Текст книги "Айн Рэнд"

Это были самые тяжелые для педагогического коллектива годы. Цены на предметы первой необходимости в Крыму подпрыгнули до небес, всё, даже самое необходимое, стало недоступно дорогим. Прибавки к жалованью при возрастающих ценах учителям не выплачивались. Тяжелое материальное положение хотя бы в какой-то мере могло облегчить предусмотренное законом повышение оклада каждые пять лет, но его тоже не было[155]155
  См.: Там же. Ф. 726. Оп. 1. Д. 12. Л. 34. //


[Закрыть]. Правда, ставка за час основных гимназических предметов выросла с 200 до 300 рублей[156]156
  См.: Там же. Д. 63. Л. 19.


[Закрыть], но это несущественно укрепило материальное положение учительства. Цены становились просто запредельными: один карандаш стоил столько же, сколько учитель с хорошим образованием зарабатывал за урок. Кусок турецкого мыла в ноябре 1920 года в 1-м городском потребительном кооперативе продавался за две тысячи рублей, фунт мыла завода Цыпурского – за 280 тысяч; за пуд крупной соли просили 1200 рублей[157]157
  См.: Там же. Ф. Р-2379. Оп. 1. Д. 106. Л. 91.


[Закрыть].

Гимназия Рущинской и Миронович – единственное из учебных заведений Евпатории, существовавшее без постоянных ассигнований из казны. Ее попечительскому совету приходилось поднимать плату за обучение выше, чем в остальных средних учебных заведениях города[158]158
  См.: Там же. Ф. 726. Оп. 1. Д. 41. Л. 26.


[Закрыть]. Только-только в середине августа 1920 года определили ее рамер за первое полугодие в 40 тысяч рублей, а уже непосредственно перед самым началом учебного года по согласованию с попечительским советом увеличили до 50 тысяч рублей. Чуть позже уже родительский комитет постановил довести оплату до 100 тысяч рублей за полугодие[159]159
  См.: Там же. Д. 13. Л. 48 об., 49; Д. 8. Л. 50.


[Закрыть]. Чтобы помочь неплатежеспособным семьям и сохранить в гимназии ученический контингент, создали систему поддержки через стипендии – городские, земские, от частных лиц. Около 20 процентов учеников нуждались в финансовой поддержке. Правда, в списке таковых Алисы Розенбаум нет[160]160
  См.: Там же. Д. 15. Л. 23.


[Закрыть].

Поддерживали учителей и учащихся и другими способами. При Крымском краевом правительстве по заявке попечительского совета гимназии продовольственный отдел Евпаторийской городской управы отпускал сахар к чаепитиям, которые родительский комитет организовывал на переменах. Тоже через продотдел распределяли между обносившимися педагогами мануфактуру и нитки – чуть ли не первую необходимость в быту: по две катушки черных ниток № 40 или № 50 и по столько же белых № 50![161]161
  См.: Там же. Д. 8. Л. 25, 38.


[Закрыть] Распределительный принцип в отношениях государства и граждан только формировался, но вскоре стал их неотъемлемой частью.

Если в начале Первой мировой войны было сделано смягчение в отношении требований к внешнему виду учениц и Одесское попечительство рекомендовало «ввиду вздорожания жизни не принимать стеснительных мер к учащимся в соблюдении установленной формы одежды и обуви»[162]162
  Там же. Ф. 725. Оп. 1. Д. 87. Л. 88.


[Закрыть], то в конце 1917 года администрация учебных заведений заказывала в продовольственной управе галоши (!) для учащихся и учителей: мужские, женские, детские[163]163
  См.: Там же. Ф. 73. Оп. 2. Д. 2. Л. 66.


[Закрыть]. А в 1920-м уже никто не обращал внимания на одежду. Алиса, преодолевая пронизывающий евпаторийский ветер, шествовала в свою гимназию в тонких заплатанных башмаках, в летней куртке, перешитой из материнской вещи. Как водится, после нее одежду и обувь донашивали Наташа и Нора.

Гражданская война не только принесла смерти и лишения, создала острейшие проблемы воспитания сирот и обучения калек, но и углубила расслоение населения по идеологическому принципу. Управление учебными заведениями Одесского учебного округа в период власти в Крыму Деникина и Врангеля информировало школы, что денежная прибавка по семейному положению выдавалась только чинам армии и военного ведомства. А семьи, находившиеся на территории, контролируемой Советами, прибавок вообще не получали[164]164
  См.: Там же. Ф. 726. Оп. 1. Д. 22. Л. 2.


[Закрыть]. Аттестаты и свидетельства, выданные учащимся по декрету большевиков, были признаны недействительными, и их заменили новыми документами; учащимся, переведенным с неудовлетворительными знаниями в следующий класс, после возвращения белогвардейцев были назначены обязательные испытания[165]165
  См.: Там же. Д. 21. Л. 88 об.


[Закрыть].

Кроме того, школьная жизнь осложнялась проблемой беженцев, существовавшей еще с 1915 года. Вышестоящее начальство призывало руководителей учебных заведений принять самые энергичные меры к обеспечению учащимся-беженцам полной возможности продолжить образование и зачислять их сверх комплекта. Конечно, евпаторийские педагоги принимали требования к неуклонному исполнению. Дом Погоржельского, в котором на тот момент находилась гимназия Рущинской и Миронович, из пяти комнат, оборудованных 85 партами, еще до начала войны стал тесен для развивающейся гимназии. По этой причине руководство школы заявляло, что больше 250 учениц принять никак не может[166]166
  См.: Там же. Д. 8. Л. 44.


[Закрыть]. Сущим адом были несколько месяцев с февраля 1920 года, когда за эти же 85 парт сели во вторую смену ученицы казенной женской гимназии, здание которой было реквизировано врангелевским правительством для размещения военнопленных[167]167
  См.: Там же. Д. 21. Л. 101.


[Закрыть] (впоследствии большевики разместили в нем, кроме школы II ступени № 2 – бывшей женской гимназии, еще и школы I ступени № 17, 18, 19 и 20).

Каждая власть предъявляла жесткие требования к начальствующим лицам ведомства народного просвещения, сообщая о жалобах на формальное и безучастное отношение к детям беженцев, и циркулярно наставляла: беженцев принимать сверх комплекта; снисходительно относиться к утрате ими документов, уровню их знаний и возрастной норме, освобождать от платы за обучение и испытания[168]168
  См.: Там же. Д. 52. Л. 60.


[Закрыть].

Первого сентября 1919 года Алиса начала и 29 мая 1920 года завершила обучение в шестом классе гимназии. Решением педагогического совета она была переведена в седьмой класс[169]169
  Там же. Д. 60. Л. 8.


[Закрыть]. В классе Алисы числились 43 ученицы. 26 из них (60,5 процента) поступили в гимназию в революционные годы: в 1917 году – девять, в 1918-м – 11, в 1919-м – шесть, в том числе Алиса.

«Движение» учащихся, то есть прибытие в учебные заведения и выбытие из них, в эти годы было интенсивно как никогда. Его география много говорит о политической ситуации в стране. В гимназию Рущинской и Миронович были приняты бывшие ученицы московских образовательных учреждений: гимназии Шписс, частной гимназии Алферовой и Елизаветинского института; харьковских Мариинской Александровской гимназии и гимназии Левковец; кинешемской гимназии; царскосельских Мариинской и Юрьевской гимназий; петроградских Черкасской гимназии, гимназий Мушниковой и Кротовой; Симферопольской гимназии Станишевской[170]170
  См.: Там же. Ф. 726. Оп. 1. Д. 60.


[Закрыть].

В апреле 1919 года, в период власти Советов, было прекращено преподавание Закона Божьего, а преподаватели уволены (как мы помним, в Петрограде девочки семьи Розенбаум, будучи иудейками, эти уроки посещали; то же было и в Евпатории).

По воспоминаниям Айн Рэнд, в Евпатории ее учительницами были «старомодные дамы-монархистки, переживавшие восход коммунизма с мрачной покорностью». В 1919 году штат гимназии Рущинской и Миронович составляли 16 учителей, а также врач и письмоводитель. Русский язык преподавала Е. М. Крыжановская, математику и физику – К. А. Есаев. Алиса изучала немецкий и французский языки, а также латынь. В 1919/20 учебном году по всем трем предметам у нее была оценка «удовлетворительно» – «тройка», выражаясь современным языком[171]171
  См.: Там же. Д. 21. Л. 93 об.


[Закрыть]. Это довольно странно, ведь мы помним, что в Петербурге у нее была гувернантка из Бельгии.

Алиса оказалась самой младшей в своем классе. Ее одноклассницы были на два-три года старше, что не странно, зная тогдашние политические реалии. По словам Айн Рэнд, она, приехавшая из столицы, вскоре стала интеллектуальным лидером класса. Писательница вспоминала:

«…было молчаливое признание моего превосходства. У меня не было личных друзей, у меня не было подружек, но меня сразу посчитали “мозгом класса”, что меня удивило».

Математика и логика больше всего нравились Алисе:

«Мой учитель математики был от меня в восторге. Когда я покидала школу, он сказал: “Это будет преступлением, если ты не пойдешь в математику”. Я только лишь сказала: “Этого недостаточно, чтобы сделать карьеру”. Я чувствовала, что это слишком абстрактно, что математика не имеет ничего общего с настоящей жизнью. Она мне нравилась, но я не хотела быть инженером или овладевать какой-либо иной технической профессией».

Алису стала интересовать, как она напишет позднее, «героическая концепция человека». Именно в Крыму она решила, что будет писать по-русски, но жить в основном за границей. Изначально Алиса не собиралась переезжать в США. По ее словам, на уроках по американской истории в шестом и седьмом классе (по-видимому, в рамках занятий по всемирной истории) она узнала о Декларации независимости США, а также об американской государственной системе. В воспоминаниях Айн Рэнд утверждала:

«Для меня это было невероятно. Я видела Америку как страну индивидуализма, сильных людей, свободы и важных задач. Я подумала: вот это тот вид государства, который я считаю правильным».

Писательница также вспоминала, как одна девочка, очень симпатичная, но глупенькая, пришла к ней, потому что не могла решить сложную геометрическую задачу. Это школьное событие запомнилось ей и оказало на нее влияние:

«Я тщательно объяснила ей [это задание], я показала ей, как всё взаимосвязано. Я поняла, что та не могла сделать это самостоятельно, – я должна была показывать ей каждый шаг. Девочка изумленно сказала: “Почему наши учителя не объясняют так, как это делаешь ты?”»[172]172
  Цит. по: Branden B. Op. cit. P. 32.


[Закрыть].

Алиса пришла к выводу, что можно добиться внимания людей и активного восприятия ими информации, если знаешь, как презентовать материал в его логическом развитии. Вопрос логического построения и чистоты мысли стал для нее принципиально важным.

К сожалению, нельзя быть уверенными, что в воспоминаниях о своем школьном детстве Айн Рэнд была полностью объективна. Ее оценки за шестой класс, прямо скажем, не впечатляют. Практически по всем предметам (русский язык, русская письменность, алгебра, геометрия, физика, история, география, французский, немецкий и латинский языки) во всех четвертях стоит «удовлетворительно». «Четверку» она получила по рукоделию и за внимание, а «пятерку» – по рисованию, поведению и прилежанию[173]173
  См.: ГА РК. Ф. 726. Оп. 1. Д. 60. Л. 8.


[Закрыть].

Аттестат ученицы Алисы Розенбаум за шестой класс гимназии Рущинской и Миронович. 1920 г.

Могла ли ученица с такими оценками быть «молчаливо признана мозгом класса»? Пожалуй, вряд ли. К тому же она попросту не могла изучать такой предмет, как логика: в те годы он преподавался только в мужских гимназиях[174]174
  В рукописной копии аттестата за седьмой класс, полученной Алисой Розенбаум в советском Крыму в 1921 году (см.: Центральный государственный архив Санкт-Петербурга. Ф. 7240. Оп. 5. Д. 3576. Л. 4), есть графа «Логика», однако вместо оценки там стоит прочерк. Дело в том, что до революции был единый бланк, а поскольку программы мужских и женских гимназий различались, напротив соответствующего предмета ставились оценка или прочерк.


[Закрыть]. Возможно, правда, что с какими-то элементами логики она познакомилась в рамках занятий по алгебре и геометрии.

В ноябре 1920 года в Евпатории в очередной раз – и теперь уже окончательно – утвердились Советы. Именно большевистские комиссары просвещения совершили то, что так и не сделало Министерство народного просвещения Российской империи, – начали введение единой трудовой школы; на уровне законодательного акта был установлен принцип обязательности обучения. Евпаторийцев, имевших детей от восьми до семнадцати лет, отдел народного образования призывал спешно записывать их в школы, ближайшие к месту жительства. Школьные советы были обязаны принимать учащихся независимо от числа свободных мест[175]175
  См.: Там же. Д. 52. Л. 8.


[Закрыть]. Следует с удовлетворением отметить: в калейдоскопе идеологий о праве на образование всё же не забывали.

Но керосина и угля, чтобы осветить помещения и согреть 250 учениц гимназии во время уроков, не хватало. При Советах снабжение школьников бумагой и другими письменными принадлежностями полностью легло на государство. Их выдавали школам по ходатайствам учебного заведения перед Наробразом с указанием, какое количество нужно для всех учащихся[176]176
  См.: Там же. Л. 25.


[Закрыть].

Чтобы выжить в тяжелейшее время, педагоги отказались от своей независимости и сами запросились под юрисдикцию земства[177]177
  См.: Там же. Д. 15. Л. 21.


[Закрыть]. В ноябре 1920 года женская гимназия Рущинской и Миронович изменила статус – стала земской гимназией совместного обучения[178]178
  См.: Там же. Д. 13. Л. 49 об.


[Закрыть]. Отделом народного образования в должности директора с 1 августа 1920 года была утверждена Анна Андреевна Миронович, а Анна Павловна Рущинская стала инспектором гимназии[179]179
  См.: Там же.


[Закрыть]. Большевики преобразовали земскую гимназию в единую трудовую советскую школу II ступени № 4. А. А. Миронович осталась председателем школьного совета[180]180
  См.: Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (далее – ЦГА СПб.). Ф. 7240. Оп. 5. Д. 3576. Л. 4.


[Закрыть].

«Для ознакомления учащихся со свершившимся переустройством жизни» и разъяснения основных законов РСФСР вводились новые предметы: «Советская конституция» и «Политическая экономия»[181]181
  См.: ГА РК. Ф. 725. Оп. 1. Д. 103. Л. 85.


[Закрыть], для преподавания которых Союз правозаступников делегировал в гимназию большевика С. Г. Голомба[182]182
  См.: Там же. Л. 87 об.


[Закрыть]. Алиса Розенбаум изучала их уже в седьмом классе[183]183
  См.: ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 5. Д. 3576. Л. 4.


[Закрыть]. Забегая вперед, скажем, что только по этим двум – явно не слишком любимым ею предметам – она получит в 1921 году вместо оценки пометку «обучалась» (то есть прослушала курс). Есть основания полагать, что знания учеников в данном случае не оценивались, возможно, в силу новизны предметов в учебном плане, отсутствия учебников, стабильной программы, подготовленных преподавательских кадров.

Окончательно утвердившаяся в Крыму власть Советов приказом № 57 Крымревкома «О перестройке работы учебных заведений» от 30 ноября 1920 года объявила седьмой класс средней школы последним[184]184
  См.: Образование и педагогическая мысль Крыма / Под ред. А. В. Глузмана: В 2 т. Т. 2. Киев, 2008. С. 31.


[Закрыть]. По затейливой новой нумерации выпускной, седьмой класс в школе, где училась Алиса, стал IV группой II ступени. 30 июня 1921 года будущая писательница получила свидетельство об окончании средней школы в Евпатории – на год раньше, чем должна была бы, благодаря революционным событиям и радикальному преобразованию государства и системы образования.

Согласно школьному аттестату за седьмой год обучения (1920/21), она показала «весьма удовлетворительные» знания в русском языке, математике, физике, космографии, истории, географии, естествознании, французском, немецком и латинском языках, психологии, рисовании и ручном труде[185]185
  См.: ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 5. Д. 3576. Л. 4.


[Закрыть]. Однако нужно оговориться, что в раннее советское время старая пятибалльная система, включавшая в себя оценки «худо», «плохо», «посредственно» или «удовлетворительно», «хорошо» и «отлично», была отменена постановлением народного комиссара просвещения (май 1918 года) «во всех без исключения случаях школьной практики». Перевод в следующий класс и выдача свидетельств производились «на основании успехов учащихся по отзывам педагогического совета об исполнении учебной работы»[186]186
  См.: Пыльнев Ю. В., Васильев В. В. Русская школьная отметка: история и современность. Воронеж, 2016; Пыльнев Ю. В. Трансформация школьных отметок в России (исторический аспект) // Вестник ВОИПКРО: Внутривузовский сборник научных трудов. Вып. 13. Воронеж, 2005. С. 117–128.


[Закрыть]. Таким образом, «весьма удовлетворительные» оценки юной писательницы на деле ничего не говорили о ее школьных успехах. Система советской уравниловки не давала учителям хоть как-то выделять успешных учеников.

Как себя чувствовала в школе Алиса Розенбаум? Не очень комфортно – ни при белых, ни при красных. Она ни с кем не дружила и уж тем более ни в кого не влюблялась. Детство и подростковый период были для нее не более чем увертюрой, «подготовкой к будущему, без особого значения». Она почти всегда всем перечила:

«Я спорила по малейшему поводу, хотели ли люди слышать об этом или нет. Я критиковала себя за это. Я прекрасно понимала, что они не особенно хотели говорить, но я заставляла их делать это. Я знала, что это было неправильно».

1920/21 учебный год стал для трех сестер последним в Евпатории.

Проигравший платит!

Розенбаумов, бежавших из Петрограда от власти Советов осенью 1918 года, большевики всё же настигли – в ноябре 1920-го в Евпатории. Пришел час, когда Крым стали покидать тысячи знакомых и незнакомых Розенбаумам людей. Бурная политическая жизнь Евпатории этого периода подпитывала в Алисе рано пробудившийся интерес к политике. Кроме того, для нее это было повторением пережитого в Петрограде, интересным – хотя и жутковатым – материалом для анализа и сопоставления. Два с половиной года жизни в Евпатории представили будущей писательнице ярчайшие картины того, как в Крыму реализовывался главный догмат коммунистической доктрины – отрицание частной собственности, как ее повсеместно и беспощадно экспроприировали.

В четверг 11 ноября 1920 года белогвардейские войска получили приказ о приготовлении к эвакуации из Евпатории. «В ночь на 12 ноября морская контрразведка даже погрузилась на пароход», – могли прочитать Розенбаумы в газете. На следующий день в евпаторийскую бухту вошло шесть пароходов. К вечеру уже было известно, что войска Врангеля оставили Ишунь – форпост, прикрывающий путь на север Крымского полуострова, в 100 километрах от Евпатории. Военным поступил приказ немедленно уходить из города, так что «на скорую руку началась эвакуация»[187]187
  См.: Известия Военно-революционного комитета г. Евпатории и уезда. 1920. № 2. 17 ноября; Зарубин А. Г., Зарубин В. Г. Указ. соч. C. 408.


[Закрыть]. Прошла она довольно спокойно.

Именно из Евпаторийского порта в 23 часа 13 ноября, первыми из Крыма, вышли в море корабли с «крымскими контрреволюционерами», взяв курс на Константинополь. Официальные «Известия Военно-революционного комитета» со ссылкой на французские газеты через несколько дней сообщили евпаторийцам, что «к 22 ноября в Константинополь прибыло 140 000 крымских беженцев, из них военных не менее 29 000»[188]188
  Известия Военно-революционного комитета г. Евпатории и уезда. 1920. № 18. 7 декабря.


[Закрыть]. Розенбаумы могли знать и то, что еще годом ранее, 15 ноября 1919-го, министр юстиции второго Крымского краевого правительства в 1918–1919 годах В. Д. Набоков вместе с семьей покинул Крым на греческом судне «Надежда».

Правитель и главнокомандующий Вооруженными силами на Юге России П. Н. Врангель навсегда запомнил эпическую картину: «13 ноября полуостров Крым в величайшем молчании принимал красные войска, направлявшиеся для занятия городов: Евпатории, Севастополя… Феодосии, Керчи». Действительно, в ночь на 14 ноября части Латышской советской дивизии заняли Евпаторию. Так как политические процессы в Крыму задержались, большевики вынуждены были, энергично наверстывая упущенное, исполнять советские декреты. Таким образом, Розенбаумам дважды пришлось испытать на себе большевистское переустройство жизни – в столице и в провинциальной Евпатории.

В ноябре 1920 года евпаторийцы, включая семью Розенбаум, стали свидетелями того, как красные сразу же по возвращении в город организовали комиссию по увековечению памяти своих товарищей, погибших от рук белогвардейцев[189]189
  См.: Там же. № 23. 12 декабря.


[Закрыть]. 19 декабря в Евпатории состоялось торжественное погребение «жертв контрреволюции, погибших от рук Врангеля». Учебные заведения получили установку: учащимся от двенадцати лет, а также членам Союза просвещения и социалистической культуры строго обязательно принять участие в траурном шествии. Сбор школьной колонны назначили на девять утра возле здания 1-й женской гимназии; школьная колонна под флагами Союза просвещения и соцкультуры присоединилась к процессии около бывшей земской больницы[190]190
  См.: ГА РК. Ф. 726. Оп. 1. Д. 5 Л. 13.


[Закрыть].

Через печатный орган Военно-революционного комитета до евпаторийцев сразу же были донесены первые директивы новой власти, в том числе разъяснено, как будут строиться отношения с местным населением и в первую очередь с «нетрудовым элементом», к которому новая власть, безусловно, причисляла и Зиновия Розенбаума. Для точного учета профессионального состава населения и всех «трудообязанных» Крымревком объявил «обязательную регистрацию всех работающих, безработных, ищущих труда и не занимающихся общественно-полезным трудом»[191]191
  Там же. Ф. Р-1188. Оп. 3. Д. 13. Л. 16.


[Закрыть]: все отделы управления уездных и городских ревкомов в десятидневный срок должны были произвести регистрацию враждебных Советам лиц, а существующие в городе организации и учреждения – в короткий срок провести учет трудоспособного населения.

Многие владельцы предприятий тотчас выполнили требование новой власти: были зарегистрированы паровая мельница Якубовича, круподерка Верещаковского, маслобойные заводы Улицкого, Барановского и Обуховского, три мельницы – мукомольная Духина, паровая-вальцевая Валлеров, моторно-мукомольная и маслобойня Лейбова. Зарегистрировались и кустари: жестянщики, часовщики, сапожники, портные, шапочники – всего 373 человека, с криками «ура!» приветствовавшие власть Советов. Зарегистрировались серебряники, баштанщики, сборщики сырья для технических и других видов промышленности, мелкие торговцы, рабочие чугунолитейного и машиностроительного завода братьев Мильрудов, рабочие порта и рейда и многие другие[192]192
  См.: Там же. Ф. Р-2379. Оп. 1. Д. 106.


[Закрыть].

По итогам регистрации отдел управления Военно-революционного комитета через газету «Известия» сообщил: на 1 декабря 1920 года в Евпатории проживали 950 лиц, служивших в гражданских учреждениях Врангеля, 1105 беженцев, 206 иностранных подданных и – дословно – «пока 210 человек нетрудового элемента»[193]193
  Известия Военно-революционного комитета г. Евпатории и уезда. 1920. № 16. 3 декабря.


[Закрыть]. Именно для работы с этой категорией жителей при отделе управления Евпаторийского ревкома был организован специальный подотдел принудительных работ, сотрудники которого должны были работать с представителями нетрудового класса обоего пола от 18 до 45 лет, к которым относились «все бывшие помещики, фабриканты, заводчики, торговцы, все пользовавшиеся наемным трудом». Названных лиц согласно графику вызывали для регистрации. Так, 12 декабря в подотдел принудительных работ должны явиться лишенцы-беженцы, чьи фамилии начинались с букв Р, С, Т, У, Ф, Х, а значит, и Зиновий Розенбаум, которым объявили, что им выдадут особые карточки, и предупредили: нарушившие требование власти будут караться по законам военного времени[194]194
  См.: Там же. № 20. 9 декабря.


[Закрыть].

А 13 декабря началась выдача хлебных карточек. С этой целью всё население распределили по трем категориям: А – взрослое население города, занятое физическим трудом; Б – безработные, домашние хозяйки, служащие учреждений, занятые умственным трудом; В – все остальные горожане[195]195
  См.: Там же.


[Закрыть].

Конечно, Розенбаум мог рассчитывать только на категорию В, и ему с семьей, представителям нетрудового элемента, было особенно сложно выжить в трудное время. Засуха весны и лета 1921 года привела к страшному, ранее невиданному в благословенной Тавриде голоду, в результате которого Крым потерял 20 процентов населения[196]196
  См.: Весь Крым 1920–1926: Юбилейный сборник. Симферополь, 1926. С. VI.


[Закрыть]. В марте в Евпаторийском округе голодали 37 тысяч человек. В городе было зарегистрировано 250 голодных смертей, что составляло 80 процентов от общего количества умерших[197]197
  См.: Андриевская И. Ю. Голод 1921–1923 // Вестник музея. Вып. 6. Симферополь, 2009. С. 42.


[Закрыть].

Опубликованный 9 декабря 1920 года в газете «Известия» приказ № 17 о регистрации, видимо, не привел к ожидаемому результату: никто особенно не спешил в подотдел принудительных работ. Поэтому вскоре один за другим последовали приказы № 52, 62 и 85, которые были напечатаны в той же газете соответственно 30 декабря, 4 и 10 февраля. Последний приказ был особенно важным, так как определял механизм исполнения директивы: «Заполнившим в отделе управления анкеты нетрудового класса и не явившимся по каким-либо причинам, но подпадающим под приказы 52, 62, явиться для окончательной проверки в отдел управления с 22 по 24 февраля». Тут же приводилось расписание приема нетрудового элемента по дням. Пришедшие должны были получить особую карточку с печатью отдела управления. Названные документы, по-видимому, являлись для большевиков безусловной юридической базой для административных действий.

Кроме того, все председатели квартальных комитетов Евпатории, которых на тот момент было в городе более тридцати, дали письменное обещание: «Я, нижеподписавшийся, даю свою подписку в том, что я обязуюсь принять все меры к выполнению приказа Уревкома № 85»[198]198
  ГА РК. Ф. Р-2379. Оп. 1. Д. 160. Л. 167.


[Закрыть].

В приказе № 52 конкретизировано понятие «нетрудовой элемент». К нему были отнесены:

бывшие землевладельцы, помещики, имевшие не меньше 150 десятин собственной земли и не обрабатывающие ее своим трудом, и арендаторы, имевшие не менее 300 десятин;

бывшие заводчики, фабриканты, владельцы паровых мельниц, маслобоен и прочих технических предприятий;

бывшие владельцы копей, каменоломен, соляных и рыбных промыслов;

владельцы магазинов, бывшие содержатели ресторанов, кофеен и т. д.;

банкиры и т. д.;

домовладельцы, дачевладельцы, владельцы пароходов, судов и т. д.

Таким образом, под определение «нетрудовой элемент» попадали все, эксплуатировавшие чужой труд, а также жившие на проценты от своего капитала.

Регистрации подлежали лица обоего пола от восемнадцати до пятидесяти пяти (а не сорока пяти, как указывалось ранее) лет[199]199
  См.: Там же. Л. 161.


[Закрыть]. Позже в приказе Крымревкома № 255 от 27 января 1921 года уточнялось, что к трудовой повинности не должны привлекаться женщины старше сорока лет, а мужчины – старше пятидесяти[200]200
  Там же. Ф. Р-1188. Оп. 3. Д. 13. Л. 84.


[Закрыть].

Приказ № 62 понадобился власти, потому что она «потеряла» бывших офицеров, военных чиновников, полицейских, а также духовенство и собственников, «по мирному времени имевших больше 25 000 рублей», и всех эвакуированных, приехавших в Крым при Деникине и Врангеле, которые по определению были враждебны новому государству, РСФСР, и требовали особого учета.

Архивные дела, включающие документы управления Революционного комитета Крыма первого полугодия 1921 года, содержат большое количество приказов именно по теме трудовой повинности. Опираясь на Основной закон РСФСР и Кодекс законов о труде, «обязывающие всех трудоспособных граждан к выполнению общественно полезной работы в интересах социалистического общества», Крымревком объявлял свое право на привлечение даже иностранных подданных к отработке трудовой повинности (параграф 1 приказа № 195 от 3 января 1921 года). В списках лиц, зарегистрированных в Евпаторийском отделе управления согласно приказам № 62 и 52, на конец 1920 года значатся уже не 210, а 550 человек[201]201
  См.: Там же. Ф. Р-2379. Оп. 1. Д. 160. Л. 135–136.


[Закрыть], а на июль 1921-го – 679[202]202
  См.: Там же. Д. 188. Л. 126–138.


[Закрыть].

Как все эти приказы коснулись Розенбаумов? По-видимому, Зиновий Захарович по первому призыву городской власти зарегистрироваться не явился в подотдел принудительных работ – в самом первом списке его имя не обнаружено. Зато в документе, датируемом концом декабря 1920 года, в «Списках нетрудового элемента» под № 425 мы найдем Розенбаума З. В.[203]203
  См.: Там же. Д. 369. Л. 9.


[Закрыть]

В сопроводительном письме отдела труда Евпаторийского ревкома от 27 июля 1921 года, направленного в отдел управления, поясняется, что представлены три списка разных категорий нетрудовых элементов на тринадцати листах[204]204
  См.: Там же. Д. 188. Л. 126–138.


[Закрыть]. В списке № 1 были 93 человека, «отправленные на работу в уезд». Список № 2, с адресами и фамилиями известных в Евпатории людей, включает 161 человека; например, там зафиксирован уже знакомый нам Н. Е. Бредихин и указан адрес его проживания: Санаторская улица, дом 2/53[205]205
  См.: Там же. Л. 128.


[Закрыть]. Наконец, список № 3, составленный строго в алфавитном порядке, с указанием возраста, адресов, рода занятий и, вероятно, количества членов семьи, включает 432 человека. Именно здесь под номером 297 числится «Розенбаум Зельман Вольфов» (большевистские делопроизводители явно не поняли, что Зельман Вольф – это двойное еврейское имя, и записали его вторую часть как отчество): 51 год; проживает по адресу: улица Гоголевская, дом Бредихина; род занятий – слесарное дело. В графе неизвестного значения указана цифра «4»; скорее всего, это количество иждивенцев: жена и три дочери[206]206
  См.: Там же. Л. 136.


[Закрыть]. Как видим, химик, бывший владелец крупной аптеки в Петербурге на Невском проспекте, «провизор» по евпаторийским документам 1919 года, в 1921-м занимался в Евпатории «слесарным делом»[207]207
  См.: Там же. Ф. 725. Оп. 1. Д. 119. Л. 50, 51.


[Закрыть].

На принудительные работы не брали с пятидесяти одного года. Розенбауму, родившемуся в ноябре 1869 года, в июле 1921-го было 50 лет, так что его тоже могли привлечь к принудработам, однако, похоже, по каким-то причинам всё же не привлекли.

В цепкой памяти Алисы Розенбаум сохранился эпизод проведения в городе «недели бедноты», в ходе которой у буржуазии изымали «излишки» для бедных евпаторийцев. Действительно, в начале 1921 года красное правительство Крыма объявило такую «неделю». Солдаты ходили из дома в дом и, если обнаруживали «слишком много» вещей, изымали их. В список излишков порой входили самые необходимые вещи, отнюдь не являвшиеся предметами роскоши. «Некоторые люди оставались лишь в той одежде, что была на них», – вспоминала Айн Рэнд. У Розенбаумов солдаты забрали единственную оставшуюся у них «бесценную роскошь» – несколько кусков мыла[208]208
  См.: Branden B. Op. cit. P. 37.


[Закрыть].

Эти действия осуществлялись в строгом соответствии с установкой на «ущемление буржуазии». Существовала даже – конечно, снабженная грифом «Совершенно секретно» – «Инструкция по производству операции в гор. Евпатории с целью изъятия излишков у буржуазии». Согласно этому документу, конфискация должна была производиться тройкой с участием председателя квартального комитета (или замещающего его лица). Изъятое имущество складывалось на подводы и в сопровождении одного из членов тройки отправлялось к уполномоченному либо складировалось в одной из комнат дома, где проводился обыск, которая опечатывалась. Излишками объявлялись предметы обихода сверх установленной нормы на человека, включавшей в себя один мужской костюм или два женских, одну пару обуви, два комплекта постельного белья, три пары носков или чулок, три носовых платка, один головной убор, летнее и зимнее пальто или шубу, два комплекта нижнего белья, два полотенца, головной платок, одеяло, подушку; продовольствие: по три фунта сахара, соли, кондитерских изделий, по фунту мыла, свечей, чая, кофе или какао, 45 фунтов муки, десять коробков спичек; 15 тысяч рублей (напечатанная цифра «50 000» зачеркнута), по одному перстню, нательному кресту и т. д.[209]209
  См.: ГА РК. Ф. Р-2379. Оп. 1. Д. 160. Л. 164.


[Закрыть]

Читатель может предположить, что после национализации магазина отца и реквизиции «излишков» Алиса Розенбаум должна была возненавидеть красных и преисполниться любви к белым. Но это было не так. Для нее были одинаково неприемлемы методы и тех и других, о чем красноречиво свидетельствует высказывание, опубликованное уже после ее смерти:

«Когда он (Крым. – Л. Н., М. К.) был оккупирован Белой армией, я почти жаждала возвращения Красной армии, и наоборот. На практике между ними не было особой разницы, была лишь в теории. Красная армия выступала за тоталитарную диктатуру и власть с помощью террора. За Белой армией не стояло ничего; я повторяю: ничего. В ответ на чудовищное зло, с которым они боролись, белые не нашли ничего лучше, как провозглашать самые пыльные, банальные и пропахшие лозунги того времени: мы должны сражаться, говорили они, за Святую Матерь Россию, за веру и традиции… Пассивным и безразличным образом большинство русских людей стояли за Белой армией: они были не за белых, а только против красных; они боялись злодеяний красных… У красных был стимул – обещание всеобщего грабежа; у них было руководство и полудисциплина криминальной банды; у них были псевдоинтеллектуальная программа и псевдоморальное оправдание. У белых были иконы. Победили красные[210]210
  Rand A. The Voice of Reason: Essays in Objectivist Thought / Ed. by L. Peikoff. New York, 1989. P. 137–138.


[Закрыть].

Рупором пришедшей к власти новой политической силы стала большевистская пресса. Сегодня трудно судить, насколько эффективно работала приведенная ниже информация, какой мог быть эффект от исполнения приказов и требований советских руководителей Крыма и Евпатории. «Всё будет нашим!» – таков заголовок одного из материалов новой газеты «Известия Военно-революционного комитета г. Евпатории и уезда». Кажется, именно в соответствии с этим лозунгом власть стала стремительно и безоглядно действовать сразу после своего утверждения в городе.

Лишь полмесяца понадобилось ей, чтобы начать последовательную реализацию политики национализации. Дачи, находившиеся около Евпатории, были объявлены достоянием трудового народа, необходимым для организации его санаторно-курортного лечения[211]211
  См.: Известия Военно-революционного комитета г. Евпатории и уезда. 1920. № 18. 7 декабря.


[Закрыть]. Коммунальный отдел ожидал от ревкома разрешения немедленно национализировать имеющиеся в городе парикмахерские[212]212
  См.: Там же. № 17. 4 декабря.


[Закрыть]. Кинокомитет Евпатории национализировал кинотеатры «Модерн» и «Наука и Жизнь», которые тут же были переименованы соответственно в «I Советский народный» и «II Советский народный»[213]213
  См.: Там же. № 14. 1 декабря.


[Закрыть]. Здание I Советского (бывшего городского) театра, представлявшее художественную ценность, тоже было национализировано. К счастью, по требованию Я. А. Тугендхольда ему обеспечили охрану.