Текст книги "Тит Антонин Пий. Тени в Риме"

На следующий день Антонину Пию было доставлено письмо вольноотпущенника Аквилия Регула Люпусиана, проживавшего в своем поместье за Тибром.

Свиток был скручен так, что незаметно вскрыть его было невозможно. Это был отличительный знак особого рода переписки, которую прежний император Адриан вел со своими тайными осведомителями. Это подтверждала и печать Адриана.

Антонин, принимая дела у смертельно больного принцепса, был посвящен в эту тайну. Адриан лично научил его вскрывать свернутый папирус.

…Тит проверил торцы – не касалась ли их чужая рука? Все метки были совмещены. Затем осторожно отрезал прикрепленную печать, развернул папирус. Глянув на исписанные столбцы, кратко, но вполне пристойно выругался – боги тебя накажут! Почерк у Люпусиана был наимельчайший.

«Аквилий Регул Люпусиан императору Цезарю Титу Элию Адриану Антонину Августу.

В последние дни, владыка, в городе произошли зловещие события, связанные с появлением неких огнедышащих призраков, не дающих по ночам прохода законопослушным гражданам. В связи с этим как старый приверженец семьи Элиев и твой верноподданный сообщаю, что нашествие этих тварей, скорее всего, связано с появлением закоренелого преступника и врага твоего империума Сацердаты, посягнувшего на жизнь известного тебе Антиноя.

Сам божественный Адриан в доверительной форме известил меня о гибели юного грека. Именно твой предшественник, по поручению которого я уже который год бдительно слежу за состоянием дел в городе, попросил меня выяснить, не скрывается ли за смертью дорогого ему воспитанника некая сила или некие люди, тайно злоумыслившие против Антиноя.

Такая связь просматривалась, о чем я сообщил моему благодетелю, однако мне, к сожалению, не удалось добыть неопровержимые доказательства, подтверждающие связь неких недоброжелателей с трагедией, случившейся на Ниле восемь лет назад.

Буду немногословен, государь, появление Сацердаты внушает мне беспокойство. Не связано ли оно с тем прежним несчастьем? С какой целью этот объявленный в розыск, особо опасный преступник вернулся в город?

Беда не в том, что чиновники из городской префектуры не были извещены о прибытии Антиарха (так теперь называет себя Сацердата), а в том, что они не уделили этому факту должного внимания. Особую тревогу вызывает безмятежность нового городского префекта, даже не сообщившего тебе о появлении разбойника. Это умолчание внушает мне определенное беспокойство.

На свой страх и риск, я решил предупредить тебя, что Сацердата-Антиарх не просто жестокий и коварный убийца, но и предводитель какой-то секты, члены которой однажды уже пытались совершить покушение на божественного Адриана в Антиохии. Нападение было предотвращено известным тебе всадником Корнелием Лонгом, пригревшим некую Тимофею, бывшую римскую гражданку, запутавшуюся в сетях богомерзкого, противного всем римским обычаям культа.

По непроверенным сведениям, Сацердата прибыл не один, а во главе банды, следы которой мне не удалось отыскать. Мне также неизвестно, где скрывается Сацердата.

Теперь, приносящий счастье, о главном. Призываю тебя обратить пристальное внимание на то, что покушение на божественного Адриана, случившееся в Сирии восемь лет назад, было чрезвычайно умело организовано. Мое беспокойство связано с тем, что мне до сих пор не удалось выяснить, кто стоял за этими разбойниками.

Из чувства долга и по зову сердца я вынужден предостеречь тебя, благочестивый. Трудно поверить, чтоб скрывающийся от правосудия преступник по собственной инициативе решился бы на такое злодеяние, как покушение на Адриана. Поэтому полагаю, что появление в Риме этого разбойника неслучайно. Оно вполне может быть связано с какой-либо возможной террористической акцией против центральной фигуры римской власти…»

* * *

Ознакомившись с письмом, Антонин вызвал к себе соправителя, восемнадцатилетнего Марка Аврелия, и предложил ему ознакомиться с посланием Лупы.

Вместе с Марком пришел и Луций Вер.

Император одобрил – пусть учится…

Марк с несвойственной его возрасту серьезностью отнесся к предупреждению Аквилия Регула Люпусиана.

Немногие в Палатинском дворце знали, что дакский волчонок являлся не только воспитанником и любовником Адриана, но и его доверенным лицом. Еще в бытность наместником провинции Сирии и одним из претендентов на империум Адриан, пользуясь покровительством Траяна и его жены Плотины, заранее расставил своих осведомителей по всем важнейшим городам и провинциям государства. В их число входили вольноотпущенники Адриана, в первую очередь его бывшие эроменосы. Назначенные в провинции фрументариями – то есть чиновниками, в обязанности которых входил контроль за доставкой продовольствия в столицу, они также скрытно надзирали за состоянием дел на местах. В первую очередь их интересовало состояние и боеготовность армейских подразделений, умонастроение высших магистратов, пребывавших в составе администрации наместника провинции, а также степень верности местной знати. Они своевременно извещали патрона о реальном, а не выдуманном чиновниками состоянии дел на местах, о возможных эксцессах, бунтах, злоупотреблениях, а то и заговорах, о которых задумывались не только в Риме, но и в провинциях.

Эта сеть являлась самой надежной уздой, наброшенной на тех, кто мечтал о переделе власти, кто терял меру в добывании богатств из подвластных им территорий или просто впадал в административное безумие, применяя неадекватные меры к преступникам – в первую очередь к членам всякого рода сект и свихнувшимся проповедникам, которых в ту пору на просторах ойкумены развелось видимо-невидимо.

За теми, кто притаился в Риме, наблюдал Аквилий Регул Люпусиан, или Лупа, бывший дакский звереныш, прирученный Адрианом.

Марк так и заявил приемному отцу – Лупе можно доверять!

Антонин поморщился:

– Доверять-то можно, только в таких делах нет места любительству и сторонним доброжелателям. Это дело государственное, и заниматься им должно государство. Иначе как быть с провозглашенной Траяном политикой «добродетельной силы», а мы во всеуслышание объявили, что будем следовать его и Адриана заветам? Как быть с «благожелательным отношением» власти ко всем подданным империи, как гражданам, так и не гражданам, что должно вызвать взаимное доверие и активную поддержку населения мероприятий, проводимых государством? Этой линии всецело придерживался Адриан. Я обещал ему, что ни на шаг не отступлю от нее. Как быть с объявленной Римом приверженностью к строгому соблюдению законов, основанных на науке жизни, которая утверждает, что жить по совести куда выгоднее и дальновиднее, чем погрязнуть во всякого рода двусмысленных, а то и порочных поступках? Кто отважится доверять нам, если мы сами публично или тайно продемонстрируем, что вправе нарушать свои же собственные установления.

Это что же получается – если, например, в Палатинском дворце объявили, что отныне власть отказывается принимать доносы, в воле принцепса сделать для себя исключение? Ведь это письмо – типичный донос, прямо направленный против нынешнего префекта Катилия Севера, который якобы умышленно скрыл от меня появление в городе этого несносного Сацердаты.

Я наслышан о нем, Марк. Наслышан и о его роли в гибели Антиноя. Я своими глазами видел, какую радость испытали сенаторы, услышав о смерти этого молоденького гречишки. Таких было подавляющее большинство!..

Я поддержал их!

Мы в сенате – кто открыто, кто скрывая чувства под покровом римской невозмутимости, узнав о том, что Адриан излишне привязан к Антиною и метит его в цезари, – испытали неподдельное возмущение от одной только мысли о возможном назначении этого подозрительного юнца властителем римского народа! То есть наследником империума! Я уверен, и тому есть подтверждение, что Адриан никогда бы не отважился на это безумное начинание. Но кто знает…

Даже в слухах мелькают проблески истины.

Марк, давай рассудим здраво. Вникнем в последствия, которые могут иметь поспешные меры, принятые на основе этого очень даже немаловажного послания. К этому нас призывает наш разум. Как можно требовать от подданных брезгливости к любому, пусть даже основанному на самых добрых намерениях доносу, если верховная власть будет принимать их к рассмотрению? И дело здесь не в возможности обнаружения истины. Дело в нас самих. В тебе и во мне.

– Но не реагировать на это предупреждение глупо! – воскликнул Марк.

– Объясни, почему?

Марк, по молодости не в силах усидеть на месте, подбежал к приемному отцу и, тыкая в папирус, заявил:

– Здесь же ясно сказано – городской префект не соизволил предупредить о надвигающейся опасности.

– Не надо, Марк, приписывать соображениям Лупы свои собственные страхи и догадки. В письме не сказано, что соизволил и что не соизволил Катилий. Письмо только обращает внимание на этот факт. Впрочем, еще не доказанный факт.

– Значит, ты полагаешь, что не следует придавать этому письму того значения, на котором настаивает Лупа? Значит, не следует заранее позаботиться о собственной безопасности?

– О собственной безопасности следует беспокоиться всегда. К этому призывает разум и природная осторожность, однако даже в этом сверхважном деле нельзя переходить черту, за которой начинаются всякого рода оправдания, одним из которых являются соображения государственной безопасности.

Кто, как не принцепс и цезари, должен подавать пример уважения к презумпции невиновности, испытывать отвращение ко всякого рода интригам, и прежде всего к доносам. В чем же смысл «добродетельной силы», если сами правители начнут лицемерно обходить требование сегодня быть лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня.

Ты, я, Луций Вер, – он указал на мальчика, внимательно прислушивающегося к взрослым, – должны начать с себя. Это незыблемое требование к власти, если у нее есть природное достоинство. Только так можно привить темным людям ясное представление о том, что путь нравственного усовершенствования – единственная возможность сохранить мир и спокойствие на просторах владений римского народа.

Другого пути нет.

Наша задача – на собственном примере научить подданных мужественности, спокойствию и невозмутимости в любых обстоятельствах…

– Даже в таких, когда опасность близка?..

– В таких особенно, – ответил Антонин Пий. – Я говорю это не из досужих рассуждений, которыми уличные философы сбивают с толку простой народ. Они спекулируют на прописных истинах. Учат, что разум, данный человеку, требует поступать хорошо и запрещает поступать плохо, на чем и зарабатывают деньги. Я делюсь с тобой собственным опытом, ведь я старше тебя. Знаешь ли ты, какое самое трудное испытание выпадает человеку, владеющему рабами, отданными под его надзор?

Марк отрицательно покачал головой.

– Высоту власти над людьми необходимо соединить с величайшей любезностью. Это усилит ее еще больше, пусть даже и к недовольству придворных слуг. Ведь если все делать без посредников, они уже не смогут запугивать людей и продавать то, что не является тайной.

Поверь, Марк, самое трудное на свете – это держать в узде собственную челядь. Трудности возрастают неизмеримо, когда господин является носителем высшей власти. Те, кто принадлежит ему как частному лицу, начинают вести себя дерзко, поглядывать сверху вниз на всякого, кто пришел к правителю со своими заботами. Как унять этих приближенных к власти, если каждому из них несут, если каждого из них умоляют принять участие в том или ином деле, в судьбе того или иного подданного, обещая за это солидное вознаграждение?

Адриан пытался справиться с этой бедой удалением своих вольноотпущенников от государственных дел. Он придумал поручить рутинную государственную работу римским гражданам из числа всадников, причем обязательно за плату. Не на добровольной основе, не согласно волеизъявлению граждан, которые, как тебе известно, бывают очень податливы на всякого рода подачки или демагогические обещания, а именно за плату! Мы должны работать в том же направлении. Это требовал от меня Адриан, а я буду требовать от тебя.

Он помолчал, потом продолжил:

– Империя достигла своих пределов, и хвала Адриану, что он первым понял это и главное внимание уделил созданию пограничных лимесов (оборонительных линий). Этот этап мы прошли, теперь следует готовиться к грядущим испытаниям, а они непременно последуют, потому что мы не знаем, что творится за пределами освоенной нами ойкумены.

Ты спросишь – как готовиться, и будешь прав. Прежде всего, надо копить средства и не тратить их бездумно в угоду тем или иным мелким политическим страстям.

Но главная задача – наша с тобой и Вера – начать с самих себя.

Пора прекратить неумеренные траты Адриана на строительство и обустройство провинциальных городов, на ознакомление с народами, нравами и умонастроениями, преобладающими в той или иной части империи. Время путешествий истекло, вот почему я решил заняться экономией и ограничился двумя своими виллами под Римом. При нынешнем состоянии дорог любой гонец в течение недели или двух доставит мне самое срочное известие. Кроме того, существует факельная связь. Это означает, что незачем самому лезть в самые занюханные дыры империи и лично вникать в тамошние дела. Необходимо также установить новый порядок приема докладов фрументариев. Это означает, что верховной власти необходимо обеспечить любому магистрату законную возможность ознакомиться с отчетом о его деятельности.

– И на местах тоже?

– И на местах тоже! Если кто-то посмеет покуситься на правдивость фрументариев или потребовать от них скрыть то или иное злодеяние, он должен быть жестоко наказан. Не поступил отчет в срок, или в отчете вдруг выявились неверные данные – сразу комиссия из людей неподкупных и разумных. Причем сроки рассмотрения – минимальные! Только так можно приструнить аппарат.

Эта насущная мера возможна только в том случае, если сам обладатель верховной власти готов показать пример такой добровольной открытости.

Моя жена спросила на неделе: теперь, когда ты стал императором, скажи, в чем выражается твой новый статус, чем мы теперь владеем и насколько может вырасти наше состояние?

Я ответил: уже ничем. Все наши средства принадлежат римскому народу, и наша обязанность – научиться с наибольшей пользой тратить их. Это азбучная истина, Марк, и я надеюсь, ты ее усвоишь. Вот почему я просто не имею ни права, ни желания придавать какое-либо значение доносу Лупы.

– Как же ты поступишь с письмом Лупы?

– Я не буду на него отвечать.

– А если опасность реальна?

– Хорошо, я поговорю с Катилием. Когда наступит подходящий момент… И вот что еще – дело Сацердаты относится к компетенции государства. Оно и должно им заниматься. Мое доверенное лицо по этой части Флавиний сейчас находится вдали от Рима, инспектирует фрументариев в провинциях. Вернется, и мы поручим ему это дело.

Опрамоаса вернулся в Рим в конце декабря, за три дня до январских календ.

Он выложил все – и то, что племянники пропали, следы затерялись и никто не знает, где их искать; и что охрана у Лупы уже не та – соотечественники постарели и не с прежней лихостью владеют изогнутыми вперед мечами; и что есть у него на вилле доверенный человек, который всегда подскажет, когда наступит удобный момент. Если, конечно, ему хорошо заплатить.

Антиарх кивнул.

– Я тебе хорошо заплатил? – спросил он Опрамоасу.

– Не жалуюсь, – кивнул однорукий.

– Вот и у твоего человека не будет повода жаловаться. Теперь слушай внимательно – твоя задача отыскать тройку негодяев самого мелкого пошиба и натравить их на тех, на кого я укажу. Сможешь исполнить?

Однорукий задумался, затем вновь кивнул.

– Вот и займись этим. Твоя задача добиться от этих людишек такой готовности, чтобы через час-два они были в указанном месте.

– А где это место? – поинтересовался Опрамоаса.

Антиарх долго и внимательно изучал лицо дака. Тот не выдержал, отвернулся, начал оправдываться:

– Это я так, хозяин. Для пользы дела.

– Это место расположено возле храма Флоры. На том берегу Тибра.

Опрамоаса присвистнул:

– Вот ты куда метишь, хозяин! Как раз река замерзла.

– Ты все понял, Опрамоаса?

Тот кивнул.

– Вот и приступай.

* * *

Не дождавшись ответа из Палатина, Лупа выбрал день и отправился с визитом к вольноотпущеннику Ларцию Корнелию Эвтерму, жившему на Целийском холме.

Годы шли, а Лупа все еще ходил в холостяках. Память о последней любви не угасала, и за прошедшие восемь лет он окончательно сжился с одиночеством. С женщинами, даже теми вольноотпущенницами, которые изредка ложились рядом, был холоден.

В городе к Лупе всегда относились предвзято, ведь толпа везде и во все времена злопамятна к выскочкам. После смерти венценосного покровителя уличный плебс не давал ему прохода, кривляясь и оскорбляя всякий раз, когда заставал его носилки на городских улицах.

Он теперь редко выезжал из дома, расположенного на противоположном берегу Тибра, однако с того момента, как в городе появился Сацердата, отсиживаться в своем убежище было смерти подобно.

На разговор с Эвтермом его подвиг многозначительный отказ императора ответить на его письмо. Это означало, что в предупреждениях, особенно со стороны бывшего раба, искалеченного сенатором Регулом, любимца Адриана и самого надежного его фрументария, державшего под контролем весь знатный Рим, новая власть не нуждается.

К этому выводу Лупа отнесся спокойно – нет так нет! Значит, самое время подумать о себе. Кто, кроме Эвтерма, мог помочь ему в этом деле?

Их многое связывало. Разделяла только неистовая приверженность Эвтерма вере в скорое пришествие распятого в Иудее пророка.

…тогда каждому будет воздано по делам его.

…возлюби ближнего своего (ага, Сацердату), и возлюбим будешь (это вряд ли).

…блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (возможно).

…блаженны кроткие, ибо они наследуют землю (верится с трудом).

В поучениях Эвтерма было много еще таких же оторванных от жизни сентенций, называемых заповедями, но все они, как полагал Лупа, вряд ли помогут ему выжить и справиться с несчастьями, которые после смерти любимой женщины и кончины Адриана сыпались на него.

Поторопиться Лупу заставила еще одна беда. В те дни в Риме замерз Тибр и возможность беспрепятственно пересекать реку в любое время дня и ночи, минуя охрану мостов, заставила его насторожиться.

В путь он отправился ближе к полудню.

День выдался холодный, но ясный и солнечный. Тени казались вполне малюсенькими, почти ручными.

Эвтерм, предупрежденный мальчишкой-посыльным, ждал его. Во внутреннем дворике-атрии Лупу также встретил хозяин дома – молодой Бебий Корнелий Лонг и венчанная жена Эвтерма Зия.

Она заметно постарела, раздалась вширь. Встретила Лупу со вздохами, пожаловалась на грехи наши тяжкие – при этом выразительно глянула на Бебия.

Порасспросив о домочадцах, о здоровье, Лупа попросил провести его к Эвтерму.

– Время дорого, – объяснил он.

Эвтерм встретил его на пороге своего кабинета. Они обнялись, расцеловались. Хозяин посетовал, что Лупа забыл о них, уже год, как не появлялся в доме, где устроилось его счастье.

– Эвтерм, – оборвал его Лупа. – Я смотрю, ты совсем постарел, стал многословным, забывчивым. Ну-ка возьми себя в руки, прояви римскую твердость и невозмутимость, к которой призывают не любимые тобой философы.

– Пусть их призывают, – вздохнул Эвтерм. – От их призывов ни жарко, ни холодно. Впустую молотят языком, впустую учат, впустую жизнь проживают…

Лупа взял Эвтерма за обе руки.

– Послушай, дружище, сейчас не время обсуждать, тем более осуждать философов. Настал момент в первую очередь подумать о себе. В городе появился Сацердата!

Эвтерм невозмутимо пригласил гостя присесть.

Сам устроился напротив.

Предложил отобедать.

– Это после, – отмахнулся Лупа. – Я пришел предупредить тебя, ведь ваш дом представляет для него особый интерес. Помнится, у вас здесь поймали преступника, который пытался похитить золотую руку Домициана.

Эвтерм вздохнул:

– Было дело. Что ж, придется усилить охрану…

– С этим я и пришел к тебе. Я готов одолжить тебе своих даков, но, боюсь, что этим дела не исправишь. Все обстоит намного хуже. Я написал императору, что с появлением Сацердаты опасность его жизни очень возросла, ведь не кто иной, как этот разбойник, ныне называющий себя Антиархом, сгубил Антиноя. Его подручный утопил красавчика в Ниле.

– Судьба этого языческого божка меня мало интересует. По всем городам ему возводятся храмы.

– А собственная судьба тебя интересует? Здоровье и жизнь Зии, Бебия, тех, кто столько лет жил рядом с тобой?..

– Лупа, тебе не кажется, что ты преувеличиваешь опасность. Прошло столько лет…

– Нет, не кажется. Таким, как Антиарх, годы не помеха. Да, пока жив Антонин, разбойник вряд ли отважится напасть на твой дом, но я боюсь… у меня есть непроверенные сведения… Одним словом, Антиарх не случайно объявился в городе, как неслучайно было его участие в убийстве Антиноя. Кто-то позвал его. Кто-то шепнул – пора…

– Что ты хочешь от меня? Неужели полагаешь, что я могу заставить императора принять особые меры предосторожности. Мы знакомы, но вряд ли как принцепс он нуждается в советах бывшего вольноотпущенника, пусть даже и надзирающего за Бебием, другом Марка.

– Я не настолько глуп, Эвтерм, чтобы бороться за кого-то вопреки его воле. Я забочусь исключительно о себе, ведь если заговор, в котором примет участие Сацердата, удастся, мы с тобой лишимся всего. Ты хочешь на старости лет лишиться всего? Например, жизни?..

– Нет, не хочу. Чем я могу тебе помочь?

– Себе тоже. Ты ходишь в приятелях деда молодого цезаря сенатора Анния Вера. Тот имеет исключительное влияние на своего внука, пусть теперь Марк не принадлежит к его семье. Объясни ему ситуацию. Пусть он встретится с Антонином, пусть постарается убедить его, что опасность не только реальна, но и близка.

– Послушай, Лупа, почему Антонин оставил твое предупреждение без ответа? Помнится, он всегда хорошо к тебе относился, и, я думаю, бывший император не забыл порекомендовать тебя как верного человека.

– Он счел мое предупреждение доносом! Антонин решительно против всяких доносов – об этом меня тайно известил мой человек во дворце.

– Доносом? На кого?!

– На префекта города Катилия Севера. Он вдруг решил, что меня либо втянули, либо я сам на свой страх и риск затеял скверную игру. Вот зачем мне нужен Анний Вер. Если даже он не сможет переубедить этого поборника законности, тогда дело худо.

– Узнаю Антонина! – с горечью вымолвил Эвтерм. – Его добропорядочность порой вызывает уныние или, что еще хуже, сомнения в умственных способностях. Я однажды намекнул при нем, что в жизни всякое бывает и власть порой неизбежно бывает вынуждена прибегнуть к не совсем законным мерам. Знаешь, что он мне ответил? Он сказал: «Взгляни на меня. Мне скоро пятьдесят. Я прожил долгую жизнь и, как видишь, кое-чего добился. Как, впрочем, и ты, Эвтерм… Я хочу пожить еще, и так, чтобы завтра было лучше, чем сегодня. Ну, хотя бы не хуже. Того же самого я хочу и для всех подданных империи».

Я его знаю – он бывает упертым до невозможности. Порой он отрицает самые очевидные истины. С другой стороны, когда мы предоставили ему доказательства ужасов, которые испытывают мои единоверцы, лишенные права открыто поклоняться своему Богу, как это позволено последователям Изиды, Сераписа, Митры и прочих, прочих, прочих, он издал указ о недопустимости принуждения к исполнению несвойственных тому или иному культу обрядов. Даже евреи добились от него отмены запрета Адриана совершать обрезание младенцам, которые «бородатый» счел изуверством и кощунством над матерью-природой. Он разрешил обрезание, но только в том случае, если оно не носит характера религиозного обряда.

Вот чего Тит никогда не позволит, так это возродить доносы.

На него самого, знаешь, сколько писали – не сосчитать! И в бытность его военным трибуном и вигинтивиром[23]23
  Один из двадцати древнеримских чиновников, обязанных надзирать за производством монет, тюрьмами, чистотой улиц и казнью преступников.


[Закрыть], и будучи квестором, где он проявил щедрость при устройстве зрелищ. Был он и претором, и консулом[24]24
  Конституционный глава государства, избираемый сенатом по представлению императора. Октавиан Август лишил консулов бóльшей части военных полномочий, но оставил председательство в сенате и номинальную ответственность за ведение оперативного гражданского управления. Должность консула служила необходимой предпосылкой для последующего занятия других постов (например, консульского наместничества).


[Закрыть]. В сенат он был избран по прямому представлению Адриана.

После своего консульства Антонин, в силу своего характера, вышел в отставку и отправился вести спокойную жизнь в загородный дом. Но долго свободным от должностей Адриан не позволил ему оставаться. Император включил его в состав коллегии из четырёх консуляров, которым было поручено управлять италийскими судебными округами, причём свои обязанности Антонин исполнял в таких богатых областях, как Этрурия и Умбрия, где находились императорские имения. Это была немаловажная должность, особенно во время отсутствия императора в Италии. На неё мог быть назначен только лояльный и заслуживающий доверия человек.

Эвтерм помолчал, потом добавил:

– Если бы ты знал, сколько раз его обвиняли в предвзятости при вынесении приговоров, в попытках воспользоваться служебным положением в собственных интересах, в недопустимой для истинного римлянина мягкотелости, в поклонении примитивным развлечением, например в любви к котам.

Лупа удивился:

– И такое было?

Хозяин кивнул:

– Эта язва писать доносы даже после стольких лет правления великого Траяна, после послаблений Адриана все еще живет в гнусных сердцах его подданных.

Тот же Гомул! Знаешь, какой подлый спектакль он устроил? Мать молодого Марка Аврелия любит посещать римские храмы – точнее, местные капища. Как-то он прибежал к императору и вопросил – знает ли, благочестивый, о чем молится эта женщина? Нет, ответил, император, не знаю. Она молится о твоей скорейшей кончине, чтобы престол как можно скорее достался ее Марку. Антонин попросил Гомула больше не беспокоить его такими глупостями.

– Это тебе Анний рассказал?

– Да.

Лупа вздохнул:

– Да, такого не перешибешь. Значит, надо самим позаботиться о собственной безопасности. Что там насчет угощения. Ты обещал накормить меня самыми изысканными блюдами…