Текст книги "Поражающий фактор. Те, кто выжил"

Самара
Александра Ивановна Юринова

– До свидания, Антоша! Я тоже вас всех люблю.

Александра Ивановна положила трубку на столик у кресла. Ну вот, поговорила напоследок со всеми внуками. Сначала Олежка позвонил, потом Боренька, а теперь и Антоша с Риточкой… Какие же они хорошие, беспокоятся, надеются, что она не в курсе… Господи, ну что же еще делать старухе, если не смотреть телевизор и думать…

Хорошо, что их нет здесь. Бросились бы спасать ее, а это невозможно. Только сами погибли бы вместе с ней.

А так вся семья скорее всего останется жива. Много ли будет таких семей, что в надвигающемся ужасе потеряют только одну старую больную бабушку, которой и так недолго осталось… Ее дети… и внуки… Они сильные… Они выживут…

А ей уже не страшно. Ей все равно пора. Неплохая жизнь позади. Двое детей, четверо внуков, правнучку успела увидеть…

Она встала и, опираясь на две палочки, с трудом добралась до кухни. Попила чаю, вернулась в комнату, немного посмотрела по телевизору какой-то дурацкий сериал. В последнее время мыльные оперы перестали казаться такими скучными.

Новости смотреть не стала, какой смысл… Добралась до постели и легла спать. Во сне было хорошо и уютно, снились дети, внуки, маленькая Санечка… Даже ноги совершенно перестали болеть, впервые за долгие годы…

Она не заметила, как сон стал вечным, и ушла совершенно счастливой за несколько часов до того, как волна, вырвавшаяся на свободу после разрушения каскада волжских ГЭС, накрыла Самару…

Окрестности Новосибирска, расположение N-ской десантной бригады
Владимир Пчелинцев (Шмель)

Тихонько гудел мотор «уазика». В тусклом свете лампочки блокнот казался желтым. И на эту желтизну ложились черным буквы и цифры, подводящие мрачный итог.

От бригады осталось ровно четыреста пятнадцать человек. И пара сотен гражданских. Женщины, дети. Сидят сейчас в относительно целой столовой. В жилое состояние приводят по мере сил. Матрасы стелют. Занавески вешают…

Из боеспособного личного состава – двенадцать офицеров, семь прапоров, остальные – сержанты и солдаты. Из последних около четверти – сверхсрочники. Некоторые участие принимали. Это гуд.

Из плохого – ребята с ума сходят. Начинает доходить, что не игра это. А жизнь реальная. Злая, страшная и кровавая. И рестарта не будет. Как ни проси. И раненых человек шестьдесят. Из них примерно сорок до утра не доживут.

Зато боксы и склады почти целые. Завтра – первую роту на разбор жилых, за второй – снабжение, третью – в боевое охранение. На всякий случай, вдруг полезет кто. БТРы откопаем – будем ими рыть.

– Думаешь? – на соседнее сиденье залез Сундуков. Пьяный, но еще нормальный. – И правильно. Кому-то думать надо. А кому-то голыми руками камни разгребать, потому что стоны из-под них НЕ ПРЕКРАЩАЮТСЯ!

– Рома, успокойся. А то спрошу, какого черта нажрался и гонишь.

– А такого, Вова. Нашел я их. – Остекленевший взгляд капитана уткнулся в темноту за лобовым стеклом. – Все. Верил во что-то, надеялся, а теперь – кончилось. Глебыч! – обернулся вдруг ротный к Пчелинцеву. – Будь человеком – разреши уйти.

– Куда? – не понял майор.

– Туда, – ткнул Сундуков пальцев вверх. – Края Вечной Охоты, или как там оно…

– Крыша совсем поехала? – осторожно уточнил комбат, прикидывая, как бы половчее капитана заломать, если за пистолетом потянется.

– Совсем, – неожиданно согласился Сундуков. И замолк. Снова продолжив только через несколько минут: – Прости, Глебыч. Я ведь тоже не железный, сам понимаешь.

– Понимаю. – Майор обнял ротного. Капитан, прошедший обе «чечни», зацепивший краем таджикских «вовчиков» с «юрчиками», не плакал. Он выл. Тихо и страшно.

В свете костра мелькнул вдруг бегущий к командирскому «уазику» солдат. Пчелинцев вылез ему навстречу, погасив за собой свет в кабине. Нормально все с Ромкой будет. Обязательно. Иначе и быть не может.

– Что случилось, товарищ сержант? – спросил майор у запыхавшегося бойца.

– Там это, «шишига» из города едет. Прапорщик Безручков в тепловизор смотрел и сказал, что наша, Германа Ваньки. Мотор гудит мерзко сильно.

– Так что же ты телишься так долго?! – выкрикнул Пчелинцев, хлопнул ошалевшего сержанта по плечу в грязном комке и побежал к бывшему въезду в часть.

Совсем немного не успел. Приехали уже.

Урусов, как обычно изображающий айсберг, выкидывает сумки из кунга, рядом нянчит Димку Влада с карабином через плечо. Возле Германа, радостно рассказывающего что-то бойцам из оцепления, мнется с ноги на ногу молоденький паренек, весь какой-то помятый и растерянный.

И потерянно сидит у колеса, прямо на холодной земле, Аня. И все оглядывается по сторонам…

– Не меня ли ищете, милостивейшая госпожа?

Ночь на 15 августа 2012 года

Таджикистан, Фанские горы, альплагерь «Алаудин-Вертикаль»
Виктор Юринов (Дед)

Просыпаюсь ночью. Внезапно, как от удара. Сажусь на кровати и несколько минут соображаю, что меня разбудило. В лагере тишина, стены домиков прекрасно пропускают звук. Если он есть. Может, Санечка пискнула? Нет, безмятежно сопит на расстеленном на полу матрасе. На кровать мы ее класть боимся, высоковато все-таки.

Через несколько минут сон окончательно уходит, и я вдруг понимаю: мамы больше нет. Совсем. Мы с ней всегда чувствовали друг друга. Нет, это не телепатия, никакого чтения мыслей. Просто, когда у одного из нас что-то случалось, второй начинал беспричинно нервничать. Заметили это во время моих первых походов. Сначала грешили на совпадение, потом подумали, что настолько точных совпадений, да еще в таких количествах, не бывает. Объяснение искать не стали, просто приняли как факт. Привыкли, особенно после того, как я поднабрался опыта и стал крайне редко попадать в истории. Даже подзабылась эта наша способность.

А теперь вспомнилась. Точнее, напомнила о себе жутким и тоскливым чувством безысходности. Все. Конец. Ничего не исправить. Уже через час или даже десять минут я буду убеждать себя, что все это чушь, что мы с мамой это придумали, чтобы она не нервничала зря, что ничего не известно, вот вернемся домой… Это будет. Но сейчас я даже не понимаю… Я знаю точно. Мамы больше нет. Все кончено.

Это осознание наваливается, как снежный ком, как лавина, давит на грудь, не дает вздохнуть, заставляя сгорбиться. Боль и онемение возникают в левом плече и начинают расползаться по телу, захватывая сердце. Автоматически беру тюбик изокета и пшикаю под язык. Боль постепенно уходит. Остается опустошенность. И знание. Страшно хочется курить. Я бросил почти год назад, когда впервые стало прихватывать сердце. Уже несколько месяцев даже тяги не чувствую. А сейчас – как на третий день. Было бы что – закурил бы, но нет. И стрельнуть не у кого, в лагере курящие – редкость. Мода сейчас такая. Наверное, хорошо. В столовой есть сигареты, там, типа, ими торгуют. Именно «типа», покупателей на курево мало. Спортсмены…

Просыпается Ира. Зажигает фонарик и подходит ко мне. Жена тоже меня чувствует. Обычно спит как убитая, а вот как на меня навалилось…

– Что случилось? – говорит шепотом, чтобы не разбудить Санечку.

Надо бы промолчать, но… у нас нет секретов друг от друга…

– Мама умерла.

Ира охает и с ужасом смотрит на меня:

– Ты уверен?

– Уверен.

К смерти нельзя привыкнуть. Можно привыкнуть к крови. Можно привыкнуть к трупам. К крикам умирающих. Можно привыкнуть убивать. А к смерти вообще – нельзя. Невозможно. Самый крутой и железный вояка или спасатель, прошедший огонь и воду, резавший, как овец, «чехов» и «духов» или вытаскивавший трупы друзей из лавинных выносов, знающий все и видевший все, ломается, когда умирает очень дорогой, очень близкий человек. Нет, никто этого не видит. Сильные люди умеют держать себя в руках. В крайнем случае они могут позволить себе спрятаться ото всех и немного повыть на луну или просто поплакать. Но это редко, чаще все в себе. Но внутри… Когда умер отец, я месяц не улыбался. Потом научился. Вроде. Когда погиб Соловей, не было даже этого, только больше курил и спирт глушил стаканами. Теперь не курю, пить тоже нельзя, да и, судя по новостям из большого мира, скоро будет не до этого. Но… Со временем боль отступает, и человек становится прежним. Почти. Разница незаметна никому, включая его самого. Но она есть… Мы все знаем, что не будем жить вечно, пытаемся готовить себя к этим моментам… Иногда получается… Но когда они приходят… Нет, привыкнуть к смерти нельзя…

Молчим. Жена гладит по плечу. Слова не нужны, они не помогут. Ничто не поможет. Смерть необратима. Мама. Первая жертва недоначавшейся войны? Или просто пришло время? Не знаю… И никогда не узнаю. Да и какая теперь разница? Случилось.

– Иди спать.

– А ты?

– Я тоже. Две минуты.

Ложусь обратно на кровать. Какая теперь разница? Наверное, никакой…

Ира не уходит. Сидит на краешке. Спасибо, родная, но маму не вернешь, а свою проблему я должен решить сам. И решу. К сожалению, не впервой. Просто нужно немного времени…

15 августа 2012 года

Таджикистан, Фанские горы, альплагерь «Алаудин-Вертикаль»
Санечка

– Мама, а посему деда пласет?

– Что ты, Санечка, деда не плачет!

– Нет, пласет! У него плосто слезок нет! Он внутли пласет! Посему, мама?

– Баба Саня умерла.

– Баба Саня холосая! А сто такое умелла?..

Таджикистан, Фанские горы, альплагерь «Алаудин-Вертикаль»
Виктор Юринов (Дед)

Утром первым делом иду в балок спасателей. Бахреддин черный. Он и так-то не слишком светлый, но сейчас…

– Ну как?

– Кери хар! – отвечает старлей. – Витя, спутник не берет, сети нет! А в мире – кери хар! Всю ночь слушали. Душанбе говорила – совсем война. Россия, американцы, китайцы, все дерутся. В Москву, передали, семь боеголовок попало.

– Они что, свечку держали и считали? Про Самару не передавали? И Новосибирск?

– Сина они держали! Передали, что передали, а что они знают, я тебе скажу? Самару не говорили. Новосибирск говорили. Туда тоже стреляли.

– Давно?

– Три часа! А теперь Душанбе замолчала! Уже час молчат!

– А на других каналах?

– Не пробовал.

– Почему?

– Савсем дурной стал! Джамиль! Лови во всем диапазоне, дар куси она та гом!

Сижу, размышляю. Хреновей не придумаешь… Даже если мое предчувствие дало сбой, маме не поможешь. Самару не пропустят. А еще Нижний, Ульяновск, каскад ГЭС. А если она и уцелеет – кто поможет? Это когда мы все уезжали ненадолго, можно было попросить соседей присмотреть. Теперь соседи забудут на второй день. Если сами не убьют ради консервов, которыми у нее забит шкаф в прихожей. А пока туда доберешься, пройдет столько времени… Если еще доберешься… В Москве брат с семьей, что с ними?.. Борька в Новосибе…

Джамиль кого-то поймал и теперь громко кричит в микрофон, а в перерывах внимательно вслушивается в треск приемника. Бахреддин стоит рядом. Потом смачно сплевывает прямо на пол и выходит на улицу. Я за ним.

– Пиндец, Витя! – впервые слышу от него русский мат. – Полный пиндец! Душанбе тоже нет! С Анзоба виден ядерный «гриб»!

Он выдает пару заковыристых фраз на родном языке и опять переходит на русский:

– Ну, скажи, какая сцука это сделала? Кому мы нужны на фуй?

При этом голос спасателя ровен, глух и безжизненен. Мат, произнесенный этим голосом, звучит страшнее любого крика. Не помог Аллах… Семеро детей…

– Мы же никому не угрожаем. Аз калаи керум газ, кому это было надо?.. Джамиль!!!

Мальчишка выбрался из балка и тупо шагает в сторону реки. Как марионетка. Нет, как зомби с вытекшими глазами. Просто переставляет ноги. Упирается в камень, обходит, идет дальше… Старлей догоняет его и с размаху отвешивает две мощнейшие оплеухи. Взгляд солдатика становится осмысленным, потом он негромко что-то говорит по-таджикски. Бахреддин зло матерится, замахивается еще раз, но не бьет. Джамиль приходит в себя:

– Извините…

– Пей! – протягиваю ему флягу со спиртом, предусмотрительно прихваченную из домика.

Мальчик отхлебывает несколько глотков. Бахреддин берет у него сосуд, дожидается моего кивка, надолго присасывается и возвращает мне полупустым. Прикладываюсь чисто символически: я прошел через это ночью. Пусть им земля будет пухом. А нам надо думать о живых.

– Пойдем к Руфине. Надо решать, что делать…

Окрестности Новосибирска, расположение N-ской десантной бригады
Владимир Пчелинцев (Шмель)

Оружейные склады сумели вскрыть уже наутро. Батальонный замполит пытался было протестовать. Его возмущение вызвало то, что комбат приказал раздать оружие всем без исключения, кроме вовсе уж детей. Однако офицер по работе с личным составом, едва открыв рот, осекся, увидев хмурый взгляд майора.

Теперь бывшие домохозяйки спешно проходили краткий курс по обращению с огнестрелом. Руководила там Влада Урусова. Пчелинцев, хоть и знал ее еще Лесниковой, и даже не курсанткой, а школьницей, все равно не переставал удивляться женщине. Прямо копия «чокнутого хохла». Ноль по фазе, как говорится. Что война, что обед – лишь бы шума не было. Он даже у Андрея спросил, не было ли паники и визгов. Седьмой только криво улыбнулся и буркнул что-то про комплекс неполноценности, мучающий некоего старшего сержанта и проистекающий из полной отмороженности любимой жены в некоторых вопросах.

Комбат в ответ на странную фразу друга только хмыкнул. Его вторая половина до сих пор находилась в легкой прострации. И по собственной воле была сейчас несменным дежурным в импровизированном детском саду. Аня оживлялась только при виде детей. Их много уцелело… Намного больше, чем матерей. Больно кольнуло сердце. Не думать, не думать. Балтийск, где его дети у бабушки гостили, цель не важная. Морпехов оттуда вывели, аэродром далеко. Нет, никто на такую никудышку не позарится, предпочтут сэкономить боеприпас …

Привычная самоуспокоительная мантра помогла. Самую капельку. Ощущение близкой опасности не проходило. Конечно, вовсе не звенело тем напряжением, как перед Войной. Майор сам себе удивился, когда заметил, что называет произошедшее Войной. С большой буквы. Наверное, потому, что эта точно стала последней. А может, и нет. Человек – такая сволочь, что всегда будет воевать, что бы там ни утверждали мертвые уже гуманисты Франции и прочих Западных Европ.

Таджикистан, Фанские горы, альплагерь «Алаудин-Вертикаль»
Виктор Юринов (Дед)

Через полчаса спасатели уезжают. Оставляют нам рацию, все запасы жратвы и снаряжения и уходят на «Ниве». У них может получиться найти своих. Это нам слишком далеко ехать. До Душанбе меньше четырехсот верст, обычный водитель доходит часов за восемь. Бахреддин – намного быстрее, хотя как будет сейчас – кто знает?

– Извини, Витя! Пойми меня!

– Давай, гони. У тебя есть шанс!

Проводив их, сажусь на рацию. Без толку гоняю «стотридцатку» по всем диапазонам. Если кто и ловится, то ничего нового сообщить не может.

К полудню появляется Олег. Вместе с Лешкой и обеими группами клиентов. Олегова группа вымотана насмерть. Похоже, бежали без единого привала. Да и время впечатляет. Но не до того. Отдыхать не собираются, сбрасывают рюкзаки и сразу ко мне.

Рассказываю новости. Не знаю, сообщил ли им что-нибудь новое, но вот они меня радуют: Боря мог выбраться. И не в пустыню, в команду…

– Пап! Бабушка… Я ничего не сумел придумать.

Скрывать от Олега? Дети очень привязаны к маме…

– Не надо ничего придумывать… Уже не надо… – Он верит сразу. Ждал. Понимал. – Хоть бы Борьчик ушел.

– Шмель не подведет. – Как зовут того парня? Володя, кажется… Не суть, что-то я опять расклеился. Надо собраться.

– Ладно. Распаковывайтесь. Отдыхайте. Думайте, что делать. Через час обед, там и поговорим…

Таджикистан, Фанские горы, альплагерь «Алаудин-Вертикаль»
Санечка

– Папа! Папа! Смали, какие у меня камески! Смали, какие класивые! Мама говолила, ты не плидешь! Тока завтла!

– Красивые камешки, золотце. Сейчас папа разберется с делами и с тобой их посмотрит. Ладно?

– Ладно…

«И папа плачет. Как деда. Да что сегодня такое…»

Таджикистан, Фанские горы, альплагерь «Алаудин-Вертикаль»
Клиенты: Потап, Огневолк, Прынц, Малыш

– Что делать будем, майор? Как к себе добираться?

– А я знаю? – Потап выругался.

Ситуация – хуже не придумаешь. Застряли на краю земли, до дома четыре тысячи верст, поезда не ходят, самолеты не летают. Нет, про транспорт никто не говорил, но и так понятно. Власти нигде никакой. Соответственно везде и всюду появятся банды. Не сегодня, так завтра. Скорее всего первые уже появились. Как подснежники. Не цветы, в смысле, а трупы, вытаивающиеся под первыми лучами весеннего солнца.

А если Потап правильно понимает местные порядки, то здесь они появятся в первую очередь. Не в горах, конечно, а в Таджикистане и соседних государствах. Ибо здесь феодализм куда свежее, чем в той же России. И баи местные еще не забыли, что они баи. И курбаши с басмачами найдутся.

То есть прорываться к своим придется с боями. А хороших бойцов – четверо. Вот они все здесь сидят. Стас, Женька и Жора. В бою – Малыш, Огневолк и Прынц. И сам Потап, конечно. А на руках семь человек собственной обузы, три семейные пары тыловиков и Машка. Хотя в этой ситуации Машка, пожалуй, за бойца покатит. Только опыта маловато. В смысле, совсем нет.

Ни транспорта, ни оружия. Транспорт, кстати, есть. И дадут, наверное, если попросить. А толку? Раздолбанные «уазики» – не броня. Пройти на них до Новосиба по вражеской территории нереально. Короче – куда ни кинь, везде клин!

– Не знаю, – повторил он. – Боюсь, надо тормозить здесь и осматриваться.

– И что? – вскипел Огневолк. – Наши там неизвестно где и как, а мы тут прохлаждаться будем?

– Женя, ты хочешь до своих добраться или геройски погибнуть на полпути? Это тебе не после подрыва по дороге скакать.

– Мужики, спокойно. – Малыш, как всегда, невозмутим и рассудителен. – Наши у Шмеля. Вовка не крайний в деле, в обиду не даст. А у нас еще неизвестно, сколько «пиджаков» на руках. При всем уважении к альпинистам, они не солдаты. Бросить здесь – и пусть подыхают? Не вариант. Против буду при всех раскладах. – И гнется в его пальцах обрезок арматуры-«десятки», неведомо как попавший ему в руки.

– Ну, положим, альпинисты далеко не дети. И здесь – на своем поле. Да, старшой, а они-то что собираются делать?

– Сами пока не знают. Виктор считает, надо какое-то время оставаться здесь. До прояснения обстановки. Ему, кстати, с нами по пути.

– В смысле? – удивился Прынц.

– Брат Олега тоже у Шмеля должен быть.

– Ну, Олег, насколько я успел заметить, не обуза.

– Олег – нет, хотя и его наверняка еще гонять и гонять. Виктор тоже ничего, возраст только. Ветеран боевой. Но у них обоих жены с собой. И ребенок двухлетний! И их бабы далеко не Машка. По полигонам с детства не отирались. Да и не девчонки уже.

– Олега жену видел. Девчонка, кстати. А у Виктора кто?

– А помнишь, рассказывала, как гранату в институте метала? Когда ствол перевесил и она болванку полковнику в лоб засандалила.

– Это она? Молодая же, лет тридцать пять!

– Ага! Та самая. Счас, тридцать пять! Под полтинник не хочешь? Сыну двадцать семь!

– Прикольно, – сопит Огневолк и задумчиво трет шрам от давнего ожога.

– Мужики, вы про что? Делать чего будем?

– Между прочим, здесь база наша есть. Которая двести первая дивизия. Равшан еще там служил, прапор десантный. Жор, помнишь такого?

– Как иначе! Рафика и забыть?! – смеется Прынц.

– А где база, помнишь? В Душанбе! На окраине, но в Душанбе! Не по ним ли садили? И по-любому до них четыреста верст!

– Хрен знает, но это же вариант! У них экипироваться можно!

– Нужен ты им, как…

– Не откажут. Мы же тоже не крайние херы с бугра!

– Значит, так, – произнес Потап, оборвав бессмысленную дискуссию. – Звездим много. И ни о чем. Вечером сходим на собрание лагеря. Вроде как большая часть хочет спускаться. Поговорим, послушаем. Больше послушаем. А дальше – прикинем, что делать. В общем, готовиться надо к рейду. Серьезно готовиться. Куда идти – успеем выбрать.

Таджикистан, Фанские горы, альплагерь «Алаудин-Вертикаль»
Виктор Юринов (Дед)

Собрались в столовой. Только руководители групп, начальники сборов и инструктора. Не так мало народа оказалось в лагере после спуска всех групп. Не совсем так, не всех. Команды с Бодханы и Парадиза появятся завтра. Там даже спуски только по пятеркам. Давид Лернер идет очередным сумасшедшим траверсом и появится нескоро. Где бродят четыре литовские группы, вообще никто не знает. Известны лишь примерные сроки возвращения. Может, еще кто-нибудь шляется по окрестностям. Но большинство здесь.

Руфина Григорьевна начинает речь в лучших традициях партийных собраний:

– Дорогие товарищи, мы собрались здесь, чтобы сообщить вам…

Сбивается, не так легко говорить подобные вещи. Предлагал ведь ей, что сам скажу. Нет, «я начальник лагеря, я обязана…» Но Руфина есть Руфина. Железная женщина. Сбивается, но продолжает, хоть и совсем в другом тоне:

– Ребята. Война началась. Ядерная…

А вот эта задержка не по ее вине. Все вскочили, орут, галдят, никто никого не слушает… «Как?», «Что?», «Почему?», «Срочно вниз!».

Делаю шаг вперед и что есть мочи ору: «МОЛЧАТЬ!!!», разом перекрывая весь этот гвалт. Шарахнул бы в потолок, так не из чего. Нестрашно, громким голосом меня бог не обидел. Заткнулись. Не отдаю больше Руфине инициативу, не до регалий.

– Сели все! Вы инструктора или детский сад для умственно отсталых? Сели? Теперь слушайте! Началась война. Та самая, которой все боялись. В одном из худших вариантов.

Каждую фразу произношу, как будто гвоздь заколачиваю.

– Точной информации у нас нет. Связь плохая. Бомбили Москву, Питер, Ебург, Новосиб. Думаю, еще кучу городов. Прилетело даже в Душанбе. Вот пока и все, что известно. ТИХО! Дальше слушайте! Потом будете говорить. И по одному. Вариантов у нас два. Первый: идти вниз. Куда – непонятно. Думаю, что поезда и самолеты отменены все. Душанбе нет. Есть ли Худжанд, Самарканд и Ташкент – мы не знаем.

– Какая разница! – перебивает меня высокий сутуловатый парень, москвич, кажется. – Надо выбираться вниз. Наймем машины, выберемся в Россию, а там разберемся! У нас там родные, семьи…

– Савсем дурак? – вкрадчиво спрашивает его Акрам, лагерный сторож. – Рабом на бай хочешь, да?

– Почему рабом?

– Рохдар убит, Сардор убит. Каждый бай – сам себе баши. Другой баши стреляй, чужак в рабы бери.

Опять перехватываю инициативу:

– Акрам прав. Через день, максимум два, Таджикистан превратится в скопище разнокалиберных банд. И начнется война всех со всеми. Захватывать рабов, думаю, уже начали. А у нас даже оружия нет. Да и с оружием… У кого из вас нормальная боевая подготовка? То-то и оно, что ни одного человека!

– Но ведь все там…

Ох, Людка! Всегда считал, что руководство – не женское дело! И никакого полового экстремизма. Женщина может прекрасно руководить. Однако в экстремальной ситуации она теряется. Потому что природой так положено: выкручиваться из задницы – мужская прерогатива! Но что имеем, то имеем. Опять включается Руфина.

– Ребята, – мягко вставляет она, – вы не поняли. Война везде. Это в Таджикистане взорвалось только в Душанбе. В России очень плохо. Все крупные города погибли.

Тишина. До народа доходит. Не сразу, но доходит.

– Вы хотите сказать… – шепчет Людка.

Смотрит не на Руфину. На меня. Женщина всегда ищет поддержки у мужика. Я и озвучиваю:

– Именно. Большинства наших родных уже нет в живых. А тех, кому повезло выбраться, неизвестно где искать.

Володя Потапов выжидает ровно столько, чтобы присутствующие немного переварили мои слова, и спрашивает:

– Какой второй вариант?

– Остаться в лагере. Устраивать здесь жизнь. Выждать, пока внизу все устаканится. Потом смотреть по ситуации. Надеяться на лучшее. Но рассчитывать на годы.

Пережидаю шум и продолжаю:

– Сейчас предлагаю всем разойтись по своим группам. Объяснить людям ситуацию. Подумать. А утром опять соберемся и будем решать. Нет возражений?

Возражений нет. Все слишком ошарашены и подавлены. Ничего, к утру возьмут себя в руки. Люди разные, но слабаков здесь нет. Не та порода.