Текст книги "Уральская катастрофа. Воспоминания полковника Генерального штаба"

По получении второго донесения мы, я хочу сказать – атаман, майор О'Брайен и я, решили выехать вперёд и посмотреть, что происходило в действительности между Горячкинским и Лбищенском.

Горячинский был забит войсковыми и беженскими обозами в той степени, что нам с трудом удалось выбраться на большую дорогу. Первое, что на нашем пути мы встретили, была батарея есаула Юдина. Последний доложил, что он снял свою батарею с позиции потому, что между ним и противником никого не было – пехотный авангард оставил позиции и ушёл в долину Урала…

Перед нами расстилалась покрытая снегом степь, а впереди, в удалении десятка вёрст, был виден Лбищенск, над которым висела чёрная дымовая туча – горел склад артиллерийских снарядов, недавно прибывших из Сибири. Изредка слышались глухие взрывы. Никаких признаков жизни…

Фронт Уральской армии фактически был открыт.

Это положение противником использовано не было.

Описанным выше эпизодом, рисующим полный упадок боеспособности 1-го Уральского корпуса и умеренность наступательного порыва у красных, заканчивается вооружённая борьба на Уральском фронте и сопротивление уральцев постигшему их бедствию перемещается в иную плоскость, принимает иные формы.

На следующий день атаман и майор, немало смущённые тем, что они видели на поле сражения под Лбищенском, отбыли в Гурьев.

Пехотный авангард полковника Емелина, покинувший позиции, к ночи, не преследуемый противником, долиной замёрзшего Урала доплёлся до Мерченева.

К 1 – му декабря и отряд полковника Емелина, и штаб корпуса перешли в посёлок Круглый. Противник, заняв Лбищенск, остановился.

Заканчивая первую часть моего печального повествования, чтобы не оставить картину общего положения в Уральской области к началу декабря 1919 года неясной, считаю не лишним привести здесь некоторые дополнительные данные, касающиеся этого положения.

В последние дни ноября Конный отряд полковника Кириллова из района Чулак-Анкота перешёл в район посёлков Калёный – Антонов, где он был расквартирован, вернее, где он разместил своих больных.

О полковнике Горшкове, который заместил полковника Бородина, убитого под Лбищенском, и о его 6-ой дивизии сведений не было. Говорили, что он ушёл в направлении Царицына.

Илецкий корпус распался окончательно: от него оставались жалкие отряды, которые без связи и руководительства, вместе с беженцами, блуждали по степям малой Киргизской Орды. Эпидемия тифа свирепствовала здесь ещё с большей силой, чем у уральцев.

Станицы к югу от района расположения корпуса, ещё не разорённые, были переполнены войсками и беженцами до предела вместимости этих станиц. Ясно, что в таких условиях смертность принимала размеры совершенно невероятные.

Воззвание атамана к населению с убеждениями не покидать уцелевшие станицы успеха не имели. Гонимое какой-то сатанинской силой, это население, погибая от эпидемии, от голода и холода, неудержимо, стихийно шло на юг.

Так безотрадно сложилась обстановка в Уральской области к началу зимы 1919 года.

Вторая часть
Пятьдесят пять дней

По оставлении нами Лбищенска, как было уже сказано, 27 ноября, красные беспрепятственно заняли посёлок Горячинский. Штаб корпуса перешёл в станицу Круглую. Это положение оставалось неизменным до 10-го декабря. Красные почему-то медлили с наступлением. Это промедление, как это ни странно, имело для нас самые гибельные последствия: оно привело к тому, что мы были прижаты к Каспийскому морю в тот момент, наихудший из всех возможных, когда это море стало для нас недоступным.

В первых числах декабря мне пришлось ещё раз покинуть штаб корпуса и выехать в Гурьев. Рассчитывая вернуться не далее, как через неделю, я оставил моего вестового с моими вещами в Круглой, о чём потом мне пришлось очень сожалеть.

Подчиняясь общей участи, на третий день по приезду в Гурьев, я заболел, конечно, тифом. Вернуться на фронт мне не было суждено. Меня поместили в доме богатого коммерсанта в Гурьеве Чампалова. Если я уцелел и теперь могу описывать дни уральской катастрофы, то обязан этим исключительно заботам главного врача Гурьевского госпиталя.

Период времени от начала моей болезни до оставления Гурьева, вернее, вторую половину декабря, я отмечу некоторыми эпизодами, которые хоть в малой доле обрисуют хаос, царивший в Гурьеве в указанный период.

Потеряв надежду и возможность вернуться на фронт, я просил штаб корпуса в Круглой командировать моего вестового с моим несложным багажом в Гурьев. На эту мою просьбу я получил ответ совершенно неожиданный и в такой же степени меня удручающий: мой Семён выстрелом в голову покончил свои дни. До сих пор и, вероятно, навсегда, это самоубийство останется для меня нерешённой загадкой. Как я жалел, что, уезжая из Круглой, я не взял Семёна с собой…

В комнате Чампаловского дома я уже не один: в день получения мною известия о смерти Семёна ко мне в комнату поместили привезённого с проблематического фронта начальника не менее проблематической 1-ой Уральской дивизии, больного тифом, полковника Кириллова. Днём позже часть комнаты, оставшаяся свободной, была занята начальником школы юнкеров полковником Донсковым. Эта часть комнаты для Донскова была последним земным этапом.

К описываемому моменту только прибрежная полоса Каспийского моря, полоса в 25–30 вёрст шириной, была покрыта слабым льдом, что исключало, с одной стороны, подход судов Каспийской флотилии к Печным островам, и с другой, сообщение этих островов с берегом. В течение 22 и 23 декабря над Каспийским морем свирепствовал ураган. Направление ветра позволяло надеяться на то, что лёд будет сломан и отнесён к востоку, что могло дать свободу движения судам флотилии. Но этого, к крайнему нашему несчастью, не случилось: ураган льда не сломал и не унёс его к востоку. Перед непреодолимой стихийной действительностью надежда на спасение морским путём была оставлена.

Утром накануне Рождества по н/с меня навестили В. И. Моторный и Г. И. Сладков. Они ознакомили меня с нижеизложенным положением: атаман приказом от 20 декабря передал власть «Комитету Спасения Войска». Такой приказ для меня, как и для моих гостей, был полной неожиданностью. Вместе с этим, было совершенно непонятным то, что приказ, касающийся не более и не менее как реконструкции власти, был издан без ведома начальника штаба армии, которой командовал атаман Толстов. Чтобы быть объективным, надо здесь сказать, что новая власть, не проявляя признаков большевистской организации, оказалась в условиях переживаемого критического момента абсолютно бессильной изменить что-либо в самодовлеющем ходе событий. Напротив, народившийся «Комитет Спасения» внёс лишнюю путаницу в уже царивший в Гурьеве хаос.

Со дня на день положение в Гурьеве становилось всё более и более тревожным. Красные продвигались медленно, но неуклонно. В данный момент они занимали станицу Горскую, 50–60 вёрст к северу от Гурьева.

Незадолго до появления «Комитета Спасения» распоряжением атамана были упразднены все тыловые учреждения армии в Гурьеве. Из личного состава упразднённых учреждений был сформирован отряд, который, получив наименование «Атаманского Отряда Спасения», должен был принять на себя роль авангарда несуществующей Уральской армии. Как показывает название отряда, он возглавлялся самим атаманом. Рядовыми в отряд попали писаря, чиновники, офицеры – часто инвалиды, даже старые генералы. Несмотря на то, что в отношении обмундирования, вооружения и продовольствия отряд был обставлен более чем удовлетворительно, не трудно представить себе, что представляло из себя это импровизированное войско в боевом отношении. До фронта отряд не дошёл, да и не мог дойти, так как таковой не существовал. Теперь он определялся наименованием той станицы, которую в тот или иной момент, двигаясь на юг, занимал противник. «Отряд Спасения» так же быстро исчез, как быстро появился…

Между тем, пока «Отряд Спасения» шёл на фронт спасать положение, огромные обозы беженцев, покидая станицы к северу от Гурьева – Сарайчиновскую, Редутскую и самый Гурьев, стали уходить караванной дорогой на восток, к станице Жилая Коса.

Утром 27 декабря члены британской миссии – капитаны Седдон и Брокелбенк с их переводчиком штабс-капитаном Запаловым и полковник Сладков собрались у меня, в доме Чампалова. На этом собрании не присутствовали ни начальник майор О'Брайен, ни полковник Моторный, накануне заболевшие тифом.

Обсудив положение и обстановку, степень драматичности которых была достаточно высокой, мы пришли к следующим решениям:

1. Уходить из Гурьева сколь возможно незамедлительно.

2. Ввиду того, что лёд у берегов был достаточно прочным, идти до Жилой Косы, а при возможности и далее до Прорвы по льду на санях.

3. Просить инженера Урало-Каспийского Нефтяного Общества Мельбарта, в доме которого располагалась британская миссия, подготовить экспедицию в отношении транспорта и продовольствия.

Вечером того же дня я покинул моих товарищей по несчастью – Кириллова и Донского, и переехал в британскую миссию. Состояние моего здоровья заметно шло на улучшение.

Командование будущим отрядом, по просьбе миссии, я принял на себя.

В своём месте, где я говорил о суровом приёме, оказанном уральцам Каспийским морем, я упустил отметить некоторые обстоятельства, которые могли иметь для нас хорошие последствия. В холодные зимы, когда северные части Каспийского моря покрываются льдом, открывалось прямое сообщение, или, как говорят уральцы, «зимняя дорога» между Гурьевым и Фортом Александровским. Этот путь на санях уральцы делали в 2 ¹ ⁄₂ дня. В те же морозные зимы для сообщения с Мангышлаком уральцы пользовались другим зимним путём, более коротким, Прорва – Заворот. К нашему полному неблагополучию переживаемая зима, до сих пор по крайней мере, была тёплой. Тем не менее, не теряли надежды на то, что придут рождественские морозы, которые открывают доступ к Завороту по льду.

Что происходило в Гурьеве и ближайших к нему станицах в дни второй половины декабря, мы видели. В интересах ясности картины общего положения я должен здесь сказать несколько слов об одном эпизоде, который послужит ответом на вопрос, что в те же дни творилось в станицах к северу от Гурьева, в станицах, противником ещё не занятых.

28 декабря противником были высланы парламентёры, в числе двух, станицу Зелёную, где ими были переданы атаману три письма: первое – за подписью (собственноручной) Ленина и Троцкого – народных комиссаров, второе – за подписью товарища Фрунзе, командующего 1-й армией, и третье – от начальника группы, действовавшей на Гурьевском направлении. Первое из них ничем не знаменательно, кроме разве тем, что оно подписано народными комиссарами персонально. Суть дела – во втором письме товарища Фрунзе. Как всякий ультиматум, это письмо содержало требование, обещание, срок на размышление.

Краткое содержание письма Фрунзе было следующим. Командующий 1-й Красной армии, отдавая полную справедливость героизму уральской армии, считает для себя невозможным продолжать вооруженную борьбу с противником, который путь своего отступления устилает трупами людей, погибающих от эпидемии. Исходя из этого, командующий армией предлагает прекращение боевых действий на условиях:

1) безусловной сдачи и сохранения жизни всех без изъятия;

2) сохранения складов всех назначений;

3) не уничтожения нефтехранилищ У.К.Н.О. в Доссоре и Ракуше[35]35
  У.К.Н.О. – Урало-Каспийское Нефтяное Общество. Образовано в 1910 году немецким предпринимателем – оно уже ранее упоминается выше.


[Закрыть];

4) безотлагательной высылки врачей, сестёр и санитаров в распоряжение Красного Креста для организации борьбы с эпидемией тифа;

5) ответ, да или нет, должен быть дан в двенадцатичасовой срок с момента, когда парламентёры покинут место свидания…

В порядке уставных правил парламентёры были препровождены на линию расположения противника. Ультиматум товарища Фрунзе остался без ответа. Атаман незамедлительно для переговоров якобы с «Комитетом Спасения» выехал в Гурьев, причём при проезде, вернее на выезде из Яманхалинской, где находился в это время «Отряд Спасения», несколько пуль пролетело мимо атаманского автомобиля.

30 декабря атаман со своим личным конвоем покинул Гурьев и пошёл по направлению… Жилой Косы. Произошло ли это до переговоров с «Комитетом Спасения» или после, сказать трудно. Но это большого значения не имеет. Важно то, что, во-первых, самый факт переговоров с противником и, во-вторых, обещания товарищем Фрунзе журавля в небе могли внести сомнения в сердца кого угодно, но не уральцев. Я думаю, что некоторый успех обещания красных могли иметь успех в иногородней среде воинских частей и населения области, Гурьева, главным образом.

Эпизод переговоров с противником был заключительным аккордом первого акта Уральской драмы. С этого момента всякие признаки организованности отступления исчезают. Противник в своём движении дальше на юг перешёл из боевого наряда в порядок походных колон.

Конец уральской армии и, вообще, Уральской области, точно совпал с концом 1919 года.

Уральская армия до конца выполнила свою роль и назначение в период гражданской войны. Но её вина в том, что армии, которые она связывала, оказались неспособными решить задачи, на них возложенные.

30-е декабря было последним днём приготовлений к отъезду, а 31-го в 2 часа пополудни мой, скажем, экспедиционный отряд собрался на льду гурьевской пристани, той самой пристани, где ровно полгода тому назад ошвартовалась рыбница, доставившая нас, меня и моего покойного вестового, с «Экватора» в Гурьев.

Теперь эта пристань служила пунктом отправления отряда, который впредь мы будем называть «Русско-британским экспедиционным отрядом» или, для краткости, Р.Б.Э.О. О личном составе Р.Б.Э.О. я скажу подробно ниже, а теперь ограничусь отметить, что в момент отъезда отряда с гурьевской пристани он насчитывал в своём составе 45 лиц – мужчин, женщин и детей, не считая десяти киргиз – кучеров.

К указанному выше часу на пристань были доставлены два десятка одноконных саней, именуемых на Урале «оханными». Это род наших розвальней или дровней, но значительно большей прочности и грузоподъёмности – 2–2 16 тоны. Такой груз одна лошадь передвигает по льду, почти не делая усилий.

Всё необходимое для жизни отряда было погружено в сани. Продовольствие, конечно, прежде всего: хлеб для людей и фураж для лошадей. Хлеб был заготовлен частью в виде так называемых «витушек», приготовляемых специальным способом, устраняющим их быструю чёрствость, частью в виде муки. Мясо, макароны, сахар и так далее; для ночлега и против непогоды – четыре палатки системы Кебке и пять «кошар» или «юрт»[36]36
  Палатки системы Кебке – палатки особой конструкции, производившиеся Товариществом на паях «И. Г. Кебке» (фабрика палаток, брезентов, флагов, спасательных снарядов и шлюпок). Товарищество было образовано И. Г. Кебке и П. Р. Пельтцером в 1912 году на базе мастерской И. Г. Кебке, основанной в 1868 году. В мае 1918 года Товарищество было закрыто.


[Закрыть]. Вместимость палатки Кебке и кошары одна и та же – 8-10 человек…

Надо отдать справедливость организатору нашего отряда инженеру Мельбарту, который не упустил из виду ни одной мелочи, предвидя все трудности предстоящего похода. Учитывая, например, что лошадь, теряя подкову, абсолютно теряла способность передвижения по льду, он не упустил озаботиться запасными; им предусмотрены полевые печи. Треножники, необходимая посуда, дрова, верёвки, керосин, спички. Карты, барометр, термометр, бусоль… Всего не перечислить. В дни приготовлений к выступлению Мельбарта можно было видеть везде на его уральском маштаке…[37]37
  Маштак – маленький, толстенький конь.


[Закрыть] Как много может сделать энергия только одного человека в тяжёлую минуту!

Если теперь я излагаю все эти подробности, то делаю это потому и для того, чтобы рассказать, что если бы все те, кто покидал в эти мрачные дни Уральскую область, могли хоть в малой доле реализовать организацию инженера Мельбарта, то было бы возможно спасти много, очень мног человеческих жизней…

Верблюд на льду абсолютно беспомощен, подковывать его нельзя. Поэтому десять верблюдов, предназначенных для нашего отряда, накануне были высланы из Гурьева в Жилую Косу сухим путём.

Нагружен багаж отъезжающих. У дам он изобилует чрезмерно.

Были приведены лошади. После долгих неистовых криков и споров наших киргиз-проводников лошади всё же были запряжены. К отъезду всё было готово.

Стрелки моих часов показывали 3 часа 45 минут, когда головные сани, в которых находился больной майор О'Брайен, тронулись в путь…

Прошло почти 30 лет со времени описываемых событий. Срок большой, но не исключает того, что ещё остаются в живых люди – участники и свидетели уральской драмы и, в частности, нашего экспедиционного отряда, люди, в руки которых, быть может, попадёт моя печальная повесть и напомнит им отдалённое, но много говорящее их сердцам.

Поэтому я считаю не лишним привезти точный, поимённый список личного состава отряда. Весь состав британской миссии: майор О'Брайен, капитаны Седдон и Вронелбенн, сержант Биверс, солдаты английской службы Делени и Би; штабс-капитан А. С. Зинало, переводчик при миссии и его денщик Соломахин Иван. Инженер-топограф К. Я. Мельбарт, полковник генерального штаба Липугин с женой, двумя девочками и двумя оренбургскими казаками. Жёны и дети уральских офицеров, убитых во время гражданской войны: madame Мизинова с дочерью и её старым слугою Иваном Егорычем; madame Карпова с дочерью; madame Куракина с сыном, дочерью и с двумя уральскими казаками; поручик Попов с женой, сыном, дочерью и двумя оренбургскими казаками; начальник радиостанции поручик Буцков, подпоручик Рахманинов, солдат Боршоглевский; восемь телеграфистов и десять киргиз.

Итак, 31-го декабря в 3 часа 45 минут пополудни отряд покинул Гурьев. В этот день стояла несколько облачная, но совершенно безветренная погода; слегка морозило и редкий снег падал почти вертикально.

Лошади, казалось, шутя, если так можно говорить о лошадях, шли рысью по гладкой, скользкой поверхности льда настолько легко, как если бы за каждый из них не было саней, нагруженных до предела людьми и различными видами предметов, которые выше я старался перечислить.

Весь обоз отряда состоял из 24 одноконных саней за исключением двух огромных крытых колёсных колымаг, в которых помещались семьи Пичугина и Попова. Вид этих колымаг нарушал однообразие санного обоза, и, что важнее, вызывал сомнения в том, что они смогут двигаться по ещё слабому льду Каспийского моря.

Несмотря на ряд задержек и остановок, обусловленных недостатком дисциплины в движении, строптивостью лошадей, плохой пригонкой упряжи, отряд к сумеркам дошёл до устья Урала, где, не решаясь к ночи выходить в открытое море, остановился на ночлег.

31-е декабря – канун нового года.

Полная луна. Несмотря на облачность, ночь была необыкновенно светлой, как день почти. Отряд расположился на льду около левого берега Урала, вернее, восточного рукава этого последнего. Оба берега рукава – сплошные заросли камыша в два человеческих роста. Топлива сколько угодно.

Распряжены лошади. Поставлены палатки и кошары. Задымились костры. Весь лагерь хлопотливо занят приготовлением ужина и кипятку к чаю. Наши друзья англичане на этот раз встречали Новый год в обстановке для них экстраординарной, памятной на всю жизнь, но по выражению их лиц не было заметно ни уныния, ни, тем более, какой бы то ни было потерянности. Фантастический вид лагеря, освещённого огнями костров, удивительное спокойствие в природе с отвесно падающим снегом, приближение Нового года, ром и виски, всё это создавало хорошее настроение у наших товарищей по несчастью, настроение, которое передавалось всему лагерю. Наряду с этим сознание того, что наш отряд, удаляясь от красной опасности, самой скверной из всех возможных, безразличной для нас и для англичан, позволяла видеть впереди какой-то просвет. До полуночи пение, стрельба, игры нарушали покой 75-пудовой белуги в устье Урала и обитателей – зверей, если таковые существуют, в камышах.

В то время, как мы уходили из Гурьева по Уралу, из того же Гурьева и из станиц, ещё не занятых к описываемому моменту противником, по грунтовым дорогам, вернее, по верблюжьим тропам, на Живую Косу тянулись бесконечные обозы беженцев, войсковых частей, штабов, управлений и так далее… Исход, переселение целого народа! Страшное, непонятное бедствие! Кто и какими словами мог бы передать то беспредельное горе, тоску и тупой ужас, которые уносил с собой этот народ, уходя неизвестно куда, покидая тех, кто уйти не мог, покидая свои станицы, свою родину, своё любимое детище Яик?

1919 год канул в бездну вечности. От этого времени не стало ни больше, ни меньше. Ему на смену шёл следующий по номеру год 1920-й, той же участью уйти в ту же вечность, не прибавляя и не убавляя в ней времени. Первый из этих моментов вечности, 1919 год, истощив в уральце силу сопротивления насилию над ним, выбросил его, изнемогающего и больного, в необъятные пространства мёртвого закаспийского края.

Что готовил тому же уральцу следующий момент вечности – 1920-й год, мы будем видеть из последующих строк моего повествования.