Текст книги "Семирамида"

Глава 6

После того, что случилось на охоте, Шаммурамат заперли на женской половине дворца, отделенной от остальной цитадели глухой крепостной стеной. После нескольких дней, проведенных в беспамятстве, – Шами донимали жар и сухость губ, – Иблу лично запретил ей приближаться к воротам, ведущим на женскую половину. Чтобы пресечь попытки невестки проявить инициативу, наместник строго-настрого приказал Ишпакаю не отходить от «шальной», как выразился он, «скифянки» и не позволять ей вырваться за пределы отведенных ей комнат.

Сидеть во дворце было скучно. Единственное развлечение – наблюдать со стены, как к месту сбора каждый день прибывали отряды вооруженных людей. Скоро в окрестностях Ашшура их собралось более ста тысяч. Зверские рожи заполнили улицы священного города. Теперь о том, чтобы выехать в город, и речи быть не могло.

За стенами цитадели с рассвета до заката непрерывно били барабаны. На специально вспаханных участках городской пустоши безостановочно маршировали выстроенные в шеренги щитоносцы-редумы[20]20
  Баирумы – наемные солдаты, состоящие на службе у царя. Они получали землю, на которой вели хозяйство силами своей семьи, а взамен обязаны были царю военной службой. От редумов они отличались тем, что получали только землю, и, по-видимому, составляли легковооруженные стрелковые отряды.
  Редумы – наемные солдаты, состоящие на службе у царя. Они получали землю на тех же условиях, что и баирумы, а взамен обязаны были царю военной службой. От баирумов они отличались тем, что получали не только землю, но и скот, и, по-видимому, составляли тяжеловооруженные регулярные войска.
  Декум – «фельдфебель», «унтер-офицер», младший командир в ассирийском и позже – в нововавилонском войске.
  Ассирийцы ввели в военное дело ряд новшеств, неведомых Древнему миру и сохранившихся до Нового времени. Вооружение ассирийского войска отличалось большим разнообразием и для своего времени высокими качествами. Применялись лук со стрелами, имевшими металлические наконечники, праща, короткое копье с бронзовым наконечником, меч, кинжал, палица, окованная железом. Усовершенствовано было и защитное вооружение: шлем имел подвеску, прикрывавшую затылок и боковые части головы; воины, которые вели осадные работы под стенами осажденного города, были одеты в сплошные длинные панцири, сделанные из волокна, обшитого продолговатыми бронзовыми пластинками; щиты ассирийских воинов были разнообразны как по форме и материалу, так и по назначению – от легких круглых и четырехугольных до высоких прямоугольных с навесом, защищавшим воина сверху. Воин имел при себе бронзовую кирку на длинной деревянной рукоятке (применялась при прокладке дорог, устройстве оборонительных сооружений, разрушении завоеванных крепостей, обычно уничтожавшихся до основания), а также железный топор. Запасы оружия и снаряжения хранились в царских арсеналах.
  В ассирийском войске впервые в мировой истории было введено однотипное вооружение для того или иного рода воск. Характерна структура войска: на 200 пехотинцев приходилось в среднем 10 всадников и одна боевая колесница; на одного тяжеловооруженного пехотинца – два лучника. Совершенствовались организационные формы войска. Основной организационной единицей был кисир, насчитывавший 500—2000 воинов. Кисир делился на пятидесятки, которые подразделялись на десятки. Несколько кисиров составляли эмуку. Таким образом, ассирийское войско имело довольно сложные для того времени формы организации.
  Ассирийская пехота делилась на тяжелую и легкую. Тяжелая пехота была вооружена копьями, мечами и имела защитное вооружение – панцири, шлемы и громадные, почти в человеческий рост, щиты. Легкая пехота состояла из лучников и пращников. Боевую единицу обычно составляли два воина: лучник и щитоносец, который прикрывал щитом своего напарника.
  Наряду с этим имелись и боевые единицы, состоявшие только из тяжеловооруженных воинов. Таким образом, здесь мы видим уже непосредственное взаимодействие в бою легких и тяжелых пехотинцев. Ассирийская пехота действовала в сомкнутом строю щитоносцев, под прикрытием которых лучники вели интенсивный обстрел противника. Это была наступавшая стена щитов. Пехотинцы метали в неприятеля стрелы, дротики и камни. Такой способ действий требовал не только правильного построения шеренги, но и обучения правильному (в ногу) движению, чего можно было достигнуть только регулярными тренировками.
  Важную часть ассирийского войска составляли боевые колесницы, в которые были запряжены две-четыре лошади. К кузову колесницы прикреплялся колчан со стрелами. Экипаж ее обычно состоял из двух воинов – лучника и возницы, вооруженного копьем и щитом. Иногда экипаж усиливался двумя щитоносцами, которые прикрывали лучника и возницу. Боевые колесницы применялись на ровной местности и были надежным средством для действий против иррегулярных войск.
  Помимо колесниц ударной силой в бою ассирийцы сделали подвижную конницу, создав кавалерию как род войск. Тактически это выглядело следующим образом – один всадник вел за узду лошадь своего напарника, стрелявшего из лука. В строю всадники действовать не могли, но в преследовании были страшны, полезны также в ведении разведывательной, посыльной и охранной службы. На вооружении всадников иногда имелись мечи и булавы. Однако конница ассирийцев была еще иррегулярной и не вытеснила боевые колесницы.
  Ассирийцы учредили военную разведку, позаботились о создании вспомогательных частей, необходимых в любом походе: армейские оружейники чинили и заново делали оружие, инженерные части помогали армии наводить мосты, вести осаду крепостей. Ассирийская осадная технология достигла такого совершенства, что города-крепости, которые в прежние века выдерживали осады продолжительностью 15–20 лет, ассирийцы брали за 20 дней: насыпали осадные стены, по высоте равные стенам осаждаемых крепостей, оставляли город без воды, отводя в сторону реки, или, на оборот, затапливали его, строя или разрушая плотины. Если не помогало и это, они попросту перемалывали крепостные стены своими таранами, которые представляли собой подвижные миникрепости с башенками для лучников наверху и деревянной крышей, скрывавшей отряд воинов, раскачивающих обитые железом исполинские бревна, способные расшатать любую кладку.


[Закрыть]. Барабаны задавали темп ходьбы, при этом всякого, кто ломал строй – опаздывал или забегал вперед, – декумы укладывали на землю и били палками. Щиты были тяжеленные, прямоугольные, двухметровые, на каждом эмблема той или иной эмуку. С их помощью щитоносцы должны были в бою прикрывать лучников-баирумов, которые в свою очередь тренировались на ближайших холмах. Напротив главных городских ворот, где была устроена переправа через Тигр, тяжеловооруженные пехотинцы из «золотого полка», совместно с конницей, не зная отдыха, форсировали Тигр на надутых воздухом бурдюках. На утоптанной пойме знатные упражнялись в управлении колесницами.

Вся эта кутерьма сопровождалась беспробудными ночными пирами, которые царь Ассирии устраивал для своих приближенных в походной ставке. Более двух семидневок Шами не видела мужа. Время она проводила в компании с Ишпакаем. Евнух, предупрежденный Нинуртой, – если ты проворонишь и Шами выкинет какую-нибудь штуку, тебе прижгут пятки раскаленным железом, – был пронизан энтузиазмом. Сначала он в течение нескольких дней рассказывал заскучавшей женщине о необычайных приключениях в южных морях Синдбада-морехода, затем поведал о невероятных похождениях цирюльника из славного города Сиппара, наконец, попытался привлечь внимание Шами к удивительной истории, которая случилась в достопамятные времена с вавилонским царем Бау-иддином и его сыном, которые влюбились в одну и ту же девицу.

Шами прервала евнуха.

– Я уже слыхала эту историю. Бау проявил великодушие и уступил красавицу сыну.

– Точно! – восхитился Ишпакай. – Но известно ли тебе, о восхитительная, что случилось с самим царем, чье благородство и доброта не знали пределов, ведь он поступился тем, что наиболее дорого каждому, кто испытал чары Иштар.

Шами зевнула и тут же прикрыла рот рукой, чтобы не выпустить свою ламассу, так удобно прижившуюся в ней и так отважно оберегавшую ее шимту.

– У заморской царицы оказалась дочь, которая охотно облегчила страдания великодушного Бау.

Ишпакай просиял.

– Так оно и было, но известно ли тебе, о женщина, – спросил евнух, – какое несчастье приключилось с жителями Вавилона, когда у обеих пар родилось по младенцу мужского пола? Ни кто в государстве не мог вразумительно объяснить, кем мальчики приходились друг другу, ибо первый родился от отца и дочери, а второй от сына и матери. Когда вавилонские жрецы в зависимости от степени родства попытались установить порядок престолонаследования, в городе едва не началась кровавая распря, ведь каждый гражданин готов был ценой собственной жизни отстаивать собственную точку зрения.

– Что тебе за дело, Ишпакай, до мучений жителей Вавилона, пытавшихся силой решить эту головоломку?! Если я задумчива и мысли мои заняты, это не значит, что ты можешь приставать ко мне с досужими расспросами. Прекрати и знай, что с теми, кто бесцеремонно вмешивается в чужие дела, случится то, что случилось с настырной обезьяной, потерявшей разум из-за неумеренного любопытства.

На сытом округлом лице евнуха прорезалось нескрываемое удивление.

– Что же случилось с обезьяной? – осведомился он.

– Случилось так, что некий плотник решил расколоть бревно. Он взял два клина, подобно всаднику, устроился на бревне и принялся раскалывать его, вбивая клинья по очереди. Не закончив работу, он отлучился по какой-то нужде, а наблюдавшая за его работой обезьяна, усевшись в той же позе, что и плотник, принялась раскачивать забитый в дерево клин. Пока она усердствовала, ее яички провалились в щель. Я не стану, Ишпакай, рассказывать, что случилось с обезьяной, когда она вытащила клин.

Ишпакай виновато улыбнулся:

– Такого рода несчастье не может грозить тому, у кого нет яичек.

Он вздохнул.

– Выбор у тебя, красавица, невелик. Либо я замолчу, тогда тебе будет труднее прикидываться скучающей, либо я продолжу рассказ. Слушая мои волшебные истории, тебе будет легче скрыть свою тоску или, что еще хуже, очередной коварный замысел. Так что наблюдай, как храбрые ассирийские воины готовятся к походу, и слушай меня.

Все ценности жизни, Шами, равнозначны, и отсутствие хотя бы одной из них, даже такой малости, как свобода, вызывает меланхолию и влечет к причудам. Если возразишь, – мы оба люди возвышенного ума и нам не пристало довольствоваться назначенной участью, наше назначение стремиться к высшему, – я готов согласиться с тобой. Соглашусь и с тем, что счастья может добиться только тот, кто готов рискнуть, но не за счет ближнего своего, ведь я могу поплатиться за твою дерзость обожженными пятками. Поэтому выслушай внимательно историю, случившуюся с садовником Шукаллетудой.

– Я слыхала о нем. Впрочем, ты прав, и нет причины затыкать тебе рот. Мне действительно надоело наблюдать за этими зверскими рожами и, страдая от безделья, поджидать мужа.

– Тогда утихомирься и послушай. Жил в окрестностях славного Урука искусный садовник Шукаллетуда. Сил не жалел, возделывал свой сад, поливал деревья и грядки – все напрасно. Жаркий ветер пустыни иссушал почву, губил растения. Не зная, как справиться с бедой, садовник обратил взор к звездам и спросил – отчего вокруг злое да злое и нет управы на демона пустыни. Стал он просить божественного знака, и боги послали ему весть – посади дерево сарбату, которое в любой час дня простирает свою тень с запада на восток, и ты обретешь радость в сердце.

Посадил Шукаллетуда дерево сарбату, и все растения в саду расцвели пышным цветом.

Однажды Иштар после долгого и трудного пути решила отдохнуть неподалеку от сада Шукаллетуды. Садовник увидел из-за изгороди прекрасную богиню. Неземная красота богини сразила его. Он опустился перед ней на колени и поцеловал. Видя, что Иштар сразил беспробудный сон, Шукаллетуда осмелел и овладел спящей богиней, удовлетворив тем самым свою внезапно вспыхнувшую страсть.

Проснувшись с первыми лучами солнца, Иштар была глубоко оскорблена дерзостью простого смертного и решила, во что бы то ни стало, отомстить ему. Так как богиня не знала, кто именно оскорбил ее, месть пала на головы всех жителей страны.

Вначале Иштар напитала все колодцы страны кровью. Затем наслала разрушительные ураганы. Затем подняла воды и затопила страну. Однако каждый раз Шукаллетуда обращался к отцу, и мудрый старик советовал ему отправляться в многолюдные города, чтобы богиня не могла отыскать его среди толпы.

Горько стало на сердце Иштар, когда осознала, что не в состоянии отомстить смертному. Отправилась она к богу мудрости Энки и попросила у него помощи. Пусть скажет всеведущий, как отыскать негодяя, отважившегося посягнуть на ее честь…

– Зачем ты напомнил мне о страданиях Иштар? Мне не за что и некому мстить. Негодяи мертвы, им не удалось овладеть мной.

– В том не твоя заслуга, а милость богов, а эта стихия изменчива. Ты потеряла покой, и это тревожит меня. Говорят, что этих молодчиков наслала твоя сестра?

– Кто говорит?

– Твои земляки, вавилоняне. Они утверждают, что Сарсехим был в курсе.

– Я хочу поговорить с Сарсехимом.

– Ну, великолепная, для этого тебе надо испросить разрешение у самого Салманасара. Люди твоего супруга едва не растерзали Сарсехима у городских ворот, однако царь запретил кому бы то ни было причинять ему вред.

– Я хочу видеть Сарсехима. И немедленно!

– Ты рискуешь головой. Если она тебе не дорога, мне дороги мои пятки.

– Послушай, Ишпакай. Я сижу взаперти, а где-то решается моя судьба. Не надо уверять меня, что повелением Салманасара можно смыть позор, ведь многие, в том числе и враги, видели меня обнаженной. Это не забывается. У меня привлекательное, влекущее мужчин тело, и мне надо быть осторожной. Но осторожной можно быть, только если знаешь, какая опасность подстерегает тебя. Разве я не права?

– Ты права, но ты рассуждаешь как мужчина. Это не красит женщину.

– Женщину красит умение рассуждать, а не то, как она это делает. Ты поможешь мне или мне придется обратиться к Буре? Он не побоится организовать свидание с Сарсехимом.

– Зачем тебе встречаться с этим земляным червяком?! Сарсехим уже сумел втереться в доверие к Шурдану, наследнику трона. Все просьбы Нинурты выдать ему негодяя для расправы разбиваются об упрямство наследника. К сожалению, великий царь держит сторону сына. Поступки и указы великого царя порой непредсказуемы, порой они вызывают оторопь.

– Чего же добивается Шурдан?

Евнух сразу помрачнел.

– Ответив на этот вопрос, я вступлю в область недозволенно го, и моя жизнь окажется в твоих руках.

Теперь задумалась Шаммурамат.

– Я знаю, Ишпакай, клятвы здесь не помогут, но я надеюсь, что нам поможет доверие, которое мы испытываем друг к другу. Нам поможет благожелательная улыбка Ирнини-победительницы, ведь это ее покровительству я обязана спасению собственной жизни, ведь если бы эти негодяи овладели мной, я бы покончила с собой. Мне трудно без Нинурты. Возможно, тебе трудно понять такого рода привязанность…

– Нет, такого рода благородная решительность мне всегда по сердцу …

– Я не договорила! Не перебивай меня. Я веду речь о том, какая судьба ждала бы меня, если бы гнусное случилось?

– И эти сомнения близки мне.

– Если тебе нужны деньги…

– Деньги понадобятся не мне, а стражникам.

– Но сначала о Шурдане. Он глуп, если решил довериться Сарсехиму?

– Он не глуп, но он иначе, чем старый лис Салманасар и те, кто его окружает, – в первую очередь Иблу, – смотрит в будущее. Я не могу открыть тебе всего, но кружок, собравшийся вокруг великого царя, пока слаб и немногочислен. Те же, кто поддерживает Шурдана, сильны и крикливы.

– Кто поддерживает Шурдана?

– Города, точнее, городские общины. Они выставляют ополченцев, составляющих ударную силу войска.

– А как же царский полк?

– Он является ядром армии, но этих ребят не так много, как хотелось бы Салманасару. Чтобы его увеличить, необходимы средства, их можно добыть, только облагая подданных налогом. Заставить платить можно только торговцев, ремесленников, переселенцев, а также население покоренных земель. Со свободных ассирийских общинников много не возьмешь, у них и так множество долгов и обязательств. Для них походы – спасение без добычи ополченцы быстро пойдут по миру.

– Ты хочешь сказать, что членам общин нужен Дамаск, а великому Салманасару, ежегодная дань с Дамаска?

– Да. Получая завоеванное в виде дани, можно выиграть много больше, чем от разового грабежа. Здесь и кроется несогласие – дань поступает царю, и каждый из свободных земледельцев получит столько, сколько посчитает нужным дать великий царь, а из взятого приступом города каждый может увезти богатую добычу.

– Я слыхала, ассирийцы исстари предпочитали грабеж и убийства?

– Общины держатся прежних обычаев и пугают Салманасара отказом выступить в поход. Кто-то настойчиво будоражит общинников, утверждая, что после двух неудачных набегов в Сирию Салманасар утратил илу. Эти кто-то полагают, что он слишком долго правит – считай, уже двадцатый год. Этих кого-то поддерживают знатные в городах. По стране упорно распространяется слух – царю царей пора уступить место более молодому и удачливому наследнику. Шурдан обещает придерживаться заведенных предками обычаев, которые требовали поголовно уничтожать врагов. Это устраивает городские общины и жрецов. Никто из них не хочет понять, что важнее лишить врагов силы, а не избивать их на корню, ибо что взять с мертвых, а живые способны платить дань. От покоренных народов будет куда больше пользы, чем от их трупов. Это относится и к переселенцам, приведенным на берега Тигра. Но сначала чужаки должны обжиться, окрепнуть. Другими словами, доход от них начнет поступать в казну только через несколько лет, и он будет несоизмеримо больше, чем военная добыча. Но очень многие в Ассирии не хотят ждать.

Он помолчал, потом продолжил:

– Салманасар вслед за своим отцом Ашшурнацирапалом изо всех сил пытается изменить цели священной войны, утверждая, что покровителю страны Ашшуру любо не избиение врага, а не пререкаемая мощь государства. Не отдельных общин, а всего государства. Этого можно добиться, только если мы всегда и во всем будем на голову сильнее своих врагов.

– Хорошо, вернемся к Сарсехиму. Зачем он понадобился Шурдану?

Ишпакай улыбнулся.

– Откуда мне знать? Я и так открыл тебе слишком много.

– Нет, Ишпакай, ты только приоткрыл дверь, и за это я благодарна тебе, но чтобы выжить, я должна знать все – от таблички до таблички. У меня нет уверенности, что Нинурта не допустит ошибку, а Иблу стар. Кого еще можно считать нашими друзьями?

– Младшего брата царя Шамши-Адада. Он командует эмуку колесниц.

– Это важная должность?

– Да, третья по значению.

– Кто же занимает первую?

– Иблу. Он – туртан великого царя. Ниже туртана рабшак, или военный министр. Эту должность занимает наследник престола Шурдан. В его ведении войсковая разведка. Третьим считается начальник боевых колесниц.

– Что же Нинурта?

– Конница – это нововведение Ашшурнацирапала. У нас пока приживается с трудом. Количество умелых всадников ограничено, а нанимать скифов опасно, они с легкостью могут повернуть оружие против хозяев. Нинурта считается кем-то между начальником эмуку и помощником туртана.

– Что насчет Вавилона?

– О, Вавилон – это песня! Это мечта каждого ассирийца – пусть гордые вавилоняне споют торжественный гимн Ашшуру и поставят его впереди Мардука.

– Чего ради? – в Шами проснулась вавилонская спесь.

– Здесь так мечтают, – осторожно пояснил евнух. – Хотя всякой наукой, всяким искусством, особенно врачеванием, определением судьбы по звездам, всякого рода гаданиями, с нами делится Вавилон.

– И это хорошо, – заявила женщина, – иначе вы тут совсем погрязли бы в дикости.

– Погрязли бы, погрязли бы…

– Не юродствуй. Прикинь, как я могла бы повидаться с Сарсехимом?

– Это неизбежно?

– Знаешь, Ишпакай, чем полноценный мужчина отличается от евнуха?

– Хамством! Умением грубо срыгнуть, ударить ребенка, заехать кулаком в ухо женщине?

– Нет, лишенный пола. Тем, что у него есть яйца и более всего на свете он страшится их потерять. Евнух же свободен от такой напасти, поэтому он дерзновенно смел, отчаянно изворотлив и проникновенно умен.

– Ты, Шами, способна разжалобить кого угодно. Я что-нибудь придумаю.

Глава 7

Оказавшись в Ашшуре, Сарсехим нежданно-негаданно испытал благодарность к судьбе, впервые после отъезда из Вавилона улыбнувшейся ему с небес. Пусть даже скупо, на миг, но и этого оказалось достаточно, чтобы продлились его дни. Их караван, подгоняемый стражниками с пограничной заставы, достиг священного города в один и тот же день и час с царским поездом. Поторопись они, и евнуху не миновать расправы, которую приготовил для него начальник ассирийской конницы Нинуртатукульти-Ашшур.

Была бы его воля, он ни за что не завернул бы в этот страшный город, где на створках крепостных ворот красовались содранные человеческие шкуры, а на пиках, выставленных вдоль дороги, – отрубленные головы. Одного взгляда хватило евнуху, чтобы узнать в жертвах приставленных к нему в Сирии «мстителей». Он помертвел и с равнодушным унынием прикинул – сразу поволокут в темницу или сначала изобьют до смерти? Разум шевельнулся с трудом, напоминая, что, если начнут с битья, главное – прикрыть копчик, ведь отрицательный опыт жизни крепится как раз в области копчика.

В следующий момент стражники засуетились, забегали, заставили вавилонян освободить проезжую часть. Все, вавилоняне и сопровождавшие их стражники, молча и суматошно засуетились, откатили повозку. Начальник стражи спихнул Сарсехима с кобылы, принудил встать на колени. Сарсехим охотно подчинился, рухнул на обочине. Рядом опустился на колени Ардис. Евнух скосил глаза в его сторону. Опустивший голову старик что-то невнятно бормотал – должно быть, тоже прощался с жизнью.

Проезд царского поезда запомнился содроганием земли, обилием блеска, перестуком копыт и напевным скрипом колес. В следующий момент евнух краем взгляда заметил подъехавшего к спешившимся, склонившим головы стражникам разодетого, в начищенных бронзовых доспехах и блистающем шишаке, всадника. Этот был не чета замызганным и уставшим донельзя пограничникам. Он и вел себя соответствующе – о чем-то гортанно спросил их, стражники торопливо закивали. Он махнул рукой, и еще с десяток всадников оторвались от замыкавшей процессию охраны, окружили караван. Тот, что подъехал первым, больно ткнул Сарсехима тыльным концом копья в бок.

– Вставай, пошли.

Сарсехим не удержался от верноподданнического вопроса:

– Великий царь уже проехал?

– Тебе зачем знать?

– Мне, конечно, ни к чему. Я просто хотел воздать хвалу великому царю.

– Еще воздашь. Когда спросят, зачем ты притащил на нашу землю сирийских лазутчиков.

Эти слова добавочным мертвенным светом осветили ожидавшее его в Ашшуре будущее. Ощутимо заныло в области копчика, однако, изведав на собственном опыте, что больнее всего наказывают за страх, Сарсехим деловито поднялся, отряхнул колени, безмятежно поинтересовался:

– А что случилось?

Пока конные из царского полка, окружившие караван, отбирали у вавилонян ножи, пока вели пленных через прохладу башенного прохода, знатный воин рассказал о чудесном спасении, которым несколько дней назад наградила свою любимицу великая Иштар.

– Эти, – конный ассириец ткнул нагайкой в сторону насаженных на пики голов, – попытались совершить над скифянкой похабный обряд возвеличивания Ашерту, однако владычица, обернувшись львицей, растерзала злодеев.

– Всех до единого? – заинтересовался евнух.

– Всех, – подтвердил всадник. – Ну, иди, иди.

– А что же наша драгоценная Шаммурамат? – спросил Сарсехим.

– О, – обрадовался всадник, – в том-то все дело. Вообрази, евнух, никто из чужаков даже взглядом не смог коснуться тела нашей Шами.

– Это как? – озадаченно спросил евнух.

Ардис тоже ожил, заинтересованно глянул на всадника.

– Иштар не дала свою воспитанницу в обиду, – гордо ответил тот.

Воин не поленился наклониться к вавилонянам, глаза у него расширились.

– Милостью яростной богини волосы Шами вмиг отросли до пят, да так густо, что их хватило укрыть ее всю. – Всадник выпрямился, потом более обыденно добавил: – Может, и не всю, но те, кому довелось разглядеть девку, словно воды в рот набрали. Ты, евнух, наверное, ее разглядывал?

– И не раз, – кивнул Сарсехим.

– Хороша? – заинтересовался всадник.

Его товарищи подъехали поближе.

Ардис повысил голос:

– Сарсехим, заткнись! – предупредил он уже собравшегося поведать о прелестях Шаммурамат евнуха.

Тот сразу поскучнел.

– Ну ладно, ладно, – неожиданно миролюбиво отозвался воин. – Великий Салманасар разберется, зачем вы притащили в Ашшур этих негодяев.

Его товарищи молча разъехались по своим местам.

Едва караван миновал раскинувшийся у главных ворот рынок, из боковой улочки бурей выскочил конный варвар. Сарсехиму хватило мгновения, чтобы узнать в нем Бурю. Евнух тут же нырнул под повозку и уже оттуда наблюдал, как конвоиры принялись хлестать нагайками выбегавших вслед за Бурей вооруженных палками людей. Молодой скиф вздыбил коня, попытался прорваться к повозке. Знатный воин преградил ему дорогу. Буря продолжал буйствовать. Он горячил жеребца, поднимал его на дыбы и, указывая на укрывшегося за колесом повозки евнуха, кричал так, что уши закладывало:

– Отдай нам негодяя! Отдай!!! Именем наместника. Именем Нинурты-тукульти-Ашшура!!! Отдай!..

Он схватился за рукоять акинака, однако знатный воин, не теряя выдержки, предупредил его:

– Если ты обнажишь оружие, с тебя сдерут кожу, а наместник и Нинурта лишатся голов. Остановись!

Эта холодность и грозное предупреждение лишило скифа прежней решимости. Он заметно помрачнел, убрал руку. Буря, вероятно, рассчитывал, что охрана дрогнет, возьмется за мечи. Тогда в общей свалке ему, может, удастся подобраться к противному скопцу, а дальше будь что будет – смерти он не боялся, однако хладнокровное и своевременное предупреждение, касавшееся его покровителей, подействовало на молодого скифа отрезвляюще.

Он еще раз потребовал выдать им Сарсехима, на что получил решительный отказ. Начальник конвоя предупредил – великий царь лично наказал ему доставить пленных в цитадель, и он их доставит. Буря, неожиданно для ассирийцев и прихлынувшей со всех сторон толпы, протяжно взвыл и поворотил коня.

Как только опасность миновала, Сарсехим торопливо выбрался из-под арбы и, испытав ожог умиления, прижался щекой к ноге ассирийца.

– Ты спас меня, храбрейший! Чем великий Вавилон мог бы отблагодарить себя?

– Не путай свою вонючую задницу с городом небесных врат и не надейся на прощение, – ответил ассириец и попытался со всей силы пнуть евнуха. Хотелось угодить в жирную харю, раскровенить ее… Сарсехим был опытен в таких делах – даром, что ли, он изо всех сил прижимался к ноге. Замах не тот, да и упоминание о Вавилоне заметно сбавило пыл ассирийского бандита.

До ворот цитадели добрались без происшествий, разве что Ардис по пути предупредил евнуха:

– Будешь болтать насчет Шами, собственноручно отрежу язык. Она – наша единственная надежда.

– А что, – глухо отозвался Сарсехим, – есть надежда?

– Дурак! – разозлился старый скиф. – Надежда всегда есть.

– У тебя, может, и есть, а у меня нет. Ты думаешь, нам простят лазутчиков?

– Дурак! – еще более решительно выговорил Ардис. – Если Шами бросится в ноги царю, нам, возможно, сохранят жизнь.

Евнух молча согласился – может, и сохранят, но зачем? Для какой надобности? Ты об этом задумался, старый болван?!

* * *

Вавилонян поместили на хозяйственном дворе, в пристройке, прилепленной к стене, отделявшей дворцовый комплекс от женской половины. Снабдили едой, предупредили – далее двора не отлучаться. Ардис, отправившийся изучать отведенную им территорию, вернувшись, разъяснил Сарсехиму, где расположены подсобки для рабов, где опечатанные и хорошо охраняемые склады с оружием, где подземная тюрьма – глубокая яма, прикрытая железной решеткой. Оттуда в первую же ночь вдруг донеслись истошные, нагоняющие ужас крики, от которых волосы пошевеливались на голове.

На следующий день Ардис сообщил, что стражники, стоявшие у ворот, поделились – Шаммурамат после болезни заперли в собственных комнатах. Выходить запретили, так что рассчитывать на встречу трудно. Нужны деньги, с намеком добавил старик. Что касается болезни, один из стражников шепнул – у супруги начальника конницы случился выкидыш.

Все эти подробности евнух выслушал равнодушно. Насчет денег скупо огрызнулся – денег нет, отобрали на границе, как, впрочем, шкатулку и подарки вавилонскому царю. Про себя усмехнулся – хорошо, что Ардис не знает об изумруде. Неужели наивный старик всерьез рассчитывает, что евнух согласится пожертвовать камнем, чтобы спасти варвара и его спутников от жестокой казни? Единственное, что заинтересовало скопца, – это подробности лесного чуда, да и то только в той части, которая касалась осуществления низменных намерений лазутчиков.

Из рассказа Ардиса вытекало, что мстители оказались кучкой трусливых червей, не способных не то чтобы исполнить священный обряд, но и отстоять собственные жизни. Что касается «храмового осла», у бритого наголо жреца, после того как Нинурта насмерть уложил его, ассирийцы, торжествуя, с пением гимнов, отсекли детородный орган. Теперь прорицатели-бару и толкователи-макку под руководством Набу-Эпира решают, как поступить со священной реликвией. Многие, особенно те, кто чутко прислушивается к желаниям царя, настаивают, что для сохранности орган следует обмазать смолой и отправить в Дамаск, как свидетельство, во-первых, подлинности претензий вавилонянки, а во-вторых – как предупреждение Бен-Хададу, что пытаться подвергнуть родственницу Иштар чуждому в Ассирии обряду есть худшая форма святотатства. Этот жест должен был убедить сирийского царя – Салманасар готов исполнить волю Иштар и ее отца Ашшура и наказать тех, кто пренебрегает волей богов.

По мнению разбиравшихся в политике знатоков лучшего способа убедить Дамаск сдаться без войны и заплатить пусть даже и непомерно тяжелую дань, нет и не будет. Как иначе убедить про́клятых владычицей (Ашерту), гнусных сирийцев сохранить свои жизни?

Когда наместник Иблу выступил с такого рода предложением, наследник трона и представители поддерживающих его городов высказались решительно против каких бы то ни было переговоров с врагами. Отказ был облачен в просьбу главного жреца храма Иштар сохранить священную реликвию в Ашшуре. Бен-Хадада следует известить, что его гибель предопределена, ее жаждут боги.

Сарсехим вполуха слушал Ардиса. Споры, как поступить с заасфальтированным талисманом, мало занимали его. Куда больше волновал вопрос – если ассирийские бандиты решат вернуть его Бен-Хададу, кого пошлют на это самоубийственное дело?

Ответ напрашивался сам собой.

Узревший будущее евнух испытал минимальную, пусть даже и заочную, признательность сыну царя Шурдану, верно рассудившему, что если священный талисман попал в их руки, нельзя его выпускать.

Что касается «храмового осла», Сарсехим выразился грубо, в том смысле, что, когда вокруг злое и злое, использовать бесценный дар богов для личного обогащения кощунственно.

Восхищенному божественными размерами реликвии старому скифу – тот утверждал, что, по рассказам очевидцев, «ослиный» орган свешивался ниже колена, а в возбужденном состоянии был толщиной с полено, – скопец, презрительно скривившись, ответил:

– Сидел бы дома, болван, совал, куда прикажут, кто бы его тронул.

Ардис, обидевшись, посоветовал:

– Ты, Сарсехим, лучше подумай, что будешь говорить наместнику, когда он спросит, как ты допустил, чтобы лазутчики проникли на территорию Ассирии?

– А тебя не спросит?

Ардис пожал плечами.

– Я расскажу все как было.

– А как было?

Старик-скиф задумался, потом пригрозил:

– Перестань путать меня и, если тебе есть чем оправдаться перед Нинуртой и Иблу, приготовься.

– Я давно готов, – ответил евнух, – только им не нужны наши оправдания.

– Не спеши, – благоразумно предупредил Ардис. – Не увлекайся отчаянием, иначе мы никогда не доберемся до Вавилона.

– А ты, если хочешь спасти голову, на вопрос: можно ли договориться с Бен-Хададом – прокляни его, назови чудовищем и породителем чудовищ, ведь сынок его, как тебе известно, настоящее чудовище. Так и скажи, Бен-Хадад – демон ночи Лабасу, выбравшийся на белый свет, чтобы терзать маленькую беззащитную Ассирию.

Тут в нем взыграло авторское самолюбие, и он добавил.

– Нет, о чудовищах не упоминай. Просто скажи – с БенХададом договориться нельзя.

* * *

Предупрежденный Ардисом, Сарсехим до самого момента, как его выкликнули и повели к царю, неотрывно сочинял захватывающую, пробирающую до озноба сказку о демоне ночи, извергнутом на свет жуткой прародительницей тьмы и хаоса Тиамат. Начать следует с сотворения мира, с того момента, когда повелитель мира Ашшур с помощью благородного Мардука победил Тиамат и, разделив ее плоть пополам, создал небо и землю.

Выходило складно, ассирийцам должно понравиться. Они любят, когда вавилонянин отдает предпочтение Ашшуру.

Его ввели в небольшой сумрачный, освещаемый факелами зал. Здесь на низком возвышении, в компании с каменными быками-шеду, в удобном просторном кресле полулежал сухонький, остроглазый старик. Справа, возле кресла и на шаг сзади, возвышался пожилой высоченный вельможа с внушительным лицом, бок о бок с ним стоял чрезвычайно волосатый мужчина средних лет. Скопец смекнул, что пожилой – это, должно быть, Иблу, а тот, кто помоложе и непомерно бородат, – младший брат царя Шамши-Адад. За ними, среди их немногочисленных приверженцев партии Иблу, удалось разглядеть Нинурту-тукульти-Ашшура.

С левой стороны кресла, ближе других к царю стоял чрезмерно красивый молодой человек, за которым толпилось куда больше знатных ассирийцев. Этот красавчик, по-видимому, Шурдан.

Вот кого он никак не рассчитывал встретить в кругу приближенных к царю людей, так это известного в Вавилоне чудака и знаменитого составителя гороскопов Набу-Эпира. Мардук-Закир-шуми, лишенный главного своего предсказателя, наверное, похудел с горя. Мысль сработала без промаха – уману являлся учителем скифянки, следовательно, без ее протекции его никогда не перетащили бы в Ашшур. Выходит, даже после того, что случилось в лесу, она здесь в фаворе, поэтому ни в коем случае нельзя начинать с обвинений в ее адрес.

Начнем с Бен-Хадада.

Вдохновленный близостью неотвратимой расправы и презрением окружавших царя сановников, Сарсехим с порога сообщил великую тайну – царь Дамаска явился из страны мертвых. Он – злобный Лабасу, порождение Тиамат, он сам порождает демонов. Всякий, кому дорог дневной свет и установленный земной порядок, должен вступить в бой с чудовищем. Небесные боги-игиги помогут герою, с их помощью он одолеет порождение тьмы.

Его ни разу не перебили.

Сарсехим приободрился. Прихлынуло вдохновение, и он, ритмически чередуя слова, повел рассказ о том, как ему, несчастному, лишенному милости богов, пришлось подчиниться сирийскому чудовищу. Затем Сарсехим описал сына чудовища, их логово – оно напоминает мрачную пещеру, сообщил, что их подданные плешивы и разнузданны. Завершил гимном герою, который отважится вступить в битву с демонами и сразить их, как некогда храбрый Гильгамеш одолел громилу Хумбабу. Эти строки показались автору особенно удачными, ведь он умело призвал тщедушного Салманасара расправиться с чудовищным Бен-Хададом.

– Кто, кроме тебя, сын неба! Кто, кроме тебя, надежда мира!

Кто кроме тебя, оплот чести!..

Салманасар неожиданно махнул рукой.

– Хватит.

Сарсехим покорно замолчал, не спеша опустил вскинутые руки и, как бы выпуская из себя божественный пар, уронил голову на грудь. Пошатнулся, однако никто не бросился поддержать его, и евнух предпочел остаться на ногах, приберегая такое спасительное средство как падение на колени и лобызание ног, на крайний случай.