Текст книги "Тайны гениев. Три книги в одной"

Об этом я задумался по-настоящему, когда попал в Швецию. С одной стороны – благополучнейшая страна, высокий уровень жизни, у всех есть жилье, никто не голодает, достаточно чисто на улицах (если бы я писал это лет десять назад, то сказал бы просто «чисто», без наречия «достаточно», но в последние годы улицы Стокгольма стали несколько ближе к азиатско-африканским). Но в общем и целом – благополучная страна.

И все же у меня постоянно рождалось ощущение, что чего-то не хватает. Как красивая и аппетитная на вид пища, которую всего лишь забыли посолить.

Вначале я думал, что это мое личное ощущение, но поговорив с другими приезжими соотечественниками, понял, что не я один ощущаю эту странность.

Можно было сослаться на недостаток адреналина, который у советских людей выделялся постоянно в связи с необходимостью бороться за элементарное право жить в квартире, иметь телефон, не бояться говорить то, что думаешь, есть то, что хочешь.

Шутка ли, адреналин выделялся даже в связи с покупкой туалетной бумаги.

Помните? Гордые люди, обвешанные этой бумагой и глядящие с высоты на несчастных, которые, пользуясь бумагой газетной, почти наверняка обрекали себя по меньшей мере на неприятные ощущения. А счастье достать книгу, за которой гонялся много лет! Опять адреналин. В Швеции же жить, с этой точки зрения, просто невозможно, ибо есть все, что хочется купить, и есть ДЕНЬГИ, за которые это можно купить. Не нужно стоять в очереди за билетами, достаточно позвонить и на следующий день получить эти билеты прямо в почтовый ящик. Причем независимо от того, билеты ли это в соседний город или в Австралию.

Писать о сервисе, об удобствах, о легкости приготовления пищи (при желании ничего не стоит приготовить обед из трех блюд в считаные минуты) можно бесконечно. Но вот вопрос.

Если действительно решить вопросы быта, питания, уничтожить даже сами проблемы, связанные с элементарным выживанием (причем независимо от того, работает человек или нет), многое ли изменится принципиально?

То есть будет ли человек счастлив, использует ли он освободившееся время для духовного самосовершенствования, для познания глубин культуры, искусства, музыки, поэзии, литературы?

Появится ли тот человек из великих утопий всех времен – венец планетарного творенья, для которого примат духовного над материальным станет основой основ, целью существования?

Нет, нет и нет!

Проблема туалетной бумаги остается, но выворачивается иной, не менее непристойной, стороной и даже становится куда более многосложной, отнимающей у человека, по сути, не меньше времени, чем советская проблема ее доставания.

Нужно сделать все возможное, чтобы ухитриться купить бумагу дешевле, ведь она может стоить от одной до десяти крон за упаковку. Но вот беда! Бумага подешевле может оказаться не столь плотно свернутой в рулон, тогда выгоднее покупать бумагу чуть дороже, но более плотно свернутую, тогда будет больше бумаги за те же деньги. Но здесь возникает еще одна проблема.

За те же деньги в разных магазинах можно купить бумагу разного качества, более или менее жесткую, следовательно, предпочитаем магазин, в котором продают менее жесткую.

Но теперь надо узнать, нет ли такой бумаги за еще меньшие деньги, то есть нет ли в каком-нибудь магазине специального приглашения купить сразу 20 рулонов подобной бумаги, но по оптовой цене. Есть такое приглашение!

Вы мчите туда, на другой конец города, но по пути отвечаете на звонок вашего сотового телефона и в разговоре узнаете, что в каком-то магазине те же 20 рулонов бумаги вы можете получить бесплатно. Но при условии, что вы купите других товаров на сумму не менее 500 крон.

И поскольку вам все равно предстоит покупать эти товары раньше или позже, то вы принимаете решение: изменить маршрут – купить товары и за это получить бесплатную бумагу.

Вы мчитесь в этот магазин, но, приехав и посчитав, убеждаетесь, что остальные товары в этом магазине дороже, чем в вашем, и вы не выиграете, а даже проиграете на «бесплатной» бумаге. К тому же эти 20 рулонов жестче, чем те, за которыми вы гнали. Но теперь вы отъехали так далеко от приглашавшего вас магазина, что если поедете туда снова, то стоимость бензина будет уже намного превышать ту сумму денег, которую вы выиграете на дешевой бумаге. Вы попадаете в сложнейшую ситуацию, из которой очень трудно выпутаться. Вы досадуете, у вас может развиться депрессия. День безнадежно пропал.

То, что я описал здесь, – гротескная модель поведения в утопии. Можно не поверить в реальность подобного поведения, если бы не одна совсем не смешная деталь: если повезет и можно сэкономить на покупке бумаги всего один доллар, а на следующий день столько же – на приобретении хлеба, то за год наберется больше трехсот сэкономленных долларов.

А именно столько стоит поездка на остров Крит с двухнедельной гостиницей, включая самолет туда и обратно.

Мы не будем здесь рассуждать: бумага ли слишком дорога или Крит слишком дешев, но в свете вышеизложенного проблема поисков бумаги и хлеба подешевле выглядит не столь уж комичной или нелепой.

Естественно, речь здесь не идет о крупных бизнесменах или других, чьи доходы резко возвышаются над средним по стране уровнем.

Речь идет о среднем шведе, или, как его называют здесь, «среднем Свенссоне».

А если все же удастся сэкономить время и купить бумагу сразу, или (что еще лучше) материальное положение позволяет не искать бумагу подешевле? Чем займется человек, у которого свой дом в 200 квадратных метров, приличная машина, работа, гарантирующая безбедную жизнь, а в будущем – пенсию, которая вполне обеспечит беззаботную старость? Да ведь у этого счастливчика есть телевизор с десятками, а то и сотнями каналов.

У телевизора и проведет свое свободное время наш герой.

А теперь – антитезис.

Мы очень много говорили и продолжаем говорить о великой русской культуре.

И все это – правда. Но не вся правда.

С одной стороны, действительно, Чайковский и Достоевский, Гоголь и Чехов, Пушкин и Пастернак, Мусоргский и Рахманинов, Шагал и Малевич, Булгаков, Лесков, Римский-Корсаков, Шостакович и т. д. Но, с другой стороны, как эти великие, так и их «потребители» – всего лишь невероятно тонкий слой культуры.

Как ни страшно это звучит, но речь может идти, скажем, не больше чем о двух или трех процентах россиян, потребляющих подлинную культуру. Остальные девяносто семь (увы и ах!) – это поклонники попсы, всякого рода подделок, причем часто настолько низкопробных, что трудно поверить в то, что это можно воспринимать всерьез.

Таким образом, если говорить о культуре в глубину, то два-три процента у нас – люди именно подлинной культуры.

Но как только мы затронем культуру в более массовом аспекте, то окажемся на одном из последних мест в мире.

Причем чем дальше от Москвы, тем меньше культуры.

В этом случае западная культура куда более демократична и не цент– робежна.

Два примера.

1998 год. Крохотный шведский городок Коппарберг с населением в 5000 человек.

То, о чем я буду писать дальше, для русских, которые никуда не выезжали и с подобным не сталкивались, покажется сюрреализмом.

Концерт местного симфонического оркестра и хоровой капеллы (!!!).

В программе – Фортепианный концерт Моцарта ля-мажор и месса Шуберта.

На сцене – 130 человек, в зале – около пятисот. Если вычесть из общего числа населения города количество грудных детей, детей постарше, а также тех, кто вынужден остаться с детьми дома (ибо концерт вечерний), то можно примерно сказать, что каждый пятый житель города играл в оркестре, пел в хоре или находился среди слушателей в зале. Я сидел в зале, слушал и завидовал (как черной, так и белой завистью).

Еще один эпизод.

Один из моих первых концертов в Швеции. Мы едем все дальше и дальше от Стокгольма. Горы, долины, кое-где – отдельные дома, редкие огоньки. Тихо, красиво и… пустынно.

Приезжаем к месту концерта. Это большой старинный дом. Здесь на втором этаже и состоится концерт квартета. Вокруг – никаких населенных пунктов и даже отдельных домов.

С удивлением спрашиваю альтиста: откуда возьмется публика? Насколько я заметил, последние двадцать километров пути было совсем пустынно вокруг.

Но у альтиста другая забота – он опасается, что не хватит стульев. За полчаса до концерта еще никого нет…

И вдруг, откуда ни возьмись, машины, масса машин! Фермеры, их жены, их дети. Полный зал.

Стульев действительно не хватило. Но часть молодежи согласилась вытащить скамейки из сауны и усесться на них.

В программе концерта был один из поздних бетховенских квартетов и Второй квартет Бородина.

После концерта подходит ко мне старый-старый фермер, плачет и говорит о том, что он собирался уже умирать, так и не услыхав свой любимый квартет Бородина в живом звучании. И вот какое счастье привалило! А я подумал о том, доживу ли я до того, чтобы в моей стране поговорить с фермером о Втором квартете Бородина.

И совсем уж расстроил меня неожиданно всплывший в памяти совсем иной эпизод.

Год 1982. Белорусский государственный академический симфонический оркестр приехал для проведения бесплатного симфонического концерта в район Белоруссии, где рядом друг с другом находятся два по западным меркам огромных города – Полоцк и Новополоцк. Вместе это примерно 250 000 населения. Дело было в субботу вечером.

Как вы думаете, сколько человек пришло в зал? Один!!!

А сколько пришло бы в белорусском городке с пятью тысячами населения? Жаль, что здесь нельзя пользоваться отрицательными величинами.

А ведь такое тоже есть в моей памяти (конечно, не отрицательная величина, но чисто эмоционально близко к этому).

Помню три огромных автобуса с музыкантами на площади совсем маленького городка.

Во все окна домов, окружающих площадь, выглядывали удивленные жители, поражаясь сотне странных музыкантов, проехавших по жутким дорогам сотни километров, чтобы полтора часа простоять на пыльной площади. Затем уехать назад, за те же далекие сотни километров. Так и не выступив.

Ибо ни один человек не вышел из дома. Но смотрели в окна.

Потому что ни разу не видели столько музыкантов сразу перед своими домами.

И здесь можно говорить уже об отрицательных величинах (ибо смотрели в окна).

Многолетний ГУЛАГ сделал свое дело. Уничтожены целые поколения тех, кто пришел бы на подобные концерты и привел подготовленных для восприятия детей.

Теперь вы понимаете, почему я иззавидовался, сидя на концерте в крохотном шведском городке, равном по количеству жителей большой русской или белорусской деревне.

Итак, рассказанное может, казалось бы, поставить точки над i, безоговорочно отдав культурный приоритет Западу.

Но вернемся к началу главы, где речь идет о недоумении приезжающих из нашей страны по поводу отсутствия чего-то очень важного. Чего же недостает?

Отсутствует отношение к культуре как к чему-то большему, чем развлечение.

Главная формула западного мира: «Культура – это аспект свободного времени, фактор досуга». Культура становится своего рода пирожным к чаю или, в лучшем случае, обоями на стенах квартиры.

Но чем же я все-таки недоволен?

Полными залами на концертах классической музыки даже в самой глухой провинции?

Наличием в Швеции школьных симфонических оркестров, в то время как в мою бытность в России их часто не существовало в больших городах с миллионным населением?

Наверное, это мое странное недовольство можно понять, попытавшись порассуждать на тему: что же это такое – культура?

Но ведь должно быть совершенно ясно, что есть в нашей жизни несколько сфер, которые не имеют ничего общего со временем. Скажем, вера в Бога.

Ну подумайте сами, можно ли верить в Бога после работы?! Если человек верит в Бога, то это вопрос не времени, а состояния. Тогда все, что бы человек ни делал, освящено этой верой. Человек работает и верит, отдыхает и верит, даже в обыденной речи такого человека ощущается его вера. Или любовь.

Как вам понравилась бы в русском языке следующая фраза: «Я люблю ее в свободное время»?

Только как фраза комедийная в лучшем случае. А в худшем случае фраза звучит как пошлость, ибо слово «люблю» в данном контексте заменяет понятие «заниматься любовью».

Ведь любовь – в основном значении этого понятия – явление вневременное, ибо что бы любящий ни делал – он любит. Потому что любовь, как и вера, категория не времени, а состояния. То же – культура.

Но для того чтобы говорить о культуре, необходимо попытаться дать этому понятию определение. А это – самое сложное. Существует несколько сот (если не тысяч) определений понятия культуры.

Хорошо это или плохо?

Плохо – скажет ученый. Ибо то, чему нельзя дать точное определение, то есть ввести в понятийные рамки, не является объектом для научного рассуждения.

Хорошо – скажет человек искусства. Это значит, что культура сродни религии, и как нельзя дать определение Бога, так нельзя определить культуру какой бы то ни было формулой.

И все же нам придется если не определить понятие культуры, то хотя бы ограничить рамки этого понятия. Мы исключим из него бытовую культуру.

Если этого не сделать, то понятие «культура» в духовном смысле станет донельзя расплывчатым.

К тому же мы заблудимся окончательно. Скажем, был ли Бетховен культурным человеком? В бытовом смысле – не очень.

Расплескивал воду, когда мылся по утрам, мог принимать гостей в засаленном домашнем халате, был часто несдержан в общении. Но с точки зрения духовной культуры – он, Бетховен, стоит на небывалой высоте, ибо написанная им музыка является высочайшим достижением духовной культуры человечества.

Мы исключим из культуры понятие «массовая культура», ибо она-то как раз – явление досуга и ставит своей целью развлечь на досуге, отвлечь массы от монотонного труда, перевести от конвейера производственного к конвейеру, скажем, музыкальному.

Массовая культура не требует яркой индивидуальности воспринимающей личности, она, напротив, стремится нивелировать личность, ввести ее в массу, в толпу, лишить индивидуума неповторимости. Цель массовой культуры – не активность личности, а, наоборот, поглощение личности социумом.

Личность, полностью и безальтернативно поглощенная массовой культурой, – личность легко манипулируемая, управляемая. Таким образом, можно сказать, что массовая культура – не только не часть культуры большой, но ее антипод. Массовая культура – это абсолютная правота толпы.

И здесь не могу не процитировать гениального Бердяева: «Почти чудовищно, как люди могли дойти до такого состояния сознания, что в мнении и воле большинства увидели источник и критерий правды и истины».

Вот и выясняется, что проще сказать, что НЕ есть культура, чем определить культуру.

«Культура – это лишь тонкая яблочная кожура над раскаленным хаосом» (Ф. Ницше).

Мне очень нравится это определение культуры, данное одним из самых великих мыслителей на нашей планете.

И это, конечно же, никак не научное, но истинно поэтическое определение.

Хотя я не прав. Оно – глубоко философское, а значит, все же научное. Но философия очень часто ближе к поэзии, чем к науке. Значит, все же поэтическое.

Мне настолько нравится ницшеанское определение культуры, что именно оно вдохновило шестую главу этой книги.

Удивительно перекликается с мыслью Ницше, но одновременно противостоит ей идея русского философа князя Трубецкого:

«Горит только то, что тленно. Противостоять всеобщему пожару и разрушению может только то, что стоит на незыблемой и вечной духовной основе».

И это – тоже о культуре.

У меня есть собственное определение культуры, но оно уже совсем не научное.

Это скорее пожелание.

«Культура – это когда смерть Ромео и Джульетты волнует больше, чем храпящий за стенкой сосед».

Как я уже сказал, оно совсем не научное. И, конечно, совсем уже не поэтическое. Но мне кажется – что-то в этом есть. Ибо наша жизнь существует в двух измерениях.

Там, где преобладает бытовое измерение, – нет предназначения, ибо оно – лишь набор более или менее приемлемых способов выживания, и все формы переживаний, стрессов и расстройств существуют на уровне обыденного сознания.

(В моем определении «храпящий за стенкой сосед» – безусловное основание для переживаний.)

Второе же измерение, на мой взгляд, есть подлинно человеческое, так как цель человека – победить ужас знания о смерти своей бессмертной сущностью.

(Как Ромео и Джульетта, смерть которых не существует в духовном понимании, ибо их любовь пребывает вне времени.)

Для тех, кто глубоко общается с великой музыкой, она – энергия, объединяющая нас с энергией Вселенной, наш подлинный язык. Поскольку он, язык этот, не связан с выживанием нас как земных тел, то он дает нам ощущение совершенных и бессмертных структур Вечности. Те, кто общается с поэзией на глубинном уровне, обретают иной уровень сознания и речи, где образы, формально взятые из бытовой речи, преображаются в символы, приближающие нас к языку вневременному.

Приведу несколько примеров.

Сравните две фразы:

 
«Я скоро умру»
 

и пушкинскую

 
«Я скоро ВЕСЬ умру» (выделено мной. – М.К.).
 

Разница между первой и второй фразами грандиозна.

Первая – констатация факта, земная печаль по поводу предчувствия смерти.

Пушкинское же ВЕСЬ в сочетании со словом УМРУ рождает сложнейшую ассоциативную связь.

Во-первых, в этом ВЕСЬ УМРУ – мысль о том, что в поэте что-то уже умерло раньше, что он проходит через много смертей. Во-вторых, мистическое ощущение бездонности и многосоставности Я, которое – ВЕСЬ.

В-третьих, поэту приходит в голову страшная мысль о том, что, возможно, смерть – это окончательно и ничего другого ТАМ не будет. То есть смерть ВСЕГО – это смерть и души, и тела.

В-четвертых, Пушкин осознает, что он ВЕСЬ – это так много, бесконечно много, и с ним умрут ненаписанные стихи, невероятные мысли, безмерные чувства.

В-пятых, скоро Пушкин напишет еще одно стихотворение, где он полемизирует с самим собой:

 
Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
 

Но в этом четверостишье, ставшем хрестоматийным, есть один подвох, о котором, разумеется, не упоминает ни одна хрестоматия.

Пушкин утверждает, что он не умрет ВЕСЬ только до тех пор, пока на земле существует хоть один поэт.

И не лишь бы какой поэт, а именно «пиит».

Пушкин не случайно использует здесь архаическую форму слова «поэт». Здесь – опять тонкость: не просто поэт должен остаться жить «в подлунном мире», но поэт-хранитель, охранитель, или, выражаясь языком Пастернака, «вечности заложник».

Еще один пример: роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» внешне выглядит как детектив, ведь речь в нем идет об убийстве человека и о расследовании этого убийства.

На самом же деле перед нами – одно из величественных творений человеческого Духа.

Поскольку в первых же главах нам называют имя убийцы, то традиционный жанр детектива отменяется.

Ибо смысл подлинного детектива – держать нас в неведении о том, КТО УБИЛ, до самого конца произведения и этим подогревать наше чисто человеческое любопытство.

Сообщив же имя убийцы в самом начале книги, Достоевский резко уменьшил количество читателей своего «детектива».

Вопрос же в романе Достоевского – не КТО убил, а ПОЧЕМУ. Только после прочтения романа глубокий читатель поймет, что роман сей не об убийстве человека, но о принципах, путях и возможностях уничтожения ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

И что роман написан не о прошлом убийстве, но об убийстве будущего. Что это книга не о том, как плохо быть убийцей, но о самоубийственной философии планетарного масштаба, о возможных путях Цивилизации.

На самом деле перед нами не роман даже, а продолжение Святого Писания на новом этапе существования человечества.

Предупреждение о возможных страшных завихрениях и последствиях перехода человечества из Гармонии в Хаос.

Столь равнодушное отношение автора к интригующему сюжету в подлинном произведении литературы – не редкость.

Вернемся к шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта», где Шекспир в первых же строках рассказывает о двух юных героях, которые полюбят друг друга и погибнут.

Остается только позавидовать уровню посетителей шекспировского театра «Глобус» времен самого Шекспира, если великий англичанин не боялся уже в первых строчках пересказать все содержание пьесы. Значит, в шекспировские времена, в отличие от нынешних, голливудских, зрители следили не столько за сюжетом (кто убьет, кто выживет и кто не выживет и т. д.), сколько за самим процессом развития трагедии. И прежде всего – развития мысли.

Для чего я поднял здесь вопросы о Достоевском и Пушкине, Шекспире и Ницше, князе Трубецком и Бетховене?

Моя задача – показать: все, о чем мы говорили в этой главе, – стремление развенчать отношение к культуре как заполнению свободного времени, фактору досуга.

На самом деле культура – это определяющий вектор нашей жизни, показатель подлинных ценностей человеческого существования.

Образно говоря, чтение тысяч и тысяч детективов – это фактор досуга. Чтение же романа Достоевского «Преступление и наказание» – это попытка познать смысл жизни.

Пребывание на дискотеке – это заполнение свободного времени. Слушание же музыки Баха – общение с Вечностью, со Вселенной, которая ни много ни мало – наша Колыбель.

А познание смысла жизни или общение со своими космическими корнями уж никак не может быть сведено к понятию свободного времени, ибо это не что иное, как

ОСНОВНОЕ ВРЕМЯ ЖИЗНИ,

ЕЕ СОДЕРЖАНИЕ,

ВРЕМЯ НАПРЯЖЕННОЙ ДУХОВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

ИЛИ ДУХОВНАЯ КУЛЬТУРА ОБЩЕСТВА.

Отсюда – трагедия любых, даже самых благополучных с точки зрения жизненного уровня, стран, превративших культуру в досуг, уничтоживших ее (культуры) космичность, ее глобальность и этим низведших человека в ранг налогоплательщика, потребителя товаров и услуг, строго ограниченных во времени и пространстве.

В нашей же стране в отношении к великой культуре есть одна особенность: те, кто находится в ее поле действия, воспринимают культуру как величайшую идею, у нас по-прежнему можно встретить людей, ради которых Штейнер призывал к пути на восток.

Правда, количество таких людей катастрофически уменьшается по причинам, которые мы затронем в следующей части книги. И если не остановить этот процесс, то России останется думать лишь о великом прошлом культуры.

Со временем память обрастет легендами, мифологизируется. И миру останется только миф. Или мифы.

Такие же, как после античных цивилизаций.

Но, конечно же, не случайно в античных гимназиях в числе всего только четырех предметов квадривиума были музыка и математика. И это уже не миф, ибо речь тогда впервые пошла о гармонически развитой личности.

И не случайно остальные два – геометрия и риторика. О том, почему на заре цивилизации, да и во многих последующих социумах, именно эти четыре предмета стали обязательными, нужно писать отдельную и очень серьезную книгу.

Но даже сегодня, когда количество предметов необычайно велико, – стоит задуматься о необходимости вспомнить об опыте великих цивилизаций прошлого и немедленно обратить внимание на эти четыре предмета.

Я же посвящаю этому вопросу одну главу. Называется она: