Текст книги "Школа на Кирочной. Потомку о моей жизни"

Уничтожение евреев теперь называют Холокостом

В Погулянке, месте массовых расстрелов евреев Даугавпилса, немцы весной 1944 года уничтожали следы преступлений: могилы раскапывали, а останки собирали в кучи и сжигали. Как видишь, они понимали, что совершали преступления.

Но такие преступления скрыть невозможно, и на Нюрнбергском трибунале, где после войны судили военных преступников, зверства фашистов на своей собственной и оккупированных территориях, осуществленный ими геноцид евреев – убийство 6 млн человек – были сурово осуждены мировой общественностью, а главные военные преступники, оставшиеся в живых, были повешены.

В памяти человечества геноцид евреев во время II-й мировой войны, названный Холокостом, останется навсегда, как самое страшное проявление ксенофобии и расизма за всю историю человечества.

Слово «Холокост» я в Советском союзе никогда не слышал. Впервые я узнал его, когда стал жить в США. Почему его у нас не употребляли?

Сегодня я прочитал, что 4 июля 2007 г. в Погулянке у мемориала жертвам геноцида еврейского народа собрались жители города, чтобы почтить память безвинно погибших во время второй мировой войны 6-ти миллионов евреев, в том числе и в Даугавпилсе: в двинском гетто и в погулянском лесном массиве.

Я знал, что в Погулянке, как и в других местах, фашисты уничтожали евреев, невзирая на то мужчины это или женщины, дети или старики.

У нас в доме постоянно говорили об этом, удивляясь каждый раз, как это могло случиться с «культурными» немцами и их не менее «культурными» пособниками латышами, «борцами» за независимость Латвии, одетыми в эсэсовскую форму.

Ни в коем случае никого не оправдывая, хочу напомнить, что русские в глазах латышей (а также эстонцев и литовцев) в те годы были оккупантами. И сейчас они тоже так считают.

Поскольку к немцам латыши традиционно относились неплохо, – в Латвии на протяжении веков жило много немцев, – многие из них рассчитывали, что немцы помогут им освободиться от оккупантов. Это была одна из причин, почему они стали служить в немецких вспомогательных войсках. Другая причина – надо было как-то прокормиться в это голодное время.

Евреи, разумеется, не могут смириться, с тем, что, стараясь заслужить благосклонность фашистов, латыши уничтожали евреев. Я понимаю, когда люди борются за независимость своей страны, но не любой же ценой!

О том, что Латвия, а также Эстония и Литва были оккупированы Советским союзом, в нашем доме не считали. Пожалуй, мои родители полагали, что Литва, Латвия и Эстония не были присоединены, а воссоединились, так как до революции это была одна страна – Россия. Я считал так же.

Суд над нацистскими военными преступниками в Риге

На сайте www.9MAY.LV опубликованы материалы судебного процесса над нацистскими военными преступниками, проходившего в 1945 году в Риге.22
  Отрывок из этих материалов я привожу здесь: [битая ссылка] http://www.9may.lv/ru/war/113/


[Закрыть]

3-го февраля 1946 г. в Риге были казнены по приговору суда:

Фридрих Эккельн – СС обергруппенфюрер, генерал полиции, главный начальник СС и полиции на территории Балтии;

Зигфрид Руф – генерал-лейтенант немецкой армии, бывший комендант рижской и вентспилской крепости;

Альбрехт Дижон фон Монтетон – генерал-лейтенант немецкой армии, комендант лиепайской крепости;

Вольфганг фон Дитфурт – генерал-лейтенант немецкой армии, командир 403 охранной дивизии;

Фридрих Вертер – генерал-майор немецкой армии, комендант 189 и 186 комендатур, начальник оборонных укреплений Риги и Юрмалы, командир охраны прибрежной полосы Рижского залива;

Бруно Пауль – генерал-майор немецкой армии, командир 81-го пехотного полка, начальник управления лагерями с советскими военнопленными в Балтии;

Ханс Кипер – генерал-майор немецкой армии, бывший комендант Даугавпилса, Лилварде, Мадлиены, Салдуса, Кулдиги. Также был военным комендантом Салдуса;

Александр Бэкинг – штандартенфюрер «СА», гебитскомиссар Эстонской ССР.

Вместе с ними также были осуждены:

Георг Зауер —штурмбанфюрер СС, начальник концлагеря Кайзервальд;

Ганс Бухгольц – лейтенант, начальник команды СС. <…>

В материалах судебного дела 1946 г. указывается на то, что Эккельн лично руководил и давал указания всем карательным экспедициям на оккупированных территориях Латвийской, Литовской и Эстонской ССР до декабря 1944 г., (до 1942 г. на территории Белорусской ССР). Судебными органами доказан также факт личного участия Эккельна в массовых расстрелах евреев.

На вопрос прокурора «Зачем вы это делали?», Эккельн ответил:

– Я хотел показать пример своим подчиненным…

Вместе с тем, на суде в 1946 г. Ф. Эккельн признался, что только «по политическим мотивам» в Латвии за три года были арестованы 20 тысяч человек.

Из беседы Шели Шрайман с доктором Яаковом Рудштейном:

«Я.Р.: На суде Эккельн был в мундире без знаков различия. Худое лицо, впалые щеки; глубоко посаженные глаза, большие кустистые брови. В нем не было никакого лоска, он скорее напоминал обезьяну.

Держался Эккельн хладнокровно, исчерпывающе отвечал на вопросы обвинителя. Я отчетливо помню, что, когда его спросили о том, почему массовые казни он устраивал в основном в Латвии, привозя туда евреев из других мест, Эккельн ответил:

– Латвия была наиболее удачным местом для этого, потому что местное население нас поддерживало».

На вопрос «Сколько всего евреев было уничтожено в Латвии?» Эккельн сказал, что ответить затрудняется, поскольку ему известно, что еще до вступления немцев в Ригу здесь, как и в других местах Латвии, местные жители сами успели уничтожить тысячи евреев».

Запомни, потомок: «Ещё до вступления немцев в Ригу здесь, как и в других местах Латвии, местные жители сами успели уничтожить тысячи евреев».

Так было, как я потом узнал, не только в Латвии, но и в Литве, но особенно – на Украине Так что, не только немецкие нацисты уничтожали евреев во время 2-й мировой войны.

Цыганка маме нагадала

Мне в Погулянке запомнился еще один эпизод. Мы с мамой шли с базара, нагруженные овощами, ягодами, фруктами.

Подмышкой мама несла живую курицу. Мама вслед за бабушкой говорила, что куриный бульон и свежее куриное мясо – это лекарство от всех болезней. Вдруг ее попыталась остановить цыганка:

– Давай, золотая, погадаю. Всю правду тебе открою.

Цыган тогда было много. Они кочевали, и когда около городка останавливался цыганский табор, они попадались на каждом шагу и все время предлагали погадать.

– Некогда мне гадать с тобой, – сказала мама. – Видишь, и руки заняты, и обед надо варить. Да и соврешь ты, я уж и не жду от жизни ничего неожиданного. Все, что могло случиться, уже случилось.

– А вот и зря, – ответила цыганка. – Я только одно скажу тебе, а дальше ты сама решай: гадать дальше или не гадать: Вот у тебя сейчас двое детей, а скоро будет трое.

– Двое – это ты правду сказала, а вот насчет третьего, сомневаюсь, мне уже больше сорока. Да и не хочу я третьего.

Мама не стала гадать дальше. И не поверила цыганке, но через год она родила Бореньку.

Глава 2. Старше станешь – умнее станешь

Вот он, наш любимец, маленький Боренька. Слева от него Аллочка, а справа я.

Исключаю вас из школы на три дня

В детстве я не замечал, что время бежит быстро. Зато теперь я могу сказать, что оно быстро пролетело. А тогда всё было естественно: я рос, впереди у меня была вся жизнь. Конечно, я не знал, сколько мне отмерено судьбой, но тогда я и не думал об этом. Наоборот, мне хотелось быстрее расти, чтобы стать взрослым. Сейчас я не понимаю такого стремления, но помню, что оно было.

И вот я пошел в 6-й класс. Теперь было два шестых, наш класс был 6-б.

Когда 1 сентября 1947 года я зашел в школьное здание, я сразу почувствовал какие-то изменения. Гардероб на первом этаже был загорожен сеткой, и туда не пропускали, чтобы повесить курточку. Теперь её надо было сдавать гардеробщикам в окно. Поэтому перед гардеробом было столпотворение.

Мы зашли в класс, и Варвара Михайловна сразу же вывела нас в коридор, где нам показали наше место напротив нашего класса. Нас построили в коридоре в три шеренги.

У нас окна всех классов выходили на ул. Салтыкова-Щедрина, а двери в противоположную сторону в коридор. Он был широкий и светлый. Окна коридора выходили на пустырь между двумя школами – нашей и женской. Вот там, лицом к окнам и построили все классы – на всех четырёх этажах.

По школьному радио гремела музыка. Такого раньше не было. Классные руководители стояли вместе с нами, каждый со своим классом. Вскоре перед нами появился мужчина в полувоенной форме – кителе, галифе и сапогах. Он поздоровался и представился нам:

– Я новый директор школы Алексей Акимович Грищенко.

Мы потом узнали, что, на самом деле, его звали Елисей Акимович, но он зачем-то решил изменить свое имя.

Директор вышел к нам с указкой. Он держал её в одной руке и иногда хлопал указкой по другой, а иногда – по голенищу сапог. Это меня отвлекало. Я стоял и загадывал, куда он хлопнет указкой в следующий раз.

Он еще долго нам что-то говорил – о дисциплине, в основном, о том, что за нарушение дисциплины будут вызываться наши родители, что нас будут исключать из школы временно или насовсем. Мы должны вырасти достойными строителями коммунизма, – поэтому нам надо хорошо учиться и быть дисциплинированными людьми.

Директор говорил с мягким украинским акцентом. Очень спокойно и уверенно. Но когда кто-то вдруг засмеялся, он так же спокойно и уверенно сказал:

– Выйдите, пожалуйста. Да-да, Вы. Повернитесь лицом к ребятам. За нарушение дисциплины исключаю Вас на три дня из школы. Придёте ко мне завтра вместе с родителями.

Стало тихо. Я боялся пошевелиться. Наверное, все остальные ребята тоже. Преподаватели, как мне показалось, изумлённо смотрели на нового директора. А, может быть, только показалось. Но я видел, что они совершенно не были готовы к такому повороту событий.

– Теперь каждое утро, – говорил директор, – мы будем начинать с построения в коридорах школы. Я в это время буду с вами разговаривать, а потом все вместе мы будем делать 15-минутную зарядку.

Тогда все в стране делали зарядку. Утреннюю гимнастику несколько раз утром, передавали по радио. Днем же раза два по радио передавали производственную гимнастику. И тогда все прекращали работу, выходили из-за станков или письменных столов и делали упражнения. Вот теперь и нас приобщили к утренней зарядке.

Директор поздравил нас с новым учебным годом и мы, ошеломленные, разошлись по классам. Наш классный руководитель Варвара Михайловна Королева снова преподавала у нас, сначала мы заканчивали изучение ботаники, потом в конце декабря начали изучать зоологию, а в марте снова вернулись к ботанике. Наверное, потому что в конце года у нас был экзамен по естествознанию, и мы просто повторяли уже изученный материал.

Инна Яковлевна Макарова вела у нас историю. Обычно я запоминал её рассказ в классе, и дома уже больше учебника не читал. Но оказалось, что она рассказывает не всё, некоторые вещи необходимо было самостоятельно прочесть и выучить дома. К сожалению, у меня иногда не оказывалось времени, чтобы просто прочесть, не то, что выучить. Когда это случалось, я, придя утром в класс, лихорадочно читал невыученный урок, надеясь на свою память. Обычно это помогало.

Юлий Юльевич Мерсио был преподавателем черчения. Он, конечно, в войну был на фронте и до сих пор ходил в военной гимнастёрке. Её носили навыпуск и подпоясывались ремнём. Причём ремень у него был командирский с большой звездой из латуни, начищенной до блеска. Такой же ремень был у моего отца, – предмет моей зависти.

Юлий Юльевич был очень деликатен и никогда не делал никому из нас никаких замечаний. Он научил нас чертить карандашом и тушью, за что я был ему впоследствии в институте очень благодарен.

Людмила Николаевна Богомолова вела у нас теперь три предмета – арифметику, алгебру и геометрию. По арифметике задачки были трудными, и у меня было ощущение, что она не знает их решения, пока кто-либо из учеников не расскажет, как он решал эту задачку. Но иногда решали неправильно, а она не поправляла, и только когда Миша Лесохин или я говорили, что нам кажется, что решение неверное, что у нас другое решение, она просила нас изложить его и, видимо, доверяя нам, признавала прежнее решение неверным. Она старалась не казаться растерянной, но я все-равно видел, что она выглядит неуверенной.

А алгебру и геометрию она объясняла из рук вон плохо, и мне приходилось разбираться самому. Видимо, Людмила Николаевна не знала ни алгебры, ни геометрии, а попытка выучить их самостоятельно не была успешной. Так мы целый учебный год и промучились с ней.

Стали преподавать нам физику, её вела Надежда Яковлевна Берго, которую я совершенно не запомнил. Помню, что мы решали какие-то задачки и делали лабораторные работы. Но, что именно, совершенно не помню.

После уроков в класс зашли наш пионервожатый и классная руководительница – Варвара Михайловна. Разбили всех на три звена, и меня избрали звеньевым 3-его звена. Мою кандидатуру предложил наш вожатый, а классная руководительница поддержала. Ну и проголосовали единогласно.

Потом выбирали в Совет отряда. Избрали трех человек, в том числе Игоря Лопатина. Его выбрали председателем. Игорь сразу сказал, что нужно выпустить газету, и за это надо сразу взяться. Действительно, скоро появилась стенгазета, а все заметки были написаны почерком Игоря, – он умел быстро писать печатными буквами. А что надо было делать ещё, кроме газеты, никто не знал. Поэтому ничего и не делали. Говорили о пионерской дружбе, но, если с кем-нибудь я не хотел дружить, я все равно не дружил.

Пионерская работа совершенно не отнимала у меня никакого времени, потому что ничего не нужно было делать, – всё предлагал и делал за нас вожатый, видимо, ему давали какие-то стандартные рекомендации.

Например, на торжественную линейку, посвященную празднованию Октябрьской революции, придумывалась где-то и кем-то литературно-музыкальная композиция. Один за другим выходили пионеры и читали стихи о стране Советов, нашем счастливом детстве, великом Сталине, эти выступления назывались речёвками. Иногда их даже произносили хором несколько человек, а отдельные слова произносила вся линейка вместе.

Мы предварительно разучивали эти стихи и репетировали, в каком порядке выходить и произносить их. Кроме того, выходили группы и пели пионерские песни под музыку, которые они разучивали на уроках музыки. Эти песни были бодрыми и призывали нас любить нашу Родину и нашего великого вождя.

Фонтан «Самсон»

Я знал, что раньше в пригородах Ленинграда находились Летние дворцы русских царей и их придворных, замечательные парки. Но самым красивым местом был Петергоф с его фонтанами, который стал называться Петродворцом. Кстати, все наименования были изменены – Царское село стало называться городом Пушкин, Ораниенбаум – Ломоносовым, только Павловск своё название почему-то не изменил.

На 14 сентября 1947 года в Петродворце под Ленинградом было назначено открытие одного из красивейших фонтанов – фонтана «Самсон», который восстановили после немецкой оккупации.

Вообще повсюду дворцы были полностью или частично разрушены, а все самое ценное вывезено немцами, и в первые годы после войны сил на восстановление не было. Их начали отдавать военным институтам, чтобы они потихоньку восстанавливали и сохраняли, что осталось неразграбленным и неразрушенным. Теперь же они все работают и снова сияют своим великолепием и красотой.

Я уже бывал в Петродворце не раз и подолгу гулял по парку с Мишей Лесохиным. Вот и на этот раз мы поехали туда с ним. Самсон потряс меня своей красотой. Был открыт и работал весь каскад фонтанов, и мы любовались ими несколько часов.

– Фонтаны Петергофа – это одно из чудес света, – решил я тогда. Я и сегодня так думаю.

Пионерские песни

Любые детские, школьные, туристские, спортивные песни я условно называю пионерскими песнями. О пионерских песнях разговор особый, – я их очень любил. Но в 1947—1948 годах мы пели песни, написанные еще до войны. Впоследствии появилось много замечательных пионерских песен, и, хотя я тогда уже был комсомольцем, все равно их пел. Я о них расскажу чуть позже.

Зато в это время мы пели замечательные довоенные песни: «Взвейтесь кострами…», написанную в 1922 году, «Эх хорошо в стране советской жить», которая появилась в 1935 году, «Веселый ветер» – в 1936, «Веселый турист» – в 1939, «Возьмем винтовки новые» – в 1940 году.

А летом 1947 года по радио стали передавать песню «У дороги чибис», которую сразу начали петь все дети, так она нам полюбилась. Правда, она не пионерская, а скорее туристская, но мы этих различий не замечали.

Арифметические задачки дедушка щёлкает, как орешки

В шестом классе начали задавать на дом труднейшие арифметические задачки. Надо было хорошо соображать, чтобы найти правильное решение.

Каждый день дедушка ждал моего прихода из школы. Я знал, ему нужно моё домашнее задание по арифметике. Он брал номера задач и задачник и уединялся в своей комнате. Я не успевал пообедать, как он появлялся в нашей комнате. Вид у него был хитрый и довольный. Это значило, что он уже решил все задачки и знает ответы. Ему не терпелось узнать, сойдутся ли мои ответы с его.

Но я принимался за арифметику далеко не сразу. Иногда я вначале шел гулять или играть в футбол. Два раза в неделю уходил в ДПШ. Только к вечеру до задач доходили руки. Некоторые задачки получались у меня быстро, иногда я бился над задачкой 2—3 часа, прежде чем её удавалось решить. Дедушка терпеливо ждал. Удивительно, что, если ответы не сходились, правильный ответ был у него, а не у меня. Дедушка решал арифметические задачки быстрее меня и без ошибок. Я удивлялся этому, но очень им гордился. Он и сам радовался, и я помню его довольную улыбку в усы.

А усы и бородка у него были такими же, как у Калинина, «всесоюзного старосты», как его официально называли в прессе.

– Правда, похоже? – спрашивал меня дед. – И вообще я на него похож!

Он специально так подстригал бороду и усы. Действительно, на улице иногда в дедушку вдруг начинали пристально вглядываться, – уж не Калинин ли случаем?

Не даю списывать

Время от времени за мной закрепляли одного-двух отстающих школьников. Это считалось пионерским поручением. Такая тогда была практика. Я оставался после занятий в классе, и мы делали домашние задания или я повторял объяснения учителя.

Закрепили однажды за мной Неупокоева. Жил он в доме Челюскинцев. Я иногда встречал его в компании таких ребят, с которыми бы не хотелось иметь никаких дел. Учиться не хотел, видимо, родители заставляли ходить в школу.

Он уже оставался на второй год в одном классе. Домашних заданий он не делал никогда, и книжку дома не открывал.

Из пионерского возраста он уже вышел, но он никогда, по-моему, и не был пионером. По крайней мере, галстука он не носил, а это тогда было обязательно.

Когда я, получив задание, предложил ему остаться после уроков позаниматься, он отказался:

– Вот ещё, у меня есть дела поважнее.

Он сопроводил эту фразу забористым матом, но на меня это не подействовало, – мат я слышал на улице ежедневно. Сам я никогда не матерился, но привык к тому, что многие взрослые и ребята используют его в повседневной речи.

Он прошел в туалет и закурил. Курить тоже было нельзя. Время от времени по туалетам ходили дежурные преподаватели и школьники, но курильщиков это не смущало. На утренней линейке довольно часто директор школы вызывал застигнутых в туалетах курильщиков, и мы слышали приказ:

– Исключаю из школы на три дня. Придёшь с родителями.

К этому уже привыкли, и курильщики не боялись ни проверок, ни директора.

Я попытался объяснить Неупокоеву, что полчаса после уроков – это не очень много времени, но польза будет большая. Пытаясь выполнить пионерское поручение, я предлагал также прийти к нему домой в любое время, чтобы делать уроки вместе с ним. Он и от этого отказался.

Следующее утро я всю жизнь вспоминаю с обидой и негодованием. Вот и сейчас пишу эти строки, а у самого вскипают слезы, как тогда. Но я и сейчас не плачу, не плакал я и тогда.

Обычно я приходил на 15—20 минут раньше положенного времени. Я просматривал задания по истории, литературе и другим предметам, где задавалось на дом что-нибудь прочитать или выучить. Дома я это, как правило, читал и выучивал, но беглый просмотр утром в классе освежал память.

Потом начинали подходить ребята, и они обычно сверяли ответы по задачкам или просили помочь что-нибудь решить, и я с удовольствием помогал. Лесохин тоже обычно всегда готов был помочь, Лопатин же доставал свой завтрак и медленно ел, так что отвечать на вопросы ему было некогда.

Пришел Неупокоев. Подошел ко мне:

– Дай тетрадку.

– Зачем? – спросил я.

– Списать домашние задания.

– Списать или сверить решения?

– Я же тебе ясно сказал: списать! – и последовал многоэтажный мат.

– Объяснить я тебе могу, а списать не дам, – я сказал это спокойно, но в душе у меня все закипело.

– Давай, выйдем, – сказал он и уверенный, что я не посмею за ним не пойти, пошел к двери.

Я пошел за ним, и не потому, что не посмел бы остаться, а потому что не хотел показывать своей слабости. Понимая при этом, что ничего хорошего не последует. Он был выше меня на две головы, плотнее и здоровее.

Мы зашли в боковой коридор, ведущий к спортзалу, где никто не мог нас видеть.

– Так дашь списать или нет? – спросил Неупокоев.

– Списать не дам, а объяснить готов.

– Очень мне нужны твои объяснения. Я тебя заставлю делать то, что мне надо.

– Не заставишь, – твердо сказал я.

– Посмотрим, – его «посмотрим» сопровождалось ударом мне в лицо.

– Нет, – сказал я.

– Посмотрим, – сказал он и снова ударил в лицо. Потом ударил еще раз, но, видя, что я не уступаю, повернулся и ушел в класс. Я пошел в класс тоже и увидел, как Неупокоев подошел к Лесохину, что-то сказал, и тот, взглянув на моё лицо с ясными признаками ударов по нему, безропотно отдал тетрадку.

Мама спросила, что у меня с лицом. Ударился случайно, – сказал я. Мама не поверила, но промолчала. На следующий день все повторилось. На третий день я тоже получил свою порцию ударов.

– Неужели эта экзекуция будет теперь ежедневно, – думал я. Можно выдержать, конечно, но обидно. И в классе никто не вступается за меня, – боятся Неупокоева. Даже если против него будет несколько человек, он всех раскидает.

Он меня позвал выйти и на 4-й день. Мы зашли в ненавистный мне коридор, и я посмотрел ему в глаза. Но на этот раз он не стал бить меня.

– А ты крепкий парень, – сказал он мне. – Выдержал и остался на своем. И не пожаловался. Ладно, обойдусь без тебя, вон Лесохин боится меня и спокойно даёт списать. Два раза говорить не надо.

– Дурак ты, – сказал я. – не понимаешь, что для тебя лучше.

– Да сдалась мне… эта … – последовал многоэтажный мат. – Я после этого класса пойду в ФЗУ и буду работать. Вся эта школа у меня знаешь, где сидит?

И он выразительно показал, на соответствующее место.

Я ликовал. Выдержал!! Не сдался! В душе играли фанфары и били барабаны. Но мне одновременно было обидно, что никто из класса не встал со мной рядом, плечом к плечу.

Все видели и все струсили. Вот эта обида и осталась. А если бы Неупокоев сам не перестал меня избивать, я бы так и терпел? Неделю, месяц? И всё это время никто бы мне не помог? Неужели сила сильнее справедливости?

Я смотрел ребятам в лицо, и кто-то смотрел мне прямо в глаза, не понимая, чего я жду, а кто-то отводил свой взгляд, всё понимая и чувствуя себя в этой ситуации неуютно. Но не было никого, ни одного человека, который бы бесстрашно встал рядом со мной. А пожаловаться я не мог, – это не позволяла мальчишеская этика, – я не был ябедой.