Текст книги "Уральская катастрофа. Воспоминания полковника Генерального штаба"

1 – 12 января 1920 года

Наш первый шумный бивуак на льду и в камышах в устье Урала, как мы видели, затих только за полночь, после чего на бивуаке наступила полная тишина, нарушаемая только равномерным хрустом сена и овса на зубах у лошадей.

На рассвете следующего дня лагерь зашевелился. Утренний чай, спешные сборы. Отряд тронулся в путь и к восьми часам утра вышел в открытое море. Утреннее солнце рассеяло ночную мглу, и мы ясно видели в южном от нас направлении Печные острова и несколько судов Каспийской флотилии недалеко от этих островов. Отряд свернул влево и стал двигаться на восток, вдоль берега моря, оставляя позади и суда, и острова неосуществившихся наших надежд.

Валы и трещины

Сколько хватало глаз, море было покрыто льдом. Его гладкая и блестящая на солнце поверхность была изборождена, частью, ледяными валами, нагромождёнными по линиям давления больших, гонимых ветром льдин, одной на другую, частью – трещинами большей или меньшей ширины. Первое из этих препятствий – ледяные валы, – не представляют собою больших затруднений для движения: ледяные валы имеют прерывистый характер, что даёт возможность свободного прохода через них. Другое дело – трещины. Последние, достигая значительной ширины, сажени и больше, непрерывные на протяжении нескольких вёрст, – серьёзная, опасная, а иногда непреодолимая преграда. Форсирование трещины – задача сложная. Для этой цели выбирается место наиболее подходящее, то есть наиболее узкое, куда, между стенок трещины, вводится соответствующих размеров льдина, которая затем выполняет роль моста, весьма шаткого и в себе мало уверенного. По такому мосту переправляются отдельно грузы, отдельно лошади и, наконец, люди. Если бы организатор нашего отряда Мельбарт не предусмотрел багров, железных рычагов, топоров, верёвок, досок и так далее, отряд, дойдя до первой серьёзной трещины, оказался бы в безвыходном положении… По счастью в этот первый день нашего путешествия по морю ни валы, ни трещины не причинили нам больших неприятностей.

Мокрое

К полудню чудная до сих пор погода стала резко меняться – солнце скрылось за облаками, Бог весть откуда появившимися; на землю и море начал опускаться туман. В какой-нибудь час исчезла возможность ориентироваться. К нашему благополучию в это время, около 2-х часов пополудни, мы подошли к рыбачьему посёлку Мокрому, состоявшему из десятка жилых построек, обитаемых только в период года, когда море свободно от льда. Жалкий закоулок, затерявшийся в камышах морского побережья. Здесь, в Мокром, мы нашли полевой лазарет графини Бобринской, накануне прибывший сюда из Гурьева сухим путём. Я предполагал, что, накормив лошадей, после небольшого отдыха в Мокром, продолжать путь в надежде, что туман, так быстро появившийся, так же быстро исчезнет. Но туман уплотнялся и скоро намерение идти дальше пришлось оставить. Решено оставаться в Мокром до утра, благо, что несколько халуп в нём не были заняты лазаретом. Таким образом, и люди, и лошади отряда вторую ночь путешествия могли провести под крышей.

Путь каравана

Было грязно, тесно, но тепло, благодаря изобилию топлива – камыша. Теперь на смену красным пришёл новый враг – холод.

Графиня Бобринская озаботилась накормить нас ужином, очень, правда, простым, но сытным. Такое благополучие нам и не снилось. Мокрое оказалось гораздо более гостеприимным, чем это можно было предположить, судя по его мизерному и печальному виду. Много позже я слышал, что лазарет Бобринской погиб.

На следующий день с рассветом отряд покинул непредвиденное нами Мокрое. Благодаря хорошему льду сделав без особых затруднений около 50 вёрст, прибыл к вечеру этого дня в Ракушу.

Ракуша

Ракуша – большая станица, почти небольшой городок. Здания Урало-Каспийского Нефтяного Общества и 46 цистерн – приёмники нефти из Доссора, о котором уже здесь упоминалось, составляют главную часть Ракуши. Непосредственно к этой части примыкает небольшой рабочий посёлок, а в некотором от последнего удалении находится собственно уральская станица Ракуша.

Отряд был расквартирован в Ракуше недостаточно сказать хорошо, а дважды и трижды хорошо. Главное здание дирекции Общества было отведено для миссии и для дамской части отряда, семьи офицеров и остальной состав отряда были размешены не менее комфортабельно в других домах того же Общества. Нефтяное отопление, электричество, великолепная мебелировка… Всё это так неожиданно, так исключительно, что мне казалось, что Ракуша есть ничто иное, как земной рай!

Два дня отряд оставался в обретённом раю. За эти дни были пополнены запасы продовольствия; слабые и строптивые лошади были заменены сильными и лучше выезженными; приведена в порядок сбруя и так далее. В распоряжение капитана Брокелбенка были даны английский солдат Делени и три уральских казака и имевшееся у нас вооружение – два пулемёта и десяток винтовок. Капитан Брокелбенк с приданными ему людьми должен был составить, скажем, передовой взвод отряда на случай нападения на отряд со стороны так называемых одаевских киргиз. Действие пулемётов и винтовок было тщательно проконтролировано.

В дни нашего пребывания в Ракуше мы получали из разных источников сведения о положении в Гурьеве, но сведения эти были в такой степени туманны и противоречивы, что ориентироваться по ним было невозможно. Всё стало ясным с прибытием в Ракушу отряда штаба армии, во главе которого теперь был полковник Сладков. Это было вечером 4-го января.

Сущность сведений полковника Сладкова сводилась к следующему: покинув Гурьев в числе последних, он считал, что сдачу Гурьева надо рассматривать как факт совершившийся…

В Ракуше сначала группа инженеров У.К.Н.О. в числе восьми, некоторые из них с жёнами, присоединились к нашему отряду, а затем, в последнюю минуту перед отъездом, и инженер Владес, директор Общества, отец многочисленной семьи.

Владес, прежде чем присоединиться к нашему отряду, долго и мучительно колебался перед альтернативой: уходить или остаться. Нерешимость и колебания Владеса понять нетрудно – достаточно переименовать состав его семьи: серьёзно (не тифом) больная жена, пятёрка детей в возрасте от нескольких месяцев до десяти лет, старая няня, кухарка, горничная и два кучера. В состоянии нерешимости Владесом все приготовления к отъезду всё же были сделаны.

Заготовленные средства транспорта для семьи директора У.К.Н.О. состояли в следующем: две колымаги или, вернее, два подвижных на колёсах вагона специальной конструкции и двое саней нормальных размеров. В каждый из этих подвижных вагонов впрягалась четвёрка лошадей. Обоз инженера Владеса в первые же дни путешествия был прозван «странствующим цирком». В дальнейшем пути этот цирк причинил отряду много осложнений и хлопот…

Таким образом, в Ракуше наш отряд возрос на половину своего первоначального состава – с 42 на 63, не считая киргиз. Отряд стал громоздким и трудным в отношении управления.

Чтобы покончить с Ракушей, ещё несколько слов. Появление в Уральской области в дни гражданской войны британской миссии была для меня неожиданностью и его действительная цель не ясной. Теперь, побыв в Ракуше, я понял, что там, где пахнет нефтью, трудно не встретить либо англичанина, либо американца, либо их капитал.

Отряд покинул Ракушу рано утром 5-го января, предполагая к вечеру этого дня дойти до Жилой Косы.

Жилая Коса

Расстояние между Ракушей и Жилой Косой около 60 вёрст.

Несмотря на то, что отряд был разделён на отделения со своим начальником во главе каждого из них, что обгон был запрещён, несмотря на то Мельбарт на своём киргизе Арапчике проявлял высшую меру энергии, движение было беспорядочным и поэтому крайне медленным. Ночь, к счастью, светлая и тихая, захватила нас на полпути. Благодаря этому и достаточной прочности льда, с большими трудностями, но мы всё же продолжили двигаться и только к полуночи в полном изнеможении добрались до Жилой Косы.

Здесь отряд был встречен полковником Кузнецовым, командиром Жилой Косы. При содействии этого последнего отряд был быстро расквартирован в ближайших к берегу домах. Для отделения английской миссии был отведён дом богатого местного купца-татарина. Не без удовольствия мы поели, выпили горячего чаю, после чего всё было объято мёртвым сном…

Утром следующего дня мы увидели, что мы находимся в большой или богатой станице, похожий на те, которые мы видели на Урале. Те же прямые широкие улицы, та же площадь с почтой, школы, староверческая церковь и большое число лавок. Три мечети с их минаретами. Население – казаки, уральцы, киргизы и татары. Последние составляют немногочисленную торговую часть населения Жилой Косы. Занятия уральцев – рыболовство, киргиз – скотоводство. Три дня: 6, 7 и 8 января, отряд оставался в Жилой Косе. Вечером 6-го января (24 декабря по старому стилю) после появления первой звезды мы праздновали рождественский сочельник, и очень неплохо, потому что в Жилой Косе, ещё войной нетронутой, организатор ужина поручик Рахманинов мог достать кой-какие необычные предметы продовольствия, такие как балык, баранина для шашлыка, рис для плова. Наш сочельник, таким образом, оказался не менее обильным и весёлым, чем встреча Нового года на льду и в камышах Урала.

До сих пор мы не теряем надежды на то, что наступят, наконец, морозы, которые позволят перейти море между Прорвой и Заворотом. В предшествовавшие годы в рождественские и крещенские морозы Каспийское море неизменно замерзало и было проходимым. Неужели же на этот раз природа специально для уральцев готовит в Прорве вторую, после первой, в Гурьеве, в который должны будут оказаться десятки тысяч людей?!

Надеясь на лучшее, в Жилой Косе для сопровождения отряда морским путём, если таковой окажется открытым, был нанят киргиз Мукаш, пользовавшийся репутацией опытного проводника.

Комендант Жилой Косы полковник Кузнецов с женой, с сыном и двумя уральскими казаками присоединился к нашему отряду, возраставшему в размерах как снежный ком.

На второй день Рождества, 8-го января по новому стилю, в 11 часов утра, в то время как горели цистерны с нефтью в Ракуше, застилая северную часть горизонта огромной тучей чёрного дыма, отряд покинул Жилую Косу.

К вечеру этого дня, сделав в лучшем случае полтора десятка вёрст, преодолевая те же трудности, с которыми мы боролись в день перехода из Ракуши в Жилую Косу, и к которым надо добавить сильный встречный ветер, с наступлением темноты (луна теперь всходила поздно) отряд остановился и расположился лагерем на льду у берега абсолютно пустынного и безотрадного. Здесь мы не нашли даже камыша. Не оказалось также и пресной воды. Ужин и кипяток для чая были приготовлены на дровах, небольшой запас которых мы везли с собой. Пресную воду доставил растопленный на костре лёд. Пить такую воду можно, но она чрезвычайно пресна и мало утоляет жажду. Наши лошади на этот раз остались без воды.

Аул Кортон

На следующий день отряд снялся с лагеря насколько было возможно рано и к вечеру, преодолев около 30 вёрст, пришёл в Кортон – небольшой киргизский аул, расположенный в вершине длинного, около 5 вёрст, и узкого залива. Несмотря на достаточную прочность льда и незначительное количество трещин, переход в Кортон был очень трудным из-за ещё вчера начавшегося встречного ветра, перешедшего сегодня ураган. Лошади в этот переход преодолевали не тяжесть груза, а сопротивление воздуха.

Мы застали население Кортона за приготовлениями к отъезду. На рассвете следующего дня оно покинуло Кортон, уходя на восток, вглубь степей. Киргизы, как и уральцы, покидая свои жалкие пепелища, забирали с собою всё, что было возможно: животных, домашнюю утварь, продовольствие и так далее. И те, и другие уходили, но по разным причинам: белые уходили от красных, киргизы от белых… Грустная фигура кадрили.

День, когда киргизы ушли в степь, мы были принуждены оставаться в покинутом ими ауле из-за невероятно мерзкой погоды. Начавшийся третьего дня ураган не ослабевал, а, наоборот, усиливался, исключая для нас всякую возможность продолжать путь.

Кортон – второе Мокрое: грязно, тесно, но тепло и под крышей.

Буря, свинцовые, низкие тучи, мчавшиеся с невероятной скоростью, попеременно снег и дождь не оказывали никакого влияния на навсегда прекрасное настроение второго отделения отряда, я хочу сказать, дамского отделения.

Уралка-хозяйка исключительных способностей, в области кулинарного искусства особенно. Весь день, что мы должны были сидеть в Кортоне, без явного выражения удовольствия на лицах (это я говорю о лицах не прекрасного пола) дамы второго отделения варили, пекли, готовили всё, что могло быть изобретено в условиях крайней ограниченности продовольственных возможностей. Впрочем, надо сказать, что до сих пор жаловаться на голод мы не можем…

11-го января в 8 часов утра в надежде к вечеру этого дня дойти до Прорвы мы покинули Кортон. Буря не прекращалась. Отряд, преодолевая препятствия всех видов, к вечеру оказался не в Прорве, а в 15-ти вёрстах от Кортона на льду, у берега моря, куда он дотащился в полном изнеможении.

Буря к заходу солнца стала стихать. Берег в камышах. Мы могли согреться и приготовить горячую еду.

На следующий день, 12-го января, на двенадцатый день пути, отряд прибыл в Прорву. Гурьев – Прорва – около 250 вёрст.

Погода стихла, падает редкий снег. Показание термометра 0°. В точно такую же погоду мы покидали Гурьев под новый, 1920, год.

12–19 января 1920 года

Прорва, одно название чего стоит! Небольшой рыбный промысел, населённый исключительно казаками-уральцами. Вся Прорва состоит из нескольких десятков неплохих жилых домов. Рыболовство – единственный, и тоже неплохой, вид занятий казаков. В аулах района Прорвы сосредоточено киргизское население, которое теперь складывало, как это мы видели в Кортоне, свои пожитки и уходило на восток. Частью Прорва, а главным образом её окрестности, были забиты беженцами, ожидающими наступления морозов и установления морского пути между Прорвой и Заворотом. Надо иметь в виду, что Прорва – последний обитаемый пункт восточного побережья мёртвого Култуна и Кайдака. Следовательно, перед бегущей массой людей впереди либо спасение по льду на Заворот, либо кружий путь гибели вдоль восточных берегов названных заливов Каспийского моря.

В Прорве отряд был расквартирован в условиях обстановки хорошо.

По примеру беженцев мы решаем ждать некоторое время у моря погоды, то есть морозов.

Накануне прибытия отряда в Прорву небольшая группа опытных разведчиков была выслана в направлении на Заворот для исследования степени проходимости морского пути. По возвращении разведчики сообщили: лёд в прибрежной 20-вёрстной зоне достаточно прочен, чтобы выдерживать вес лошади и саней; открытое море свободно от льда. Кратко и ясно. Недопустимость моря для нас стала очевидной. Новая западня. Единственным выходом из неё оставался путь гибели через закаспийские степи, плоскогорье Усть-Урта и Мангишлакский полуостров, путь шестисотвёрстного протяжения. Этот неизвестный путь, доступный только весной и осенью, и только для верблюжьих караванов, в настоящую пору года являл собою, конечно, трудности, выходящие за пределы нашего воображения.

Надежда на наступление холодов. Она становится всё более и более эфемерной. Тем не менее, хватаясь за соломинку, мы решаем оставаться в Прорве до 19 января, не теряя надежды на лучшее, готовясь к худшему.

13-го января в Прорву был привезён полковник В. И. Моторный с женой и младшей дочерью Ириной, все трое больные тифом. Старшая дочь Женя умерла в Калмыкове. Я упоминаю здесь эти факты потому, что о судьбе семьи Моторных, как мы увидим потом, должно быть уделено внимание.

В тот же день в Прорву прибыли атаман со своим конвоем и полковник Сладков, который теперь замещал полковника Моторного, с отрядом штаба армии.

Полковник Сладков доставил нам новости, полученные им по T.S.F. в Живой Косе после нашего отъезда[38]38
  T.S.F. – сокр. от telegraphie sans fil – радиотелеграф.


[Закрыть]. Печальные новости. Не оставалось сомнений в том, что Добровольческая армия находилась в состоянии полного отступления, если не бегства. Харьков, Таганрог, Ростов были потеряны. Красные вели наступление в направлении на Екатеринодар – Новороссийск… Москва торжествовала, праздновала победу[39]39
  К середине октября 1919 года Добровольческая армия занимала обширный район по линии Киев – Орел – Воронеж – Царицын. Однако фронт не представлял собой цельной линии, занятой войсками. Белогвардейские части были разбросаны отдельными группами. В ходе Орловско-Кромского сражения 11 октября – 18 ноября 1919 года Добровольческая армия смогла занять Орел, но потерпела стратегическое поражение. Это было связано, главным образом, с крайним недостатком сил и средств, а также низкой боеспособностью войск, значительную часть которых к этому времени составляли мобилизованные крестьяне и пленные красноармейцы. В результате Добровольческая армия была вынуждена оставить все ранее занятые районы. В армии упала дисциплина, возросли дезертирство и грабежи населения. Из-за больших потерь и катастрофического снижения численности личного состава армия была сведена в Добровольческий корпус, который к марту 1920 года с боями отступил к порту Новороссийск. Здесь остатки армии были погружены на суда и переправлены в Крым. В Крыму корпус был расформирован и стал основой Русской армии генерала барона Врангеля.


[Закрыть]. Всё это для нас не было неожиданностью, так как всем было ясно, что по ликвидации Сибирской Армии большевики получили возможность все силы сосредоточить против армии Деникина. Всё это объясняло, но не облегчало положение. Горизонт омрачался, угрожая стать непроницаемым.

Чтобы дать хотя бы приблизительное представление о масштабе бедствия, постигшего уральцев, я приведу список остатков Уральской армии, остатков, проходивших Прорву в дни нашего в ней пребывания.

Отряд атамана, броневой отряд полковника Пиульского, Астраханский отряд генерала Юденича, отряды некоторых полков 1-й и 2-й дивизий 1-го Уральского корпуса, Оренбургский отряд полковника Чулошникова, Волжский отряд полковника Фортунатова[40]40
  Вероятно, полковник Изергин пишет о Борисе Константиновиче Фортунатове, вошедшем в историю Гражданской войны как «корнет Фортунатов».


[Закрыть] (не знаю каким образом оказавшееся в Прорве), отряд жандармерии генерала Ерёмина, школа юнкеров и так далее. К этому надо добавить беженцев «кочующих станиц».

Трудно определить численность этой беспорядочно движущейся, голодной и раздетой массы людей, подчиняющийся теперь только силе инерции и инстинкту самосохранения. В моём распоряжении нет, да и не могло быть, никаких цифровых данных, позволяющих судить о численности этой массы. Я определяю эту численность не по документам, а по совокупности впечатлений от всего мною виденного, начиная с Бударина, до Прорвы включительно. Без риска ошибиться в сторону преувеличения, я определяю интересующую нас численность в двадцать тысяч человек… Возможно, больше, но, во всяком случае, не меньше.

На четвёртый день пребывания нашего отряда в Прорве пришёл караван верблюдов, посланный инженером Мельбартом из Гурьева накануне нашего отъезда 31 декабря.

Покидаем сани и лошадей, меняя их на колёсные повозки и верблюдов. Это замена, по причине слабой грузоподъёмности верблюдов и повозок, лишает нас многих предметов, пользу которых мы видели и испытали на себе во время путешествия по льду.

Наш отряд покинул Прорву с запасом продовольствия на 15–20 дней, имея крышу (палатки и кошары) на ³/₄ его личного состава. В отряде не возникало вопроса чрезвычайной важности, вопроса неудовлетворительности одежды и обуви, последней особенно. Отряд, таким образом, пускался в путь во всеоружии против голода и холода и жаловаться на судьбу не мог. Зато в отношении продовольствия и одежды, за редкими исключениями, в двигавшийся людской волне дело обстояло несколько иначе. Я думаю, что с моей стороны не будет большим преувеличением, не тратя много слов, сказать, что это была волна раздетых, голодных, морально придушенных людей. Это масса людей в самом процессе движения видела какой-то призрак надежды. Ни остановиться, ни изменить направление движения она не могла.

Всё время пребывания отряда в Прорве стояла солнечная, тёплая погода; никаких признаков на мороз.

Переход от Жилой косы до Форта Александровский

Все попытки начальника радиостанции установить связь с Фортом Александровским не дали результата. Наконец, с той же целью установления связи 15 января утром из Прорвы в форт был выслан сильный верблюжий разъезд под командой поручика Дзонзиола, которому было приказано в возможно кратчайший срок дойти до форта и информировать местное начальство о положении в Прорве.

Дальнейшее пребывание в Прорве теряло смысл.

Отъезд был назначен на 18 января.

Но целый ряд недоразумений, непредвиденных затруднений, неизбежных при сборах в дальний путь, вызвал необходимость перенести отъезд на 19-ое.

Итак, судьба гнала нас дальше, не давая никакой надежды на то, что, дойдя даже до форта, мы найдём там спасение.

Но иного выхода не было.

19 января – 20 февраля 1920 года

19 января, в день Крещения Господня, наш отряд покинул Прорву – последний, как было уже сказано, обитаемый пункт на восточном побережье залива Култука. Погода немного облачная, немного туманная, но удивительно тихая. Ничто не нарушало спокойствия, в которое была погружена природа. В точно такую же погоду мы прибыли в Прорву 12-го января 19 года и покинули Гурьев 31 декабря того же года.

К 10 часам утра отряд в составе 62 человек – мужчин, женщин и детей, – двух десятков повозок, запряжённых частью лошадьми, частью верблюдами, и из 70 вьючных верблюдов, нагруженных продовольствием, палатками и кошарами, собрался у дороги восточнее Прорвы. Повозки предназначались для больных, для женщин и детей. «Бродячий цирк» Владеса и колымаги Попова и Пичугина входили в число повозок. Как эти сооружения дошли по прогибающемуся льду до Прорвы и даже без особых приключений – для меня неразрешимая задача. В составе отряда две повозки, в которых находились больные полковник Моторный с женой и дочерью.

Одновременно с ними покидали или готовились покинуть Прорву другие отряды. Здесь я не даю скучного перечня этим отрядам, но упоминаю о них с целью показать, что наш отряд был далеко не один, а один из очень многих, что до нас, с нами и после нас приходили в Прорву и уходили из неё десятки отрядов в подавляющем большинстве жалкого, безнадёжного и удручающего вида. В несколько лучшем, вернее сказать – в менее скверном, состоянии были «кочующие станицы» беженцев.

Исправляю маленькую погрешность: я упустил сказать, что в Прорве был нанят второй проводник – одаевский киргиз Джам Бай[41]41
  Вероятно, правильно – Джамбай.


[Закрыть]. Все атрибуты, обличавшие в нём профессионального проводника, я хочу сказать, компас, термометр и даже барометр, хранились у него за пазухой.

В 11 часов утра отряд покинул Прорву.

Отряд полковника Сладкова уходил из Прорвы одновременно с нами.

19-го января 1920 года, по времени, и гиблая Прорва, по месту, определяют начало последующего короткого периода времени, в который уральское казачество было окончательно погребено в закаспийской степи и на плоскогорьях Усть-Урта.

События этого короткого, но исключительного по значению периода я изложу здесь в той форме, в какой они записаны в моём дневнике, то есть в форме кратких хронологических заметок, относящихся к данному прожитому дню или дням, в зависимости от физической возможности манипулировать карандашом, то есть, в зависимости от показания термометра, силы ветра, дождя, снега и так далее. Без моих комментариев и субъективных толкований. Я надеюсь, изложенные таким образом голые факты обрисуют с достаточной ясностью положение, в котором эти факты имели место.

Возвращаюсь к предмету моей повести.

3 января 1920 года. Бивуак Чушка Ака

Прошли четыре дня как отряд покинул Прорву и теперь, преодолев с большими трудностями расстояния в полсотни вёрст в юго-восточном от Прорвы направлении, бивуакирует в местности, которую Джам Бай называет Чушка-Ака. Пятьдесят вёрст за четыре дня вместо пятидесяти вёрст в день, на что мы наивно рассчитывали!..

В первый из этих четырёх дней мы прошли 7–8 вёрст.

Причиной такого ничтожного успеха движения отряда, помимо забитости дороги воинскими и беженскими обозами, были так называемые «соры» и «баткаки».

«Сорами» киргизы называют узкие неглубокие, далеко врезывающиеся в материк заливы. Теперь, при незначительности глубины, при твёрдости песчаного дна, даже при сомнительной прочности льда «соры» не представляли собою препятствий слишком трудно преодолимых. Но всё же, было бы лучше без них.

Много труднее и опаснее «сора» – «баткак». Последний есть не что иное как болото, больших или меньших размеров, с тинистым, вязким, засасывающим дном. Совершенно невозможно, не имея необходимых приспособлений, спасти человека, лошадь, верблюда, так или иначе попавших в «баткак».

Джам Бай уверяет, что дальше ни «сор», ни «баткак» не будут преграждать нам путь. В этом, конечно, большое утешение!..

В эти дни, начиная с Прорвы, мы видели сотни и сотни брошенных лошадей, бродивших по лишённый жизни, голой закаспийской степи в поисках корма и воды, которых они не находили и не могли найти. Ещё несколько дней – лошадь как средство транспорта исчезнет, и наше «быть или не быть» станет в исключительную зависимость от удивительного по выносливости и покорности животного – верблюда. В условиях, в которых мы находимся, гибель верблюда означает не более и не менее как гибель его хозяина.

Вся растительность закаспийских степей представлена двумя видами полутравянистых, полукустарниковых растений, именуемых «колючкой» и «полынью». Если наша судьба зависит от верблюда, то жизнь и энергия этого последнего зависит от этих грубых горьких растений, которые служат верблюду хорошим кормом. Для лошади как колючка, так и полынь совершенно неприемлемы.

С момента оставления нами Прорвы, то есть в продолжении четырёх дней, наши животные не имели ни одной капли воды. Люди отряда за это время утоляли жажду водой, получаемой путём нагревания морского льда на огне.

Сегодня, 23 января, на рассвете отряд покинул Чушка-Ака. Около 10 часов утра по указанию наших проводников отряд резко изменил направление своего движения к югу и, пройдя затем несколько вёрст по целине, вышел на большую караванную дорогу или, лучше сказать, верблюжью тропу, ближайшую к морю и параллельную общему направлению морского побережья.

К полудню отряд подошёл к колодцам Кизил-Джара.

Трудно описать, с какой жадностью наши животные пили воду, несмотря на её качество, позволяющее желать лучшего.

Ввиду крайнего утомления людей, а главным образом верблюдов и лошадей, решаем остановку у этих колодцев до утра следующего дня.

Благодаря предусмотрительности Н. Я. Мельбарта в отряде имеется небольшой запас дров. До сих пор, экономя дрова, мы пользовались повозками, бросаемыми проходящими обозами по мере того, как гибли лошади. Эти источники тепла, конечно, иссякнут быстро. Ближайшее будущее в отношении этого жизненно важного вопроса представляется мне в очертаниях мало утешительных.

Места для ночлега отряда выбираются в зависимости от наличия колючки или полыни и воды, если это возможно. В противном случае отряд останавливается на ночлег там, где его захватит ночь или полное истощение сил. После того как место для бивуака так или иначе выбрано, отряд располагается в следующем порядке: повозки ставятся ось к оси по прямой линии, перпендикулярной направлению ветра. Вдоль подветренной стороны этой линии располагают верблюдов, снятые с них вьюки и лошадей. Наконец, параллельно описанному расположению повозок, животных и грузов устанавливаются палатки и кошары – наши убежища от ветра и холода – следующим образом, считая справа налево: палатка англо-русского отделения отряда, две палатки дамского отделения, кошар казаков, кошар инженеров, две повозки, в которых размещалась семья полковника Моторного, две лазаретных повозки для тяжело больных и, наконец, знакомый нам «странствующий цирк» инженера Владеса и вагоны на колёсах Пичугиных и Поповых.

С наступлением темноты до рассвета охрана бивуака вверяется двум часовым, сменяемым каждые два часа.

Разведку пастбищ для верблюдов, колодцев и, в зависимости от этого, места для бивуаков принял на себя инженер Мельбарт. В распоряжении последнего переданы три казака-уральца, оба проводника – Мукаш и Джам Бай, – и пятнадцать киргиз – пастухов и вожатых. Наши проводники, между прочим, имели собственных верблюдов, каждый по одному.

Мы не можем жаловаться на погоду до сих пор, по крайней мере. В данный момент – шесть часов полудни – термометр (сантиград[42]42
  Сантиград (centigrade adj.) – стоградусный (обычно так говорят о шкале термометров).


[Закрыть]) +2°, барометр – 750 [миллиметров ртутного столба]. Несколько облачно, мрачно, уныло, но тепло. Полное затишье. Последняя четверть луны, в которой мы находимся, всё же внушает мне опасения: обыкновенно резкие и внезапные перемены в состоянии погоды либо предшествуют новолунию, либо следуют за ним.

25 января 1920 года. Бивуак

Вчера в 8 часов утра мы покинули бивуак у колодцев Кизил-Джара.

Как и в предшествовавшие дни, неизменно перед нами расстилалась безграничная монотонная степь – пустыня без каких бы то ни было признаков жизни, если не принимать за таковые брошенных подыхающих с голоду лошадей. Преодолев по абсолютно гладкой горизонтальной поверхности 20–25 вёрст, к наступлению сумерек этого дня отряд в изнеможении остановился в некоторой, скажем, точке, положение которой не может быть определено никакими географическими или иными координатами.

Сегодня удручающая монотонность степного ландшафта была нарушена неожиданным появлением в поле нашего зрения двух значительной высоты отдельных возвышенностей, расположенных вправо и влево от направления следования отряда, образуя нечто вроде широких ворот. Особенно обращала на себя внимание оригинальность их геометрически почти правильной формы: формы конуса – правой и усеченного конуса – левой. Джам Бай называет их Ака и Кок-Тюбе. Эти две нелепые выпуклости земной поверхности, как два фантастических стражника, казалось, охраняли пустыню от… я не знаю, от какого воображаемого врага. Трудно сказать, какие космические силы могли создать такое сочетание поверхности, как стол с конусообразным на ней наростом.

Миновав Ака и Кок-Тюбе, мы скоро и ещё раз подошли к морскому берегу, где оказались колодцы с очень хорошей водой.

После часового отдыха отряд продолжил путь. Снова бесконечная, безжизненная пустыня – ни человека, ни зверя, ни птицы!

«Богом отвергнутая Земля», – сказал мне сегодня казак-уралец.

В три часа пополудни, сделав не больше десяти вёрст, отряд стал на ночлег.

Не сильный, но встречный и холодный ветер. Термометр плюс 4°, барометр 750 с тенденцией падать.

К. Я. Мельбарт заболел тифом.

26 января 1920 года. Бивуак Кизил-Джар

Как и вчера, определить сколько-нибудь точно местонахождение нашего бивуака, за отсутствием ориентировочных пунктов, невозможно. С большим приближением – мы находимся в 100–120 вёрстах к юго-востоку от Прорвы и в 10–12 – от кизил-джарских колодцев.

Сегодня, по мере нашего движения вперёд, проходимая нами местность стала медленно, но заметно терять свою горизонтальность, повышаясь в сторону движения отряда. Появился снег, и степной ландшафт, до сих пор грязно-серый, стал переходить в белый. Такая совершенно неожиданная трансформация вида степи, приятная для глаза, имела ещё ту хорошую сторону, что она разрешала вопрос для нас чрезвычайной важности – вопрос воды.

Топлива нет. Чтобы согреть воду для чая, жжём одну из повозок обоза.

За полным отсутствием сена большую часть наших лошадей мы оставили погибать в степи.

Голодают верблюды, но всё же кое-что удобоваримое для себя они находят. Выше я сказал и ещё раз повторяю, что гибель верблюда теперь означает гибель того или тех, кому он служит.