Текст книги "Еретическое путешествие к точке невозврата"

Снимать боль у раненых Вольфгера много лет назад научил грек, служивший лекарем в его отряде. Барон размял пальцы, положил их особым образом на шею девушки, зажмурился и сосредоточился. Контакт удалось установить быстро, в его сознание хлынула волна боли, и барон, вспоминая давно забытые уроки, стал отводить её и рассеивать.

Через некоторое время он ощутил, что его пациентке заметно полегчало, но руки с тёплой и нежной кожи под завитками мягких волос убирать не хотелось. Вольфгер вздохнул и открыл глаза. Девушка смотрела на него с нескрываемым изумлением.

– Мой господин, вы чародей?

– Я? – удивился Вольфгер. – С чего ты взяла? Конечно, нет.

– Но ведь вы в одно мгновение избавили меня от нестерпимой боли! Ни одному лекарю не по силам такое!

– А вот меня этому научил как раз военный лекарь, – мягко улыбнулся Вольфгер. – Наверное, всё-таки лекари бывают разные, в этом всё дело. А так, должен тебя разочаровать, я не чародей. Я – барон Вольфгер фон Экк, мой замок в двух дня пути отсюда, монах, его зовут отец Иона – мой капеллан[23]23
  Капеллан (лат. Capellanus) – в Средневековой Европе «домашний» священник в богатых домах. Позднее капелланами называли военных священников.


[Закрыть], а это мой друг и слуга Карл.

– Друг и одновременно слуга – разве такое бывает? – спросила девушка.

– Чего только не бывает в нашем мире, – пожал плечами Вольфгер. – Прости нас, госпожа, что мы напросились к тебе в гости, но в тот момент раздумывать было некогда. Ты позволишь нам побыть у тебя до вечера?

– О чём вы говорите, ваша милость, ведь я обязана вам жизнью! – ответила девушка. – Опоздай вы хоть ненамного, и… – её лицо исказилось.

– Давайте-ка уйдём с улицы, – предложил Вольфгер. – Незачем оставаться в этом неприятном месте. Мой конь, госпожа, пожалуй, для тебя великоват, поэтому мы попросим святого отца одолжить своего мерина.

Карл легко подхватил девушку за талию и усадил на лошадь. Садясь в мужское седло, она вынуждена была высоко поддёрнуть юбку, и Вольфгер с удовольствием успел разглядеть её стройные ноги.

– Куда нам ехать? Показывай, госпожа, – сказал Карл, держа под уздцы свою лошадь и лошадь монаха.

– Да какая я госпожа? Зовите меня просто Ута, – отмахнулась девушка. – А ехать нам недалеко. Прямо и налево, четвёртый дом.

Большой, добротный двухэтажный дом на каменном основании был окружён забором, ворота были заперты изнутри. Карл громко постучал, но на стук никто не вышел.

– Служанки, наверное, попрятались, а может, сбежали через огород, – извиняющимся тоном сказала Ута. – Не будем их винить, они всего лишь женщины и насмерть перепугались, меня ведь выволокли из дома… Но как же мы попадём во двор?

– Да очень просто, – пожал широченными плечами Карл. – Вот так.

Он легко перемахнул через угрожающе качнувшийся забор, повозился внутри, откинул засов и распахнул ворота. Вольфгер ввёл во двор своего коня и мерина, на котором сидела Ута, а монах ввёл вьючных лошадей.

Вольфгер огляделся. Дом выглядел зажиточным и уютным, перед окнами была разбита цветочная клумба. Хозяйственные постройки, вероятно, размещались с другой стороны, с фасада их было не видно.

– Вилда, Зельма, где вы? Идите сюда! Это я, Ута! – крикнула хозяйка.

Через несколько минут из-за угла дома боязливо выглянула бедно одетая пожилая женщина. Увидев хозяйку, она охнула, бросилась к ней, упала на колени, обняла её ноги и расплакалась.

– Госпожа моя Ута, слава Спасителю, ты жива! А мы уж и не надеялись…

– Жива, жива, – ответила Ута, – благодари за это рыцаря фон Экк и его спутников, Зельма. Это они в последний момент спасли меня от костра!

Служанка на коленях подползла к Вольфгеру, схватила его руку и стала покрывать поцелуями:

– Спасибо, спасибо, благородный господин, да возблагодарит вас Спаситель за это доброе дело!

– А где Вилда? – спросила Ута. В её голосе появились хозяйские нотки.

– Сидит в погребе, боится выйти… Я сейчас её приведу.

– Не надо, идите сразу на кухню, мужчины, наверное, проголодались.

Женщина мелко закивала, поднялась с колен и, подобрав юбки, убежала.

– Я отведу коней, – сказал Карл, – госпожа, где у вас конюшня? Найдётся в ней место для пяти лошадей?

– Для пяти, наверное, нет, – ответила Ута, – но вьючных лошадей можно привязать снаружи, а вот овса хватит на всех. Правда, конюха у меня нет, придётся уж тебе всё сделать самому. Конюшня вон там, за углом, увидишь.

Карл взял под уздцы своего коня и коня Вольфгера и повёл за дом, остальные лошади потянулись за ними.

– Прошу в дом, господа, – сказала Ута, открывая дверь. – Оружие и доспехи можно оставить в прихожей, но если хотите, можете взять их с собой.

– Мы оставим их в прихожей, фройляйн Ута, – улыбнулся Вольфгер. – Отец Иона, помоги мне снять кирасу.

Стены гостиной в доме Уты были чисто выбелены, дощатый пол отмыт до блеска и натёрт воском, вдоль стен стояли лавки, застеленные холстами, в буфете поблёскивала дорогая стеклянная и серебряная посуда, в углах комнаты висели пучки ароматных трав, посередине стоял большой стол.

Распятия в комнате не было.

– Располагайтесь, господа, усаживайтесь, где хотите, – сказала Ута и вышла из комнаты. Скоро она вернулась, неся в руках тяжёлый поднос, на котором стоял серебряный кувшин и тарелка с яблоками. Вольфгер вскочил, чтобы принять поднос, и его руки коснулись пальцев Уты. Девушка лукаво улыбнулась и передала поднос барону. Она достала из буфета три бокала тёмно-зелёного гранёного стекла и налила в них вино. Первый бокал она с поклоном подала Вольфгеру, второй вручила монаху, а третий взяла себе.

– Благородные господа, – сказала она, – позвольте мне выпить за ваше здоровье и ещё раз поблагодарить за моё чудесное спасение. Я у вас в неоплатном долгу.

Она легонько коснулась своим бокалом бокалов гостей, отпила немного и поставила его на стол.

– Прошу меня извинить, – сказала Ута. – Но я должна ненадолго оставить вас. Мне нужно переодеться и смыть с себя кровь и следы рук моих… добрых односельчан.

Она присела в церемонном поклоне и вышла.

– Девица что надо… – тоном ценителя пробормотал монах и причмокнул. – Видел, какая ножка?

– Ну иди, потри ей спинку, старый греховодник, – засмеялся Вольфгер. – Заодно и гм… утешишь её, для женщины нет лучшего утешения, чем это.

– Что ты говоришь, сын мой?! – испугался монах. – Она же ведьма!

– Ну и что? – продолжал дразнить монаха Вольфгер. – Я нигде не читал, что женские части ведьмы чем-то отличаются от тех же частей доброй католички. Вот заодно и проверишь!

Отец Иона перекрестился с постным лицом:

– Из-за твоего нечестивого языка, сын мой, нам придётся гореть в чистилище лишнюю тысячу лет!

– Подумаешь, – усмехнулся Вольфгер, – из-за такой девушки мужчина может принять на себя и некоторые неудобства. А как ты хотел? Всё и всегда чего-то стоит!

Вольфгер нарочно подначивал монаха, чтобы хоть как-то развеселить его. Смеющийся старик ему нравился куда больше, чем унылый. Отец Иона, наконец, сообразил, что барон над ним смеётся, обозвал его охальником и погрузился в изучение содержимого своего бокала.

– А неплохое винцо у ведьмы, а, сын мой, – причмокнул отец Иона. Он уже забыл, что находится в Крестовом походе и должен воздерживаться от вина.

– Неплохое, – подтвердил Вольфгер, – вот, держи яблочко, закуси, а то когда ещё обед? Слышишь, на заднем дворе куры квохчут? Наверное, на обед будет куриная лапша.

– Да её служанки и курицу-то поймать не смогут, – отмахнулся отец Иона, – разве что Карл поможет. – Ой, а что это в вазочке? Кажется, домашнее печенье? М-м-м, сто лет не пробовал домашнего печенья! Скажи, Вольфгер, почему у тебя в замке не пекут такого печенья?

– Не знаю, – растерялся барон, – наверное, слуги совсем разбаловались. Вот вернёмся, будет тебе печенье. О, смотри-ка, а этого зверя мы сегодня уже видели! Кис-кис-кис!

В комнату вошёл знакомый чёрный кот, внимательно осмотрел гостей, дёрнул хвостом и ушёл вглубь дома.

– Так значит, это котик Уты, – пробормотал Вольфгер, – интересное совпадение, надо же…

– Что ты говоришь, сын мой? – переспросил отец Иона.

– Ничего, – отмахнулся Вольфгер. – Это я так, сам с собой.

Наконец появилась Ута, она успела причесаться и переодеться. Только тут Вольфгер смог оценить, насколько спасённая ими девушка красива. Высокая, статная, голубоглазая, с прекрасной фигурой. Густые волосы цвета спелой пшеницы она заплела в косы. Ей было не более двадцати лет. Она выбрала длинное платье с глубоким вырезом, отороченным голландским шитьём, и белый накрахмаленный передник. Взгляды мужчин непроизвольно упёрлись в её грудь. Ута заметила это и, довольная произведённым впечатлением, мило улыбнулась.

– Господа мои, пока обед готовится, не желаете ли помыться? На кухне вы найдёте две кадки с горячей водой, мыло и чистое бельё, своё бельё оставьте там же, Вилда постирает.

Отмывшись от дорожной пыли, распаренные и умиротворённые, Вольфгер и монах уселись за стол. Карл сесть за общий стол, как обычно, отказался и ушёл на кухню. Несмотря на то, что обед готовили в спешке, он вышел отменным, очень сытным и вкусным. Отвыкшие от еды, приготовленной женскими руками, мужчины даже слегка объелись. Когда обед закончился, начало смеркаться. Отец Иона задремал, сидя на лавке. Увидев это, Вольфгер осторожно, чтобы не разбудить, поднял старика на руки, перенёс в соседнюю комнату и уложил. Ута с удивлением следила за ним.

– Прости, мой господин, этот монах, наверное, брат твоего отца? – несмело спросила она.

– Почему ты так решила? – засмеялся Вольфгер.

– Но… ты так нежен с ним, так заботишься о нём, я и подумала…

– Нет, мои родители давно умерли, – ответил Вольфгер. – Отец Иона – мой старый учитель и друг. На самом-то деле, он для меня как второй отец, ведь он научил меня большей части того, что я знаю о мире.

– И колдовать тоже? – с улыбкой спросила Ута.

– Колдовать? Что ты имеешь в виду, госпожа? Я не умею колдовать, – удивился барон.

– От слова «госпожа» за версту разит чопорной старой девой, – поморщилась девушка. – Я же просила, зови меня просто Утой.

– Ну, тогда я – Вольфгер, – улыбнулся барон, и они чокнулись бокалами с вином, которое в сумерках казалось чёрным.

– Так что ты говорила насчёт колдовства? – спросил Вольфгер, с удовольствием отпив из бокала и поставив его на стол.

– Когда твой слуга разрезал верёвки, я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, а ты подошёл и произнёс заклятие, снимающее боль. И оно подействовало!

– А, вот ты про что. Только никакого заклятия не было. Это просто… Не знаю, как это называется. Ты должен суметь, ну, слиться с душой человека, страдания которого хочешь облегчить, понимаешь? Только надо очень захотеть, и тогда всё получится. А заклинаний я никаких не знаю, разве что огонь могу словом разжечь.

– Если бы у тебя не было дара к магии, ты не смог бы мне помочь. Кроме желания, требуется ещё нечто. И это нечто у тебя есть! Тебе обязательно нужно учиться у опытного чародея, это очень редкий дар, нельзя им пренебрегать!

– Откуда ты всё это знаешь?

– Кому же, как не мне, знать такие вещи? – усмехнулась Ута. – Ведь я ведьма!

– К-как ведьма? – чуть не поперхнулся Вольфгер. – Значит то, что орали мужики… Я думал, это они так, просто по злобе, а ты обычная повитуха.

– Конечно, я повитуха, – сказала Ута, – но и ведьма тоже. Без ведьмовского дара многого в целительстве не достигнешь. Только я не убивала жену и ребёнка Ганса. Зачем бы мне это было нужно? Ты мне веришь?

Вольфгер кивнул. Ута подошла к буфету и достала из него кованую железную шкатулку, запертую на замок, отпёрла, достала свёрнутый в рулон пергамент и передала Вольфгеру.

– Вот, это мой патент.

Вольфгер развернул его и просмотрел. Патент был выдан канцелярией архиепископа и гильдией медикусов Саксонии, снабжён всеми положенными подписями и печатями.

– Но… это патент повитухи!

– Конечно, а ты думал, что мать наша, святая римско-католическая церковь, выдаст мне патент ведьмы? Так всегда и делается, патент дают повитухе, но на самом деле, все понимают, что это за повитуха. Церковь знает, что в мире существует кое-что, неподвластное её молитвам и экзорцизмам, и с этим «кое-чем» надо управляться. Вот, нашими руками она и управляется. Конечно, быть ведьмой – дело опасное, ходишь по лезвию ножа, ведь в любое время её могут обвинить в сношениях с дьяволом, наведении порчи, осквернении христианских святынь и прочей ереси. А за это костёр, и никто за неё не вступится, да ты и сам всё видел. Мне просто повезло, необыкновенно, небывало повезло, что вы оказались в нужном месте и в нужное время… Ты читай, читай.

«…обязуется не отказывать ни бедному, ни богатому в исцелении от всякоразных хворей, подвластных её мастерству, а такожде вспомошествовать в разрешении от бремени женщин и домашней скотины, находящейся в тягости…»

«…женщин и домашней скотины…» – повторил Вольфгер. – Какой дурак придумал такую формулировку?

– А чему ты удивляешься? – пожала плечами Ута. – Написана чистая правда, в деревнях женщины живут не намного лучше домашней скотины. Только женщину ещё можно и… Впрочем, и скотину тоже можно. Иногда находятся, знаешь ли, любители… Но не будем об этих мерзостях.

– Прости, Ута, но как же получилось, что…

– Что меня чуть не сожгли? Да проще простого. В последнее время Ганс повадился совать свои грязные лапы мне под юбку, жену-то свою он уже давно не хотел, довёл её до скотского состояния. Шутка ли, рожать каждый год, она в тридцать лет выглядела старухой… Ну я и пригрозила ему, что если ещё раз полезет, у него там всё отсохнет. А тут ещё роды неудачные. Я знала, что будет трудно, ребёночек лежал неправильно, поэтому и посоветовала Гансу дать Эльзе отлежаться, но он не послушался. Я ничего не смогла сделать. Мальчик родился мёртвым, а Эльза истекла кровью. Такое иногда случается, я же не всесильна! Раньше крестьяне это понимали, они видели, что я всегда бьюсь за жизнь матери и ребёнка до последнего, но тут как с цепи сорвались. Ну и, конечно, Ганс и его брат воду мутили. Вот так оно и вышло…

– А знаешь, ведь ты обязана жизнью не только мне, но и своему коту, – шутливо сказал Вольфгер. – Ведь мы не собирались заезжать в вашу деревню, хотели проехать мимо, а твой кот не пустил нас, заставил свернуть.

– Вот оно что… – протянула Ута. – То-то я смотрю, он пропал, когда меня схватили. Думала, отступился от меня, и совсем отчаялась, а он за помощью побежал…

– Никогда таких котов не видел, – сказал Вольфгер. – Слишком уж он сообразителен для домашнего зверька.

– А он и не кот, – объяснила Ута, – только похож.

– Как это не кот? А кто?!

– Веришь ли, сама не знаю. У каждой ведьмы обязательно есть своё волшебное существо, ну, пусть будет наставник. У кого-то жаба, у кого-то филин или змея, а я всегда кошек любила, наверное, поэтому мне и достался кот. У любого доброго христианина есть свой ангел-хранитель, а вот у меня, ведьмы, – кот.

– А как его зовут? – спросил Вольфгер.

– Никак. Я зову его Кот, он откликается.

– Получается, что это демон?

– Может, и демон. Какая разница, кто? Он не вредит людям. А я бы без него не смогла жить, он мне помогает во всём.

– Прости за нескромность… Если не хочешь, не отвечай. А муж или парень у тебя есть?

– Нет, – ответила Ута, – ведьмам мужья не полагаются.

– А… а дети?

– Дети, конечно, могут быть, ведьмы всё-таки женщины. Только лучше, чтобы их не было. Давай сейчас не будем об этом, хорошо?

– Извини, если обидел, – Вольфгер накрыл рукой ладошку Уты.

Ута ласково сжала его пальцы и убрала свою руку со стола. Наступило неловкое молчание.

– Послушай, а ведь тебе нельзя оставаться в деревне, – сказал Вольфгер. – Пока мы здесь, тебе ничего не угрожает, но вот когда мы уедем…

Ута встала и прошлась по комнате, в задумчивости покусывая губу.

– Пожалуй, ты прав, они не отстанут. Но куда же мне уехать?

– У тебя есть родственники или друзья где-нибудь подальше?

– Родителей нет, я сирота, а вот родственники есть, в Тюрингии. Но они знают, что я ведьма, и предпочитают со мной не связываться. Они меня и на порог не пустят.

– Плохо дело… – покачал головой Вольфгер. – А что, если тебе поехать с нами?

– А куда вы едете? – расстроенно спросила Ута. До неё вдруг дошло, что завтра её спасители, сильные, добрые и уверенные люди, с которыми спокойно и ничего не страшно, уедут по своим делам, и она опять останется наедине со священником, старостой и озлобленными крестьянами.

– Мы едем в Дрезден, к архиепископу Майнцскому. Ты можешь поехать с нами. Из Дрездена мы будем возвращаться той же дорогой и завезём тебя домой. Старосту деревни я как следует припугну, чтобы в твоё отсутствие не обижали служанок и не разорили дом.

– Знаешь, Вольфгер, – задумчиво сказала Ута, – мне кажется, я никогда больше не смогу жить в этой деревне. Не смогу я забыть то, что они хотели со мной сделать, а родственники Ганса всегда будут винить в его смерти меня. Добром это всё равно не кончится.

– Н-ну… Тогда поедем ко мне, будешь жить в моём замке или, если захочешь, построим тебе дом, такой же, как этот. Служанок своих перевезёшь.

– В качестве кого я буду жить в твоём замке? – прищурилась Ута.

– Да хоть в качестве повитухи! У меня в замке нет ни лекаря, ни цирюльника, ни костоправа. Будешь меня лечить!

– Ты собираешься рожать? – рассмеялась Ута.

– Будешь насмехаться над моей баронской милостью, заточу в темницу! – пригрозил Вольфгер.

В комнату вошёл Карл:

– Мой господин, пришли священник и староста. Прикажете впустить?

– Впусти, – нахмурился барон. – Ута, будь добра, выйди на минутку, разговор у нас будет короткий, но неприятный.

Ута отрицательно покачала головой, из комнаты не ушла, но отодвинулась в тень так, что её почти не было видно.

Вольфгер сел в кресло у стола, повёрнутое к двери. Он был в расшнурованном дублете[24]24
  Дублет (фр. Doublet) – короткая закрытая куртка на пуговицах или шнуровке, подбитая ватой. Часто надевалась под доспехи.


[Закрыть], надетом поверх белой крахмальной рубахи. На шее висела золотая баронская цепь с гербовым медальоном. Невзирая на дворянскую моду, Вольфгер не носил ни бороды, ни усов, а волосы стриг очень коротко. Гости вошли и остановились у двери, подталкивая друг друга вперёд.

На оробевших священника и старосту смотрел человек лет сорока, с уже начинающими седеть висками, скуластым лицом, глубоко сидящими серыми глазами и тонкогубым ртом. Лицо владетельного барона было замкнуто и холодно.

– Так, – сказал он. – Во-первых, на мне кровь. Вот вира[25]25
  Вира – денежное возмещение за убийство.


[Закрыть] за убитого, – барон бросил на стол звякнувший металлом замшевый мешочек. – Здесь деньги на погребение и на опеку детей, оставшихся сиротами. Староста, надеюсь, ты понимаешь, что присваивать эти деньги тебе не стоит? Ну-ка, посмотри на меня.

Староста заглянул в глаза барону и вдруг почувствовал, как кожу на его шее обдирает грубая висельная верёвка, а по ногам бежит тёплая струйка предсмертной мочи. Он судорожно сглотнул.

– Ваша милость, не извольте беспокоиться, всё будет сделано по совести…

– Смотри, я проверю. Если что, повешу первым тебя. И не пытайся сбежать, в Саксонии я тебя найду везде. Надо будет – повешу и тебя, поп, не посмотрю на сан. Так что предупреждаю обоих. Во-вторых, завтра я уезжаю в Дрезден. Фройляйн Ута едет со мной. Она вернётся также вместе со мной с новой грамотой от архиепископа, подтверждающей её разрешение на занятия целительством. Но если за время её отсутствия с этим домом и служанками случится что-то нехорошее… Староста, надеюсь, ты понял меня?

– Я понял вас, ваша милость, – униженно поклонился крестьянин.

– Поп, не слышу тебя. Ты понял меня?

Священник молчал, его лицо стремительно наливалось краской.

– Значит, не слышим… – с угрозой в голосе произнёс барон. – Стало быть, придётся и мне заняться целительством, хоть разрешающей грамоты у меня и нет. Карл, верёвку, живо!

В комнату шагнул Карл, его гигантская тень метнулась по стенам. В руках он держал грубую верёвку, завязывая на ней петлю. Лицо священника из красного мгновенно стало белым и рыхлым, как творог. «Не хватало ещё, чтобы его тут удар хватил», – с неудовольствием подумал Вольфгер.

– Я понял, господин… – пробормотал священник.

– Не слышу, – резко сказал Вольфгер, – громче!

– Я понял вас, господин барон! – с отчаянием в голосе повторил священник.

– Теперь слышу. Хорошо. Берите деньги и уходите. Ну?!

Священник и староста топтались у двери, боясь подойти к столу, где сидел страшный барон с лицом равнодушного убийцы. Из тени выступила Ута и попыталась вручить кошель священнику, но тот в ужасе отшатнулся от ведьмы. Ута усмехнулась и всунула мешочек за отворот кафтана старосты. Гости, толкаясь, выскочили за дверь.

– Ну что же, – сказал Вольфгер, подавив зевок. – День начался не сказать чтобы хорошо, а вот закончился неплохо. Отец Иона, наверное, уже третий сон досматривает, пора и мне.

– Пойдём, я покажу спальню, – сказала Ута, поднимаясь.

Спальня на втором этаже оказалась маленькой и очень уютной, кровать стояла в алькове, закрытом занавесками.

Распятия не было и в спальне.

Пожелав Вольфгеру спокойной ночи, Ута ушла. Барон задвинул засов, разделся, и, укладываясь в узковатую постель, обнаружил у изголовья кувшин с клюквенным настоем. Улыбнувшись женской заботе, Вольфгер отхлебнул прямо через край терпкой прохладной жидкости, забрался под одеяло и быстро задремал. Разбудил его несмелый стук в дверь. Вольфгер вскочил, взял в руку кинжал, встал сбоку дверного проёма и откинул засов.

В дверях стояла заплаканная Ута в одной рубашке и босиком. Волосы её были распущены. В руке она держала свечу в оловянном подсвечнике.

– Прости, Вольфгер, – не поднимая глаз, пробормотала она. – Я понимаю, это неприлично, но… Я не могу заснуть! Мне страшно! Я боюсь спать одна! Я хотела позвать в спальню кого-нибудь из служанок, но… Позволь мне переночевать в твоей комнате! Я лягу на полу.

– Не извиняйся, – вздохнул Вольфгер. – Ты сегодня перенесла то, что бывает не по плечу многим мужчинам. Иди, ложись в кровать, а я посижу рядом, пока ты не уснёшь.

Ута юркнула под одеяло, повернулась на бок и закрыла глаза. Прошло несколько минут, и она с жалобным криком откинулась на подушке.

– Опять то же самое! Столб, огонь, цепи… Стоит только закрыть глаза, как они появляются снова и снова! Я не могу спать! Что мне делать? Вольфгер, может, я схожу с ума?

– Нет, ты не сходишь с ума, – тихо и ласково ответил ей барон. – Просто ты – маленькая и очень испуганная девочка. Давай-ка мы сделаем вот что. Посмотри сюда.

Вольфгер взял свой кинжал за лезвие и поднёс рукоять к лицу Уты.

– Этот кинжал – наше родовое оружие, оно переходит от отца к старшему сыну, это очень старая сталь, на ней заговор от злых чар. Я воткну этот кинжал в изголовье кровати, вот так, и он будет отгонять ночные кошмары, а я буду держать тебя за руку.

Вольфгер знал, что прояви он сейчас хоть немного настойчивости, и он получит всё, что мужчина может получить от женщины, но это казалось ему недостойным, всё равно как отнять монету из рождественского пирога у ребёнка. Поэтому он осторожно взял Уту за руку и поцеловал в запястье, где билась синяя жилка. Девушка подсунула его руку себе под щеку, сонно улыбнулась и сразу же задышала глубоко и ровно.