Текст книги "Демоны рая"

Ларс привез пушки. Пять штук. По сути, это были те же самострелы, но увеличенные в разы и установленные на крепкие лафеты. Ларс давно сделал эти орудия, но так и не испытал их, жалея взрывчатку.

Сани встали в шаге от растерянного Айвана. Пять деревянных стволов уставились глубокими черными зрачками на облепленные людьми ворота. Космачи уже лезли в ширящийся проём, совали лапы, морды, пытались ухватить противостоящих им людей, ломали пики, выбивали из рук факелы. Гремели редкие выстрелы – после каждого обычно слышался рёв.

– Нам нужно ударить всем вместе, – сказал Ларс собравшимся вокруг саней мальчишкам и немногочисленным взрослым. Он подался вперед и прокричал:

– Приготовьтесь стрелять! Все, кто сможет – стреляйте из всего, что есть, как только они полезут сюда!

Его услышали. Его слова повторили. Люди оборачивались, люди видели сани с установленными на них пушками, и собравшийся у саней отряд, и стоящего во главе отряда Айвана.

Первый космач протиснулся за ворота, но и шагу не ступил: его застрелили тут же, сразу, истыкали пиками, иссекли топорами, опалили факелами. А в воротах уже ворочался, пролезая боком, еще один великан – настоящий гигант. Он повел длинной рукой – люди так и прыснули в стороны. Треснул один из клиньев, подпирающих ворота, и створки рывком разошлись еще сантиметров на десять. Космач рванулся, оставляя клочья бурой шерсти на исщербленных досках и, освобожденный, упал на четвереньки точно перед нацеленными в его сторону пушками. Люди шарахнулись от страшного великана, побежали без оглядки.

Ворота уже никто не держал, только клинья со скрипом ползли по снегу, да одна за одной падали непрочные подпорки. Люди спасались: кто-то карабкался на стену, кто-то несся к открытым дверям дежурки, кто-то истерично кричал на вышку, чтоб спустили лестницу.

– В стороны! – проорал Ларс, поднимая небольшую коробку, от которой тянулась к пушкам лапша цветных проводов.

– Отойди, – негромко сказал он Айвану, так и стоящему на линии выстрела. Староста молча подчинился.

Ворота распахнулись. Космачи ввалились тесной кучей – не разобрать было, где там чьи ноги, руки, головы.

Ларс замкнул контакты и оглох.

Сани тряхнуло, один лафет вздыбился и завалился на бок, другой просто рассыпался, два ствола треснули по всей длине. Рубленное железо, которое Ларс называл картечью, превратило живую кучу в груду шерсти, мяса и костей.

– Из всего, что есть! – проорал Ларс, не слыша себя. – Огонь! Все! Стреляйте!

Не глядя, ощупью, он искал в соломе под ногами карабин…

* * *

Яр находился в шести шагах от ворот, когда космачи ворвались в деревню. Он решил, что сейчас умрет, и закрыл глаза. Но тут сбоку грянул гром, обжигающий воздух хлестнул по щеке, в бедро и по ребрам ударило что-то тяжелое и горячее, и Яр, удивившись, понял, что убили его не космачи, а пушки, в изготовлении которых и он сам принимал участие. Он упал в грязный истоптанный снег, думая лишь о том, как это, оказывается, просто и почти даже не страшно – умирать. В ушах стоял плотный тяжелый гул, бок жгло, щека саднила. Он все ждал, когда же, наконец, случится смерть: то ли светлый луч спустится с небес к нему, то ли поющие ангелы тихо накроют его крыльями и, подхватив под руки, унесут к звездам, то ли костлявая старуха возьмет за горло ледяными пальцами, сожмет их, и тогда всё исчезнет – ощущения, мысли, боль…

Боль становилась всё сильней. Жгло всю правую сторону, и Яр, не выдержав, открыл глаза. Ни светящихся труб, ни ангелов, ни костлявой старухи рядом не было. Он приподнялся на локте и увидел, что горит. Воняя и нещадно дымя, на нем тлела одежда. Яр закричал и, перевернувшись, стал закидывать себя снегом. Сквозь ровный гул, застрявший в ушах, прорвались отдельные звуки – хлопки, выкрики. Чьи-то ноги протопали рядом – одна в валенке, другая босая. Справа на расстоянии вытянутой руки ворочалась в дымящейся красной луже здоровенная туша.

Яр, удивляясь, что до сих пор жив, сел.

Вокруг что-то происходило, а он никак не мог взять в толк, что именно.

* * *

Люди палили во тьму, пронзали ее стрелами, закидывали факелами, горшками с зажигательной смесью, петардами и даже просто комьями снега. Все вопили, срывая голосовые связки. Убежавшие, устыдившись, вернулись и присоединились к обороняющимся. Каждый искал себе оружие: не вилы, так топор, не топор, так оглоблю.

Пушечный залп сделал основное – остановил ворвавшихся в деревню космачей, напугал остальных.

Теперь следовало довершить начатое – не дать людоедам опомниться, отогнать их как можно дальше и запереть ворота.

Много позже, анализируя события этой ночи, доктор Эриг предположил, что космачи обладают телепатическими способностями. Одновременная мгновенная смерть нескольких великанов оглушила всё племя. Это и позволило людям спастись.

Ларс не соглашался с доктором.

“Такой огонь и такой грохот и без всякой телепатии напугают кого угодно, – утверждал гордый собой оружейник. – Что у зверей, что у людей, всё едино: уж если напугался один, то напугаются и остальные…”

* * *

Посеченные картечью ворота закрывались – Яр видел это совершенно ясно, и не мог в это поверить. Несколько человек, среди которых, кажется, были вернувшиеся охотники, не боясь космачей и не обращая внимания на беспорядочную, не самую меткую стрельбу, сдвигали тяжелые створки. Людям помогал Херберт: сибер сначала освободил пространство перед воротами, оттащив несколько тел в сторону и убрав мешающие клинья и подпорки, а потом, опустившись на четвереньки, с удивительной проворностью стал расчищать снег. Космачи были совсем рядом, но почему-то не трогали его, считая, видимо, сибера не существом, а предметом – как оно, собственно, и было.

Створки почти уже сошлись, и сибер, встав на колени, навалился на них. Заскрипел сминаемый снег, затрещало дерево. Десятки людей бросились к воротам, дожимая их на место. Загремели, заскрежетали засовы.

– Есть! – раздался ликующий крик.

– Крепи! – донеслось с вышки. – Они опять лезут!

Ворота вздрогнули, качнулись. Люди навалились на них, сдерживая удары опомнившихся космачей. Еще два засова со скрипом встали на место. Застучали топоры, вколачивая в сухое дерево расшатавшиеся скобы.

– Крепи! – истошно кричали сверху. Но всем уже было ясно – сражение выиграно. Выиграно, когда в победу уже никто не верил. Люди озирались удивленно, будто не понимая, как это у них получилось. Лица их постепенно светлели, плечи опускались, губы кривились в неуверенных улыбках. И вот кто-то расхохотался, полез обниматься. Одуряющая радость захлестнула толпу, люди словно враз обезумели, зарыдали, захохотали, побросали оружие…

Яр поднялся на ноги. Его со всех сторон толкали, его хлопали по плечам, ему кричали что-то в лицо. Он улыбался, рассеянно отряхивал мокрые от снега колени и крутил головой. Ему вдруг захотелось убраться из этой сутолоки, его затошнило, ноги сделались ватными, а в сердце будто десяток ржавых игл вонзился. Он приподнялся на цыпочках, высматривая, в какую лучше сторону двинуться. И увидел…

Он не сразу понял, что это такое. Его мозг не был готов принять увиденное, ведь уже всё кончилось, они победили…

Что-то черное и большое ворочалось возле столба, в густой тени, отбрасываемой вышкой. Словно какой-то перепивший гуляка, одетый в несоразмерную шубу и запутавшийся в ней, пытался там встать.

И встает.

Огромный, будто космач.

И поднимает с земли своего товарища, такого же пьяного, одетого в такую же шубу, грязную и тяжелую.

И вот они держатся друг за друга, и медленно выпрямляются, и вскидывают головы.

Их лиц не разобрать, но кажется, что у них лиц нет вовсе.

Они стремительно трезвеют. Они уже не качаются. Они смотрят на толпу людей. А их никто не замечает. Один только Яр. Но он никак не может взять в толк, что это не пьяницы. Это не люди вовсе.

Это космачи.

– Космачи! – сипит Яр, но голос его тонет в общем радостном гомоне. – Космачи!

Его слышат, но на него не обращают внимания. Да, космачи. Конечно, космачи. Там – за стеной, за воротами. Космачи побиты. Космачи теперь не опасны.

Яр вспоминает про огнеплюй, находит его рядом, вытаскивает из-под чьих-то ног.

Космачи идут к нему.

И он делает первый шаг им навстречу. Он пробирается сквозь толпу, сипло повторяя: “Космачи… Космачи…”

Его хлопают по плечам, его толкают и норовят обнять, ему смеются в лицо, и кричат что-то.

Люди ослеплены радостью.

И даже Ларс ничего не замечает…

* * *

Ларс и Айван вместе подошли к будке Херберта, в которой раздавался сухой отывистый кашель. Старик был напряжен – он даже дрожать почти перестал.

– Я сожалею, что так получилось, – сказали из будки. – Я виноват. Но и ты не должен был открывать ворота.

Айван съежился.

– Зачем вы вернулись, если видели, что это опасно? – спросил Ларс.

– Мы думали пройти незамеченными, как и в первый раз. Даже ворота, возможно, не пришлось бы открывать – я планировал перебраться через стену. Но веревки с крюками были у Лойда и Виталя, а с ними космачи расправились еще в лесу.

– Это с самого начала была безумная идея, – сказал Ларс, глядя в сторону.

– Но мы принесли муку.

– Мы могли прожить и без хлеба, – сказал Айван.

– Мы провели разведку.

– Зачем?

– Я лично убил трех космачей.

– И что это дает нам всем?

В толпе что-то вдруг переменилось, и Ларс вскинул голову. Он не видел опасности, но чувствовал её. Мгновением позже кто-то крикнул истошно:

– Космачи!

Раздался знакомый рёв, над толпой взмыло, кувыркаясь, человеческое тело, кажется, безголовое, ударилось о верхний брус ворот, зацепилось, повисло на нем, а потом медленно и страшно через него перевалилось. Перепуганные люди прыснули в стороны – и Ларс увидел, как из густой, будто чернильная клякса тени, выступают две огромные долгорукие фигуры.

Ларс схватился за карабин, но тот, почуяв руку хозяина, негромко пискнул.

Стрелять было нечем.

* * *

Бедный Глеб, видимо, даже не понял, что его убило. Он только начал поворачиваться на близкий шум, как один из космачей свернул ему голову, а потом и вовсе её оторвал. Безголовый труп пролетел над толпой, будто страшный снаряд, врезался в ворота, оставив на них черную, стекающую вниз отметину, а потом мешком перевалился на ту сторону – к ждущим там людоедам.

Яр сунул огнеплюй подмышку, крепко прижал его рукой. Негнущимся от холода пальцем перевел рычажок предохранителя в боевое положение.

Люди, наконец-то заметив опасность, шарахнулись в стороны.

Космачи снова взревели. Один наступил на оторванную голову Глеба и раздавил её.

Яр удивлялся своему спокойствию.

“Бьет примерно на двадцать пять шагов”, – вспомнил он слова Ларса.

Между ним и космачами сейчас было метров пять.

Он указательным пальцем коснулся спускового крючка, прикрытого скобой. Холодный металл сразу же прилип к коже – чувство было не из приятных. Яр не знал, насколько сильна будет отдача, и будет ли она вообще, не знал, что вылетит из ствола – то ли струя воспламенившейся жидкости, то ли некий заряд, который вспыхнет, ударившись о цель.

Он нажал спусковой крючок, и услышал, как во внутренностях трубы сработал запал. Огнеплюй мелко задрожал, внутри у него словно закипело что-то, но выстрела не произошло. Яр поборол сильное искушение заглянуть в закупоренный ствол.

Четыре метра.

Космачи шли, будто прогуливались. Они были изранены, но ни одна рана, кажется, не была серьезной. Пушечный залп оглушил их, и Херберт, посчитав великанов мертвыми, оттащил безжизненные тела подальше от ворот, где они никому не могли помешать.

Огнеплюй сделался горячим – Яр даже через одежду это почувствовал. Запахло палёным тряпьем.

“Сосчитаю до трех – и побегу”, – решил про себя Яр, осознавая вместе с тем, что до трех он сосчитать не успеет – космачи доберутся до него раньше.

“Раз…”

Он чуть подался назад.

Из ствола капнуло что-то густое. В трубе хрипело и урчало.

“Два…”

Яр попятился. В этих космачах было, наверное, около трех метров росту. Один был пошире, другой повыше. А мордами они были сущие близнецы.

“Три…”

Космачи нависли над ним. Он знал, что сейчас будет – кто-то из этой парочки отвернет ему голову. Скорей всего этот, высокий.

Он прыгнул назад.

Огнеплюй вздохнул, и воздух перед лицом Яра вдруг превратился в нечто рыжее и горячее. Яр зажмурился, чувствуя, как обгорают ресницы и брови, как запекаются щеки, как плавятся выбившиеся из-под шапки волосы. Подумал, что на этот раз он точно сгорит.

Но пламя уже опало. Точнее, ушло вперед.

Липкая адская смесь Ларса выплеснулась на космачей. Те на миг замерли, не понимая, что случилось, потом взвыли и, упав на четвереньки, бросились бежать.

* * *

Два огромных живых факела врезались в толпу и пронеслись сквозь нее, разбросав людей, будто кегли. Объятые пламенем космачи, слепые, обезумевшие от боли и страха, неслись в деревню. Дорожка огненных пятен отмечала их путь.

Айван первым понял, что может произойти.

– Остановите их! – прокричал он.

Но никто даже не выстрелил в сторону горящих заживо великанов.

Космачи пробежали триста метров. Один – тот, что был повыше, – убежал чуть дальше; он ударился о бревенчатую стену бани и уже не поднялся. Второй влетел в сарай, пристроенный к кухонному домику, и метался внутри минут пять. Потом он затих, а сквозь крышу сарая пробились острые огненные лезвия, и полетели в предрассветное небо крутящиеся вихри искр. Пожар почти сразу перекинулся на кухню.

Баня занялась чуть позже.

Оторопевшие люди стояли, не веря своим глазам, раздавленные случившейся несправедливостью. Они только что, вроде бы, справились с одной бедой, как пришла беда новая – не менее страшная.

Спасти строения было уже невозможно – в считанные секунды гудящее пламя охватило крыши, а через несколько минут огонь с рёвом выплеснулся из окон. Жар был такой, что задымился и вспыхнул куст полыни, торчащий из снега в пятнадцати шагах от охваченной пожаром бани. Громко трещали разрываемые огнем бревна. Горячий воздух, устремляющийся ввысь, подхватывал мириады горячих искр и широко их высеивал: на снег, на дорогу, на крыши домов и сараев, многие из которых были крыты соломой или дранкой. Огонь вот-вот мог перекинуться на соседние строения.

– Воду! – надрывался Айван, досадуя на медлительность послушных ему людей. – Несите воду! Лезьте на крыши!

Побитые картечью ворота ходили ходуном от ударов космачей. Их нужно было укрепить.

Над кухней взвилось облако искр – крыша с ревом и грохотом обрушилась внутрь охваченного огнем сруба. Горящие головешки раскатились по заледенелой земле, далеко разлетелись угли. Пламя, радостно ухнув, выбросило в светлеющее небо длинные горячие языки.

Звезды тихо растворялись в светлеющем небе.

В сорока метрах от основного пожара густо задымила кровля маленького сарайчика.

– Валите его! – прохрипел Айван. Подобрав в снегу кем-то брошенный топор, он первым бросился к дощатой постройке. И упал, удивляясь странному онемению в ногах и ощущая приятную легкость в голове – будто крепкого вина хлебнул от души.

– Тушите, – едва слышно простонал Айван, думая, что кричит.

Близился рассвет. Восток наливался багровым – будто пролитая за ночь кровь и пламя разгорающегося пожара отразились в далеком небе, как в огромном уродующем зеркале.

* * *

Пожар унялся только к вечеру, и нельзя сказать, что в этом была заслуга людей. Огонь сожрал всё, до чего мог дотянуться, люди лишь слегка замедлили его продвижение, но не сумели остановить. Помимо бани и кухни с пристройками, дотла сгорели две жилые избы, шесть сараев, навесы пустого дровяного склада, два амбара и птичник вместе со всеми курами. На счастье, пожар не пошел вглубь деревни, туда, где избы стояли плотно, а на запертых дворах бесилась чующая беду скотина. Обошлось, вроде бы, без жертв, но люди умучились настолько, что едва держались на ногах. Ворвись сейчас в деревню один полудохлый космач – и никто ничего не смог бы сделать. Даже Херберт почти разрядил свои батареи, и уковылял в чудом уцелевшую генераторную восстанавливать силы. Разбрелись по домам и бежи: залечивать раны и ожоги, отлеживаться, отсыпаться. Сбился строгий график дежурств, остановилась вся работа, даже на площадке, где собирали Фрэнка, сейчас было тихо и пусто. И никто не пытался восстановить порядок, никто не загонял людей на места, не требовал от них невозможного – некому было: доктор Эриг возился с ранеными, старого Петра заперла дома его собственная жена, у охотника Георга были сломаны ноги. Все, кто обладал хоть какой-то властью, не могли или не хотели этой властью воспользоваться. И даже староста Айван, единственный, кто, наверное, смог бы заставить людей выйти на улицу, лежал сейчас в своей постели под тремя тяжелыми одеялами и бредил. Бледный и горячий, он, кажется, продолжал бороться с пожаром и космачами.

Даже подсчитать потери было некому…

Ночью под воротами выли волки, пожирая залитый кровью снег. Оставшиеся в живых космачи унесли своих мертвецов, и этот факт, как потом доказывал доктор Эриг, подтверждал их разумность.

Наступили действительно трудные времена. Но это стало понятно позже. Пока же деревня спала мёртвым сном. И только тихие стайки сбежавших из дома мальчишек бродили в ночи по заледеневшим тропам дежурных, а, намерзнувшись, бежали греться на еще горячее пожарище и издалека, скрывая страх и подначивая друг друга, разглядывали трупы людей и людоедов, валяющиеся возле никем не охраняемых ворот…

Глава 20

В главном зале главного деревенского дома было не протолкнуться – никогда прежде на совет не собиралось столько народу. Простых людей на заседания обычно не пускали, да они туда не шибко и рвались. Но не в этот раз. В просторной комнате набилось, наверное, под сотню человек. И каждый из них хотел высказаться.

– У меня мать больная, – нудно талдычил Гари Каатс, обращаясь к соседям, дергая их за одежду, заглядывая им в глаза. – Мать совсем плохая у меня. Того и гляди помрет.

– Я же три дня подряд работал в две смены! – возмущался бородатый Атанас, потрясая крепкими ободранными руками и выпучивая глаза. – Три дня! И где обещанный паёк?

– Кони мрут! – смешно коверкая слова, сокрушался люд Валик. – Сомрут вовсе, как тогда без конёв пахать-сеять будиш? На себе соху поташим чо ли?..

Изможденный, измученный болезнью Айван хмуро взирал на собравшихся у его постели людей. Высунувшаяся из-под одеяла тонкая старческая рука подрагивала, и зажатый в ладони колокольчик отрывисто и глухо взвякивал. Сам Айван молчал.

– Тихо вы! – устало прикрикивал Петр. – Уймитесь, наконец! А то всех выгоню!

Угрозы эти никого не пугали. Старики из совета уже несколько раз пытались выставить посторонних за дверь, но без особого успеха. Если кто-то и уходил, то на освободившееся место тут же влезал кто-то другой, еще более горластый и настырный.

– Жрать нечего! – голосила в задних рядах какая-то баба. – Уж кости грызем! Виданное ли дело?! Кости!

– Тихо вы! – чуть не плакал Петр. – Тихо же!..

Айван медленно поднял дрожащую руку. Люди, как зачарованные, уставились на блестящий вздрагивающий колокольчик. Выкрики зазвучали реже, голоса сделались тише – люди будто испугались чего. Иссохшая рука старосты остановилась. Колокольчик звякнул.

– Поглядите на себя… – чуть слышно просипел Айван. – Обернитесь, посмотрите на других… На кого вы все похожи?.. Жалкие… – Он закашлялся, в груди у него заклокотало, захрипело, и страшный звук этот заставил всех замолчать.

Колокольчик вывалился из пальцев, упал на одеяло, скатился на пол. Никто не решился его поднять.

– Я разочарован, – прохрипел Айван, уронив слабую руку. – Очень сильно.

– Три дня… – неуверенно сказал Атанас. – В две смены…

– Я знаю, – кивнул ему старик. – Я всё знаю. И вы тоже всё знаете. Зачем же пришли сюда?

– Мать умирает, – сказал Гари.

– Кости грызем, – прошептали в задних рядах.

– Уходите… – Айван закрыл глаза. – Уходите…

Громко стукнула входная дверь, и все обернулись. На пороге стоял сибер-друг Херберт с охотником Георгом на руках. Из-за плеча сибера выглядывала лыбящаяся физиономия оружейника Ларса.

– Безногие пришли, – весело объявил Ларс, обозревая забитую людьми комнату. – Хм… А сесть-то безногим, кажется, некуда.

– Совет закончился, – сказал Петр. – Айван устал.

– Я не устал, – Айван открыл глаза. – Я просто не вижу смысла… – Кашель не дал ему закончить фразу.

Ларс сразу всё понял и перестал улыбаться.

– А ну-ка все быстро отсюда! – Он ткнул костылем в чью-то сутулую спину, запрыгал на здоровой ноге. – Надышали, не продохнуть! А человек больной! Ну, чего расселись? Звали вас, что ли? Жрать, говорите, нечего? А, между прочим, на первом складе сейчас горелых кур раздают. И голубиный бульон разливают!

Несколько человек неохотно, будто великое одолжение делая, поднялись, и Ларс посторонился, выпуская их. Следом потянулись и остальные, переговариваясь меж собой, обсуждая вяло, что, мол, про кур оружейник, скорей всего, наврал, а вот бульон, возможно, и раздают, время-то как раз обеденное.

Самые упрямые, впрочем, остались сидеть, но Ларс быстро с ними управился, пригрозив, что велит сейчас сиберу повытаскивать посторонних за ноги, да повтыкать их на улице головами в сугроб. Угроза подействовала. Сердито ворча, люди покинули комнату. В помещении остались только члены совета – двенадцать человек.

– Это правда? – спросил Айван, принимая подобранный Ларсом колокольчик.

– Что? – не понял Ларс.

– Что горелых кур раздают.

– Раздали уже давно. Много ли их там было?

– А бульон?

– Про бульон не соврал. Наварили. Разливают. И по лепешке хлеба дают в придачу.

– Моего? – живо поинтересовался Георг.

– Хлеб из муки, принесенной охотниками, – кивнул Ларс.

– Сколько осталось? – полюбопытствовал Георг.

– Тридцать шесть килограммов. Бережем, стараемся сильно не тратить.

– Работающим в две смены пусть выдадут дополнительный паек, – распорядился Айван.

– Выдаем… – встал с места Клар Кларсон, в прошлой городской жизни бывший неплохим профессиональным геймером. – Но у нас в две смены работают почти все здоровые. Вот и получается, что мы обделяем слабых и больных.

Айван размышлял недолго:

– Больным тоже выдавать двойную порцию, но саму порцию уменьшить для всех. Ревизию закончили?

– Почти… – Со стула поднялся Клойд Барди, бывший актер. Ему недавно исполнилось восемьдесят пять лет, но у него было удивительно гладкое кукольное лицо – так много он перенес пластических операций. – Отчет принесу завтра. Пока же могу сказать, что всё гораздо хуже, чем нам представлялось в начале.

– Хуже? – удивился Айван…

Совет начал обычную свою работу.

* * *

Случившийся после боя с космачами пожар уничтожил основную часть продовольственных запасов. Уцелело лишь то немногое, что хранилось в глубоких ледниках: по большей части, это было мороженое мясо, питаться которым мог не всякий житель деревни. Бывшие горожане употреблять в пищу животную мертвечину отказывались. И всеядный Ларс, ехидно посмеиваясь, повторял, что настоящего лютого голода в деревне пока еще не знают, раз жители её так упрямо держатся за свои глупые принципы.

Наверное, он был прав.

Мука, принесенная прорвавшимися сквозь окружение охотниками, оказалась теперь весьма кстати. Но ее, конечно, было недостаточно – дай людям волю, они за день управились бы со всем запасом. Муку приходилось прятать и охранять, её берегли, выдавали понемногу. В тесто замешивали толченую кору, от которой лепешки делались горькими. Но даже такой хлеб был в радость.

Всё трудней становилось с дровами. Осажденная деревня сжигала сама себя: чтоб отапливать одни дома, приходилось разбирать дома другие. Срубы старались не трогать – разбирали крыши, снимали полы, ломали дощатые пристройки. Во всей деревне не осталось ни одного забора – все сгорели в огне. Во многих избах уже обходились без мебели: столы, стулья, лавки – всё исчезло в печах.

Большие работы почти остановились. Теперь деревня занималась поисками дров и пропитания. Мальчишки ловили в ручье рыбу, охотники ставили силки на птиц, женщины добывали из-под снега прошлогоднюю траву для скотины, мужики копались на мерзлых грядках, ковыряли ломами крепкую как камень землю, выискивая недобранную картошку, репу и морковь.

Только на застроенной лесами площадке, где собирали Фрэнка, всё шло, как обычно. Огромный строительный сибер, когда-то помогавший людям создавать эту деревню, потихоньку обрастал мышцами и наращивал панцирь. Люди здесь трудились круглосуточно, из последних сил выбивались, но торопились поскорей завершить великое дело. Петр, валящийся от усталости с ног, спящий по три часа в сутки, уже провел тестирование некоторых систем, и утверждал, что большая часть запланированных работ выполнена. Он не сомневался, что сибер скоро поднимется, и клялся, что восстановленный Фрэнк пойдет туда, куда направит его сидящий в кабине оператор.

Но поможет ли могучий сибер одолеть космачей-людоедов, этого не знал и Петр.

* * *

В доме Леры можно было снять верхнюю одежду, так там было тепло. Хозяйка давно уже перебралась в самую маленькую комнату своей избы, отапливаемую отдельной, похожей на столб, печкой. Остальные комнаты стояли пустые и холодные, Лера даже двери туда заколотила и завесила проемы старым тряпьем, сберегая ценное тепло. Утеплила она и окна: законопатила щели, проклеила их холщевыми полосками. И все равно веяло от окон холодом, на рамах намерзала ледяная короста, а ночной мороз оставлял на стеклах узорные разводы.

В доме Леры всегда было чем перекусить: кусочек вчерашней лепешки лежал под тарелкой, на высокой полке пряталась банка с вареньем, в мерзлой прихожей остывал присыпанный чесноком бульон.

В доме Леры было уютно, и сама она была уютная. Шел уже шестой день, как Яр перебрался к ней жить, и пока не было ни единой минуты, в которую он пожалел бы о своем решении. Даже то, что знали только они, не портило ему настроения. Но он старался не думать об этом. Насколько это было возможно.

– Космачи как взбесились, – рассказывал он, черпая ложкой превратившийся в желе бульон и бережливо, двумя пальцами отламывая крохотные кусочки от горькой, плохо пропеченной лепешки. – Лезут и лезут на ворота, сломать пытаются. Глаз не сомкнуть. Поняли, значит, где тут у нас вход, почувствовали слабину, и теперь пробиться пытаются. Ну, так даже проще. Не обязательно весь периметр обходить и осматривать. Крепи да крепи ворота.

– Ларс вчера был, искал тебя, просил зайти насчет работы.

– Не, сегодня не пойду. Мне после ночи отсып положен. Как взбесились космачи. Лезут и лезут!

– А может, сходишь? Хлеба получил бы.

– Хлеба?! – Яр фыркнул, высунул язык, сморщился. – Эх, сейчас бы настоящего хлебца! – Он мечтательно закатил глаза, сглотнул слюну.

– Говорят, на днях Петр строителя поднимет. Может, тогда все и наладится?

Яр только хмыкнул.

Расправившись с лепешкой и бульоном, вылизав тарелку и подобрав крошки, он еще долго сидел за чаем, щурясь на крохотную пыльную лампочку и наслаждаясь бездумным покоем. Лера присела напротив, положила руки на стол. У нее были очень красивые пальцы, но их портили каемки грязи под ногтями.

Яр посмотрел на свои ладони – они были просто ужасны.

– Иногда я ненавижу это место, – пробормотал он, пряча руки.

Она вздрогнула, подумав, что он говорит о ее доме.

– Почему?

– Потому что помню, как было там.

– Там?

– В городе, – пояснил он. – Неплохая квартира, работа, еда, три жены.

– Одна беременная, – напомнила Лера.

Яр невольно посмотрел на её живот. Кивнул:

– Да. Она сама хочет выносить ребенка. Родить его, и воспитать.

– Здесь все так делают.

Яр помолчал. Вздохнул тяжело и повторил:

– Ненавижу это место.

Он знал, что сегодня ему придется идти в мастерскую Ларса. Оружейнику требовалась помощь, а им был нужен хлеб – пусть даже такой: непропеченный и горький.

– Когда все наладится, ты уйдешь? – спросила Лера, глядя в сторону.

– Наладится? – усмехнулся Яр. – Здесь? Всё?

Она серьезно на него посмотрела.

– Ты же понял, о чем я говорю.

Он кивнул, тоже посерьезнев.

– Хочешь, чтобы мы поженились?

– Не обязательно. Думаю, нам просто надо быть рядом.

– Из-за него? – Он встал, подошел к ней, осторожно положил свою ужасную ладонь на ее теплый и мягкий живот.

– Из-за него тоже, – сказала она. – Но, прежде всего, из-за нас.

Он обнял ее, прижался к ней. Шепнул на ухо:

– Я не уйду.

– Точно?

– Мне плохо одному, – сказал он, и тут же себя возненавидел.

Он всегда был эгоистом.

Таковым он и остался.

* * *

В середине недели вдруг потеплело, и в деревне заговорили о скорой весне. Со стороны пустоши непрестанно дул теплый ветер, который здесь называли “дыханием города”. Напитавшийся влагой снег просел, крыши обросли сосульками, небо затянулось низкой серой пеленой, в разрывах которой изредка проглядывала глубокая и чистая синь.

“Зиме конец”, – судачили люди. С надеждой поглядывали на лагерь космачей, чуть вытаявший из снега, и потому хорошо различимый. Но великаны уходить не спешили, они по нескольку раз на дню ломились в запертые, намертво заколоченные ворота, да бродили по округе, оставляя на заснеженных равнинах приметные цепочки следов. Отпугивать их было нечем, да и смысла теперь в этом никто не видел. За время долгой осады все слабые места периметра были выявлены и укреплены. Тем не менее, упрямство людоедов нервировало жителей деревни. Космачей ненавидели истово, дружно, и строитель Фрэнк, который, согласно первоначальному плану, должен был стать пугалом, в сознании людей превратился в оружие возмездия. Люди уже не просто хотели согнать космачей с места, теперь они жаждали отомстить им за все свои страдания.

В оттепель начал дохнуть скот. Погибли почти все лошади, пали коровы, и даже неприхотливые козы подхватили неведомую болезнь, от которой у них крошились рога и копыта, и выпадала шерсть.

Закончилась мука. Айван был вынужден пустить на питание часть так долго сберегаемой семенной картошки, хоть его и отговаривал от этого шага почти весь совет.

Старик заметно сдал в последние дни. Он сильно простудился в ночь, когда случилась схватка у ворот, и никак не мог оправиться. Иногда ему делалось чуть лучше – он тут же брался за дела, и работа вновь укладывала его в постель. Но он ничего не хотел слышать ни про отдых, ни про лечение, ни про диету. Доктор Эриг лишь ругался, не зная, как повлиять на упрямого пациента. Кажется, Айван винил себя за то, что позволил открыть вход в деревню, и воспринимал свою болезнь, как заслуженное наказание.

Георг, его сын, был рядом. Он еще не поднялся на ноги, но доктор говорил, что поломанные космачом кости срастаются нормально, и проблем, скорей всего, не возникнет.

Если со стариком что-то случится, рассуждали селяне, то вся власть перейдет к Георгу. Это мало кому нравилось – охотников здесь не любили. Именно их, а не Айвана, бессменного старосту, привычного лидера, винили за всё случившееся в последнее время. Охотники чувствовали настроение людей и держались тихо, особняком…