Текст книги "Охота на гончую"

Глава XVII

Цепь охотников растянулась вдоль берега – точно так бы шли на кабана или волка. Только на этот раз добычей выбран был человек. Амал, юноша из захолустной деревни, почти мальчишка, что лишь недавно сменил пастушью хворостину на меч. А меч – на крепкие молодые зубы. Знал бы с детства, зачем растут – не делал бы нынче глупостей. Николай усмехнулся – невесело, жестко. Кто и когда мог вразумить его самого?

Местные не участвовали в облаве под предлогом охраны лагеря. Да и четверка друзей впервые смотрела на Николая с укором. В войске нет чужих, все держатся друг за друга – крепко вбили им в головы такие, как Стенолом. Но бравого центуриона наверняка уже вынесло в море, синего и раздутого. А Николай и сам за себя неплохо решал. По крайней мере, достаточно хорошо, чтобы в живых оставаться.

На пути возвышалась дубрава – островок среди бескрайнего моря трав. Небольшое стадо диких быков промчалось между деревьями, уходя прочь от маячивших вдалеке загонщиков. Но те преследовали другую дичь, и всем остальным пока хватало места в степи.

Темные, в ярких искрах просветов, кроны, сомкнулись над головой Николая. Словно под звездным небом, здесь властвовала своя, тайная жизнь. Скреблась и взвизгивала, шуршала в жухлой, давно опавшей листве – этом хрупком, из года в год тлеющем без огня мирке вечной осени. На опушке с утробным хрюканьем топтались осторожные кабаны, надеясь вернуться к прерванной трапезе, когда все утихнет. Но Николая не мог обмануть наступавший покой.

Янтарного цвета ручей, бежавший сквозь рощу, пришлось переходить вброд. По пояс в воде – студеной и на удивленье прозрачной. Было бы глупо верить, что быстрый поток собьет шэня с толку, как и всякую нежить, отрежет путь, не даст превратиться из дичи в охотника. Николай уже смутно предвидел, что его ждет, зная, как сам поступил бы, будь он…

«…собой, – против воли мелькнула мысль. – Еще немного – и ловить придется уже самого ловца, не удержавшего в себе зверя». Но отказаться от своего «я» для Николая значило потерять след. Подобное притягивало подобное, и никак иначе.

Над водой, будто старая кость, белел высокий, в два человеческих роста, камень. От острой вершины его к основанию шел неровный ряд четко выбитых знаков. Эти руны, скопом и по отдельности, Николай уже видел на самых разных вещах – от кухонной утвари до оружия. Римляне презирали варварский алфавит и в то же время боялись могущества, что ему приписывали.

Подошвы сандалий скользили по дну, устланному водяным мхом и нитчаткой. Пытаясь удержаться в потоке, Николай вцепился в шероховатую грань камня. Вдруг чья-то рука легла сверху, ладонь на ладонь, словно снег на воду – легкая, трепетная и невыносимо холодная.

Сквозь клочья пены на Николая уставилась пара бездонных зеленых глаз. Волосы – темные, как глубокий провал, внезапно открывшийся в камне. Смуглое, будто искусно выточенное лицо тронуто болью, во взгляде – мольба.

Прежде Николай видел нимф лишь мельком – в более теплых и благодатных краях, где и полагалось им жить. И как-то не верилось в россказни об их чарах, сводящих с ума любого. Не верил он и теперь, шагнув за странным созданием внутрь скалы и даже не думая о последствиях.

* * *

Каменные створы черт знает как вдруг захлопнулись, преградив путь наружу. Словно живая, дохнула в лицо внезапно открывшаяся пустота. Но страха не было. Николаю уже доводилось блуждать по таким вот неведомым дорожкам, всякий раз удивляясь происходящему.

Очевидно, камень уходил в мягкое, илистое дно ручья гораздо глубже, чем поначалу казалось. То ли был полым внутри, то ли вовсе состоял из материи, которой законы физики не указ. Во всяком случае, Николай мог свободно двигаться – навстречу мерцавшим невдалеке всполохам.

А вокруг стояла кромешная темень. Если бы не рука спутницы в его ладони, Николай рисковал бы переломать себе сослепу все, что угодно. Похоже, нимфа твердо знала, куда идет, и как ни в чем не бывало вела за собой незнакомца. Ее шаги были почти бесшумными, и лишь едва ощутимая дрожь тонких пальцев выдавала тревогу. Николай вновь почувствовал себя охотником – зверь поджидал его здесь.

Проход обрывался широким, открытым карнизом над огнедышащим кратером. Золотистые искры били гулким фонтаном, стремясь дотянуться до черных вершин, так хорошо знакомых Николаю с тех пор, как он в последний раз бродил при смерти меж мирами. А над всем этим, как изваяние чужого, нездешнего бога… демона…

Сидевший над пропастью вдруг ожил, поднялся, и молча глянул Николаю в глаза. Будто плетью с размаха втянул – аж дыхание перехватило. Нежить, оборотень, страшнее всякого чудища с волчьей мордой! Лицо хоть и прежнее, человечье, но взгляд… Даже здесь, перед огненною стеной, в хороводе густых теней от него не скрыться.

Амал, пастушонок глупый, черт знает как очутившийся на войне, что этот мир с тобой сделал? Понять бы вовремя, кто ты – может, удалось бы спасти, не позволив звериной ярости подчинить твой разум. Но разве то же самое не угрожает Краддоку, Осии, Ульрику… да всем пятерым, всей стае? И нет никакого иного выхода?

– Стой, где стоишь! – язык с трудом слушался Николая. – Больше ничего не случиться, если…

Слова застряли в горле, едва стало ясно, что здесь их попросту не поймут. Да и нечего было сказать, на самом-то деле. Шэнь замешкался лишь на мгновение. Этого Николаю как раз хватило, чтобы придти в себя, выдержав пробравший до костей взгляд. И резко оттолкнуть нимфу, что с криком отчаяния встала вдруг между ними, раскинув руки.

Стройное, гибкое тело выгнулось змейкой, упав на камни. Крик превратился в стон, захлебываясь от боли, и гневный рев пронесся в ответ. Не помня себя от ненависти к обидчику, Амал нанес первый, неуправляемый, как стихия, удар.

Николай не смог бы сказать, откуда взялась внутри уже знакомая сила. И почему рванулась наружу одновременно, миг в миг, с незримой атакой шэня. Две волны, обе жарче пылавшего внизу кратера, столкнулись и погасили друг друга, не причинив никому вреда. Оставался лишь ближний бой, короткий и беспощадный.

У Амала не было ни меча, ни доспехов. Пользоваться всем этим он уже вряд ли мог – хватило ума лишь избавиться от ненужного груза. Его оружием стали мощь и злоба дикого зверя, защитой – слепое желание жить. Облик изящного юноши был опасной, сбивающей с толку иллюзией.

Клинок Николая мягко, почти без усилий скользнул под ребра, словно мясницкий нож. Шэнь, казалось, даже не почувствовал этого. Зато Николай ощутил, как свирепая, небывалая среди людей сила ломает его до громкого хруста в костях, крутит, словно тряпичную куклу – вот-вот бросит вниз, в огонь. «Зачем все это? – едва не выкрикнул он сквозь боль, невольно прижавшись лицом к чужой ране, липкой, будто смола. – Ведь мы одной крови. И одной стаи».

Лишь на краю пропасти у Амала подломились колени. Он резко ослабил хватку и, падая в бесконечно далекое, раскаленное жерло кратера, Николай с удивлением понял, что это и есть надежда.

* * *

Темное крыло промелькнуло рядом, когда всего пара мгновений отделяла от полыхающей бездны. Лава внизу тут же схлынула, провалилась в бездонную пасть туннеля, известного Николаю не понаслышке. И только звезды-миры, подобно тлеющим углям, сверкали во мраке. Возможно, многое здесь было попросту миражом. Но в реальности чужих крыльев и цепких когтей, остановивших падение, сомневаться не приходилось. Как и в том, кому принадлежат эти атрибуты падшего ангела.

– Ты уж прости, что пришлось… так… – Николай не находил слов, а точнее мыслей.

– Нашел, о чем жалеть! – спокойный рассудок Амала никак не вязался с его недавними выходками. – Ты и себя жалел, когда умирал прежде?

– Не помню, – признался Николай. – И откуда тебе столько известно?

– Так видно же! Мы с тобой теперь оба меченые. Только немного по-разному, вот и дороги у нас разнятся. Пора тебе назад, к своим, не то поздно будет.

Тело Николая успело рассыпаться пеплом. Но то, что зовется духом – отнюдь не безликий, бесполый, лишенный воспоминаний огрызок – взмыло к вершине, будто подброшенное когтистой лапой. И вытянуло за собой из небытия плоть, как это бывало уже не раз. Вновь твердо держась на ногах, Николай глянул вниз без прежнего страха – лишь с изрядной толикой зависти.

Новая сущность Амала крылатым драконом парила над озером чуждого, враждебного небесам света. В глубине его мелькали другие – тысячи, миллионы смутных теней. Не проклятые навеки, но отыскавшие собственный путь – ничего общего с бесполезным для них спасением. А прежний мальчишка, чье тело лежало навзничь над пропастью, с каждым мгновением становился бледней и прозрачней, таял на глазах, как свеча. Не зверь уходил – звереныш. В каких неведомых, запредельных мирах его ждут?

Далекое дно опять полыхнуло огнем – будто исполинские врата разомкнулись, пропустив легионы теней в глубину неведомой преисподней. Что-то должно было произойти – Николай едва ли не чувствовал это кожей. Он уже не доискивался до причин и воспринимал перемены, как нечто само собой разумеющееся.

Первый бросок в неизвестность прямо из охваченной пламенем, разбитой всмятку машины не оставил в памяти и следа. Второй запомнился подъемом по облачной лестнице к сияющим, как фальшивый бриллиант, пикам Шамбалы. Потом был хоровод невероятных картин, сменявших друг друга в такт бешеной скачке, астральные туннели – несметное число огней…

Теперь островерхие черные горы, знакомые с прошлого путешествия меж мирами, принялись на глазах расти и ветвиться надвое, снова и снова. Это было похоже на какой-то чокнутый лес – гротескное, ненормальной величины подобие той дубравы, что росла вдоль ручья там, снаружи. Как ни странно, поток проникал и сюда – крохотным водопадом, испарявшимся где-то внизу, над поверхностью раскаленного озера.

Сознание дробилось на части, как дробится водяная струя, падая с высоты. Отдельные, разрозненные картины выскакивали из мглы с пугающей резкостью. Далекий, словно ночное небо, купол над головой, мрачная тяжесть окруживших стен, неровная твердь под ногами… И маленькая фигурка, прильнувшая к другой, готовой вот-вот исчезнуть.

Нимфа тихонько плакала, пытаясь удержать в объятиях бездыханное, уже почти бесплотное тело – будто мираж в тряском от жары воздухе.

– Не надо, – изумленный Николай с трудом подбирал слова. – Зачем? Ты укрыла его, залечила раны, но разве этого хватит, чтобы понять? Надеялась на мою помощь, иначе не привела бы сюда – что ж, я помог. Поверь, так лучше – ничего изменить ты уже не могла. В этом мире он убивал бы снова и снова.

Нимфа даже не подняла глаз, все еще лаская мертвого. Едва ли она понимала людскую речь. Не удивительно, что эти двое так быстро и просто нашли друг друга. Ведь оба были по-своему совершенными. И потому избранными среди избранных: он – для убийства, она – для любви. Слова здесь были бы лишь помехой, а то и вовсе препятствием. Все просто, хоть волком вой. Или без конца прокручивай в памяти невесть откуда взявшиеся строки.

Ничего не нужно говорить,

Ничему не следует учить.

И печальна так, и хороша

Темная звериная душа.66
  Стихи О. Мандельштама.


[Закрыть]

А скалы росли, тянулись то ввысь, то вширь, выбрасывая угольно-черные кристаллы, словно побеги. И каждый из них – как еще один путь среди бесчисленных «да» и «нет», вероятность, которую не позволит себе упустить мать-природа. Огни миров теперь казались соцветиями на кончиках древесных веток. Но уже сотни невидимых челюстей грызли, чавкая, это вселенское древо. А где-то внизу, среди могучих корней, рождалось НЕЧТО или НИЧТО, готовое сокрушить его, если сможет. И Николай смутно догадывался, что даже это не станет концом всего. Исчезнет лишнее, больше не нужное для развития, будто жабры у зародыша человека.

Первый толчок, хоть и был не слишком силен, заставил Николая, как и все вокруг него, содрогнуться.

– Пойдем отсюда! – он протянул нимфе руку. – Ты же знаешь, как выйти наружу.

Новый удар из глубин вдруг отбросил его, полуживого, назад. Задыхаясь и фыркая, он почувствовал, что смешно барахтается посреди знакомого уже ручья, рядом с камнем, внезапно треснувшим и осевшим. Теперь эта глыба не казалась ничем особенным. Исчезли даже руны, наверняка чуждые племенам, что некогда почитали хозяйку ручья. Словно судьба взялась уничтожить малейший след, любую зацепку памяти. Но Николай уже не мог позабыть.

– Что это с тобой? – подбежав, удивленно спросил легионер из новоприбывших. – На тебя напали? Где тварь?

На шум мгновенно собрались остальные охотники.

– В лучшем из миров! – ответил Николай всем сразу.

«Пусть как хотят, так и понимают», – подумал он про себя. Спорить и пререкаться не было никакого желания. Любого, посмевшего возразить или снова спрашивать, он попытался бы разорвать на куски – даром, что вынырнул из-под камня безоружным и голым. А после хоть сотни, хоть тысячи раз убьют – все равно!

Должно быть, мелькнуло в его глазах нечто эдакое, заставившее остальных верить на слово. И даже Ульрик в лагере не допытывался – честь ему за то и хвала. А у неуемного гэлла на этот раз хватало иных забот, которыми он спешил поделиться.

– Пришлые обнаглели! – начал Краддок без предисловий, отведя Николая и Осию подальше от любопытных ушей. – Повсюду между бараками их караулы – не обойти. Три четверти легиона пока еще за стеной, но будь я проклят, если это не напоминает осаду. Мы по макушку в дерьме, а Ульрик, этот младенец на пятом десятке лет, ничего знать не хочет.

– Думаешь, затевается что-нибудь? – подавив усталый зевок, спросил Николай.

– Вообще-то есть один способ проверить… Поможете?

Оба товарища по несчастью обреченно вздохнули.

Глава XVIII

Легат Пулиний наверняка был уверен: занятый им добротный, бревенчатый дом, как всегда, охраняется. Спокойствие, что греки назвали бы олимпийским, вполне объяснялось тем состоянием, в котором почтенный муж пребывал уже с вечера. Но вспыхнувший вдруг огонь заставил пары дорогого рейнского вина мигом вылететь из головы.

Пылающий клинок свистнул в воздухе и остановился над изголовьем роскошного ложа Пулиния, роняя опасные искры. Тучный, размякший от выпитого легат все еще не мог вскочить и с криком броситься прочь в открытую настежь дверь. Да и нельзя уйти от того, кто ходит по грешной земле с Мечом Огненным, завернувшись в плащ с головы до пят, чтобы не ослепить встречных своим сиянием. А следом – двое, подобных ему во всем…

– Не лги предо мной, раб лукавый! – грозно произнес гость, хотя Пулиний еще не сказал ни слова. – Разве не воля Божья вела тебя в битву? Что же тогда задержало твой легион в пути?

– Был приказ… – бормотал ошарашенный легат, кое-как поняв, о чем идет речь. – Самого консула Аэция… Мы не могли ослушаться – до тех пор, пока…

– Зачем теперь медлишь? – вновь строго спросил ангел, направив меч вверх, отчего пламя едва не перекинулось на шелковый балдахин. – Почему не свершишь то, что должен?

– Здешние варвары слишком свирепы! – заныл Пулиний. – И ненадежны – вдруг поддержат нынешнего императора? Даст Бог – по реке вот-вот поднимутся боевые суда, с их помощью мы истребим всех в этом лагере…

– Поздно! – прогремел раскатистым басом ангел. – Ты слишком долго испытывал терпение Господа. Так будь же навеки проклят – ты и твой род до седьмого колена…

– Не-е-ет!!

Не дожидаясь окончания приговора, легат все же вскочил и с удивительной при таком весе прытью рванулся наружу. Не в дверь, так в окно. И вовремя – его пышные, обтянутые шелковой туникой окорока уже густо дымились. Троица поспешила вслед, мимо растерянной, перепуганной насмерть охраны, оставив за собой пылающий дом. Лишь его обособленность спасала от пожара весь лагерь.

Как только истошные вопли легата стихли за рядами бараков, трое свернули на боковую улочку – виа принципалис. Краддок тут же бросил свой меч и стал швырять в него землю носком сапога, сбивая объявшее металл пламя. Толстая кожаная перчатка едва не вспыхнула у него на руке, и теперь воняла паленым. Адское варево хунну охватывало огнем все, по чему бы ни растеклось.

– Чуть сам не обуглился, – сетовал гэлл, наконец совладав с опасной стихией и подняв оружие. – А ведь немного наскреб со стен этой дряни, что до конца сгореть не успела. Как чуял – на что-нибудь, да сгодится…

– Ну, ты даешь! Артист погорелого театра!

Николай в восторге хлопнул Краддока по спине, не заботясь, поймет ли тот сказанное.

– Вот уж не думал, что ангелы изъясняются на столь скверной латыни! – без злобы, лишь из природной вредности съязвил Осия.

– Вообще-то их родной язык – гэлльский, – парировал Краддок. – Тебе об этом твой равви не говорил?

А Николай вдруг вспомнил безумную скачку – четыре всадника под лазурным небом. И рой крылатых полузверей, что выли, истекая золотой кровью. Иных звуков в той бешеной, невероятной битве от них не услышал никто.

Николай тряхнул головой, словно отгоняя жуткие воспоминания.

– И что теперь? – спросил он остальных участников огненного шоу.

– Ты сам все слыхал от Пулиния, – отозвался Краддок. – Назревает нечто гораздо большее, чем недавний мятеж. Не сегодня, так завтра легата или кого-нибудь из трибунов провозгласят императором.

– Бред! На что им надеяться?

– Плохо ты знаешь Рим! Со времен свержения Галлиена правители величайшей в мире страны меняются, как коврики в бане. И воля народа тут не причем. Стоит кому-нибудь заручиться поддержкой хотя бы одного легиона – и он вполне может взять власть, не опасаясь всех остальных. Ведь большинству подданных давно уже наплевать, кто занял имперский престол. Один жадный дурак ничем не хуже другого.

– А что делать нам? – перебил Николай. – Предлагаешь наплевать тоже?

– По мне так пускай эти отпрыски шелудивых гиен разорвут друг друга! – вмешался Осия. – А заодно и растащат по кускам Рим – кто из нас троих против? Но Ульрик и Люций… Они будут драться за тех, кому присягали. До конца, пока живы – ты знаешь их.

– Тогда будем драться вместе, – голос Краддока не допускал возражений. – До тех пор, пока живы мы все.

* * *

Предупрежден – значит вооружен. Николай лишний раз убедился в мудрости этих слов, когда, растворившись в толпе, взбудораженной пламенем, троица быстро отыскала Ульрика. Тот выслушал и, как ни странно, поверил. Вскоре беспорядочная масса людей вновь обрела причину и повод действовать.

Напуганный легат в ту же ночь дал из лагеря деру. Вместе с охраной, свитой и всеми трибунами, сколько их там набралось. Ульрик велел не препятствовать беглецам – брать их в заложники, а тем более убивать не имело смысла. Опыт бесчисленных переворотов подсказывал: они – лишь фигуры в игре влиятельных сил.

Под стенами встала армия заговорщиков, готовых сперва заграбастать провинцию, а после идти хоть на Рим. И среди них, несмотря на всеобщее разложение, хватало отчаянных, да и просто наглых. Размазню Пулиния мог в любой момент сменить кто угодно, даже рядовой воин. Свято место пусто не бывает, а наоборот – обычное дело.

Куда лучше было отпустить легата и всех его прихвостней за ворота лагеря. Там, среди своих, кто-нибудь непременно станет болтать об ангельском гневе, сея вокруг суеверный ужас, разброд и панику. В который раз Николай восхитился решением Ульрика. Этот солдафон мог мыслить нестандартно и даже здраво – стоило только вляпаться в очередное дерьмо. Хватало бы еще ума обойти его вовремя…

– Они уходят! – вдруг заорал дозорный на башне. – Уходят, всеми богами клянусь!

Это было больше, чем могли ожидать и даже представить. Никто не верил своим глазам. Вместо отборного легиона, все еще грозного, хоть и давно утратившего решимость, лагерь с трех сторон окружала плотная завеса пыли. И когда она медленно опустилась под затихающий гул шагов, на равнине чернела лишь пара изрезанных в клочья палаток, набитых трупами. Должно быть, не все хотели уйти, да только никто их не спрашивал. В раскаленном, безоблачном небе уже нарезали круги орлы и голодное воронье.

– Видели?! – радостно вопил Краддок под громкий смех и ликующий рев сотен глоток. – Пусть теперь попробует этот сброд назвать нас суеверными варварами! Если останемся живы – клянусь, от Скифии до Британии все узнают, что за ангелы подпалили Риму его шелковый зад!

– Если останемся живы, – повторил за ним Осия. – Сам понимаешь, это почти невозможно.

– Почему? – удивился Краддок – Легион перепуган до смерти и вряд ли уже опасен.

– Ты забыл про боевые суда, о которых обмолвился нам Пулиний. Скоро они будут здесь.

– Найдем и на них управу!

Казалось, управу вскоре нашли. Тот же Осия, как только ему, что называется, «объяснили на пальцах», буквально приволок в лагерь нескольких торговцев вместе с товаром – сравнительно дешевым железом. Кузнецы были местными, и ковали задаром – все для победы. Плодом общих усилий стала длинная, тяжелая цепь, что протянулась вдоль берега от одного небольшого мыска до другого. Путь в удобную бухту у самого лагеря был перекрыт. Как раз вовремя – ночь спустя за изгибом реки показались огни, и предрассветную тишину разорвал плеск весел.