Текст книги "Черная тарелка"

Гена Последнев отошел от телевизора и как оплеванный стоял посреди зала. Клава подошла и молча обняла его за плечи. Лед гнетущей тишины разбил Толик Горский. Он крепко хлопнул по спине пригорюнившегося председателя и произнес:

– Да когда же, скажи на милость, чукчи голосовали за нас? Им вся твоя экология по… – Он оглянулся на Клаву и подправил готовую сорваться с уст метафору: – Она им… по тундре да по чуму! Вот начнется тайга, и пойдет наш процент. А пока давай выпьем.

И впрямь выпить было самое время, уж если не за победу, так за достойное поражение. Все обступили фуршетный стол, хлопнули по стопарику ледяной «Царской коллекции», закусили Клавиным пирожком, посудачили об электоральных ожиданиях. А тут на экране вновь возник тонкогубый.

Оказывается, пока мы выпивали и закусывали, неутомимые счетчики голосов уже оприходовали сотую часть электората, надо же! Давайте посмотрим, что же они насчитали. Ага, на цветной диаграмме наш аленький цветочек ушел с последнего места, оставив позади игрушечную машинку – значок национал-автолюбителей. Уже не худо. Верно подметил Толик Горский: тайга, этот символ российской экологии, эти легкие планеты, работает на нас, на ЭРОС. И мы вернулись к столу.

Так мы и сновали по конференц-залу – то прилипали к телевизору, то возвращались к царской водочке и Клавиным пирожкам. По мере продвижения к европейской части России ЭРОС все прибавлял и прибавлял, причем особая прибавка вышла в саматлорах и уренгоях, где мы облетали и объездили все, что можно было облететь и объездить, где на буровых и газонасосных Клаву встречали особенно горячо. И хотя заветный проходной процент маячил где-то далеко-далеко, на Восточно-Сибирской равнине мы обошли невест Маргариты Куцей и вплотную приблизились к маргиналам Владлена Красноперского.

Итак, ЭРОС не спеша набирал проценты, а мы все быстрее и быстрее набирались за фуршетным столом. Гена Последнев и Толя Горский, оба красные как маки, хохотали, вспоминая про кипы пик и линя на мели. А Сережа Сонокотов, в которого обычно влезало немереное количество водки, уже не вязал лыка. Я же каким-то чудом еще сохранял относительную трезвость и с тревогой следил за Клавой. Она не пила, только пригубляла рюмку и с каждым новым сообщением Главросизбиркома становилась все более напряженной. Я подошел к ней и положил ей руку на горячее плечо. Она отодвинулась – «не надо, потом»…

За Уральским хребтом мы всего на пару десятых процента отставали от маргиналов, что называется, дышали в затылок Красноперскому, который, в свою очередь, балансировал на грани проходного балла. Близость успеха, возродившиеся надежды на благополучный исход вызвали у нас новый приступ жажды, и мы в который уже раз основательно приложились к «Царской коллекции». А потом началось что-то невообразимое. Избирательную диаграмму залихорадило. Европейский Север совершенно неожиданно подарил Красноперскому и Куцей большие прибавки – невесты обошли нас и вместе с маргиналами не только преодолели заветный порог, но и вплотную приблизились к коммунякам, которым не помог даже их пресловутый «красный пояс». Юг, вопреки всем ожиданиям, поменял местами Куцую и Красноперского и немного поправил дела коммуняк. Но все они уже были в полном порядке, мы же на обсчитанной европейской части умудрились потерять почти целый процент и вновь оказались поблизости от национал-автолюбителей. Хорошенькое соседство!

Оставались Брянщина со Смоленщиной, Калининградщина да Москва с Питером. Здесь нам ловить было нечего – к гадалке не ходи. Поскучнел наш штаб, приуныл. И потрезвел. Выхаживающий с опущенной головой из угла в угол Геннадий еще больше, чем всегда, походил на великого человека, но, увы, после Ватерлоо. Серега курил сигарету за сигаретой. Толя Горский забился в угол и с кем-то озабоченно говорил по телефону. Клавы в зале не было – я не заметил, когда она исчезла.

Минута проходила за минутой. Мы без всяких надежд, без каких бы то ни было позитивных электоральных ожиданий, как подсудимый перед выходом присяжных с приговором «виновен», поглядывали на телеэкран, где резвились девчонки из группы «Сверкающие». И вот последний раз сверкнули их очаровательные попки, и появилась заставка «Главросизбиркома», а затем и сам его председатель. Он сказал, что скоро утро и все, наверное, уже устали, но дорогие телезрители не зря оставались у своих голубых экранов, потому как предварительный подсчет голосов практически закончен и он, тут председатель лукаво усмехнулся, он, то есть подсчет голосов, принес небольшие сюрпризы. Тут говорящую голову сменила диаграмма, и мы на добрую минуту лишились дара речи.

На самой верхушке диаграммы с обычной кучей процентов расположилась президентская рать. Кто ждал другого? А много ниже ее, но выше роковой черты рядышком, практически в один уровень стояли: коммуняки, маргиналы, мы и невесты, причем мы впереди невест.

Немую сцену оборвало ликующее «Вау!» Сережи Сонокотова. Толя Горский выкрикнул «Победа!», а Гена совсем не по-наполеновски – что под Аустерлицом, что под Ватерлоо – подпрыгнул и взвизгнул «Ой, мамочка!».

Вслед за этим поднялся невероятный гвалт, и сразу же невесть откуда, должно быть, из туалета явилась Клава. Глаза у нее были красные – неужто ревела? Она растерянно посмотрела на нас, вопящих от восторга, потом на телеэкран и, осознав случившееся, бросилась к мне, уткнулась зареванным лицом в мой пиджак и счастливым голосом повторяла: «Получилось, получилось, получилось…»

В конференц-зале творилось что-то невообразимое. Приходили и уходили какие-то люди. Одновременно звонили все мобильные телефоны. Позвонил даже сам Семен Захарович. Неведомо откуда появились цветы. А владелец «Царской коллекции», словно ждавший победную весть за дверью, собственноручно, сгибаясь под тяжестью картонной коробки с дюжиной бутылок, внес в зал столь необходимый нам в те минуты напиток.

Гуляли мы до полудня. Ох, и гуляли же мы. И Клава, моя Клава, главная виновница торжества, с сияющими глазами принимала поздравления, не отходя от меня ни на шаг.

* * *

Остаток олигарховых средств Гена Последнев поделил истинно по-братски, выдав всем участникам победоносной избирательной кампании солидные премии. Щедро наградил он и меня с Клавой. И мы с ней рванули к теплому солнышку и ласковому морю: не мудрствуя лукаво выбрали плебейскую Анталью, где и пробыли две почти безмятежные недели. «Почти» – потому что среди наших сопляжников попадались Клавины избиратели, и они беззастенчиво лезли за автографами. Впрочем, это не особенно отвлекало нас от главного – в своем номере мы оставались одни.

Когда же этот медовый, если так позволительно сказать, полумесяц закончился и мы вернулись в Москву, начались суровые будни, которые воскресили забытый Клавин вопрос: а нам с тобой это надо?

Клава накрыла для подружек в супермаркете хороший стол и уволилась. А на следующий день вышла на новую работу.

Как ни странно, осложнения начались с сущих пустяков, с чисто бытовых вопросов, которые в Палате издавна регулируются в первую очередь: сначала парламентарию следует предоставить необходимые жизненные блага, а уж потом спрашивай с него, как блюдет народные интересы. И впрямь, поди порешай государственные дела на голодное брюхо.

Вернувшись ко мне с первой получкой, Клава сначала по-детски радовалась – таких деньжищ она прежде в руках не держала. Я искренне разделял ее радость. Вскоре, однако, Клавой овладели сомнения – так ли это хорошо. Наделенная природным тактом, она считала, что мужчина, с кем она делит обеденный стол и постель, должен зарабатывать больше ее. Мне это было до лампочки, но озабоченность подруги меня все-таки слегка угнетала.

А потом причин волноваться стало куда больше. В результате сложной межпартийной интриги при дележке должностей Клаву совершенно неожиданно выдвинули на почетный и ответственный пост вице-спикера Палаты. Впрочем, это закулисное, несомненно одобренное свыше решение было вовсе не глупым и не случайным. Благодаря клипу «Чистая Русь» лицо Клавы было узнаваемым, а сама она популярной, как говорится, среди широких слоев населения. С другой стороны, манипулирующие Палатой силы считали мою подругу легко управляемой простушкой. Простоты ей и впрямь было не занимать. А вот насчет управляемости они просчитались.

Об избрании Клавы на один из высших государственных постов я узнал из теленовостей. И был потрясен не меньше ее самой. Домой она вернулась в истерике, я приводил ее в чувство сначала водой, а потом нашим проверенным способом. В общем, через час над случившимся уже можно было слегка подшучивать. Нежно оглаживая Клаву после жарких объятий, я шептал ей на ухо:

– Вице-спикер ты мой… Нет, Клаша, настоящий вице-спикер это мужик… А ты… – Руки мои блуждали по всем ее совсем не парламентским выпуклостям и впадинам. – Ты у меня вице-спичка!

– Это я-то спичка?! – с наигранным негодованием воскликнула Клава, вырвавшись из моих рук и взгромоздившись на меня подобно наезднице-амазонке. – Это тебе спичка? Это тебе спичка? – приговаривала она, звонко шлепая себя по ляжкам, уподобить которые спичкам было бы чистым преступлением.

Мы хохотали и катались по кровати.

А на следующее утро Клава совершила непростительную для вице-спикера оплошность. Даже две. Коллега-парламентарий заметил ее выходящей из метро и задал естественный вопрос:

– Клавдия Николаевна, что это вы общественным транспортом? Чтоб ближе к избирателям?

– Да нет, что вы… – смущенно ответила Клава. – Мне тут ехать всего ничего. Одна пересадка.

Вторая оплошность была хуже первой. Посреди дня Клаве позвонили из Управления делами Палаты и почтительно поинтересовались, где она намерена поселиться – в загородном коттедже или на городской квартире, а если в квартире, устроит ли ее Остоженка. На что она простодушно ответила, что у нее есть большая комната в коммуналке, но вообще-то она чаще ночует у своего друга. То есть у меня.

К концу дня вся Палата смеялась над своим новым вице-спикером.

* * *

Две оплошности создали Клаве репутацию этакой парламентской дурочки. Впрочем, дурочки не безобидной: ее наивный отказ воспользоваться причитающимися ей благами ставил под угрозу социальные завоевания трудящихся парламентариев. Но это еще полбеды. Беда же заключалась в том, что у нее появились первые настоящие враги – влиятельные, мстительные и беспощадные.

Первым врагом, естественно, оказалась Куцая, которая не могла простить Клаве, что та публично назвала ее блядью, хотя, учитывая внешность Маргариты Леонтьевны, это было для нее большой честью. Вторым врагом стал Владлен Красноперский. Причина тоже была очевидной: он сам претендовал на пост вице-спикера, причем не без оснований, поскольку уже несколько лет сидел на этом теплом местечке. Но Клава не только его заняла, причем так, походя, без борьбы и интриг, но еще и подсыпала соли на свежую рану.

На одном из первых пленарных заседаний, которое вела Клава, Красноперский, выступая с места, позволил себе гневную инвективу в адрес сотрудниц парламентского аппарата: и писчей бумаги у них не допросишься, а когда наконец принесут, то она смахивает на туалетную, и вот распечатку постановления ему принесли с опозданием, и билет на самолет для него почему-то оказался в общий салон, а не в положенный ему по должности и званию бизнес-класс. И вообще, женщин ни к чему серьезному подпускать нельзя – их место в постели и на кухне.

Клаве бы пропустить речь маргинала-охлократа мимо ушей и дать слово следующему парламентарию, но ее угораздило этот бред прокомментировать:

– Ну вы, Владлен Адольфович, даете! Про такое в народе говорят: сказал – что в лужу краснопернул…

Палата залилась хохотом. Красноперский побагровел и покинул зал заседаний, хлопнув за собой дверью.

* * *

Еще не ведая о готовящихся происках врагов, Клава с головой окунулась в новую для себя парламентскую работу. Привыкшая в своем супермаркете вкалывать за себя и за ту подругу, она и в Палате взвалила на себя что надо и что не надо. Помимо своих прямых обязанностей вице-спикера, она тащила на себе и дела ЭРОСа: Гена Последнев большую часть времени проводил в регионах, что-то там наваривая на экологических проектах и природоохранных лотереях. Вот и сейчас Клава готовила парламентские слушанья о судьбе задыхающихся от грязи среднерусских рек, причем должна была выступить с основным докладом. Писала она его в своем кабинете на Охотном и приезжала домой поздно, так что едва успевала состряпать ужин. Я не раз пытался освободить ее от домашних дел, но она встречала мои попытки в штыки.

Как-то, вернувшись особенно поздно, Клава смущенно спросила меня, не буду ли я против магазинных пельменей. Я ответил, что меня сие абсолютно не колышет, лишь бы трапезничать вместе. И мы отужинали пельмешками, ополовинив при этом бутылку «Царской коллекции» и заполировав водочку пивком.

Я проснулся среди ночи от жажды и прежде чем двинуться к холодильнику, где, помнится, еще оставалось немного пива, привычно потянулся рукой к теплому телу. На месте его не было. Я вскочил с постели и увидел, что в комнате горит свет. Клава сидела в одной рубашке за письменным столом и медленно тюкала по клавиатуре моего пи-си. Осторожно ступая босыми ногами по ковролину, я подошел к ней сзади и поцеловал в затылок. Клава подняла на меня слипающиеся глаза и спросила, сколько «л» в слове «коллапс». Я отшутился: коли коллапс настоящий, вроде того, что назревает на твоих речках, то непременно два «л», а если так себе, то и одного хватит. И добавил: довольно дурака валять, утром все допишу сам, а сейчас пошли спать. Она послушно побрела в постель.

Клава мгновенно уснула, а я лежал и думал о том, что ей хватило ума и такта не предлагать мне место помощника, хотя мне не стоило труда разгрузить ее от непосильной писанины.

Как она ни сопротивлялась, доклад я дописал, а потом надоумил ее пригласить к себе на работу Сережу Сонокотова. Тот охотно согласился, и Клава вздохнула с облегчением. Она продолжала много работать, тянула на себе тяжеленный воз, но все же нам удавалось выбираться и в кино, и к друзьям, да и наше любимое занятие не так страдало от Клавиных парламентских перегрузок.

Так мы прожили несколько месяцев. А потом грянули исторические события, изменившие не только нашу с Клавой жизнь, но и судьбу России.

* * *

Началось все, если помните, с того, что Семена Захаровича пригласили на беседу в Главпрокуратуру. Должно быть, пожадничал, не поделился с кем делиться положено. Вот и доигрался. Сообщение о тучах над его головой промелькнуло в газетах, но особого внимания не привлекло. Ну взяли за некое место еще одного олигарха, первый раз, что ли? Туда им всем и дорога.

Потом было возбуждено обычное для тех дней уголовное дело, с Семена Захаровича взяли подписку о невыезде, стали изымать документы из его офисов. Вот тут-то и встрепенулись Клавины недруги – Красноперский и Куцая. Ни для кого не было секретом, что ЭРОС прошел в Палату на деньги олигарха. А другие, спрашивается, где их брали? И у маргиналов охлократическое рыльце было в пушку, и невестушки давным-давно лишились финансовой невинности, и борцы за народную долю коммуняки брали у кого ни попадя, даже национал-автолюбители тратили спонсорские денежки отнюдь не на горюче-смазочные материалы. Но здесь был особый случай. Народная любимица, бессребреница Клавдия Толмачева, не бравшая взяток, не въехавшая даже в казенную квартиру на Остоженке, оказывается, просто ломала целку на глазах всей страны. Она, оказывается, брала, и ох как брала. И у кого брала! Ату ее, ату!

И вот уже «Народная газета» разражается подвалом «Кто играет на экологической КЛАВиатуре?», а канареечный «Столичный ленинец» печатает реплику «Ночующая у друга». И вот уже в Палату вносится инициированный маргиналами и невестами депутатский запрос об источниках средств партии «Экология России».

Клава на глазах худеет, приезжает домой на казенной машине (ее все-таки выдернули из метро – неприлично!) за полночь – черная от бессилия и гнева, по ночам не смыкает глаз и отодвигается на край постели, когда я пытаюсь ее обнять, чтобы утешить, успокоить.

А нам это надо? Ох как она была тогда права!

Дело же Семена Захаровича шло тем временем ни шатко ни валко. Газетные сообщения о вызовах его в прокуратуру, обысках в банках, которые он контролировал, и выемках документов становились все реже и реже, а потом и совсем прекратились. Должно быть, перестал жадничать. Подписка о невыезде как-то забылась, и Семен Захарович благополучно улетел на своем самолете в Цюрих.

Но от ЭРОСа и Клавы не отвязывались, хотя проверка по депутатскому запросу ничегошеньки не вскрыла, даже спонсорское участие Семена Захаровича в нашей избирательной кампании доказать документально не удалось. Однако Красноперский и Куцая не унимались. По Палате ползли мрачные слухи об отмывании денег через экологические фонды, которые поддерживала фракция Последнева и лично Клава. Слухи просачивались в печать, обрастали подробностями. Никто категорически ничего не утверждал, но «как стало известно, из достоверных источников…» и так далее. В общем, нет дыма без огня…

Какой-никакой огонек все же обнаружился. В одном сибирском городке, его не называли в интересах следствия, действительно вскрылись экологические злоупотребления. Было возбуждено уголовное дело. ЭРОС и Клава пока не фигурировали, но подпитываемый горючим «из достоверных источников» костерок стал разгораться. Поступил запрос на проведение обыска в нашей фракции и в аппарате вице-спикера. Российские Невесты внесли в Палату предложение сместить Клаву с ее поста и лишить депутатской неприкосновенности.

* * *

Да простит мне читатель беглость, хроникальность изложения всех этих общеизвестных политических событий. У многих они еще свежи в памяти, ведь с той поры прошло совсем немного времени. И я пересказываю их лишь затем, чтобы кто-то не перепутал их порядок, хронологию грандиозного скандала, который вошел в политическую историю России, и не только России, как Эросгейт.

Политика – дело грязное, но ее делают люди, среди которых попадаются и вполне приличные. Они нашлись и в Палате. Клаву здесь любили, особенно мужики. И неудивительно, что предложение невест угробить Клаву было с треском провалено. Против него проголосовало подавляющее большинство, в том числе и часть маргиналов-охлократов – из тех, кто в палатной курилке любил посудачить о достоинствах Клавиной фигуры. Красноперский в гневе грозился выкинуть их из партии.

Однако маленькая победа дала нам лишь короткую передышку. Наступление недругов продолжалось, причем приняло оно крайне неприятные формы. Через неделю после безуспешной попытки свалить Клаву в ее кабинете кто-то ночью вскрыл сейф и унес очень и очень серьезные документы. На следующий день, когда Клава ехала в Палату, в ее БМВ бросили банку с краской. Удар пришелся по лобовому стеклу, водитель лишился обзора, и машина едва не врезалась в автобус. А еще через неделю случился пожар.

Это была редкая за последние полгода ночь, когда Клава не отодвинулась от меня, сославшись на головную боль и усталость, а позволила себя обнять, позволила все, что мы так с нею любили, и сама была пылкой, как прежде, словно не было между нами проклятой Палаты, с ее регламентом, законопроектами, фракциями, комитетами, депутатскими запросами. Потом мы обнявшись лежали лицом друг к другу, и Клава шептала: «Бросим все к матери и уедем в Анталью, а? Ну хоть на недельку…» Я согласно кивал головой, хотя знал, что никуда мы не уедем, по крайней мере до конца сессии, которая заканчивалась аж через три месяца. И тогда тоже не уедем, потому что и в каникулы у Клавы будет бездна дел, и она улетит без меня в какой-нибудь Усть-Каменогорск, а если и возьмет меня с собой, то я буду целый день дожидаться ее в гостинице, и вернется она в номер едва живая, скажет «ой, давай не будем сегодня» и тут же уснет. Нам это надо?

Не надо, ответил я сам себе и тут же почувствовал запах гари. А через секунду мы оба закашлялись от сильного дыма. Вскочив, я зажег свет и увидел дымовую завесу, наползающую со стороны прихожей. Ковролин у двери уже лизали язычки пламени. Я успел набрать 01, обернуть лицо Клавы полотенцем и вытащить ее на балкон.

Пожарные приехали мгновенно – кто-то из соседей вызвал их до меня – и быстро затушили огонь. Мы с Клавой, мокрые, закопченные, полуодетые, вернулись в комнату и принялись оценивать ущерб. Появилась милиция, приехала бригада с Петровки. И стало ясно, что квартиру подожгли. Не таясь, нагло, вызывающе. Даже канистру с бензином не удосужились куда-нибудь припрятать.

Сережа Сонокотов помог нам собрать что уцелело и отвез нас в необжитые, обставленные казенной мебелью апартаменты на Остоженке.

* * *

Клавина историческая речь «Откуда ноги растут» вошла в сокровищницу мировой политологии, ее до сих пор изучают в крупнейших университетах мира, ей посвящены десятки диссертаций, о ней пишут школьные сочинения. По своей значимости в истории Наиновейшей России с нею может сравниться разве что другое выступление Клавы, совсем короткое – на площади перед Палатой. Но об этом немного позже. А сейчас расскажу о том, что предшествовало знаменательному событию, – об Остоженских, как их принято называть, бдениях.

Первую неделю после пожара и вынужденного переезда Клава дневала и ночевала в Палате, обустройство же нашего нового жилья полностью легло на меня. Я докупал посуду и постельное белье, вешал приличные шторы взамен казенных, словом, наводил порядок и уют в нашем шестикомнатном гнездышке. Порой возникала необходимость посоветоваться с хозяйкой, и я звонил в Клавину приемную. Трубку брал незнакомый помощник и сухо сообщал, что Клавдия Николаевна недоступна, или проводит совещание, или принимает зарубежных гостей. Ее мобильный всегда был out of the coverage, лишь один раз я услышал усталый голос: «Толмачева слушает». Понимая, что спрашивать, как дела, нелепо, я задал свой вопрос по хозяйству. «Поступай как знаешь, – ответила Клава. Потом помолчала и добавила: – Прости. Я люблю тебя, милый». И отключилась.

В субботу вечером Клава вернулась непривычно рано, не было еще и семи. Шофер внес за ней несколько пакетов с продуктами и сразу же ушел. Пока Клава переодевалась, я разобрал их содержимое и накрыл на стол; хорошо помню аппетитную, еще теплую жареную курицу, явно купленную по дороге в уличном грильном вагончике, и свежий-пресвежий лаваш.

Она вышла из ванной, румяная, умытая, веселая, поцеловала меня в щеку и торопливо уселась за стол.

– Ой, сейчас помру с голоду. – Она руками отломила куриную ногу и, не кладя на тарелку, надкусила. Брызнул сок, губы и подбородок заблестели от жира.

Я наполнил рюмки, мы выпили. Клава продолжала молча есть с какой-то необычной для себя жадностью; я наблюдал, не зная, радоваться ли ее отличному аппетиту или тревожиться: будучи в хорошем расположении духа, моя высокопоставленная подружка за едой тараторила без умолку. Внезапно она резко отодвинула от себя тарелку, вытерла губы и подбородок салфеткой и резко сказала:

– Все, наелась!

– Мороженое будешь? – спросил я.

– Наелась! Наелась! Всем наелась! До конца жизни наелась! – истерически закричала Клава и, обхватив голову руками, низко склонилась над столом. – Забери меня… Забери меня оттуда… Это ведь ты… ты… ты…

Я бросился к ней, вытащил из-за стола, подхватил на руки, перенес на казенный кожаный диван и стал успокаивать – гладил по голове и вздрагивающей от рыданий спине, утирал слезы, целовал.

– Клашенька, успокойся… ну успокойся, девочка… все хорошо…

– Хорошо? Тебе… тебе хорошо… Ты дома сидишь, а я… я в этом гадюшнике… Вся в дерьме…

Потихоньку Клава начала успокаиваться. Рыдать она перестала, хотя изредка еще всхлипывала, сморкалась и вытирала глаза промокшим носовым платком. Я достал из шкафа свежий и подал ей. Она благодарно кивнула и заговорила уже совсем спокойным голосом:

– Прости. Я не имела права устраивать тебе истерику. Просто не выдержали нервы. И тебя я ни в чем не виню. Сама в это дерьмо полезла, самой и расхлебывать. Но теперь – все, больше я в эти игры не играю. Гори оно голубым огнем. – Внезапно Клава рассмеялась. – А ты знаешь, что этот мудак, Красноперский, голубой?

Впрочем, на тему сексуальной ориентации своих коллег по Палате она распространяться не будет, хотя тема, поверь, весьма интересная. Короткий смешок. Она легко перетерпела бы окружение педерастов, это даже забавно. Но остальное… Вчера Сережа Сонокотов привел своего дружка-технаря, так тот обнаружил в ее кабинете жучков побольше, чем колорадских на картофельном поле. Что нашли – убрали. Но сколько осталось – только Господу ведомо. Здесь, в квартире, об этом, наверное, тоже позаботились. Плевать. Завтра переезжаем к себе…

Сегодня ее вызвали на самый верх – Клава указала пальцем на хрустальную люстру – и предложили уйти. Нет, в Палате она до следующих выборов может остаться, только чтоб тише воды ниже травы. А вот от поста вице-спикера надо, уважаемая Клавдия Николаевна, отказаться. Скажем, по семейным обстоятельствам. Мы же знаем о некотором неблагополучии в вашей личной жизни. Клава на секунду прижалась ко мне. Вот и устраивайте ее, личную жизнь. Спасибо, я подумаю. Долго думать не советуем. Во-первых, не о чем. Во-вторых, долгие раздумья могут принести вам новые неприятности. Вам это надо?

Точно сформулировали подонки, подумал я.

– Нам это надо? – продолжала Клава уже совсем спокойно и рассудительно. – Это не пустые угрозы. Я им давно уже поперек горла. Сама, дура, не беру, другим не даю, а главное, все об их делах знаю. Или почти все. Пусть подавятся. В понедельник с утра позвоню, скажу, что подумала и согласна. А потом возьму больничный, и махнем куда-нибудь. Хоть в твою Анталью, хоть в Таиланд. Устроим себе секс-тур. Я тебе каждый день буду делать хороший тайский массаж. А если тебе меня мало, прикупим местных девчонок и мальчонок. Гулять так гулять. А деньжат я на ихней зарплате прикопила. С паршивой овцы хоть five o’clock…

Нам обоим стало смешно: мы с Клавой в широкой гостиничной койке в окружении сноровистых в любви тайских девчонок и мальчонок.

Мы в четыре руки перенесли грязную посуду в раковину, Клава стала мыть тарелки, а я убирать продукты в холодильник.

– Кстати, о тайском массаже, – сказал я. – Почему бы не потренироваться до отъезда? Прямо сейчас.

– Куцая в таких случаях говорит: очень конструктивная мысль. – Клава вытерла руки кухонным полотенцем. – Никак не запомню, где в этих хоромах койка. Показывай дорогу, массажист.

Мы были на пороге спальни, когда крикливым служебным тоном зазвонил телефон.

* * *

До Склифа мы доехали за несколько минут – я гнал как сумасшедший. В отделении Клаву, конечно, узнали и нас сразу провели в палату.

Сережа Сонокотов лежал на спине весь запеленатый, что твоя мумия, но из-под бинтов выглядывали живые и веселые глаза. Клавин помощник – это он дал нам знать о случившемся – уже привез корзину с фруктами и раскладывал их на тумбочке. А на придвинутом к больничной койке стуле сидел лысоватый человек в неловко накинутом на костюм белом халате. Он задавал Сереже вопросы и что-то записывал в блокнот, который держал на коленях. Следователь – сообразил я.

Губы у Сереги были словно после двенадцатираундового боя с Майком Тайсоном, так что говорил он с трудом. Ехал вечером с работы домой. На Бескудниковском бульваре его «пассату» перегородил дорогу джип. Притормозил. Из джипа вылезли трое, вытащили из машины, стали молотить почем зря. Вроде бы отключился. Когда пришел в себя и дополз до машины, увидел, что стекла побиты, а кейс со служебными бумагами исчез. Подъехал «козлик» ДПС. Менты спрашивают: кто такой? Увидели удостоверение Палаты, вызвали «скорую», которая и отвезла в Склиф.

Следак сунул в карман блокнот и ушел. Появился дежурный врач и попросил господ оставить больного. И пусть уважаемая Клавдия Николаевна не обижается, порядок для всех один. Ему нужен покой. Сотрясение мозга средней тяжести, колото-резаные раны, множественные ушибы, могло быть хуже. Приезжайте завтра, завотделением выпишет круглосуточный пропуск. А сейчас я вас очень прошу…

Оглянувшись в дверях на Серегу, я заметил, что мумия нам подмигивает. Слава Богу! Прав врач: могло быть хуже.

В коридоре я поймал Клавин взгляд и понял, что ни Таиланда, ни Антальи не будет и что все худшее впереди.

* * *

Почти всю ночь на воскресенье Клава проговорила по телефону. Причем не по домашнему, а по мобильнику, в котором у меня на глазах сменила сим-карту. Очевидная конспирация, вызванная, по-видимому, необходимостью затаиться, сесть по-субмариньи на дно, уйти из-под контроля всемогущих властей. Я тоже не спал – варил Клаве кофе и пытался скормить ей хотя бы бутерброд.

Легли мы под утро, а встали без чего-то девять – пришел Сережин технарь, мастер по подслушивающим устройствам. Он побродил по комнатам и принес нам целую пригоршню жучков. Клавины доброхоты потрудились на славу.

В десятом часу стали подтягиваться остальные приглашенные: Гена Последнев, несколько депутатов из фракции ЭРОСа, Клавины помощники. Я обнес собравшихся кофе, и Клава готова была уже дать им вводную, как в дверь позвонили – в сопровождении Толи Горского явился по-прежнему запеленатый в бинты, но веселый и бодрый Сергей. Честная компания встретила его криками радости и возмущения. Радости – что он на ногах, возмущения – что встал на ноги вопреки предписанию врачей.

Сергей, выпростав из-под бинтов губы и бороду, объяснил, почему пошел на нарушение больничного режима. Вчера во время нападения неизвестных – неизвестных? – он сделал, насколько это позволяли швы, многозначительную мину – за несколько секунд до того, как его вытащили из машины, он успел спрятать под коврик один очень важный конверт. И счел абсолютно необходимым доставить его высокому собранию лично. Он не доверил бы это даже самому Горскому, услугами которого воспользовался для побега из Склифа и извлечения этого самого конвертика из искалеченного «пассата».

Клава вопросительно подняла брови. Сережа вытащил из-под бинтов мятый конверт и протянул ей.

По счастливой случайности в этот момент я глянул на часы и теперь с точностью до минуты могу назвать время, когда начались исторические Остоженские бдения, – в 9.45. А закончились они утром в понедельник – расходиться стали в 4.20. Таким образом, бдения длились 18 часов 35 минут, а никак не сутки, как утверждают некоторые историки.

Вообще же это действо обросло никому не нужными и абсолютно недостоверными подробностями и деталями главным образом по вине Толика Горского. Человек он прекрасный, надежный товарищ, но иногда на него накатывает, и тогда – хоть святых выноси. Чего он только не наговорил и не понаписал в своих выступлениях перед публикой, газетных интервью и воспоминаниях! Из-за его фантазий, например, Клаве приписывают «историческую» фразу о том, что каждый из наших недругов рано или поздно получит по заслугам. На самом же деле это моя шутливая реплика: когда через несколько часов после начала бдений всем, как это часто бывает, одновременно понадобилось в туалет, я предложил установить очередь по заслугам перед партией.