Текст книги "Черная тарелка"

Откуда ни возьмись, появились телекамеры, нацелились на Красноперского, заставили его снисходительно заулыбаться и подойти к плите. За ним потянулись коммуняки и невесты. А Клава уже маслила нанизанной на вилку сырой картофелиной свои сковородки, из половника лила на них тесто, неуловимым движением переворачивала очередной блин, сгружала готовые, щедро промасленные кружевные диски на большое блюдо. Красноперский с пришедшими ему на помощь охранниками и другие наши конкуренты только разбирались со сковородами и прочими блинными причиндалами, только открывали приготовленные в соседнем сокольническом кафе кастрюли с тестом, а наша стопка блинов уже достигла едва ли не полуметра. Последнев и Горский разливали ледяную «Эро» в бумажные стаканчики, Сережа бросал по два блина на картонные тарелочки, и все это прямиком отправлялось в тянущиеся снизу руки. И не было давки, люди терпеливо дожидались своей порции и, получив ее, отходили, чтобы спокойно хлопнуть стаканчик экологически чистой водочки и заесть ее неостывшими Клавиными блинками. А Клава, жонглируя у плиты, сыпала невесть откуда взявшимися у нее прибаутками вроде «блин – не клин, брюха не расколет». Она давно уже расстегнула дубленку, сбросила платок и, простоволосая, румяная от легкого морозца и жара плиты, была потрясающе хороша собой. Ох, как я ее хотел!

Похоже, не я один. Из толпы ей кричали слегка подвыпившие мужички. А она в ответ на их сальности похохатывала, шутя замахивалась на нахалов половником и пекла, пекла, пекла…

Наша команда успела ублажить масляничным угощением с полсотни гостей, когда на сковородке Красноперского появилась первая толстая лепешка. Народный трибун неловко подкинул ее на сковороде и угрюмо изрек банальнейшее из банального:

– Первый блин комом.

– У тебя и второй, и десятый будут комом. Однозначно! – озорно передразнила его Клава, и тот не нашел ничего ответить.

* * *

Вечером мы с Клавой смотрели теленовости. Естественно, в постели.

Блинную акцию дали по всем каналам. Где совсем коротко, где подробнее. Но героями всех сюжетов были Клава и Владлен Красноперский. И по всем каналам прозвучал их обмен репликами насчет блина комом, с Клавиным «однозначно!».

Клава впервые в жизни увидела себя на телеэкране и осталась собой вполне довольна, хотя некоторые кадры ее изрядно смутили. Когда она, расстегнутая, расхристанная, склонялась над плитой, о наличии большой белой груди не нужно было и гадать.

– Господи, все наружу! – прижимаясь ко мне, причитала Клава. – Ой, стыдоба! Что же ты мне не сказал? Я бы прикрылась…

Я как мог успокаивал подругу: во-первых, не так уж и много она показала телезрителям, самую малость, мыто знаем, сколько осталось непоказанным, а во-вторых, показанного стыдиться не следует, им гордиться надо. И гладил эту гордость нашу, и, как пишут в дурных романах, осыпал ее поцелуями. Постепенно Клава успокоилась. Она, бедняжка, не ведала, что совсем скоро, через пару недель ей предстояло прилюдно растелешиться куда больше, чем сегодня.

* * *

С честью выдержав первое испытание, выполнив первое серьезное задание партии, моя Клава вскорости получило второе, причем не менее сложное. Узнали мы о нем…

Извините за то, что в моем повествовании все мало-мальски значимые события начинаются в постели. И пожалуйста, не воспринимайте это как вечную сексуальную озабоченность автора. Просто так было на самом деле. Наверное, потому, что мы с Клавой в те дни и впрямь много времени проводили в этом месте.

Итак, о втором поручении мы узнали, как вы уже догадываетесь, тоже в постели. Дело было воскресным утром, мы уже проснулись и лежа обсуждали, что бы такое приготовить на завтрак. Тут-то и позвонил Геннадий Последнев. Сколько Горский с ним ни бился, у него по-прежнему была каша во рту, так что я не сразу разобрал, чего хочет от меня партийный начальник. А когда разобрал, понял, что мне предстоит нелегкий разговор с Клавой. Произошел он за кофе.

Услышав, что завтра ей предстоит выступить в прямом эфире в теледебатах с Российскими Невестами, Клава замахала руками:

– Да вы что, рехнулись со своим долбаным ЭРО-Сом?! Хватит с меня этих блинов с голыми сиськами. Осрамили на всю страну!

Я резонно заметил, что выбирать глубину декольте на теледебатах она будет сама. В конце концов речь идет не о стриптизе, а о серьезном политическом выступлении, от которого зависит успех партии на предстоящих выборах. А мне ваша партия знаешь до какого места? И вовсе, Клавочка, нет! После блинов мы полпроцента прибавили, и это твоя заслуга, девочка…

Явив чудеса терпения, я в конце концов сломил сопротивление Клавы, тем более что, как я догадывался, она, сама того не ведая, вовсе была не прочь вновь засветиться на телеэкране. Первое ее выступление произвело сенсацию в супермаркете, и это было приятно.

Окончательно сдавшись, моя славная подруга задумалась над вечным дамским вопросом – что надеть. Оставив это на ее усмотрение, я принялся натаскивать ее по политике и экологии.

* * *

В Останкино мы приехали за час до начала дебатов. Суетливая теледевчонка подхватила нас у бюро пропусков и довела до студии, где Клаву у меня забрали и утащили в гримерную. Мне же предложили кофе и позволили курить. За этим занятием я и коротал время. И нервничал, потому что только здесь, в Останкине, до меня наконец-то дошло, в какую авантюру я вовлек Клаву.

Моя подружка обладала трезвым и практичным умом, имела самостоятельное суждение обо всем, что входило в сферу ее интересов, и, как я уже говорил, охотно высказывала свое мнение о моих публикациях на экологические и экономические темы. Но политика ее никогда не волновала, а без систематического образования и ориентации в грязи и дрязгах на российской политической арене было просто невозможно продержаться и пяти минут против давно лишившихся девственности, в том числе и политической, матерых Российских Невест. Я знал, что Клава за словом в карман не полезет, но одно дело осадить на блинной акции нахала Красноперского, совсем другое высказаться перед многомиллионной аудиторией о зарплатах бюджетников, проблемах армии, защите нашей донельзя загаженной окружающей среды. Да, я по пунктам изложил ей все, о чем придется говорить, заставил несколько раз прочитать предвыборную платформу ЭРОСа, но не ведал, что улеглось в милой Клавиной головке, и был уверен, что извлечь из нее в нужный момент нужную мысль Клаве вряд ли удастся. Может, плюнуть на все к чертовой матери и утащить подругу отсюда, пока это позорище не началось…

Я решительно загасил сигарету в пепельнице и вышел в коридор, где столкнулся с теледевчонкой-помрежицей.

– Вы госпожу Толмачеву не видели? – спросил я у нее.

– А она уже в студии. Через пять минут начинаем.

Я кинулся в студию. В глубине огромного, как ангар, помещения виднелся ярко освещенный софитами длинный металлический стол, нет, скорее что-то вроде барной стойки, и три высоких, тоже как в баре, причудливой формы табурета – один, позади стойки, вроде бы для бармена, а два в ее торцах. На стойку были нацелены камеры, возле которых суетились операторы и еще какие-то технари, должно быть выставлявшие или проверявшие свет. Остальная часть студии была погружена в полумрак. Едва разглядев среди змеиного сплетения кабелей, среди кранов и другой непонятного назначения машинерии три темные фигуры, я поспешил к ним.

Телеведущий с известной всей стране своими брутальными чертами физиономией что-то втолковывал двум женщинам. Одна из них была Клавой.

– Итак, мы обо всем договорились. Главное, держитесь как можно естественней и говорите в камеру, – сказал ведущий. – Пошли, сударыни, пора начинать.

Он двинулся к освещенной части студии, сударыни за ним.

Я окликнул Клаву. Она остановилась и повернулась ко мне. Я подошел и взял ее за руку, намереваясь умыкнуть. Она прижалась ко мне и не своим – тоненьким, испуганным – голосом шепнула мне на ухо:

– Ой, как писать хочу!.. – И побежала догонять ведущего.

Должно быть, от охватившей меня паники мне внезапно тоже захотелось в туалет, но технари уже прибавили свет у барной стойки, зажглось табло «Тишина в студии!», и лицо ведущего стало торжественно-официальным:

– Уважаемые телезрители, сегодня мы начинаем теледебаты партий и политических объединений, которые на предстоящих выборах поборются за право быть представленными в высшем законодательном органе страны. У нас в студии лидер партии «Российские Невесты» Маргарита Леонтьевна Куцая и представитель «Экологии России» Клавдия Николаевна Толмачева.

Куцая с достоинством слегка наклонила голову, как бы подтверждая, что она здесь и находится в полном распоряжении телезрителей. Клава растерянно улыбнулась.

Все. Поезд ушел. Мне уже не умыкнуть Клаву, не увезти ее из Останкина, не спрятать в своей постели. Она в прямом эфире, на нее смотрят десятки миллионов людей, как говорили раньше, от Калининграда до Находки. Ее разглядывают, она вся на виду – длинные ноги, широкие бедра, высокая грудь, длинная шея, миловидное разрумянившееся от волнения лицо, густые каштановые волосы. И оделась, умница, как надо: простое светлое трикотажное платье на удивление к лицу и фигуре.

Я любовался Клавой, но пытался при этом быть объективным, смотреть на нее глазами обыкновенного телезрителя-мужика, который с ней не спал, а увидел ее впервые. И решил: если честно, а я старался быть честным перед самим собой, первый раунд дебатов она уже выиграла. Тому способствовали и высокие табуреты, на которых сидели Клава и ее соперница: Клава – свободно и естественно, Куцая – неловко, скособочившись.

Итак, первый раунд за нами. Но уже прозвучал гонг на второй. Когда Маргарита Куцая заговорила, я забыл о ее неловкой позе, старомодном темно-синем костюме с белой блузкой и черным галстуком-шнурком, о нелепом пучке жидких крашеных волосенок. Она говорила четко, напористо, убедительно. И я снова запаниковал – что моя сможет противопоставить этому потоку предвыборного красноречия? Мне до слез стало жалко Клавочку, и в который раз я проклял свое легкомыслие и дурацкую, холуйскую услужливость перед ЭРОСом.

– А теперь слово вам, Клавдия Николаевна, – услышал я голос ведущего. – Прошу вас.

Вот оно! Начинается. Сейчас произойдет катастрофа…

Но ничего страшного не случилось. Клава очень женственно поправила платье на коленях и с милой застенчивой улыбкой на устах сказала, что в большой политике она новичок, не чета Маргарите Леонтьевне, но и ей есть что сказать уважаемым избирателям. И пошла чесать как по писаному. Порой слегка запинаясь и подыскивая слова, но в целом дельно Клава изложила нашу платформу и попутно заметила, что невестам, которые мнят себя едва ли не главными радетелями народных интересов, не грех было бы вставить в свою программу хотя бы самую экологическую малость. Так и сказала – «экологическую малость». Браво, Киса, браво, что значит школа! – цитатой подумал я.

Однако дальше дела пошли хуже. Куцая задавала язвительные вопросы, а Клава с трудом находила на них удовлетворительные ответы и заметно нервничала. Я с трудом вспоминаю те минуты – и я, и Клава, как потом она призналась, прожили их словно в плотном тумане. Остались ощущения.

Это было похоже на боксерский поединок чемпиона, признанного фаворита, и претендента на титул, где букмекерские ставки достигают десяти к одному. Заведомый победитель молотит приговоренного к нокауту почем зря, тот пытается уйти, прижимается к канатам, вяжется, клинчует. Так было и здесь. Куцая осыпала Клаву тяжелыми ударами, каждый из которых запросто мог нокаутировать куда более опытного бойца; ведущий, как опытный рефери, в любую секунду был готов открыть счет, но Клава всякий раз каким-то чудом оставалась на ногах, то есть на своем табурете, хотя то и дело явно оказывалась в грогги. Она отвечала коротко и не всегда убедительно, однако, надо отдать ей должное, все-таки по существу, и встречными вопросами пыталась сдержать напор соперницы.

Фаворит месит кулаками противника, а тот на удивление публики держится раунд за раундом. Победа странным образом не дается в руки, ускользает. И вот уже без пяти минут победитель сам начинает нервничать и суетиться.

То же произошло с Куцей. Она занервничала, заторопилась и стала крикливо поливать программу нашего ЭРОСа, не дожидаясь Клавиных ответов. А Клава, выйдя из клинча, нанесла встречный удар, тяжесть которого соперница оценила не сразу:

– Вы бы лучше, Маргарита Леонтьевна, рассказали нам насчет приданого…

Ей-богу, это не было домашней заготовкой. Когда я наставлял Клаву перед боем, нелепейший пункт российско-невестинской программы даже не упоминался.

– А что, собственно, рассказывать, – раздраженно ответила Куцая. – Всем известно, что в случае нашей победы каждая российская девушка, впервые вступая в брак, получит от нашей партии приданое.

– Очень мило, – сказала Клава. – А вы знаете, сколько ежегодно девиц в России выходят замуж по первости? Надеюсь, проверка девственности у вас не предусмотрена?

Куцая растерянно оглянулась по сторонам. Невест они явно не удосужились пересчитать. Клава выдержала паузу и продолжала:

– А не мешало бы знать. Для своего же бюджета. Ладно, а в каком виде это приданое будет? Натурой или как? Сундук с перинами или наличные?

– Приданое будет выдаваться деньгами…

– Это по сколько же? – Голос Клавы стал слегка ехидным.

– Ну я не знаю… мы точно не считали… – В грогги была уже Куцая. – Ну рублей сто… сто пятьдесят…

– Вы в магазинах-то бываете? Да даже на вещевом рынке комплекта постельного белья дешевле трех сотен не найдешь. Вы что, по простынке дарить будете? Хорошее приданое!

И тут Куцая сорвалась:

– Не лезьте не в свое дело! С вашим менталитетом торговки вам не понять простого внимания к людям…

– Торговка – говорите? – Лицо Клавы окаменело. – Да, торговка! Когда вы и такие, как вы, наманикюренными пальцами перебирали бумажки в райкомах, я картошку в подсобке перебирала. У меня до сих пор грязь под ногтями.

– Ах скажите! И это дает вам право лезть грязными руками в чистое приданое чистых российских девушек, российских невест? – Куцая окончательно потеряла контроль над собой. – Я немного интересовалась вашим моральным обликом. Навела справки. У вас, милочка, беспорядочные связи…

Ведущий привстал на своем табурете и замахал руками. Но не успел вымолвить ни слова, потому что Клава спокойно и смачно произнесла:

– Сама ты блядь, Маргарита Леонтьевна!

* * *

Неожиданная, абсолютно неприемлемая для общероссийского телевиденья Клавина элоквенция стала событием недели. Об этом свидетельствовали и бесчисленные повторы скандального эпизода в новостях, и обвал телефонных звонков в редакции, и газетные заголовки тех дней. Вот только некоторые из них:

Сказав А, надо говорить Б… («Негоцiантъ»),

Срывание всех и всяческих масок («Последние Известия»),

Вещи, названные своими именами («Столичный ленинец»),

Распоясавшиеся жидоэкологи («Назавтра»).

В считанные дни в сети появился неизвестно кем сварганенный сайт www.klasha.ru, в чате которого вовсю резвились сексуально озабоченные народные политологи и уже появившиеся Клавины фаны. «Засадил бы ей за милую душу…» – вещал на весь мир Сексгигант. Ему возражал благородный рыцарь, скрывающийся под ником Вовчик: «Лапы прочь от нашей Клавочки!»

Клава, прежде не знакомая с интернетом и им не интересовавшаяся, от души веселилась, хотя, время от времени вспоминая теледебаты, и всплескивала руками: «Господи, угораздило же меня ляпнуть такое!» А наш Генка Последнев возбужденно потирал руки: после Клавиной выходки социологи прибавили ЭРОСу аж три десятых процента.

Впрочем, этого было маловато. За месяц до выборов мы не добирали до проходного порога в пять раз больше. В штабе понимали, что шум вокруг партии затихает и нужны новые акции, новые информационные поводы для его продолжения. А для этого требовались деньги, которых, увы, не было. Достаточно сказать, что даже со мной ЭРОС до сих пор так и не расплатился. Но все устроилось – неожиданно, быстро, счастливо.

Поздно вечером, едва ли не ночью Последневу позвонили от того, кого среди других ему подобных незаслуженно обижают глупой кличкой «олигарх», от того, кто уже дал на раскрутку ЭРОСа немалые бабки, а потом зажадничал, как говорят, зажидился, и давать перестал. Позвонили и поинтересовались, не трудно ли будет Геннадию Никодимовичу подъехать утречком в офис. Какие труды, о чем вы говорите! Буду к восьми. Нет, к восьми рановато. Семен Захарович в это время плавает в бассейне. А к девяти будет в самый раз. Хорошо? Так я вас записываю на девять. Отбой.

Ошалевший Гена тут же отзвонил мне и велел сопровождать его в поездке к благодетелю. Без четверти девять мы уже сидели в его приемной.

Приготовившись увидеть в приемной олигарха – простите, что и я пользуюсь этим нелепым словечком, – немыслимо сказочную роскошь, я был приятно удивлен простотой и демократичностью обстановки. Стол, за которым сидел помощник Семена Захаровича, вежливый мужчина средних лет в хорошо сидящем темном костюме, был вовсе не золотым, не красного дерева и даже не карельской березы, а совсем обычным, скорее даже невзрачным – из фанерованной доски. И кресла, в которых мы с Геной дожидались приглашения в высокий кабинет, оказались хоть и кожаными, но самыми заурядными, из магазина офисной мебели. Впрочем, как следует рассмотреть детали обстановки я не успел, потому что помощник, что-то у кого-то спросив по интеркому, сказал:

– Проходите. Семен Захарович вас ждет. У вас семь минут.

Если он кого и ждал, то никак не нас. Потому что не только не привстал, но даже не поднял головы. Невзрачный лысоватый человек лет сорока пяти в помятом костюмчике и не очень свежей рубашке ковырялся стилом в карманном компьютере-поминальнике и одновременно бросал короткие реплики в лежащий на столе мобильник. Провод от хэнд-фри свисал у него из уха.

– Угу… А то!.. Что? Не въезжаю. Какой, на хер, Цюрих?! Нет, это не канает… С первым не говорил?.. Сам позвоню… Лады… Ну!.. Жду… Будь.

Закончив наконец этот содержательный разговор, человек, для определения которого не подходило, уж вы мне поверьте, ни одно слово древнегреческого происхождения, поднял голову и вперился в нас неприятным настороженным взглядом. Глаза у него были маленькие и бесцветные, но с красными белками – от бассейна, подумал я.

– Чего стоишь? – сказал он Последневу. Мы присели на краешки стульев. – Ну что у тебя? Только коротко.

Геннадий заговорил – от волнения особенно шепеляво и неразборчиво, словно не проходил хорошей школы ленивой ловли налима на мели. Даже я, привыкший к артикуляции нашего партийного вождя, разбирал далеко не все, хотя речь шла о знакомых, въевшихся в мою печень вещах: региональных и федеральном партийных списках, социологических процентовках, погрешностях опросов и прочем, относящемся к пресловутым электоральным ожиданиям.

– Хватит бормотать! – резко оборвал отчет благодетель. – Сколько я тебе отстегнул в январе?

– Полтора… – почему-то краснея, ответил Гена, – миллиона… У меня отчет до копеечки…

– Мне твой отчет нужен, как хую ужин. Ты со своими сраными экологами даже не понимаешь, что это за бабки и что на них можно сделать. Если с умом, конечно. – Семен Захарович повысил голос почти до крика. – И не талдычь мне про десятые процента! Слышать не хочу! – Внезапно он повернулся ко мне. – Ты кто?

– Спичрайтер, – ответил я и, назвав свою фамилию, добавил для вескости: – Советник Геннадия Никодимыча.

– Так и посоветуй ему, – Семен Захарович кивнул в сторону Гены, – всякой херней не заниматься… – Он снова завелся. – За полгода единственное что сделали – бабу нашли! Ну ту, с сиськами… Которая Куцую блядью назвала. Пиши!

Едва ли не быстрее, чем в вестернах выхватывают кольты, я вытащил из кармана блокнот и приготовился писать.

– Ее – в федеральный список. Первым номером. – Гена попытался встрянуть, но Семен Захарович его резко оборвал: – Ты помолчи! Да, первым. Скажи спасибо, что вторым останешься. Пока. Так, что еще? Сделать хороший клип с нею, и чтоб крутился с утра до ночи. Записал? И хорошую полиграфию. Листовки – в каждый ящик. По всей стране. Завтра получите два лимона. На все про все. Вопросы есть?

Вопросов не было. Гена поехал в штаб, а я поспешил домой, уговаривать Клаву.

* * *

– А нам с тобой это надо? – задумчиво спросила Клава, и я не нашел что ей ответить. И вопрос повис в воздухе. А через несколько дней он не то чтобы забылся, но утерял актуальность, лишился какого бы то ни было смысла, потому что мы вышли на финишную прямую нелепой гонки, в которую я втянул мою Клаву.

ЭРОС купался в деньгах, как одноименный бог со своей маманей Афродитой в пене морской. И это дало нам возможность осуществить старую смелую мечту Сережи Сонокотова – провести всероссийскую помывку в бане. Беспрецедентная акция «Мытая Россия» как нельзя лучше отвечала провозглашаемым нами экологическим и духовным ценностям: в здоровом, читай – чистом, теле здоровый дух, в общем, самая что ни на есть экология духа в ее первозданном виде. Кроме того, русская баня, как известно, есть наша национальная гордость, вроде водки, икры, автомата Калашникова и песни про Катюшу.

Одномоментно, разумеется, с поправкой на поясное время, все региональные отделения ЭРОСа, арендовав местные бани, загнали в них своих активистов и местную знать: предпринимателей, журналюг, актеров областных драмтеатров, в общем тех, кого электорат знал в лицо. Знатные люди парились, трепались, гоняли чаи (упаси Бог, никакой водки!). Для местной массмедиа это, естественно, было недурным информационным событием, которое ненавязчиво связывалось с экологической партией. Последнее, понятно, мы оплачивали.

Центральное же событие «Мытой России» проходило в Белокаменной. Изначально Серега задумал было арендовать Сандуны, но цена кусалась, и мы разместились в небольшой частной баньке со смешным названием Klichko Brothers Ltd неподалеку от кольцевой дороги. К десяти утра все были в сборе – первая десятка федерального списка во главе с Клавой, Анатолий Горский и несколько его партнеров по телесериалам, телевизионщики, не первого эшелона поп-звезды, парочка фотомоделей и даже один министр. В общем, сборище более или менее узнаваемых лиц, бомонд средней руки. От обычной московской тусовки действо отличалось обилием осветительной аппаратуры и телекамер – одну даже ухитрились запихнуть в парную – и туалетами участников. Ни тебе рискованных вечерних платьев, ни обтрепанных джинсов от кутюр, ни смокингов…

Весь бомонд был голяком. Ну не совсем, разумеется. Мужики – в пляжных трусах, а кто и в обмотанном вокруг чресл полотенце, дамы – в купальниках. Мелькали животы, спины и ляжки знаменитостей, причем животы, спины и ляжки далеко не идеальной формы, разве что фотомодели выглядели прилично, но на то они и модели.

Естественно, пришлось растелешиться и моей стыдливой подруге. Ох, и нелегко же мне далось это. Клава твердо стояла на холщовой мини-юбке и маленьком топике, и лишь за несколько минут до выезда в баню согласилась на плотный закрытый купальник. Тайком от нее я прихватил купленное мною прошлым летом, но оставшееся ненадеванным бикини, по дороге упорно склонял подругу к этому туалету и в конце концов каким-то чудом победил. Но когда настал момент истины – выхода перед телекамеры, Клава закуталась в махровую простыню и так вцепилась в ее края побелевшими от напряжения пальцами, что я едва их разжал.

Простыня сползла с Клавы, как пена с Афродиты, и все ахнули. Зрелые прелести главной экологини России были настолько совершенны, что даже я, досконально с ними знакомый, и не только визуально, стоял потрясенный, прикрывая рукой последствие этого потрясения. А Гена Последнев тут же бросил камбал-фотомоделей, сложил толстую волосатую руку кренделем и, когда Клава на нее оперлась, повел первую леди партии прямиком в парную. А там уже вовсю гуляли веники, и Горский, уложив Клаву на скамью, стал охаживать ими ее белоснежные едва прикрытые полосочкой бикини широкие бедра. Оператор поминутно вытирал запотевающий объектив и тихо стонал: «Боже, какая картинка!»

Потом все собрались у самовара, и Клава, румяная, распаренная, разливала чай по стаканам, Толик Горский травил анекдоты, Гена напыщенно изрекал пункты предвыборной программы ЭРОСа. Время от времени включалась прямая связь с регионами: «С легким паром, Москва!» И мы наперебой желали легкого пара Находке, Сыктывкару, Урюпинску…

* * *

Клип сняли на следующий день, в той же баньке, в том же интерьере. Вы все его, конечно, помните.

Огромная фигура Толика Горского, на голове – фетровая с красной звездой буденовка, библейские места прикрыты клеенчатым фартуком, какие раньше носили банщики. Едва уловимый – какие-то доли секунды – промельк его голого мускулистого зада. И вот уже над белым упоительно прекрасным женским телом – то скрывающемся в облаке пара, то рождающемся из него – порхает наш русский березовый веник. Крупный план – ясное лицо Клавы с кристально чистыми, как ключевая вода, каплями пота. Еще крупнее – ее большие зеленые глаза. Клава поднимается со скамьи. Кажется, что она совсем нагая – это камера целомудренно обходит все запретные места. Звучит специально написанная для клипа задушевная песня:

 
Чистая Русь, чистая Русь…
Гнутся под ветром березы.
Дай я с тобой еще раз обнимусь —
Это от радости слезы…
 

Распахивается дверь деревенской баньки. Бьет в глаза, до боли слепит яркий солнечный свет, волной падает на обнаженную (как бы обнаженную – поди заставь Клаву раздеться на людях) женскую фигуру. Она выходит из этой волны в простом свободном платье, как Афродита из пены морской. Лицо Клавы – строгое и прекрасное, лик России. Титры: ЭКОЛОГИЯ РОССИИ. ЧИСТАЯ РУСЬ.

И понеслась. Клип пошел по всем каналам, он врубался в бесконечные серии «Ментов» и вечный КВН, дробил на части любимую народом легкомысленную эротическую программу «Угадай желание», обрывал на полуслове уморительных острословов «Полного зала» и красоток-героинь сериала «Все мужики ко…», спутывал карты Джеймса Бонда, предварял и завершал прогнозы погоды и футбольные репортажи.

Бабки Семена Захаровича работали с дьявольской силой.

А наша команда под водительством Гены и Клавы помчалась по российским просторам – где самолетом, где поездом. Если транспортное плечо выдавалось коротким, нас подбрасывали на вертолете или автобусе. А как-то раз довелось пару часов трястись до газона-сосной станции где-то под Уренгоем в кузове грузовика. И везде нас ждали люди. Конечно, не нас, даже не Толю Горского, которого, впрочем, тоже встречали прилично, а Клаву. Потому что везде, куда бы мы ни попадали, в губернский ли центр на сцену драмтеатра или в далекий вахтовый поселок, где не было даже клуба, нас встречали песня «Чистая Русь» и светлый лик России с телеэкрана. Собравшиеся на встречу с нами люди вежливо выслушивали экологические причитания Последнева, аплодировали Толе, который рассказывал о своих новых ролях, и устраивали овацию Клаве, едва она раскрывала рот. И везде, везде, везде летали словно голуби-сизари глянцевые флайеры с портретом Клавы, они были разбросаны на сценах, их нес ветер по улицам городов и поселков, они были в протянутых за Клавиным автографом руках. А когда мы на сутки возвращались в Москву, чтобы отмыться и наметить новый маршрут, листовки торчали из почтового ящика и шуршали под ногами в подъезде.

Работали бабки Семена Захаровича, работали, не ленились.

Для меня сотни выступлений перед электоратом слились в одно долгое-долгое свидание Клавы со своими воздыхателями. На людях я держался от нее в почтительном отдалении и тихо терзался ревностью, понимая, впрочем, как это нелепо. Мои терзания длились до пятнадцати, а то и восемнадцати часов в сутки. Но рано или поздно нас отвозили на ночлег – в роскошный пятизвездник в Питере или Екатеринбурге, в захудалую холодную гостиничку где-нибудь в Лабытнанги – и мы с Клавой тут же сливались друг с другом, как Эрос (ударение на первом слоге), он же Амур, со своей Психеей.

Ни раньше, ни позже нам не было так хорошо вместе. И бабки Семена Захаровича тут совершенно ни при чем. Такое ни за какие бабки не купишь.

* * *

В день выборов мы с Клавой, хорошо выспавшись, плотно позавтракали и пошли на избирательный участок отдать ей свои голоса. Нас не встретили с телекамерами, как встречают голосующих самих за себя президентов и премьеров, но Клаву, конечно, узнали, были с нею более чем любезны и пожелали успехов в политике, а также, обратив внимание на меня, счастья в личной жизни.

Вполне счастливые, мы вернулись домой и, следуя своим привычкам, завалились в койку, где и пребывали до самого вечера. А вечером, когда на западной оконечности России закрылись избирательные участки, отправились в штаб, прихватив с собой домашней снеди – как-никак на всю ночь.

В решающие дни предвыборной кампании партия решила не транжирить и не переехала в помещение, более приспособленное для руководства политической борьбой. Штаб по-прежнему размещался в подвале на Пречистенке, но бабки Семена Захаровича поработали и здесь: был сделан евроремонт, закуплена новая оргтехника, в общем, все как у людей.

Наши уже тусовались в большой комнате, что-то вроде конференц-зала, который образовался после сноса ветхих перегородок. Одна его стена была завешена картой России с разноцветными республиками, краями и губерниями. Возле другой красовался накрытый фуршетный стол под белой скатертью. Клава заспешила выгрузить на него домашние пирожки, а я оценил выпивку: вместо привычной «Гжелки», которую пристало распивать в подворотне на троих из одного граненого стакана, а никак не в партийном штабе, стояли фигурные бутылки бесподобной «Царской коллекции». Дорогущая водочка, нам не по карману, но вот прислал нам два ящика спонсорской помощи добрый человек, крупный столичный предприниматель, давно болеющий за несчастную российскую экологию, так почему бы не выпить?

Я потянулся к бутылке с выпуклой царской короной, но за моей спиной кто-то громко захлопал в ладоши. Я обернулся – Гена Последнев взывал к всеобщему вниманию: на большом телеэкране появился председатель Главросизбиркома. Сначала его тонкие губы шевелились беззвучно, но кто-то прибавил громкость, и мы узнали, что первая десятая процента голосов уже посчитана. Тут главный выборщик страны ушел с экрана, его место заняла цветная таблица.

Как всегда, впереди всех шла президентская орда, за нею с небольшим отрывом коммуняки. Всякая партийная мелочь кучковалась далеко позади лидеров, что в общем-то нетрудно было предвидеть. Но никто не ждал, что таблицу замкнет аленький цветочек – символ ЭРОСа. Впереди были все наши конкуренты – и маргинал-охлократы Красноперского, и невесты Куцей, и даже национал-автолюбители. Это был полный провал.