать наших атакой, – приказал полковник своему заместителю, и тот мгновенно, пришпорив коня, умчался…

Ян Казимир в свою подзорную трубу отлично видел, что атака Полубинского захлебывается, гусар берут в кольцо, еще чуть-чуть и литвины будут полностью окружены. Великий князь Речи Посполитой быстро сложил подзорную трубу, поднял саблю, повернулся к польской хоругви.

– Pomóc naszym braciom! (Помочь нашим братьям! – польск.) – крикнул он, призывая всех к атаке. Ответом королю была странная тишина. Сигнальщик вновь протрубил атаку, но никто не двинулся с места. Молодые всадники растерянно оглядывались, непонимающе взирая на своих товарищей, которые лишь угрюмо бросали молчаливые взгляды из-под плоских козырьков шлемов. Резко подул ветер, колыхнулось обвисшее было красное полотнище с белым орлом, но сами всадники так и не пошевелились, не решаясь присоединиться к боевым товарищам, которых считали, видимо, уже обреченными на смерть… Возмущению Яна Казимира не было предела. Он развернул коня и поскакал галопом вдоль молчаливого строя, размахивая саблей, призывая помочь Полубинскому и Радзивиллу с Собесским: – Polak, jeśli ma w ręku nawet tylko szable, broni do ostatka swego honoru! (Поляк, если у него в руках хотя бы сабля, до конца защищает свою честь! – польск.) – кричал король, взывая к совести своих кавалеристов при помощи крылатого выражения, что так часто повторяли польские шляхтичи… Тщетно. Лишь ветер отвечал Яну Казимиру, трепля его бурую буйную шевелюру парика. Огромная шляпа с пером съехала на затылок… Никто не тронулся с места. Тут же прискакал человек от Кмитича с просьбой поддержать гусар.

– Разрешаю! – крикнул король. – Требую!

– Вперед, басурмане! – скомандовал своим всадникам Кмитич.

– Алла! – татары без колебаний ринулись лавой вперед, чтобы спасти гибнущих союзников. За спинами крымчан трещали аналогичные гусарам, но более короткие крылья. Кмитич знал от самих татар, что такие крылья – чисто татарское изобретение. Но сейчас оно казалось совершенно бесполезным… Как и стрелы татар… Первая атака нарвалась на кинжальный огонь латышских драгун и пехоты. Прицельно били брандербуржские пушки с холмов. Гранаты разрывались в самой гуще конной лавы, разметая коней и людей. Татарские лучники вновь выпустили тучу стрел по стрелявшим по ним драгунам. Это древнее оружие оказалось не таким уж бесполезным, как крылья: стрелы со свистом впивались в морды и крупы коней, ранили всадников и причинили-таки некоторый урон драгунам. Увы, легкая конница с луками ничего не могла поделать с кавалерией Швеции и Брандербургии, вооруженной огнестрельным оружием.

«Позапрошлый век против нынешнего», – в сердцах подумал про себя Кмитич, глядя на крымчан и их тактику, которая предусматривала лишь большое численное превосходство и неожиданность нападения. Сам Кмитич, впрочем, вперед не лез, предпочитая наблюдать за боем из глубины строя, чтобы лучше контролировать ситуацию. Драгуны альянса, дав еще два залпа из своих коротких мушкетов, с клинками наголо ринулись плотным строем в контратаку на расстроенную пулями и ядрами лаву татар, отчаянно уклонявшуюся от смертоносного свинца. Пехота, судя по черным заломленным шляпам, из бывшего литвинского регимента Януша Радзивилла, продолжала поддерживать атаку драгун плотной стрельбой из мушкетов. Татары, пусть и неся ощутимый урон, храбро набросились на неприятеля, зазвенела сталь, захрапели злые кони, заряженные от своих седоков бешеным азартом боя… Крымчане рубились отменно, но и здесь проигрывали, часто получая выстрел в упор из пистолета, которыми помимо мушкетов были вооружены многие драгуны… Кмитич, вставая в стременах, тревожно оглядывался. Его конь испуганно храпел, раздувая ноздри, шарахаясь от очередного рванувшего ядра и падающего татарского бунчука… Чтобы не загубить всю конницу Кмитич приказал трубить отход… Затем оршанский полковник повторил атаку, и вновь его встретил плотный огонь драгун и литвинских мушкетеров. «Я с татарами против своих! Черт знает что творится!» – в ужасе и злобе думал Кмитич… И третья атака, несмотря на тучу выпущенных по врагу стрел была отбита неприятелем…

Понеся значительные потери, Кмитич вернул крымскую конницу назад на позиции, понимая, что все тщетно. Хотя пользу эти атаки принесли – отвлекли драгун и пехоту от избиения гусар Полубинского. Это явно помогло панцирным товарищам держаться. Хотя знай Кмитич, что там, в кольце врага сражается его друг Михал, он бы не прекратил атак, будь в его распоряжение хотя бы десяток всадников. Да что там десяток! В одиночку бы кинулся оршанский полковник на выручку своему сябру!

Как бы там ни было, гусары Полубинского держались. Но вот подоспели ливонские драгуны. Однако они смогли сделать лишь по одному выстрелу – почти все их заряды ушли на татар. Тем не менее, ожесточенный бой переходил в стадию полного уничтожения не желающей сдаваться панцирной конницы Литвы. Михал без шлема с растрепавшимися длинными волосами, запекшейся кровью на губе и порезом от сабли на левой щеке остервенело отбивался, прижимаясь к Полубинскому, который дрался с отчаянностью льва. Болтался в седле, похоже, серьезно раненый Собесский с залитыми кровью руками и лицом. Михал испугался за жизнь Собесского. Их семьи дружили, но рано умер отец Яна, затем двадцатилетний Ян Собесский был тяжело ранен в Берестейской битве, а еще через год в жестокой сече у Багота погиб младший брат Марек. – Ян! Держись, сябар! – сдавлено крикнул Собесскому Михал и направил своего дрыкганта к галицкому князю. Если бы не белый полесский дрыкгант, легкий, быстрый и умный конь с сильными ногами, то Михал уже давно бы сам валялся на земле.

Рослые шведские кирасиры на огромных конях, не менее рослые немецкие гренадеры, летгальские всадники, прусские и саксонские наемники, литвины Богуслава плотнее и плотнее сжимали кольцо вокруг лихорадочно отбивающихся гусар, которых уже оставалось двадцать с небольшим человек от шести сотен! Исход битвы не предвещал им ничего хорошего.

– Где наши?! – как заведенный повторял Полубинский. – Какого черта! Где поляки?!

Полубинского уже однажды разбил Богуслав Радзивилл. «Этот дьявол непобедим!» – с отчаяньем думал Полубинский, мысленно прощаясь с жизнью. Сдаваться он был не намерен. Смирился со смертью и Михал. «Кажется, это все!» – с ужасом думал он, видя плотный круг вражеских кавалеристов вокруг себя, прикрывая корпусом своего коня подступы к раненому другу. Ян Собесский уже не сопротивлялся, он склонил голову к шее коня, обхватив ее руками, и просто пытался удержаться в седле. Михал выхватил пистолет из кобуры у седла и выстрелил в набросившегося на беззащитного друга усатого гренадера с красным лицом. Дым заслонил все перед глазами юноши.

– Михал! – неожиданно услышал Несвижский ординат зычный окрик. Это кричал Богуслав, Михал сразу узнал его голос. Юный князь повернулся – Богуслав высоко привстал в стременах и куда-то указывал пальцем, крича: – Уходите быстрее! Быстро, кому говорю!

Михал оглянулся назад, куда тыкал пальцем его двоюродный брат. Там, куда указывал перст кузена, литвинские драгуны – союзники шведского короля – расступились, давая гусарам Полубинского возможность вырваться из кольца. Дважды повторять Михалу не пришлось. Он из последних сил пришпорил своего дрыкганта и потянул за собой поводья коня Собесского.

– Пан Полубинский! За мной! Уходим! – крикнул Несвижский князь, обернувшись на польного писаря. Полубинский уже не рубил, а просто, выставив саблю, защищался от ударов. Он, однако, тут же откликнулся на призыв Михала и поскакал за ним следом. И еще пятеро гусар успели проскользнуть в спасительную «дверь», устроенную их земляками. Остальных это уже не спасло… – Дзякуй! – крикнул Михал, пролетая мимо драгуна Богуслава…

Ян Казимир не узнал Михала: все лицо в крови, волосы растрепались и слиплись от кровавых брызг, вся кираса порублена саблей.

– Кто вы? – удивленно спросил король.

– Ваше величество! У нас нет больше тяжелой конницы, – почти в истерике кричал Михал, и слезы, перемешанные с кровью, капали с его щек. – Лучших сынов Литвы… Все шесть сотен! Почему нас никто не поддержал?

Только сейчас, по голосу, король признал в окровавленном всаднике своего крестника.

– О, Матка Боска! Простите! – лишь простонал Великий князь, обхватывая Михала руками и прижимая к груди…

Всего лишь восемь гусар спаслись из адской мясорубки, да и то благодаря вовсе не Яну Казимиру, а Богуславу. Но и оршанский полковник, как бы там ни было, подстраховал своего друга, вновь и вновь атакуя с фланга позиции кавалерии неприятеля, что хотя и не дало значимых результатов, но все-таки отвлекло всадников Карла и Фредерика от преследования. Из офицеров после этой жуткой рубки остались лишь Михал, Собесский и Александр Гилларий Полубинский. На шлеме польного писаря литовского зияла вмятина, а вся левая щека и сторона шеи были залиты кровью. Шлем спас Полубинского от удара, по-видимому, скользнувшей пули, но очередную контузию князь-таки получил.

Уже сгущались сумерки, а Кмитич еще дважды остервенело налетал с татарской конницей на шведско-немецкие позиции, но успеха это так и не принесло. От двух тысяч крымской конницы осталась едва ли половина. Но перед глазами Кмитича стояла только что погибшая пацирная кавалерия литвин. Пятьсот девяносто два молодых шляхтича сгинули под жерновами мощной шведско-немецкой военной машины. «А ведь не один полк царский эти шесть сотен могли бы опрокинуть там, в Литве!» – горестно думал Кмитич.

День прошел в полной конфузии войска Речи Посполитой. Армия потеряла только за один день две с половиной тысячи человек убитыми. Двадцатитысячная польско-литвинская армия, на тысячу превосходившая шведско-немецко-литвинскую Карла Густава и, кажется, имевшая все преимущества еще сутки назад, сейчас уже почти на две тысячи уступала армии врагов, а от морального духа не осталось и следа. Поэтому Ян Казимир приказал срочно уводить свой обоз из Варшавы и всю пехоту срочно переправлять через Вислу под покровом короткой июльской ночи, пока Кмитич отвлекал неприятелей своими атаками. Это вызвало недовольство в стане польского короля. Многим казалось целесообразней укрыться за стенами Варшавы и оборонять город. Увы, Ян Казимир уже был полностью разочарован в своей армии и не верил в ее стойкость. Едва часть обоза с имуществом короля покинула столицу, Варшаву стали в панике покидать и остальные войска. На мосту через Вислу образовалась давка, в которой уже погибло несколько десятков солдат и несколько лошадей. Офицеры сорвали голоса, наводя порядок на переправе. Солдаты, ратники и ополченцы разбегались из Варшавы. Панику усугубляла вражеская артиллерия, которая с рассветом, около четырех часов утра, начала интенсивный обстрел города. Ян Казимир построил за городом отряды прикрытия и лично готов был повести их навстречу врагу, но полевой маршалок брандербуржцев фон Спарр более часа бомбил из пушек позиции польского войска, а затем атаковал конницей, вклинившись в строй поляков, вновь внеся панику и разгром. Бегство по мосту из Варшавы продолжалось. Утром город оставили остатки посполитого рушения. Степан Чарнецкий, едва появившись, чтобы поддержать своих товарищей, теперь увел все свои двенадцать полков кавалерии. Последними Варшаву покидали, как ни странно, части Павла Сапеги и полк Михала Радзивилла.

Организованного отступления никак не получалось. Поддерживать порядок и как-то контролировать ситуацию на мосту пытался лишь старик Ревера, как поляки прозвали подольского русского князя Станислава Потоцкого, своего коронного гетмана.

– Nerwem! (Живо! – польск.) – кричал Станислав Потоцкий своим офицерам и солдатам, торопя их, но, кажется, лишь все окончательно испортил.

Солдаты, те, что еще держали строй и порядок, посчитали, что их торопят, потому как в Варшаву вступили шведы с немцами. Началась жуткая паника, все с криками бросились на выставленные Потоцким заслоны, люди вываливались через перила в воду, с громким плеском упала в реку пушка, испуганно ржали кони. Один вороной жеребец, обезумев от криков и давки, сам прыгнул в Вислу… – Не стважать тулму! (Не напирайте! – польск.) – слышались команды польских и литвинских офицеров, но, увы, поздно. Давка увеличивалась, мост грозил вот-вот рухнуть.

– Остановитесь! Что вы делаете! – в ужасе кричали офицеры, пытаясь сдержать обезумевших людей, которые переваливались через перила, падали под ноги своих же товарищей, толкали друг друга в спину… Вниз, в Вислу падали лошади, пушки, трещали опоры моста… – Nie dalej do mostu! Może zapaść! (Не напирайте на мост! Он может обрушиться! – польск.) – испуганно закричал Потоцкий, но его уже никто не слушал.

Армии не было, была перепуганная толпа людей. Потоцкий пришпорил коня и также бросился на мост, боясь, что тот рухнет раньше, чем он перейдет сам. Но… пан Ревера просчитался. Мост, по которому в этот момент перевозили пятнадцать пушек, со страшным треском и грохотом рухнул. Груды человеческих тел, орудия, повозки, кони – все с ужасным плеском ухнуло в черную воду главной польской реки. Потоцкий также оказался в воде. Он, уже далеко не такой как был лет десять назад, семидесятисемилетний старик, все еще бодрящийся и не стареющией душой, очутился в воде и начал тонуть под грузом намокшего плаща, тяжелой сабли, сапог и камзола.

– Помочь! – кричал несчастный пан, барахтаясь в мутной воде, кишащей головами солдат и офицеров. Крики и шум заглушали все на свете. Пан Потоцкий умудрился отстегнуть саблю, но избавиться от намокшего плаща не хватало ни сил, ни возможности, и плащ тянул галицко-подольского князя ко дну, словно ужасное морское чудовище… Потоцкий чувствовал как его старое тело не справляется с борьбой за жизнь, как слабеют руки, отказывают ноги, запутавшиеся в плаще… «Это конец», – пронеслось в голове Потоцкого… Его спас конь, как и у Михала добрый полесский дрыкгант пятнистой масти, за уздечку которого судорожно уцепился пан Ревера своими теряющими силу в холодной воде руками, уже хлебая ртом воду. Раздувая свои белые ноздри, конь, сделав в воде полукруг, вернулся к берегу. С мокрой слипшейся бородой и в почерневшей от воды тяжелой одежде Потоцкий без сил рухнул на землю…

За всем этим с ужасом наблюдали Михал Радзивилл и Собесский с западного берега. Их как раненых перевезли в первую очередь на повозках. – Матка Боска! – с возмущением и горечью восклицал Михал, взирая на хаос переправы. – С таким трудом взяли город! И бежим, как зайцы! Неужели все смерти напрасны!?

– Ох, Михал! – глухо отозвался Собесский, крестясь ослабевшей рукой. – Я лишь счастлив, что жив. Дзякуй Богу и тебе.

– Не мне, а Богуславу, – отвечал Михал…

Польские драгуны кое-как сдерживали шведско-брандербуржские атаки, давая возможность спешно отремонтировать мост. Однако Богуслав, хорошо зная окрестность, сумел прорваться к Висле без боя. Однако тут его драгуны стоклнулись не с активным сопротивлением, а с утопающими несчастными земляками. Радзивилл с ужасом глядел на сотни барахтающихся в воде людей вокруг рухнувшей переправы.

– Вон у берега лодки! Быстро сталкивайте их в воду, спасайте людей! – кричал своим драгунам Богуслав. Литвины спешились, бросились к одиноко стоящим лодкам у причала, стали стаскивать их в воду.

– Хутка! – кричал Богуслав.

– Это лишнее! Здесь не безопасно, пан Радзивилл! – окликнул Слуцкого князя поручик Счастны, словак из Силезии, верный адъютант Богуслава.

– Верно! – Богуслав сердито обернулся на Счастного. – Небезопасно. Особенно, если орать моё имя на всю Вислу, пан поручик! Но здесь до нас нет никому дела. Сам черт не разберет, кто здесь с кем воюет!

Мост кое-как восстановили. Наконец на противоположный берег переправили-таки оставшуюся артиллерию и пехоту. Перешел со всего третью своих татар от первоначального состава пан Кмитич. Оршанский князь, бледный, как полотно, проклинал все на свете, более всего жалея, что вообще поддался уговорам Михала и встал в строй этой неорганизованной толпы – так называемой армии Яна Казимира. Кмитич печально взирал, как его магометяне тащат на себе тела своих погибших товарищей, кого успели вывести с поля боя, чтобы похоронить до рассвета…

Ну, а сам Ян Казимир настолько обезумел от страха, что приказал быстро поджечь мост, не то позабыв, не то не обращая внимания, что на восточном берегу все еще оставалось до десяти тысяч польских драгун, сдерживающих натиск неприятеля. Драгуны, лишенные возможности переправиться, бросились отступать в южном направлении по узкой дороге, представляя для шведов и немцев очень удобную мишень для атаки. Офицеры Карла Густава немало удивились такому странному маневру поляков и не преминули этим воспользоваться. По драгунам, уходящим тонкой колонной, вдарила кавалерия альянса, тогда как сами драгуны не могли выстроиться на узкой дороге в привычный строй для мало-мальской обороны. Все закончилось разгромом и бегством польской кавалерии и большим количеством пленных. Пятьдесят орудий было разбито, захвачено либо утонуло в Висле. Варшава вновь сдалась Карлу Густаву. Уже второй раз всего-то за один год.

Шведский король, Богуслав Радзивилл и Фредерик Вильхельм провели на улицах вновь захваченного ими города торжественный парад победителей. Все три предводителя войск альянса при полном параде, в широкополых шляпах с пышными перьями гордо возвышались на быстро сооруженном помосте, украшенном знаменами Радзивиллов, Швеции и Брандербурга, окруженные охраной в белой офицерской форме. Перевязанный бок Карла Густава немного болел, когда он поворачивался в сторону Фредерика Вильхельма, высокого широкоплечего мужчины с длинными светло-рыжими волосами, ниспадавшими ниже плеч, и крупным лицом. В отличие от Карла и Фредерика, чьи лица светились гордостью победителей, Богуслав взирал на парад победы с печалью. Слуцкий Радзивилл смотрел на бравых немецких и шведских кавалеристов, мушкетеров, а видел изрубленных литвинских гусар Полубинского, устлавших своими телами багровую от крови траву, видел пятна крови на леопардовых боках дрыкгантов, этих редких и добрых коней, которых так ценил… Вновь в памяти всплыл эпизод с умершим на морозной дороге мальчиком. Богуслав тряхнул головой и зажмурился, чтобы отогнать видения и разогнать грустные мысли. Он обернулся на Фредерика. Тот, глядя, как мимо них под звуки флейт и барабанов проходят шведские и саксонские кирасиры, будучи заметно выше шведского короля, чуть наклонился к Карлу Густаву и негромко сказал: – Нужно все-таки было преследовать и добить поляков, Ваше величество. Они были в наших руках.

– У нас не так уж много людей, герр курфюрст, – улыбаясь, отвечал Карл Густав, гордо взирая на кирасир.

– Мы потеряли всего 1 300 человек. Это очень мало.

– Это много, герр курфюрст. В Польше становится невыносимо воевать. Ситуация изменилась и вышла из-под контроля. Поляки мне изменили. Я собираюсь заключить с Яном Казимиром мир.

Богуслав, услышав эти слова улыбнулся, не то поклонился, не то просто кивнул шведскому королю. Именно он, Слуцкий князь, несколькими днями ранее уговорил короля заключить мир с поляками в случае победы. Карл Густав держал слово.

И в самом деле, шведский король предложил Яну Казимиру мир, но это предложение было отвергнуто. Нет, не самим Яном Казимиром, а его решительной женой, а также Степаном Чарнецким. Их не устраивали условия Карла Густава, они не намерены были уступать своих земель уже занятые шведами.

Война продолжалась.