Текст книги "Западная цивилизация. Экзистенциальный кризис"

Созиданию Раннего Средневековья (V в.) предшествовало тотальное разрушение поздней античности. Таких разрушителей, например, аланов, описывает римский историк Марцеллин: «Ничем они так не гордятся, как убийством человека, и в виде славного трофея вешают на своих боевых коней содранную с черепа кожу убитых. Нет у них ни храмов, ни святилищ, нельзя увидеть покрытого соломой шалаша, но они втыкают в землю по варварскому обычаю обнаженный меч и благоговейно поклоняются ему…» [166]166
  Марцеллин, Аммиан. Римская история. – М.: АСТ; Ладомир, 2005. – С. 494.


[Закрыть] Наступающие со всех сторон варвары теснили римлян, уже неспособных защищать смертельно больную империю, и рушили всё на своем пути. Разрушения в войнах, конечно, не являются чем-то исключительным, скорее наоборот, завоеватели всегда насильничают и грабят, разрушают, приводят население к нищете, что способствует его сокращению. Но варвары тем самым неосознанно расчищали путь для создания нового мира – средневекового.

Задолго до разрушения Рима в империю проникло христианство. Причём новую религию варвары принимали гораздо охотнее римлян. А после того, как в 325 году при императоре Константине христианская религия в империи стала государственной, произошла тотальная христианизация. Духовной основой Европы, в отличие от языческого Рима, стало христианство с его проповедью человеколюбия и сострадания. Безусловно, Средневековая Европа осталась бы во всех проявлениях варварской, если бы не христианство. Первые христиане несли в мир новые идеи, новую этику, пытались не дать угаснуть латинской письменности, остаткам литературы, философии, а главное – их знаменем было человеколюбие. Христианство не принимало этику ни римлян, ни варваров и впервые после греков делало попытки очеловечения человека.

Однако необходимо отметить, что, в своей массе, во Христе варвары видели не Бога милосердного, не Спасителя души, несшего идеи святости и человеколюбия. Христианство варваров вступило, с одной стороны, во взаимосвязь с их язычеством, а с другой – с язычеством Рима, и этот симбиоз стал основой новой западноевропейской духовности и нравственности. «Соединение грубейшей распущенности с самой утонченной жестокостью, при удовлетворении которой не уважаются ни божеские, ни человеческие законы, служит в этот страшный период отличительной чертой не только царствующего дома, но и всего народа, насколько о нём можно судить по его высшим классам. Слияние победителей с побежденными происходило здесь быстро, и так же быстро смешивались пороки римской испорченности с дикими проявлениями франкской грубости» [167]167
  Егер, О. Всемирная история. В 4-х тт. – М.: АСТ; Полигон, 2001. – Т. 2. – С. 51.


[Закрыть]. Такова была новая Европа, её беспросветная жизнь, исчадие ада Темных веков…

Варвары несли с собой свои же варварские традиции: вкусы варваров, их мироощущение, культ силы, безразличие к страданиям и смерти были основными приметами этих традиций. Тем не менее, разрушая все римское, они не могли предложить ничего стóящего взамен. Кроме того, во всех завоеванных римских провинциях ещё витал дух Рима, в том числе его культуры, и это накладывало отпечаток на самих завоевателей. У варваров зарождался комплекс неполноценности, зависти к создателям более высокой культуры. Поэтому, смешиваясь с местным населением, они постепенно, хотя и очень медленно, перенимали его обычаи и нравы, прежде всего римское право. Таким образом, происходил встречный процесс: варваризация римлян и тех, кто жил в римских провинциях, и одновременно приобщение варваров к нравам побежденных, их обычаям, культуре и мироощущению. Но всё жё германские обычаи и германский менталитет во II–IV вв. получают широкое и преобладающее распространение. Позднее, в V–VI вв., этот процесс пошел ещё интенсивнее, и «имеет значение только один факт – новое объединение, синтез народов, который со временем приведет к созданию новой цивилизации» [168]168
  Кардини, Ф. Истоки средневекового рыцарства. – М.: Прогресс, 1987. – С. 169.


[Закрыть]– цивилизации вчерашних варваров. Новый средневековый мир стал результатом такого слияния и взаимного влияния двух, казалось бы, противоположностей – римского и варварского миров.

Но переустройство европейского мира происходило очень болезненно. Насилие и деструктивность варваров были необузданными и безграничными. Ещё большее падение нравов было повсеместным и, по словам Жака ле Гоффа, было выражено в «разнузданности всех сексуальных извращений, безудержности насилия и порока, проявлявшихся в побоях, ранениях, обжорстве и пьянстве» [169]169
  Гофф, Ж., ле. Цивилизация средневекового Запада. – М.: Прогресс – Академия, 1992. – С. 36.


[Закрыть]. Тут можно обратить внимание на то, что пороки варваров мало отличались от пороков римлян, разве что у первых не было боев гладиаторов. Так как государственная власть в новых королевствах была ещё организована слабо, преступления захлестывали их как цунами. Трудно без содрогания читать тексты, в которых перечислены те виды жестокости, которые применяли варвары. Здесь и отрубание рук и ног, вырывание ноздрей и глаз, применение раскаленного железа при пытках, употребление игл, загоняемых под ногти рук и ног и т. п. Неограниченная власть варварских королей и их безнаказанность приводили к жестокости, иногда превосходившей римскую, и среди уже крещеных народов. Даже священники не чурались воровства, прелюбодеяний, убийств, предательства и насилия. Множество примеров тому можно найти на страницах известного сочинения епископа Григория Турского «История франков».

Естественно, всё описанное Турским можно отнести не только к франкам. Может показаться, что варвары переняли жестокость у своих врагов римлян, но это не так. На просторах Европы столкнулись два вида жестокости, цивилизованная и варварская, и до сих пор трудно сказать, какая из них была бесчеловечней.

Варварский дух воинственности многие столетия оставался той реальностью, которая делала европейские королевства и даже империи простым скопищем агрессивных, не щадящих даже себя существ. Их главное занятие – войны. Сражаться до последнего, а после окончания битвы, с помутненным рассудком, опьяненным резней и запахом крови, лицезреть поле, заваленное трупами, – таков был идеал германских племен, заполонивших бескрайнюю бывшую империю. Лившаяся кровь подстегивала вражду, а вражда становилась нормой в отношениях людей, племен и новоиспеченных государств. Таким было начало новой Европы, Европы варварских «христианских» королевств. Мрак опустился на Западную Европу, мрак войн, эпидемий, голода, жестокости и разрушений.

Несмотря на то, что некоторые священники действовали вполне в духе мирских беззаконий, можно с уверенностью сказать, что именно Церковь старалась спасти от самоуничтожения ещё не сложившийся христианский мир и довольно преуспела в этом. В мире насилия, грабежей и войн появилась новая сила, духовная, которая в начале своего пути стала подспорьем светской власти королей. Христианству пришлось вступить во взаимосвязь с язычеством, и этот контакт стал основой западноевропейской духовности. Таким образом, греческая философия, римское право, христианство и пассионарность варваров так или иначе стояли у колыбели другого мира – мира варваров, чьей неизбежной судьбой стало создание новой западноевропейской средневековой цивилизации.

Но Церкви, для того, чтобы проводить в жизнь свои человеколюбивые идеи, необходима была власть, которой можно было бы воспользоваться как опорой своего мировоззрения. И это привело как к изменению в структуре самой Церкви, так и в её методах и даже целях. Если Власть постепенно менялась в русле очеловечения, то западная Церковь сама всё более приобретала властные черты и полномочия. Институт папства своим возникновением обязан не только амбициям некоторых клириков, но и необходимостью влияния на необузданных королей. Власть духовная постепенно стала смешиваться со светской. Борясь с насилием и жестокостью, неся Слово Христово и идеи гуманизма, парадоксальным образом Церковь сама вкусила прелести светской власти, что впоследствии наложило большой отпечаток на всю её историю. Но медленно и непрерывно дикие нравы варваров стали смягчаться, и западноевропейская христианская духовная власть начала успешно конкурировать со светской. Это не означает, что жизнь в Западной Европе стала приближаться к идеальной, но уже X век резко отличался от IV, когда только начали образовываться варварские королевства. Нравы всё-таки стали смягчаться – хотя процесс этот был не линейным.

Дикое и кровавое Раннее Средневековье создало основу другой Западной Европы – не языческой Европы Римской империи, а христианской. Не стоит, конечно, её идеализировать. Крещение многочисленных племен и народов чаще всего имело насильственный характер и проходило под девизом «крещение или смерть» – и так происходило практически вплоть до XIII века. Борьба с еретическими течениями в самой Церкви, Крестовые походы, извращения папства, постоянные войны между сюзеренами, аутодафе, рыцарство, не всегда благородное… Но всё же были и другие приметы.

В Европе возникло новое религиозное сознание. Антропоморфных языческих богов заменил Единый Господь, Его Сын и Святой дух. Несмотря на сложности понимания этой церковной догмы, христианство прочно вошло в жизнь как тех, кто обладал властью, а иногда и грамотой, так и простых крестьян, составлявших большинство населения. Их существование стало регламентироваться предписаниями христианских священников, что в значительной мере определило нравы паствы – они смягчались, хотя были далеки от идеальных, и шаг за шагом уходили от языческих и в какой-то степени очеловечивались. Но язычество варваров ещё долго давало знать о себе и наиболее ярко это проявлялось в законах о смертной казни: в конце Раннего Средневековья к ней приговаривали (и ей подвергались), например, за нарушение неприкосновенности церкви, несоблюдение Великого поста, сожжение трупа (как у язычников), отказ от крещения, нарушение присяги королю на верность.

В Средние века в Европе, с точки зрения современного человека, было множество странностей. Например, в 1310 году французский сапожник решил носить полосатую одежду в течение дня. За это он был приговорен к смертной казни: местное духовенство решило, что полосы – знак дьявола. Мнение это укоренилось, и полосатая одежда стала приметой изгоев общества: проституток, палачей, прокаженных, еретиков и почему-то клоунов. В брачных обычаях также наблюдалось то, что в более позднее время (до ХХ века) могло казаться весьма странным. Несмотря на то, что благословение церковью союза мужчины и женщины практиковалось с самого начала существования института христианства («Брак у всех да будет честен и ложе непорочно», – Евр., 13:4), вступление в брак простолюдинов вплоть до конца XII века не обязательно нуждалось в исполнении церковного или гражданского обряда. Девочки, начиная с 12 лет, и мальчики – с 14-ти могли стать мужем и женой просто по соглашению родителей. Но в случае развода и возникновения каких-либо претензий доказать что-то было не легко. Поэтому обещания в верности стали давать в присутствии священника. Брак, таким образом, лишь с течением времени постепенно стал церковным.

Отношения между полами в Средневековье были полны запретов, хотя, разумеется, нередко нарушались. Запреты диктовались, прежде всего, христианской религией, согласно догмам которой соитие должно осуществляться только в браке, который является Божьей милостью. Поэтому брак был священнодействием и благословлялся духовным лицом, являющимся проводником Божьей воли.

Воздержание в средневековом обществе почиталось за добродетель, но в то же время считалось, что эта практика была настолько же рискованной, как и развратные действия. Так французский король Людовик VIII, например, сражаясь в Альбигойском крестовом походе, оставался верным своей супруге в течение 20 лет. Общепринятой тогда была точка зрения, что король умер от воздержания, что сделало его самой известной жертвой воздержания. А мужчине, желающему избегать секса и поддерживать при этом здоровье, рекомендовалось регулярно поститься и соблюдать диету, состоящую преимущественно из холодной еды и напитков, которые «препятствуют, подавляют и сгущают семя и устраняют похоть».

Интересно и отношение в Средние века к проституции. Несмотря на то, что христианство проституцию резко осуждало, она в Средние века имела довольно широкое распространение. И неудивительно – ещё Блаженный Августин писал: «устрани блудниц, и город придет в смятение», т. е. уничтожить такой «вид деятельности» было просто невозможно. Почти все проститутки трудились в борделях, которые располагались на специально отведенных для них улицах (этот обычай сохранился до наших дней – вспомним улицу Красных фонарей в Амстердаме). У них были свои особые эмблемы и даже оформление здания: пестрая решетка на окнах, изображение цветов и животных на стенах, и конечно, над дверью красный фонарь. Трудиться на сексуальном поприще было запрещено больным, беременным, замужним и юным девушкам. С другой стороны, посещать заведения запрещалось женатым мужчинам и священникам.

Невозможно обойти и вопрос о чистоте (точнее, грязи) в городах, санитарии и личной гигиене. В отличие от Древнего Рима, в Европе Средних веков, практически, не было туалетов. Даже в роскошных замках. Даже при дворе королей. Например, в Лувре и Версале естественные надобности справлялись в углах залов, а также на крыльце. Во время балов для этого, как правило, отводилось конкретное место под лестницей. Что там творилось, догадаться не трудно.

Говорить о жилищах простолюдинов тем более не стоит. В результате такой санитарной «организации» улицы сплошь были покрыты нечистотами и, приближаясь к европейским городам, можно было учуять за несколько километров тошнотворный запах – чему постоянно удивлялись заморские купцы. Улицы смердели, а на головы прохожих постоянно выливались нечистоты. По этой причине в Париже только в XIV веке был издан указ, согласно которому горожане обязаны были криком предупреждать прохожих о своем намерении выплеснуть на улицу помои. До этого времени широкополая шляпа была единственной защитой и спасением от прямого попадания на голову содержимого ночных горшков.

Мыться в Раннем Средневековье считалось вредным: люди опасались, что через распаренные поры в тело попадут болезни, а от воды испортится зрение. Даже в XV в. Изабелла Кастильская, королева Испании, утверждала, что омовение совершала дважды в жизни: при рождении и перед свадьбой… Бани в это время были большой редкостью. Горожане, крестьяне и даже знать постоянно источали запах пота, не стираной одежды, гнилых зубов и остатков пищи во рту – а также духов, которыми дворяне часто пользовались, чтобы приглушить источаемый смрад. Ну и различные насекомые (клопы, блохи и вши) были неразлучными спутниками всех слоев населения… Однако в IX–X вв., когда начался рост городов, в них вновь, как и в римские времена появились публичные бани. Тем не менее с XVI века общественных горячих бань в городах Европы стало гораздо меньше и культура общих бань пришла в упадок. Так, например, в Париже к XVII в. осталось всего несколько общих бань. Одной из главных причин сокращения их числа были опасения о возможности распространения в банях венерических заболеваний.

Люди средневековой эпохи, так же как и во все времена, любили игры и развлечения. Тяжелый труд, систематическое недоедание вызывали потребность в празднике, который с языческих времен приносил отдохновение и насыщение. Языческие праздники, отчасти преобразованные и приспособленные к требованиям церкви, сочетались с новыми христианскими. А в период Позднего Средневековья в городах появился карнавал – праздник, связанный с проводами зимы и встречей весны. И Церковь, вместо того, чтобы безуспешно осуждать или запрещать его, разрешила даже духовным лицам принимать в нём участие. В дни карнавала отменялись все запреты на веселье и позволялось высмеивать даже религиозные обряды. При этом участники карнавального шутовства понимали, что такая вседозволенность допустима исключительно в дни карнавала, по окончании которого все сопутствующие ему вольности прекращаются и жизнь возвращается в своё привычное русло.

Дней отдыха в Средние века у европейцев хватало: они регламентировались, прежде всего, церковными праздниками. В 1232 году в особой папской булле подробно перечислялись все дни, которые следовало посвятить не суетному труду, а Богу. Этих выходных было 85, не считая общинных праздничных дней, посвященных «местным» святым, монастырям и соборам. Таких праздников тоже было немало. В некоторых частях Западной Европы в году было даже более 100 нерабочих дней. Причём в те времена никакой хозяин в праздники не мог заставить людей работать: это было строжайше запрещено, и нарушителям Церковь грозила вечным проклятием.

Торговля долгое время относилась к числу презираемых профессий, осуждавшихся клириками. Интересно, что даже сами деньги некоторые средневековые теологи предавали анафеме. Получение их в качестве оплаты за товары и услуги считалось проявлением корыстолюбия, жадности, любви к барышу, что усиливало враждебность к купцам и, тем более, к ростовщикам и менялам. И это не случайно. «Прежнее богословское подчеркивание Гордыни заглушается постоянно увеличивающимся хором голосов тех, кто всевозможные бедствия этого времени выводит из бесстыдно возрастающей алчности» [170]170
  Хёйзинга, Й. Осень Средневековья. – М.: Наука, 1988. – С. 29.


[Закрыть]. Лишь в XII веке, когда в Западной Европе происходят экономические изменения, связанные с разрушением натурального хозяйства и ростом городов, многие из осуждавшихся профессий становятся уважаемыми и престижными. В это время начинается накопление капитала, которое впоследствии приведет к буржуазным революциям и ещё более откровенному поклонению золотому тельцу.

Интересен вопрос о собственности. У варваров собственности практически не было. «В течение всей феодальной эпохи очень редко говорят о собственности – будь то земля, будь то право повелевать людьми…» [171]171
  Блок, М. Феодальное общество. – М.: Издательство имени Собашниковых, 2003. – С. 119.


[Закрыть] Вместо собственности в те времена было владение, узаконенное временем, владение по праву давности. Стоило представить доказательство длительного пользования, как претендент становился обладателем, – но не собственником. Разница была в том, что обладание было временным. Любой индивид – от крестьянина до сеньора – имел большие или меньшие права условной, временной собственности, т. е. обладания. Каждый индивид мог лишиться земли, которой пользовался, стоящим над ним господином: сеньор мог отнять землю у любого серва [172]172
  Образовано от французского слова servage (лат. servus) – раб. Вид феодальной зависимости земледельцев Средневековой Европы. – Прим. ред.


[Закрыть] или вассала при условии предоставления ему эквивалентного по площади надела, и это было законно. Крестьянин, таким образом, был привязан к «своей» земле только волей сеньора. Но особенность средневекового устройства была ещё в том, что над непосредственным сеньором стоял другой сеньор, более влиятельный, над ним – другой и так далее по феодальной лестнице, где находилось множество феодалов, каждый из которых мог с равным основанием заявить: поле мое! По словам Марка Блока, «это состояние права и общественного мнения, пожалуй, лучше всего определить заимствованной у социологии знаменитой формулой: юридическая “причастность”»[173]173
  Блок, М. Феодальное общество. – М.: Издательство имени Собашниковых, 2003. – С. 120.


[Закрыть]. Вместе с тем, в средневековой Европе всегда признавалось право на личную собственность, так как она не имела отношения к недвижимости.

Такая иерархия впоследствии пригодилась при возникновении особого, типичного только для Средневековья института рыцарства. Но это был только один фактор. Другим стала повсеместная раздробленность, возникшая в Западной Европе в середине IX века: появилось множество небольших полузависимых государств, герцогств и графств и т. д. Третьим фактором был страх перед участившимися набегами варваров (теперь в роли варваров выступали норманны и венгры). Феодалы покрупнее набирали воинство из более мелких или совсем бедных воинов для защиты своих владений. Так появились рыцари – социальный слой профессиональных воинов, состоящих на службе у сеньоров.

«В 971 г. появился титул рыцаря… – пишет Жак ле Гофф. – К 1075 г. рыцарство, поначалу группа, отличавшаяся “богатством и образом жизни“, стало наследственной кастой, истинной знатью. Оно составляло, однако, два эшелона в соответствии с “распределением власти над низшими”: первым был эшелон кастелянов, владельцев замков, которые осуществляли на той или иной территории всю публичную власть, второй же состоял из простых рыцарей, за которыми было лишь “небольшое число лично зависимых людей”» [174]174
  Гофф, Ж., ле. Цивилизация средневекового Запада. – М.: Прогресс – Академия, 1992. – С. 92.


[Закрыть].

Постепенно у рыцарей возникало особое чувство собственного достоинства, по отношению к ним складывалось определенное общественное признание. Так возникал слой общества, созданный и живущий для войны. Состоявшие в отрядах рыцари воевали плечо к плечу, вместе переносили тяготы военной службы, укрепляли свой боевой дух принадлежности к воинству и тем самым создавали почву для появления рыцарского кодекса. Согласно нему, существовал перечень рыцарских доблестей: мужество, благоразумие, верность, честь, великодушие, независимость.

В условиях многочисленных стычек и войн слабые и бедные, безоружные, составлявшие большинство населения, нуждались в защите и покровительстве. Защита слабых становилась у рыцарей неизбежным чувством долга – тем, на основе чего формировалось рыцарство. Рыцарь должен был быть верным своему господину, верным данному слову (обету), храбрым, благородным в бою (этому способствовали правила проведения поединков), великодушным и щедрым. Но рыцарь рыцарю – рознь: они были разными. В целом же они несли страх, кровь, и произвол. Однако культ Прекрасной дамы, турниры, куртуазные романы – это тоже связано с закованными в железо всадниками.

Степень соответствия рыцарского образа христианским ценностям относительна. Рыцарь не мыслил простолюдина в качестве «ближнего», упомянутые добродетели он проявлял лишь по отношению к людям своего сословия. Убийства и грабежи не были чужды военному делу. Но в той степени, в какой рыцарь был набожен, выступал как «воин Христов», он был христианином своего времени.

Рыцарство просуществовало до конца XV века и, разумеется, за столь длительный период произошло немало изменений. Но достоверно можно сказать одно: рыцари постоянно воевали, воевали много, и хотя они соблюдали кодекс чести (как они понимали его в ту эпоху), они стремились к обогащению. Отсюда их неистребимая воля к победе в междоусобицах, которая давала возможность грабить побежденных, участие в Крестовых походах и т. д.

Когда закончилось Средневековье? Ведь какую бы дату мы не принимали, она окажется условной. Точной границы в исторических условиях быть не может: предыдущие отношения ещё живы, а новые только появляются в виде небольших ростков, да и в разных странах всё происходит не по одному шаблону. Вероятно, условно новую эпоху можно связать с приходом Возрождения, которое, несмотря на то, что экономически и социально все ещё пребывало в оковах Средневековья, психологически быстро уходило от длительной эпохи феодализма. Это породило расцвет искусства, науки, философии, и иных социальных и духовных проявлений человеческого гения. Обращенное к античности, Возрождение было временем, когда начали складываться основы современной культуры: искусство барокко, философия, ставившая человека в центр жизни, идеи раскрепощения и пробуждения от застоя Средневековья, проповеди единения Человека и Природы. Оно стало праздником жизни, яркими красками Италии на сером фоне религиозного смирения.

Ренессанс породил индивидуализм (который по существу является эгоизмом на новой основе), поставив в центр самосознания человека его отдельность, автономию, сделав главной идеей достижение личных целей, какими бы они ни были, не обращая внимания на то, какими средствами необходимо воспользоваться для их достижения. А это вело к гордыне, которая противоречила христианской морали. Именно гордыня, один из смертных грехов, поставила знак равенства между индивидуализмом и эгоизмом.

Но индивидуализм вел и к стремлению использования как окружающих, так и самого индивида для достижения подчас естественных и в то же время гипертрофированных потребностей. Он порождал взаимное потребление индивидов, стирание грани между потреблением предметов и потреблением человека на взаимной основе. Индивидуализм Возрождения вел, как и у римлян, к обжорству и пьянству (вспомним Рабле), накоплению богатства, обретению власти посредством этого богатства, преступлениям этой власти и безудержному торжеству чувственности. Многие произведения живописи и особенно литературы, а также документальные свидетельства хорошо это иллюстрируют. Чувственный характер любви и брака, нравы, обычаи, общие воззрения, отношения между полами становятся чуть ли не лейтмотивом эпохи Ренессанса. В начале XV в. итальянский философ Лоренцо Валла писал: «Наслаждение есть благо, которое ищут повсюду [и] которое заключается в удовольствии души и тела» [175]175
  Валла, Лоренцо. Об истинном и ложном благе. – М.: Наука, 1989. – С. 94.


[Закрыть]. Такой подход обозначил крутой поворот в европейских нравах, уход от догматики Средневековья и переход к новой морали. Сыграло ли это в развитии общества позитивную роль? На тот момент – да, но, учитывая, что дальнейшее (вплоть до наших дней) развитие новой морали привело к полной вседозволенности и распущенности вплоть до уничтожения морали, это может вызывать сомнения. Впрочем, Зигмунд Фрейд и его апологеты с этим бы не согласились.

Возрождение возникло в Италии и именно там достигло своего максимального развития. И это сказывалось во всём. Прежде всего, в развитии человека и отношениях между людьми. Главной чертой итальянца эпохи Возрождения была высокая степень индивидуализма. «Ценность, которую стали придавать индивидуализму и личному гению, во многом предопределила соответствующий характер итальянского гуманизма, чьё осознание личного достоинства также покоилось на способностях индивида и чьим идеалом был свободный человек, одаренный разносторонним гением, – считает Р. Тарнас. – Средневековый идеал человека-христианина, личная индивидуальность которого почти полностью растворялась в общности христианских душ, начал отступать под натиском более “языческих” героических представлений: идеал человека представал ныне искателем приключений, гением, бунтарем» [176]176
  Тарнас, Р. История западного мышления. – М.: КРОН-ПРЕСС, 1995. – С. 188.


[Закрыть]. Но индивид всегда входит в противостояние с ограничивающей его свободу властью, человек выступает против неё и стремится защитить свои права. Человек-личность обретает веру в свою самость, способность принимать самостоятельные решения. И на этом фоне начинается отход от некоторых религиозных догм.

Прежде всего, начался уход от страха перед Богом. Особенно ярко это проявилось в Италии: распространение азартных игр, преступления, кровная месть, накопление несметных богатств, супружеские измены и т. д. говорят о том, что, не видя кары Божией, люди стали терять те моральные ограничения, которые хотя бы в какой-то мере сдерживали их буйный темперамент. Переход от огромного количества запретов к их резкому сокращению не мог не сказаться на общем моральном разложении. Всё это не означает, что вера в Бога ушла, просто она видоизменилась, и в Нём стали больше видеть не Бога карающего, а Бога милостивого. И всё же осознанный цинизм стал присущим этой эпохе: философия Макиавелли была невозможна в Средневековье, но органически вписалась в тенденции Ренессанса.

Всё это, конечно, не могло не отразиться на психологии нового человека – человека Ренессанса. «Малые размеры итальянских городов-государств, – пишет Р. Тарнас, – их независимость, успешная торговля и культурная жизнеспособность – всё это подготовило почву для расцвета в них духа отважного, созидательного, а зачастую и беспощадного индивидуализма» [177]177
  Тарнас, Р. История западного мышления. – М.: КРОН-ПРЕСС, 1995. – С. 190.


[Закрыть]. Это привело к появлению крупных банков, которые становятся основой экономики всей Европы. Папы и короли, герцоги и феодалы становятся должниками тех, кто ещё сто лет назад были презираемы и гонимы. Возникали новые династии толстосумов, враждовавшие между собой и жаждавшие власти и могущества, в основе которых были изворотливость, оборотистость и умение вкладывать деньги в прибыльное дело. Появилась конкуренция, всепожирающая и безжалостная – борьба индивидов за своё исключительное место под жарким итальянским солнцем. Так было положено начало миру капитала, где центром жизни вновь, как и в древности, стал запретный плод – золотой телец.

Огромное влияние Возрождение оказало и на взаимоотношения полов. Физическая сторона любви приобрела характер вырвавшейся из плена стихии, подчинявшей всё на своём пути и отбросившей не только сознание греховности, но и просто элементарные ограничения. В любви перестают видеть духовное, и её чувственный характер становится преобладающим, и это, как было сказано, находило свое отражение в литературе и живописи. Понимание любви как средства удовлетворения физических желаний вело к стремлению как можно больше испытать наслаждения, т. е. ненасытность стала одной из основ отношений полов эпохи Ренессанса. Брачное ложе становится «мастерской любви» и даже начинает играть главную роль в правовых нормах брака, а для его легитимации жених и невеста ложились в постель в присутствии свидетелей (церковный брак, так же, как и в Средневековье ещё не был обязателен).

Как и в более ранние эпохи, брак рассматривался как легитимное средство рождения детей, законных наследников. Поэтому от невесты жених требовал, прежде всего, чтобы до брачной ночи она сохранила свою целомудренность. Только в этом случае он мог быть уверенным (очень часто напрасно) в том, что дети будут его детьми и его законными наследниками. Именно поэтому целомудрие считалось высшей женской добродетелью, что в эпоху Ренессанса видно в целом ряде чрезвычайно откровенных обычаев, особенно свадебных. Тем не менее именно в эту эпоху общественное мнение и обычаи нисколько не мешали тому, что женщины особенно часто нарушали предписание добрачного целомудрия. Противоречие этой эпохи заключалось в том, что лицемерно осуждалось то, что довольно часто практиковалось. Эротика буквально витала в воздухе итальянского Возрождения, и неудивительно, что число добрачных связей по сравнению со Средневековьем неизбежно возросло. Физическая близость рассматривалась как высшее наслаждение, которое может даровать жизнь. Поэтому и мужчины, и женщины не желали себя ни в чём стеснять, но и не хотели лишать себя семейных радостей. Такое причудливое сочетание плохо совместимого. А на случай, когда необходимое условие для брака не было соблюдено, уже в ту эпоху существовали средства для фальсификации желанного целомудрия. Таким был «прогресс» науки обмана. Как следствие, выше всего ставился брак, основанный на взаимной верности супругов.

Необходимо коснуться ещё раз извечного вопроса – проституции. В эпоху Ренессанса, – одним это, учитывая легкость нравов, покажется удивительным, а другим вполне закономерным, – она переживала бурный расцвет. А способствовало этому, как ни странно, развитие мануфактур. Дело в том, что в эти времена существовала целая группа населения, для которой брак был связан со значительными трудностями – подмастерья. Самостоятельные ремесленники и те, кто готовились стать таковыми (чаще всего их дети), имели право на брачные узы. А вот наемные подмастерья чаще всего таких прав лишались: если это ограничение не снималось, то они до конца жизни не могли получить статус мастера. А это тоже было равносильно запрету жениться.