Текст книги "Кабульский дневник военного врача (октябрь—декабрь 1987 г.)"

Михаил Михайлович Кириллов
Кабульский дневник военного врача (октябрь – декабрь 1987 г.)

©Саратовский медицинский университет, 1996 г.

©Михаил Михайлович Кириллов, 1996 г.

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Предисловие

Записи впечатлений, размышлений, научных наблюдений, сделанные автором в период войсковой стажировки в Кабуле осенью и зимой 1987 г. и составившие содержание публикуемого «Дневника врача», отражают видение им той военно-политической ситуации, которая сложилась на рубеже 1988 г. и предваряла решение о выводе наших войск из Афганистана, показывают результаты анализа деятельности Кабульского фронтового госпиталя, и в особенности его терапевтической службы в ходе крупных войсковых операций, а также оценку отношений людей, которых объединяли тогда служение профессиональному долгу и искренняя вера в необходимость интернациональной помощи народу молодой Республики Афганистан.

Прошло около девяти лет с тех пор. Многое изменилось в оценках событий того времени. Но содержание дневника не подверглось каким-либо изменениям. Несмотря на трагизм афганской войны, унесшей десятки тысяч жизней советских людей, несмотря на последовавший вскоре после нее известный пересмотр взглядов на целесообразность самого ввода наших войск в Афганистан в 1979 г., автор считает, что не могут быть пересмотрены бескорыстие, интернационализм, преданность воинскому и профессиональному долгу и самоотверженность тех, кто служил там, и кто погиб, и кого народ нарек воинами-афганцами. К их числу по праву относятся и военные медики 40-й армии. Этот «Дневник» прежде всего о них и для них.

Моей жене —

Кирилловой Людмиле Сергеевне

посвящается.

25.10. Ташкент. Пересыльный пункт. «Тихий перекресток». Начало системы.

Утро. Льет дождь. Если и там нет погоды, – хорошо: меньше неба, меньше целей… Перед отъездом говорили: «Нет погоды – радуйся; не включили в список на вылет – радуйся; задержали вылет – радуйся…»

Мне – в Кабул, в Центральный военный госпиталь. Еду, как и до меня многие мои товарищи по Саратовскому военно-медицинскому факультету. Преподающему военно-полевую терапию уже более 20 лет необходимо хотя бы прикоснуться к правде своей профессии.

26.10. Похолодало. Выпал снег. Рейс отменен. Завариваем чай. Вечером в гостинице рассказы бывалых людей, фронтовые побасенки.

27.10. Попытались отправить. Привезли в Тузель. Продержали 5 часов и… вернули на пересылку. Непогода. Скорее бы. Нервы напряжены до предела.

28.10. 5.00. Подъем. Едем в аэропорт. В кабине рядом со мной медсестра из Кабульского инфекционного госпиталя Надя Бурлакова. Приехала в одном платьишке, а в Ташкенте снег и —3°. На плечиках у нее чей-то китель. Авиаторы не спешат. Бродим по двору. В магазине «Березка» на нас, неимущих, смотрят волком. Хранители чужих сокровищ… Чеки, чеки. Некоторые на них просто помешались.

Наконец – перекличка, раздача паспортов. Переход границы и посадка в самолет. ИЛ-76 забит людьми до предела. Летим.

Моя соседка – полненькая брюнеточка. По ее словам, она у «…всего батальона мочу на гепатит смотрит». В отпуск ездила под Выборг, к маме. Везет брусничное варенье… Лейтенант что-то весело рассказывает девушке. Тянутся друг к другу. Молодость, которой и Афганистан не помеха.

Лететь недолго: час двадцать. Снижаемся как-то странно, по крутой спирали. А вот и афганская земля. Раскрыт хвостовой отсек: солнце и горы. Кабул.

Проспект от аэродрома до госпиталя многолюден. На каждом углу – солдаты цирандоя (афганской милиции). На заборах лозунги Народно-демократической партии Афганистана (НДПА) – следы недавней конференции. На лужайке за арыком группами – мальчишки. Играют в денежку, в стукалочку, в кости… Как мы когда-то в эвакуации, в Казахстане, в 1942 г. Та же нищета, война, грязь и неистребимое детство.

Принят начальником госпиталя – Андреем Андреевичем Люфингом. Устроен. Отдан приказом. Одет в полевую форму… Должность моя отныне – профессор-консультант.

Госпиталь – за высоким каменным забором. Охрана – цирандой (снаружи) и наши гвардейцы (изнутри). Территория 350×350 м. Службы, лечебные отделения и жилые помещения в одно– и двухэтажных модулях. В центре – сквер. Дом афтано-советской дружбы, стела. Строится столовая. На стройке – сотня афганцев, в том числе мальчишки 10–15 лет. Какая тут охрана! Обычная сценка: на земле – старик с коричневым морщинистым лицом, корявыми руками, в старом зеленом кителе и чалме. Рядом лопата. Отдохнул, поднялся, поднял лопату и стал копать. Жесткая каменистая земля. Их земля.

Встречаю знакомых из Военно-медицинской академии и факультетов… И тех, кто здесь на 2 года, и вроде меня – в краткой командировке. Люди деловые, с методиками, медикаментами. Набираются опыта.

В столовой уютно. Гороховый суп, гречневая каша с бараниной, горячий компот. Хлеб белый, крупно нарезанный. Официантка – кареглазая, улыбчивая украинка Маша. «Чудо наше ласковое!» – говорят о ней. Выходя из столовой, слышу задиристое: «А, еще один «недоношенный» приехал!» Так называют здесь тех, чья командировка коротка.

После обеда ознакомление с терапевтическим отделением.

Солдат. В госпитале уже дней десять. Их – отделение ждало вертолеты в горах. Спали на холодных камнях. На 3-й день ангина, еще спустя 5 дней – бурное поражение суставов. Отеки лица, живота, бедер, мошонки. Увеличение сердца и печени, пневмония, жажда. От преднизолопа, бруфена и лазикса стало лучше. Подготавливается для эвакуации в Ташкентский госпиталь. Еще двое больных. И здесь – ангине, артриту и миокардиту предшествовали преодоление горных рек, езда на холодной броне. Забытая классика.

Надвигается ночь. Заканчивается мой первый день на здешней земле. Темные аллеи, свет фонарей и окон в ветвях деревьев. Журчание арыков, прохлада. На темном небе – кроны сосен. Санаторий…. в который едут не по путевке, в который не загонишь и из которого раньше времени не уедешь. Воет электростанция – без нее все бы утонуло во тьме. Из окна за забором видно огнями украшенное здание. Над его воротами большой серп и надпись: «Афганское общество красного полумесяца». Модули-бараки. Женщины в окнах, в коридорах, мытье полов, стирка…

За госпиталем кишлак – горка горящих углей, далее – темное тело высокой горы, на вершине которой светлая ротонда РЛС. В звездном небе яркая луна. Включил приемник: восточные мелодии заполнили эфир, забивая Москву.

29.10. Утро. Воздух в пыльной дымке. В кишлаке вверх по витым тропкам и улочкам идут женщины с канистрами на голове, несут воду. Сбегают стайками мальчишки с портфелями. 7.00, а все уже на работе.

Город в котловине. Четко видны детали гор, по склонам – мазанки кишлаков. Много и современных домов. Лоскутное одеяло на пыльных камнях.

Афганцы-строители трудолюбивы. Многие похожи на цыган. Утром от холода, днем от жары пробавляются они чайком. В перерывах старательно собирают в мешки обрезки досок, бумагу. Дерево здесь на вес золота. Юркие мальчишки деловито возят цемент. Тачка – в одну четверть обычной, а цементу – горка, килограммов на пять. Никакого баловства, но работают весело. Ребята-цыганята – живые глаза, живой интерес. Подойти бы, потолковать, а мы – как чужие. Как-то обидно и непривычно не общаться с бедными.

Горы, кое-где со снегом на вершинах. Небо голубое, без облачка. Но даром оно не дается: самолеты, снижаясь на посадку и поднимаясь до 5–6 км, отстреливаются. Это дорогое удовольствие – до 2 тыс. руб. за взлет… Отстреливаются на всякий случай – от стингеров. Сколько в небо не смотри – Саратов ближе не станет…

Несомненны явления привыкания: одышка при небольшой нагрузке, головная боль, легкое першение в горле – много взвешенной мелкой пыли.

Потихоньку вхожу в рабочий ритм. Первое посещение реанимационной: раненый с обширным дефектом мозга на ИВЛ, спинальная травма, больной лептоспирозом, истощенный солдат с крупозной пневмонией… Сразу трудно усвоить всю информацию, трудно даже смотреть на все это.

В терапевтическом отделении посмотрел солдата с изматывающей лихорадкой. Очевидны изменения крови: лимфобласты в костном мозге и в крови. Увеличение селезенки. Лейкоз? Прибегает лаборантка: «Плазмодий!» Малярия с лейкемоидной реакцией. Подводит отсутствие инфекционной настороженности, необходимой здесь на каждом шагу. В женской палате прапорщик 20 лет, Ирочка. Полиартрит. Веселое веснушчатое существо. Пишет стихи. «Я – только афганские, все остальные дома оставила». – «А вы богатая, если было, что оставить». – «Конечно!» – не задумываясь. «Приходите на концерт – буду читать солдатам». «А про любовь и цветочки – это дома…». Она сама – стихи.

Позвали в реанимационную: больному лептоспирозом стало хуже. На фоне уремии появились шум трения перикарда, мерцательная аритмия, анемия. Высокая СОЭ. Мочи нет совсем. Он все просился походить, ему казалось: стоит встать – и моча пойдет… Начали очередной сеанс гемодиализа, но развилась фибрилляция желудочков. Попытка реанимировать оказалась безуспешной. Трудное обсуждение: лептоспироз или сепсис? Остановились на первом.

Во второй половине дня – поездка в патологоанатомическую лабораторию (ПАЛ), расположенную у аэродрома. На вскрытии у умершего большие бледные разваливающиеся почки с громадным слоем коркового вещества, «бородатое» сердце, «вареный» миокард, селезенка в 2 раза больше нормы. Некроз и нагноение подчелюстной железы. Прозекторы в замешательстве – возможно, лептоспироз, уж слишком необычен вид почек.

У входа в ПАЛ, под брезентом, ярусы белых струганных гробов, заготовленных впрок. И здесь чувствуется система.

Посетили инфекционный госпиталь. Модули различного предназначения: диагностический, лечебные, в том числе, интенсивной терапии. Жизнь показала целесообразность этого отделения. Его начальник – Геннадий Иванович Гладков. Немногословен. Опытен. Что ему отечественная патология энтероколитов после увиденного?!

Молча возвращаемся. Впереди пылит автобус… У стен пересыльного пункта новобранцы – серые новые шинельки, стриженые затылки. Колоннами ведут: долго, знать, еще воевать. А рядом – в голубых беретах и значках – «дембеля». Над головой барражируют боевые вертолеты, обеспечивая безопасность взлета и посадки самолетов.

За ужином беседую с завклубом Катей. Бедовая женщина. По говору – одесситка. «Что на дискотеку не приходите?» (По вечерам иногда для служащих устраивают танцульки.) «Так я ж старый», – отвечаю ей в тон. «Чтоб я больше не слышала про старость! Здесь старых нет!»

В ночном небе гудят самолеты: привозят и увозят солдат. Раненых чаще всего отправляют в ночь.

Над модулями – на фоне горы – привычная горка тускнеющих углей. Все залито лунным светом. Горы оживают, видны тени, расщелины, светлые гряды.

30.10. Зарядка и душ – бодрят. Затем завтрак, обход больных в реанимации, консультации. Работа над отчетами, архивом. Обед. Сон. Работа в отделениях и вновь – к здешним скупым литературным, отчетным и клиническим материалам. Работа до 23.00.

Готовлю лекцию для слушателей интернатуры. Здешние интерны – от лейтенанта до подполковника – это офицеры-медики, прибывшие в Афганистан на различные должности и обязанные в течение 1–1,5 месяцев пройти рабочее прикомандирование в соответствующих отделениях госпиталя. О чем им, таким разным, прочесть? О том, что Афганистан – это сейчас, в сущности, отечество военно-полевой терапии. Все, что мы видим здесь: обычные заболевания, болезни у раненых, инфекции, истощение, психологический гнет, – и есть военно-полевая терапия.

То ли время пришло, то ли времени стало достаточно, чего никогда не было дома, но словно появилась возможность качественной работы. Меня многому научили мои учителя. Хочется думать, что угол зрения, выбор существенного, манера работы с людьми, источники неудовлетворенности у нас окажутся сходными.

Много бед от безалаберности и разгильдяйства. Что это – «афганский синдром»? Внешняя расхлябанность – как компенсация постоянного напряжения и реальности угрозы, помноженная на отечественное воспитание?

Солдат упал с гимнастического снаряда. Перелом грудины, гемоторакс, ушиб сердца… Двух других били «деды» за непослушание. Били прямо в область сердца. ЭКГ-картина – как паспорт: «трансмуральная ишемия» всего левого желудочка. Эти изменения – следствие крупноочагового рубцевания – держатся необыкновенно устойчиво. И за этим следует негодность к службе. Говорят, практикуется и такое: подойти к спящему и ударить в область сердца: остановка. Второй удар – запуск. А если не удалось – утром находят мертвого. Объяснение – внезапная смерть. Вот и сегодня: старослужащий избил молодого соседа по палате. Сначала гонял за водой, а когда тот отказался, избил. Избиение случайно прервала сестра, услышавшая сдавленное рыдание. Случись такое в Великую Отечественную войну – задушили бы выродка.

Привезли семерых обожженных. Троих – наиболее тяжелых – поместили в реанимационное отделение (25–30 % глубокого поражения). Шок. Ожоги лица. Их машина в горах подорвалась. Все успели выскочить и были бы. целы, но стали выкатывать бочку с бензином, а та и взорвалась. Крестьяне-афганцы довезли их до медпункта. Вертолет подбили из ДШК. Но погибло не двое, а четверо. Друзья попросили перед увольнением покататься, горы посмотреть…

Как бы там ни было, бесконечно жаль ребят – подорвавшихся, обгоревших, спинальных, с дырками в черепе, хромых и истощенных.

Кишлак вечером, когда в окнах зажигают огни, выглядит так, как дети рисуют город: дома падают, окна вкривь и вкось, но очень похоже на правду, и, главное, все светится и живет.

31.10. Утренний обход отделения интенсивной терапии обычно возглавляет начмед Никитин Александр Алексеевич. Он очень бережется и по двору госпиталя ходит в бушлате в любую погоду. Здесь, в реанимационной, мы и встречаемся каждое утро.

В отделении лежит прапорщик двадцати лет Ренат Киямов, раненный снайпером – душманом в позвоночник. Обездвижен. Он здесь давно, уже пролежни появились, пневмония. Двигает правой рукой – от груди до рта – и дышит самостоятельно, без аппарата, почти по 40 минут. Подходим к нему, заговаривает сам, улыбается – держится парень. Хорошо бы в Ташкент отправить – хоть на руках у матери умер бы. Но долетит ли?

В терапевтическом отделении много больных, традиционных для госпиталей мирного времени. Есть и местная патология. Командир бригады спецназа – кожа да кости. Жилистый и дюжий. Курит по 2–3 пачки сигарет в день. Бронхит и эмфизема в 35 лет. Ходит в рейды, напряженные и опасные. «Как только эту коломенскую версту еще не подстрелили, – шутят соседи по палате. – Его ведь из-за любой скалы видно». Физиологические резервы человека, по-видимому, очень велики, и дело не только в истощении.

Побывал у психиатров. Все здесь тихо и под замком. У них свои проблемы: война особая, взрывает психику. Начальник отделения Литвинцев Сергей Викторович – приветливый доктор с прищуром и озорными огоньками в глазах – здесь уже 26-й месяц. Нервы его размочалены вконец. Ждет смену.

Госпиталь работает напряженно, пропуская тысячи раненых и больных, обучая врачей и сестер, оказывая консультативную помощь. Фронтовой госпиталь.

Жизнь здесь приучает к аскетизму: еда – только в столовой. С 6 вечера до 7.30 утра в рот росинки не положишь. Втянешься в этот режим – и ничего. Крепче спишь. Высокий забор, охрана, поглощенность работой приучают и к территориальному аскетизму. А рядом шумит двухмиллионный город, практически неведомый. Живешь как в островной крепости посреди громадной реки. «Река» зовет.

Вечером легко простыть: большие перепады температуры.

Беспокоят мысли об оставленной клинике. Скучаю по своим, ведь писем, судя по здешнему опыту, долго не будет.

1.11. В утренней тишине раздаются причитания муллы – мелодичные, зовущие куда-то. Это продолжается минут пять. Люблю ранний подъем. Раньше встал – больше успел. Сегодня на завтрак манная каша с сыром. Не хватает кислой капусты, жареной картошки, то есть тех продуктов, которые были привычными дома.

По дороге из столовой сценка: прапорщик гонит от себя пса. Мальчишки-афганцы помогают ему, тискают собаку и весело смеются. Все смеются: забылись.

Обход в реанимации. С ночи лежит солдат Щукин. Подрыв на мине. Закрытая черепно-мозговая травма, травма живота с разрывом селезенки, ушиб левого легкого с развитием ателектаза и начинающейся пневмонией. Селезенка удалена еще в медроте. Хирурги спорят по поводу природы изменений в легких. Называют все это почему-то «пульмонит» (?!).

Нужно исправлять положение с доморощенной классификацией болезней у раненых, бытующей здесь. Порекомендовал дренировать левый бронх – единственный способ уйти от ателектаза и пневмонии.

Говорят, что ожоги здесь лечатся плохо. Сказывается высокогорье, кислородная недостаточность, поэтому обожженных еще до развития токсемии стараются отправить в Союз. И нынешних готовят. Странно, что в таком госпитале, как Кабульский, нет комбустиолога. И хотя частота ожогов среди всех случаев травмы не превышает 4–5 %, у погибающих – их доля достигает 18 %.

Хирурги и реаниматоры мне по душе. Народ простой, сплоченный, любят пошутить и посмеяться. Черствость? Втянутость в дело? Корка? Наверное, так надо: ведь каждый день у ран, у повязок, у капельниц и трубок. Все обострено и вместе с тем привычно. Но очень важно воспитание молодых, у которых руки уже хороши, ум – догоняет, а сердце – отстает.

В терапевтическое отделение поступил новобранец из Ашхабада. На фоне повторного охлаждения яркая вспышка артрита с геморрагической пурпурой на голенях и стопах. Болезнь Шенлейна – Геноха здесь не редкость. Начало бурное, а течение затяжное, рецидивирующее. Часты реактивные (видимо, постдиарейные) артриты. Как правило, захватываются только голеностопные и коленные суставы. И обычно – без значительной реакции крови и температуры. Грамотное обобщение этих наблюдений представляло бы большой интерес.

В женскую палату поступила Наташа – фельдшер батальона, который держит оборону по дороге Кабул – Джелалабад. Раза два в неделю она ездит с колонной на броне по заставам и лечит солдат. Днем – жара, пыль несусветная, ночью – холод. И конечно, бронхит с астматическим компонентом. Как теперь говорят, ирритативная бронхопатия. К тому же тысячелетняя лёссовая пыль с органическими примесями – аллергенна. На 3-й день ей применили гемосорбцию, на 5-й повторили, и обструкция почти исчезла. А может быть, проще – пыли не стало? Надо ее переводить с этой работы.

И я замечаю, и сами госпитальные говорят об обнажении здесь сути человека. Хороший человек – хорошее светится, плохой – спрятаться некуда. Здесь иные критерии: простота, безотказность – это главное. Спесь слетает быстро. Но есть и белые вороны. Жуирчики, игрунчики, пустышки. Пьяницы и стяжатели. В метре от несчастья. Таких и Афганистан не исправляет.

Есть и «люди-гильзы», выпотрошенные, растерявшие себя. Поза, бравада, должность, демагогия, то есть еще сохранившаяся форма утраченного дела, необязательность, отсутствие инициативы и идеалов, пьянство и успех у женщин, внимание которых завоевывать не нужно. «Я – практик! Это вы – интеллигенция, вам…». В том-то и дело, что все в нем было раньше: и здоровье, и молодость, и идеалы, и интеллигентность. Он их растранжирил.

Кладбище на горе, рядом с кишлаком. Столбики торчат. Развеваются знамена: зеленые – умер своей смертью, красные – не отомщен. Множество красных знамен – прямо демонстрация мести павших.

Месть. Жестокость. Рассказывают: команда в 19 человек во главе с прапорщиком, вооруженным только пистолетом, на грузовике отправилась в ближайший карьер за гравием. Дело было не новое, но их подстерегли. Какая беспечность! Издевались вдоволь. Одному, живому, кол забили через рот в живот… А сколько душманов среди своих, в прошлой жизни! Сколько красных знамен в душе, не отомщенных…

Ирочка Морозова прочла мне стихи про Афган, про горы и кишлаки, про раскаленную броню и плавящуюся резину, про то, как пули свистят, про то, как умоляет, чтобы любимый приснился, а он не снится, и только автомат оттягивает плечо и металл в карманах. Какое чистое существо! Душа ее не очерствела в горах среди мужиков.

2.11. Щукину получше. Отсосали пробку из бронха, и смещение средостения уменьшилось. Упорно занимается дыхательной гимнастикой. А ведь он ждет меня, этот Щукин.

В терапевтическое отделение поступил больной. Упал с брони БТР на ухабе ночью, не удержался. Долго лежал на камнях… Сотрясение мозга, ушиб грудной клетки, пневмония. Больные с последствиями травмы груди и живота обычны для терапевтических отделений. Идея использования терапевтических палат в лечении и реабилитации раненых, привлекала мое внимание еще в Саратове. Это – важный резерв совместной работы хирургов и терапевтов. Систематически смотрю раненых в реанимационном отделении. Иногда ловлю на себе недоуменные взгляды врачей и сестер. Для многих это так необычно – терапевт у постели раненого. Постепенно вырисовывается существенное в прогнозе травмы с позиций терапевта. И об этом нужно читать лекцию для интернов и врачей госпиталя.

Интересна психология коллектива, работающего в экстремальных условиях. Какова цена длительной замкнутости? Каковы меры психологической защиты людей? Какой должна быть позиция личности здесь? Хорошо, если ее характеризуют творческие интересы. Занятость – главное. Надо иметь 2–3 плана работ, сменяющих друг друга. Жизнь в изоляции – это хоть и особая жизнь, но жизнь. Хорошо бы, конечно, уметь играть на музыкальном инструменте, мастерить, рисовать… И это только кажется, что ежедневно повторяешься ты и мир вокруг тебя. Нет! Все изменяется: облетает лист, холодеет вода в фонтане, поправился и выписывается больной, врывается порция информации из дома. Это как самолет на большой высоте: вроде бы замер, а ведь как летит! А пока что (уже неделя!..) кажется, что смотришь на мир, лежа на дне глубокой ямы…

3.11. Афганцы работают и обедают дружно: когда им привозят пищу, толпой стоят с мисками за шурпой и пловом. А потом, сидя группами, запивают тяжелую пищу крепким горячим чаем. В обед некоторые, чаще всего старики, молятся. Постелят коврик, снимут обувь, встанут на колени, отвернутся к дереву или к стене в сторону солнца (днем оно светит над Меккой) и что-то бормочут, кланяясь. Делается все это очень сосредоточенно, невзирая на наблюдающих за ними людей.

Сегодня, выступая в Москве, Наджибулла поклонился нашим матерям, чьи сыновья погибли в Афганистане, упомянув, что революция не Невский проспект…

Интернатура. В классе 35–40 врачей. Лекция. Где еще поговорить о военно-полевой терапии (ВПТ), как не в воюющей армии? Великая Отечественная война шла 5 лет, боевые действия в ДРА – уже 8, но какая разница в обобщении опыта. Над этим нужно работать сейчас, пока живы те, кому этот опыт принадлежит.

В 30-е – 40-е годы именно практика боевых действий потребовала создания и оформления военно-полевой терапии как самостоятельного раздела клиники внутренних болезней. В наше время активной работы военных терапевтов потребовал Афганистан. Военно-полевой терапии в большей мере, чем общей терапевтической клинике, удалось сохранить единство и преемственность своей школы – молчановской[1]1
  Николай Семенович Молчанов – генерал-лейтенант медицинской службы, академик, в годы войны главный терапевт Волховского фронта, в последующем – главный терапевт Советской Армии. Один из создателей военно-полевой терапии, мой учитель.


[Закрыть] школы. Это должно послужить основой успешной работы терапевтов и в афганских условиях.

Интерны слушали лекцию внимательно, обдумывая свою будущую деятельность как часть большого дела.

4.11. Из Кабульской городской больницы привезли сорокалетного афганца. Смотрели мы его вместе с ведущим терапевтом В. Г. Новоженовым прямо в санитарной машине. У нашего пациента на фоне сахарного диабета обострился пиелонефрит: лихорадка, азотемия, рвота, обезвоживание. Пришлось госпитализировать.

Работаю много, но нужен выбор главных интересов, и это – наблюдения за ранеными с позиций терапевта и жизнью людей в этих своеобразных условиях.

Общий фон боевых действий, насколько можно судить об этом по рассказам раненых, больных и командированных, – весьма хаотичен. Душманы «кусают» нас, где могут, пользуясь обстановкой перемирия и нашей безынициативностью. С насыщением банд стингерами увеличивается слабость коммуникаций («вертушки» – и то с боями). Нередко защищаем только самих себя. Бессмысленность нашего пребывания здесь, к сожалению, растет, несмотря на его интернационалистскую основу. Устранить ее можно, либо добившись крупного военного успеха и сместив, таким образом, чашу весов, либо продуманным уходом, обеспечивающим программу спасения демократического режима.

Понемногу начинаю разбираться в афганских делах.

У душманов – две партии: исламская партия Афганистана (ИПА) и исламское общество Афганистана (ИОА). Есть и правительство… У каждой партии свои воинские формирования, объединяющие не много не мало более 100 тыс. штыков. Рассказывают о распрях вожаков банд, неспособных подняться выше денег, о хитростях иностранных советников, о моральных ловушках, провокациях, формирующих у населения антисоветизм, о двурушничестве представителей центральной власти в ряде провинций и т. п. Нужна бдительность. В стране – мелкобуржуазные приоритеты, традиции, по которым бедняк лидером стать не сможет. Говорят о доминирующем положении среди народностей Афганистана таджиков, населяющих Бадахшан. Здесь – средоточие сырьевых богатств, торговый перекресток и относительная неприступность – горы высотой за 5000 м. Подчеркивается высокомерие таджиков по отношению к южным, более бедным и менее развитым кочевым народностям (пуштунам, белуджам, туркменам).

Что для нас эта война? Для нашей громадной страны? Война через форточку. И не страшно, и не удобно. Только уж очень в той форточке ветер свищет, как бы не простыть… Здесь все это понимают однозначно – от солдата до генерала. Но никому, кроме нас самих, невыгодно, чтобы мы ушли отсюда, – ни американцам, истощающим нас, ни бандитам – денег лишатся, ни НДПА – трудно им придется.

5.11. С 6 по 10 ноября небо опустеет: праздники, особые меры предосторожности. Даже раненых не повезут, и писем не будет. Все управление армией разъехалось по гарнизонам. Армейский терапевт «сидит» в Пули-Хумри. Это – на севере. А пока, с утра, тяжелые-претяжелые ИЛ-76, отстреливаясь, взлетают над Кабулом. Духи зовут их «горбатыми». Похоже. Плохо только, что бандиты поклялись на праздник сбить «горбатого».

В ординаторской реанимационного отделения в любое время народ. Раненые из различных отделений, и ответственность – фактически коллективная. Сегодняшний день за реаниматорами, а завтрашний – как повезет. На праздники всё наготове: службы крови, биохимии, электрокардиографии, рентгена… Наготове и люди.

Ведущий хирург – Леонид Григорьевич Курочка. Хлопотлив, прост в общении, внешне как-то бессистемен, но опытен и в трудную минуту всегда на своем месте. За начальника отделения анестезиологии – Сергей Витальевич Науменко – худощавый, энергичный, вдумчивый и немного увлекающийся. Ему моя старомодность особенно полезна, и он рад моим «тихим» визитам. Он умеет слушать, хорошо видит ситуацию, занимая немного места в коллективном пространстве. Это интеллигентность. Враг ГБО – Барсуков. Старшая сестра отделения – маленькая, худенькая, легонькая сорокалетняя женщина – Тамара Степановна Васильцова. Волосы – воронье крыло, короткие. А глаза – карие, и грустные, и лукавые, и ласковые, а с санитарами – и строгие. Санитарка Лиличка. Это и есть мои друзья.

Из штаба армии передали, что из Москвы звонил Е. В. Гембицкий[2]2
  Евгений Владиславович Гембицкий – член-кор. АМН СССР, генерал-лейтенант, главный терапевт Советской Армии (1977–1988 гг.), один из создателей военно-полевой терапии, мой учитель.


[Закрыть], передавал мне привет.

Дни идут медленно, особенно у тех, кто прожил чуть больше недели. Писем ждут, а получив, ходят именинниками.

6.11. 70-летие Октября. В назначенный час в клубе собрались все, кроме дежурной службы. Замполит прочел доклад, в котором умудрился не обмолвиться о самом госпитале… Отличившихся в приказе отметили, шутливо комментируя заслуги каждого.

Традиции живучи: многие разживаются спиртным. У дуканщиков литр водки стоит 1000 афгани… Для большинства это дорого. Кое-где исчезают наволочки и простыни. И даже матрац летит за забор под боком у охраны в бронежилетах…

Народ работящий, трезвый, живущий на работе, в праздник все же собирается, жарит картошку с салом, открывает заветные банки… На ужин в столовую почти никто не идет. Ну, а уж если и зайдет кто, Машенька накормит, как родного братишку. Красивая, ласковая с грустинкой, заботливая женщина.

В тесном кубрике набивается столько друзей, что не всем удается сесть и даже кружек не хватает… А немного поддать в праздник – хорошо, взрывает однообразие. Несмотря на простоту, у всех подчеркнутое чувство достоинства и даже превосходства над теми, кто остался в Союзе. Такие, как я, «недоношенные», только прикоснемся к их тихому врачебному подвигу. Поднимаются тосты. Третий – за погибших в Афгане, четвертый – за то, чтобы не погибнуть. Разошлись поздно. Долго бродил по госпитальным дорожкам. Прошло всего 13 дней, но уже сказывается давление реальности боевой патологии, подчиненность делу. Здесь выше цена труда. Дома забываешь себя, зарывшись в мелочах. Здесь больше в ладу с собой, больше возможности размышлять, меньше места мелочности. Здесь все крупно: мысли, дело, польза.

Люди здесь во многом меняются. История и для нас не остается на месте. Возвратившись на родину и чего-то уже не находя дома, они находят это в афганской памяти своей.

7.11. Праздничное утро – малолюдно. Утром здесь обычно, тихо, ветра не бывает. Но даже легкий ветерок приносит пелену пыли, постепенно закрывающую ближайшие горы. Перед модулем зеленая лужайка, маленький ботанический сад. С особым старанием ее, ежедневно поливает солдат, узбек Шараф. Вода здесь – всё. Щебечут птицы: воробьи, скворцы, голуби – не наши сизари, а миниатюрные южане. В России уже морозы, а здесь для птиц – рай. В госпитале три-четыре кошки. Их любят. И две собаки, которые не ходят только в операционную. Тоже – очень просоветски настроены. Говорят, как-то один врач застрелил собаку и освежевал шкуру. Шапку хотел сделать. Это вызвало бурю негодования у персонала и больных. Пришлось ему уехать в Союз.

Взял в библиотеке томики Моэма, Вересаева и Пушкина. Сказки Пушкина успокаивают и греют душу.

Заглянул в реанимационную. Новые не поступали. И у терапевтов сегодня тихо. По особому распоряжению положили пожилого афганца. По-русски не говорит. Пришла врач-таджичка, и кое-что прояснилось. Оказалось, он из-под Шинданда. Судя по пленке, дней двадцать назад перенес инфаркт миокарда. Сейчас у него сердечная недостаточность… Интересно: за что этому таджику в длинных национальных рубахах высочайшее внимание. Наверняка, либо полезный нам бандит, либо отец полезного «духа». Зовут его Вакиль Басир.