Текст книги "Русский медведь. Император"

Глава 7

26 июня 1713 года. Москва

Москва встречала вдовствующую императрицу Священной Римской империи Элеонору Нойбургскую уже второй раз. И вновь она прибыла сюда из-за войны…

– Надеюсь, вы хорошо доехали? – поинтересовался государь, принявший ее незамедлительно.

– Да, прекрасно, – мягко улыбнулась она. – Шоссе, что связало наши столицы, позволяет путешествовать без обычного в таких делах утомления и особого неудобства. Ровная дорога да мягкий ход подаренной вами подрессоренной кареты. Сказка.

– Я рад, что вы оценили. А как сама дорога? Я имею в виду загрузку. Наши расчеты оправдались?

– Более чем. Очень оживленное движение. Шоссе вдохнуло новую жизнь в торговлю между нашими державами. Сплошные вереницы подвод идут вне зависимости от погоды. По дороге сюда мы попали под чудовищный ливень, но даже не сбавили темпов движения. Как и прочие участники. Кажется, что они даже стали двигаться шустрее, стремясь как можно скорее укрыться на постоялых дворах дорожных фортов.

– И это замечательно, – кивнул Петр. – Хм. Может быть, перейдем сразу к делу?

– Вы правы, – кивнула Элеонора. – Нечего тянуть.

– Ваш сын одобрил нашу идею?

– Да. Он согласен взять в жены вашу дочь, если она примет католичество, а вы дадите в качестве приданого десять тысяч винтовок.

– Но он не хотел…

– Верно. Сын боится вас. Опасается, что после разгрома Франции вы возьметесь за Священную Римскую империю.

– Ради чего я тогда ее вооружаю своими руками? – усмехнулся государь.

– Мы оба понимаем, что против того оружия, что ваши воины применяют в этой войне, старые винтовки – пыль.

– Боеприпасов, милостивая государыня, они кушают тоже немало. А каждый выстрел из таких новинок мне обходится в среднем раза в три дороже против тех, что я с приданым передаю. Картечницы так и вообще, считайте, золотом и серебром стреляют. Образно, разумеется. А артиллерия и подавно. Война – дорогое удовольствие. И чем совершеннее оружие, тем дороже.

– Но пока вы бьете многократно превосходящие силы.

– Ваша правда. Бью. Но подумайте сами – нужны ли мне и моему народу эти победы? По крайней мере сейчас. Большая часть страны – в глухой древности обретается. Широкие массы разум не привечают, опираясь более на веру в Иисуса нашего Христа.

– А разве плохо, что люди искренне верят в Бога?

– Нет, конечно нет. Но зачем же при том отвергать разум, считая его глубоко второстепенным?

– К чему вы клоните? – заинтересованно спросила Элеонора.

– К тому, что искренняя вера – это всего лишь звено в том огромном труде, который должно каждому из нас проделать, чтобы войти в Царствие Небесное. Не зря же Он наделил нас свободой воли и могучим разумом, который при определенном усердии и таланте способен познавать то, как Всевышний устроил мир.

– Хм. Необычная трактовка.

– Это еще что, – грустно произнес Петр. – В своих размышлениях я пошел дальше. Сравните обычную собачку и человека. И то и то – создание Божье. Радости и горести, отдых, болезни, размножение и так далее – все это у них если и отличается, то не принципиально. Аналогично с коровами, козами и так далее. Мы все – создания Господа Бога нашего, а потому имеем намного больше общего, чем кажется. Сердце, печень, желудок, кишечник и так далее.

– Вы говорите еретические вещи… – покачала Элеонора головой. – Но мне интересно.

– Но в чем отличие? Вы не задумывались?

– Признаться, я для себя никогда такой вопрос не ставила.

– Я пришел к выводу о том, что из мира животных нас, людей, выделяет только достаточно мощный разум, которым мы иногда можем пользоваться.

– Иногда? – удивилась вдовствующая императрица.

– Именно так. Он есть, но, как и всему в этом мире, ему нужен тонус, тренировка, развитие, опыт использования. Возьмите ребенка. Он рождается личинкой человека. Зародышем. Все в нем олицетворяет природу зарождения, но не зрелости. Так вот. Родившись, он начинает ходить, бегать, прыгать, разговаривать и так далее, что позволяет ему развиваться. Вы обращали внимание на то, что если ребенка с детства приучать к воинским упражнениям да должным образом кормить и давать отдохнуть, то он вырастает намного крепче, чем ребенок, лишенный такой нагрузки. Нет? Так обратите. Это очень характерная вещь. И связана она с тем, что мышечные ткани всего организма активно используются, активно тренируются, а потому растут и укрепляются. Ведь человеку это нужно, раз он так долго и методично старается.

– И с разумом, я полагаю, то же самое?

– Именно, – кивнул Петр. – Но что же мы видим на деле? Словно животные…

– Вы подняли очень скользкую тему, – нежно улыбнулась Элеонора. – Ведь получается, что Всевышний ошибся, создавая столь неудачных созданий, как люди. Или, что еще хуже, он сам… хм… животное.

– О! Отнюдь.

– Вы будете подобное отрицать? Но ведь это очевидно из ваших слов.

– Весь вопрос в том, что хотел получить Всевышний. Если бы ему требовались свои копии, то разве бы Он не справился? Я уверен, что никаких трудностей подобное дело Ему бы не составило. Но Он хотел иного. Именно по этой причине мы рождаемся практически личинками, зародышами, а потом потихоньку развиваем тело… и разум. Вы сами подумайте, зачем совершенному созданию в своем царстве необразованные, невоспитанные и ленивые подданные? Представьте себе, какой получится рай. Никакой эстетики. Вокруг толпы нищих и убогих, которые истово молятся и каются… Зачем высшему существу окружать себя такими ничтожными подданными? В чем смысл? В моем представлении Царствие Небесное – это место, куда Всевышний отбирает жемчужины из общей массы. Лучших из лучших. Философы, воины, каменщики… Только наиболее толковые и искусные. Лентяи, дураки и бездари там не нужны.

– А все остальные куда? В ад?

– Полагаю, что Ему, – Петр скосил глаза наверх, – нет до них дела. Их судьба Его не интересует. И я Его понимаю. Поставьте себя на Его место.

– Как можно?

– О, это очень просто. Я помогу. Представьте, что, просыпаясь каждое утро, вы весь день будете вынуждены выслушивать лесть от ВСЕХ ваших подданных раз по десять. А потом они начинают у вас что-нибудь клянчить или просить решить их проблемы. Истово. Искренне. Притом что большая часть проблем была бы решена, если бы они просто уже пошли и попытались хоть что-то сделать. И так изо дня в день, из века в век… И нигде вам не спастись от назойливой лести и откровенного попрошайничества. Представляете этот скулеж?

– Кошмар… – покачала головой Элеонора. – Не хотелось бы мне, чтобы мои подданные вот так меня постоянно донимали.

– Вот-вот. А Он терпит. Представьте – все население планеты… Десятки, сотни миллионов людей…

– О Боже!

– А если планет несколько? Ведь за пределами Солнечной системы тоже могут быть обитаемые планеты… Поэтому мне Его искренне жаль. На Его месте я бы давно вспылил и поубивал к чертям всю эту толпу клоунов, достающую меня вечным нытьем и скулением. Но и это еще не все. Ведь в перерывах между молитвами люди делают гадости, прикрывая их именем Господа. Вам бы понравилось, если одна половина ваших детей во имя вас резала и грабила вторую половину? Причем вас даже не пытаясь спросить. Религиозные войны – это особый успех Лукавого на земле.

– Вы считаете, что все участники религиозных войн не верили в Бога?

– Почему? Вполне себе верили. Вот только почему-то считали Его соучастником в своих гадостях. Дескать, Он такой же злодей, получающий удовольствие от убийства, насилия, грабежа и прочих военных будней.

– А чью, по-вашему мнению, сторону Он занимает?

– Я полагаю, что Он на стороне тех, кто идет вперед и старается оправдать Его надежды, чаяния и ожидания. Всевышний как отец радуется успехам своего ребенка. Особенно если большинство остальных растет бестолочью, которую регулярно хочется утопить очередным Всемирным потопом. Как котят. Ему нравятся наши успехи. Ведь именно для того, чтобы мы смогли самостоятельно пробиться в Царствие Небесное, Он и дал нам свободу и способность к развитию. Дабы отделить зерна от плевел и болезнетворных грибков. Ему не нужно совершенство сразу, Ему нужно, чтобы мы сами к нему шли. Стремились. Развивались.

– То есть, получается, что человек сам себя создает? – удивленно выгнула бровь вдовствующая императрица.

– Именно так. Он – Творец, а мы все были созданы по образу и подобию Всевышнего, а потому вполне в состоянии творить. В том числе и себя, своими руками. Этакая концепция не творения, а со-творения. Совместного дела. Он дает нам заготовку и инструмент, а мы, пыхтя и от усердия высунув язык, пытаемся слепить из этого сырого материала хоть что-то внятное. У кого-то это получается лучше, у кого-то хуже… но сути это не меняет.

– Ужасная гордыня овладела вами, мой друг, – миролюбиво отметила Элеонора.

– Отнюдь, только лишь смирение перед волей Господа нашего.

– Но как тогда можно ставить человека вровень с Создателем? Ведь именно так поступил дьявол.

– В дьяволе возобладало животное начало над разумом. Он ведь тоже обладал свободой воли, вот и решил, что утолять собственные желания, несмотря ни на что, – это его стезя. В сущности, он повел себя как маленький капризный ребенок, который еще не развился до должного уровня. И Всевышний просто отпустил его порезвиться в надежде на то, что когда-нибудь он перебесится и образумится. Ведь, я надеюсь, вы не допускаете того, что какой-то падший ангел мог стать по-настоящему серьезной угрозой для всемогущего Создателя?

– Резонно, – усмехнулась Элеонора. – Но как быть с тем, что вы поставили человека в один ряд со Всевышним?

– Если у папы волосы рыжие, то почему им не быть такими же и у сына?

– Но у Всевышнего был только один сын.

– «И создал Бог человека по образу и подобию своему», – процитировал Петр кусочек из Книги Бытия.

– И что с того? Я не понимаю вас.

– А что, отец с матерью не порождают детей по образу и подобию своему через близость? Разве не получаются у них такие же зародыши человеческие, которые надобно развивать и воспитывать, дабы толк из них получился? – произнес государь, и Элеонора задумалась, крепко задумалась.

– Вы еретик, друг мой, но мне нравится ваша ересь… – после долгой паузы произнесла она.

– И теперь вы понимаете меня, – грустно произнес Петр. – Я живу каждый день как на войне, сражаясь с невежеством и прочими дьявольскими пороками. Ведь так легко опустить руки и отдаться на волю Господа. Но разве этого родитель ждет от своих детей? Разве обрадует отца грязное, невоспитанное и необразованное стадо, которое истово верит в него… и только верит, считая, что он за них должен все сделать? Пожалуй, только расстроит, а то и разозлит. А тут еще эта война. Такая мелочь… нелепица…

– Но ведь вас это не остановило? – лукаво прищурилась вдовствующая императрица. – Вы же могли найти предлог и предотвратить эту бойню на Балканах, чтобы уделить внутренним вопросам больше времени.

– Ах, если бы только на Балканах. Наши… добрые партнеры из Дании задумали злодейство. И не только они. Но, думаю, вы уже знаете.

– Отрадно то, что и вы знаете… Но не подаете виду. Отчего?

– Я люблю все делать хорошо, добротно. И если бить, то так, чтобы потом не откачали, – тихо и спокойно произнес Петр. – Что же до провокации, то спусти я османам ту выходку – они бы не успокоились. Да и не они ее устроили. Французам была нужна война, и они искали повод. В конце концов, если бы я не поддался, они сами бы ее начали. А войну, если она неизбежна, как известно, можно отсрочить только к выгоде твоего противника[13]13
  Отсылка к известному тезису из книги Никколо Макиавелли «Государь».


[Закрыть]. Что же касается Габсбургов, то вам опасаться нечего. Внутренние проблемы России меня волнуют намного больше, чем внешние. А потому, если Габсбурги сами не замыслят против меня какой гадости, то ничто не помешает нашим добрым и тесным отношениям.

– Гадости? Что вы? Как можно? – всплеснула руками Элеонора, сделав нарочито удивленное лицо.

– А потому, пользуясь случаем, хотел бы выразить вам мою благодарность и признательность за то, что удержали своего сына от опрометчивых поступков, – невозмутимо отметил Петр и чуть поклонился.

– Так вы знаете… – как-то глухо произнесла вдовствующая императрица. – У вас есть шпионы у нас при дворе?

– Вы же умная женщина, – ласково произнес государь. – Вы думаете, что я отвечу «да», даже если они у меня там есть? Но на самом деле для того, чтобы сделать этот вывод, шпионы не нужны. Все очень просто. Людовик, безусловно, хотел склонить Иосифа к вступлению в коалицию католических держав. Однако вы здесь… Сложить два плюс два нетрудно, даже не имея шпионов.

– Пожалуй, – усмехнулась Элеонора с едва скрываемым облегчением. – Особенно в свете вашей проповеди со-творения, которая заиграла новыми красками.

Глава 8

2 июля 1713 года. Стамбул

Владимир Петрович стоял на позиции одного из передовых командных пунктов и наблюдал в зрительную трубу за тем, как с севера медленно надвигались массивные колонны войск. Угрюмо и неотвратимо. Коалиция стянула все силы, какие только удалось найти, чтобы выбить русских из Стамбула.

– Отметка! – громко произнес поручик-корректировщик, после чего второй номер выстрелил из сигнального пистолета.

И тут же откуда-то из-за спины донесся грохот. А броненосцы окутались легким дымом от беглого бортового залпа по наступающим войскам коалиции. Причем для большей дальности им дали искусственный крен на один борт.

Разрывы шестидюймовых снарядов в плотных боевых порядках противника не замедлили оставить после себя огромные проплешины, которые, впрочем, с первого раза не остановили наступления. Французы и их союзники не решились разделять силы, опасаясь, что русские разобьют их по частям. Поэтому повалили всей толпой с одного направления. И было их много. Потребовались два полных бортовых залпа обоих броненосцев, чтобы отразить первый натиск. И не потому, что войска коалиции иссякли или побежали. Нет. Просто части чрезвычайно смешались и было утеряно управление. Из-за этого неудобства и протрубили отступление. Наступать толпой слишком опасно. Впрочем, спустя всего три часа коалиционные полки вновь двинулись на приступ русских позиций.

– Быстро они… – хмыкнул Владимир Петрович, все еще остававшийся на этом командном пункте…

Трое суток волна за волной накатывались враги. Благо что людей у них хватало. А русские роты отходили, своевременно отводя тяжелое вооружение. Аккуратно. Осторожно. Постоянно устраивая засады и огневые мешки. Максимально убийственные.

Например, тщательно замаскировав четыре картечницы с одного торца полуразрушенной улицы, дожидались, пока в нее втянется пара рот, а потом открывался чудовищный по своей убийственности продольный огонь на кинжальной дистанции. Практически как из пулеметов. После чего картечные расчеты максимально быстро отходили. А их позиции минировались растяжками на обычных гранатах. Не легче противникам было и от огневых налетов, которые совершали русские по скоплению войск. Само собой, не наобум, а с помощью корректировщиков.

Кошмарные трое суток!

Французские, испанские, итальянские и османские солдаты измотались чудовищно, и прежде всего психологически. Они были на грани того, чтобы все бросить и убежать. Столько соратников полегло! И постоянные ловушки с засадами. Они боялись собственной тени. Да еще эти проклятые русские егеря, старавшиеся выбить офицеров одиночными выстрелами из руин. А потом спешно отходившие от греха подальше.

Страх, злоба, ненависть и всеобъемлющий ужас буквально пропитали солдат коалиции, из-за чего с каждой новой атакой они становились более и более неистовыми…

Командующий этой армией Джеймс Фитцджеймс, 1-й герцог Бервик, ехал медленным шагом по одной из многочисленных разрушенных улиц Стамбула и с каким-то мистическим ужасом смотрел по сторонам. Кругом были одни руины, среди которых то здесь, то там высились немногочисленные обгорелые и потрепанные здания, что выстояли в этой жуткой бойне. Но их было немного. Большинство домов оказалось или разрушено, или настолько сильно повреждено, что жить в них было невозможно. И трупы, трупы, трупы. Казалось, что они везде. Причем, что примечательно, ни одного в русской форме. Иной раз ему даже казалось, что этот запах смерти и трупного разложения пропитал его самого насквозь. Настолько, что, вернувшись домой, он не сможет отмыться.

– Боже… – тихо прошептал он.

– Что? – не поняв вопроса, поинтересовался адъютант.

– В какую войну мы ввязались?

– В священную, – не задумываясь ответил адъютант. – Вы же сами видите, какой хитрый и изворотливый противник.

– И сколь губительно его оружие…

– Данное ему самим дьяволом в обмен на бессмертные души.

– Да, да. Конечно, – охотно согласился герцог и перекрестился. – Но я бы не отказался, чтобы оно оказалось в наших руках.

– Так куда оно денется? – усмехнулся адъютант. – Мы прижали русских к морю. Отступать им некуда. Перебьем этих нечестивцев и заберем.

– Вы так уверены в этом? – удивленно выгнул бровь герцог.

– Абсолютно, – убежденно кивнул адъютант и вздрогнул – у моря зарокотали пушки. Тяжелые пушки, бьющие разрушительными снарядами…

Владимир Петрович лежал на носилках и с интересом рассматривал чистое голубое небо. Лишь дым, поднимающийся от города, портил идиллию. И сладковатая, тошнотворная вонь разлагающихся тел вперемежку с гарью.

Буквально полчаса назад ему пришлось возглавить контратаку против прорвавшихся к причалу испанцев. Они могли сорвать всю эвакуацию войск и орудий. И вот результат – два штыковых ранения. Одно в левое предплечье, второе – в бедро. Хорошо хоть, сосуды не задело. Испанцев отбили. Очень помогли две картечницы, которые успели развернуть и ударить кинжальным огнем с двухсот метров по противнику. Это и определило исход атаки, а не геройство Владимира, что мог положить и себя, и своих солдат в рукопашной – глупой и никому не нужной.

– Ну как же ты так? – со вздохом спросил Апраксин, когда Владимира доставили на броненосец «Орел». – А… – махнул он рукой в досаде, не дожидаясь ответа. – В лазарет!

Владимир промолчал.

Он потерял много крови и не хотел ничего. Тем более спорить или оправдываться. Глупо вышло. Сейчас ему хотелось просто спать. Хоть немного. Ведь на ногах практически третьи сутки из-за этих напряженных боев…

Герцог Бервик выехал на берег моря лишь под вечер. Когда русские корабли уже медленно уходили вдаль – на восток по Босфору, оставляя после себя лишь выжженную землю вместо некогда цветущего города. И замыкали их шествие два страшных черных броненосца, напряженно дымя, словно из последних сил выгребая против течения. Да, наверное, так и было, судя по их скорости. Впрочем, они справлялись и медленно уходили.

– А ты говорил, что прижмем… – усмехнулся маршал.

– Ваша светлость, да кто же знал-то? – попытался оправдаться адъютант. Но был оборван на полуслове. Подвернув бортом, броненосцы окутались дымом, давая прощальный бортовой залп. И хорошо так. Кучно. Прямо в скопление войск коалиции на берегу.

Один из разрывов лег недалеко от герцога, и его руку задело осколком. Но не сильно. В первую очередь всего из-за того, что, прежде чем попасть по руке маршала, тот снес полголовы адъютанту.

Повторно испытывать судьбу и подставляться под удары русских кораблей войска коалиции не стали, а потому ринулись от берега в панике. Само собой, это закончилось очень печально. Толпа испуганных людей, вбегающая в узкие проходы между руинами, погубила там немало своих собратьев. Досталось и герцогу, который после ранения свалился с лошади. Не привыкший к такой давке, он оказался одним из первых, кого грубо толкнули, сбивая с ног, и самым пошлым образом затоптали.

Страх смерти субординации не знает.

Глава 9

21 июля 1713 года. Москва. Преображенский дворец

Апраксин медленно, с достоинством вошел в кабинет Петра Алексеевича и демонстративно поправил повязку.

– Ну, здравствуй, друг любезный, – с улыбкой произнес государь, крепко пожимая ему руку. – Проходи. Садись. Рассказывай. Варенька! – крикнул Петр заведенную с недавних пор симпатичную кофе-леди, – накрой нам на стол. Чайку и к нему чего.

– Твой сын ранен.

– Знаю. Но его здоровью ничто не угрожает. Воспаления ран нет. Значит, выживет. Так что давай к делу. Какие потери?

– Восемьсот тридцать один человек убит, две тысячи девятьсот – ранено. В общем, больше половины корпуса корова языком слизнула.

– И ты не впечатлен?

– Тому, что стояли против многократно превосходящих армий? – удивленно поднял бровь Апраксин. – Я участвовал в Дальневосточной кампании, и меня огневой мощью не удивишь. Что они могли нам сделать?

– Врачи не говорили, сколько смогут поднять на ноги?

– Тысячу, может, полторы. Пока неопределенно все.

– Видел в Севастополе пополнение?

– Видел. Только толку с него? Сколько мы эту морскую пехоту тренировали? А эти еще совсем зеленые. Ничего не могут.

– Слушай, других нет. Распредели их по звеньям и гоняй.

– Ты все-таки хочешь взять Стамбул? – хмуро поинтересовался Апраксин.

– А у меня есть выход? Его нужно брать. Иначе мы так и будем сидеть в Черном море взаперти.

– Когда?

– Не раньше следующего лета. Людей нужно подготовить. Сам говоришь – совсем зеленые, таких в бой бросать глупо. Да и гостей встретить.

– Каких гостей?

– Дания и осколки Пруссии готовятся выступить против нас. Мы пока работаем над тем, чтобы это предотвратить и сорвать.

– Дания? – ошалело поинтересовался Апраксин. – Им-то это зачем?

– Они посчитали себя обделенными и хотят вернуть контроль над проливами, которые сейчас фактически контролируем мы. И в финансовом плане тоже. Датское королевство стремительно теряет позиции независимого государства, становясь верным вассалом. А амбиции играют. В общем, хотят жить как в старину – ничего не делать и получать солидную прибыль от таможенных сборов с проливов.

– И какими силами там против нас выступят?

– По моим сведениям, Франция, Испания и Итальянские государства выставят в северную группировку до ста тысяч человек. Преимущественно наемников. Огромные потери на Балканах высвободили довольно большие деньги. Трупам же платить не нужно. Плюс новоявленные союзники тысяч сорок соберут. Совокупно.

– Да уж…

– Вот-вот, – кивнул Петр. – После этих войн Европа обезлюдеет. На Дунае нашими усилиями было убито или умерло от ран около тридцати тысяч человек. В Стамбуле… сколько там войск коалиции полегло?

– Не могу даже догадаться. Весь город был завален трупами. Где там европейские солдаты, где османские, а где мирные жители – один черт разберет. Когда мы уходили, тела уже вовсю разлагались. На жаре. Думаю, что эпидемия какой-нибудь заразы им теперь обеспечена. Так что мы можем только гадать относительно их реальных потерь.

– Эпидемия – это хорошо, – кивнул Петр.

– Я только предполагаю подобное развитие событий. Если быстро не выведут войска за пределы города – точно какая-то гадость случится.

– А выводить их некому, – усмехнувшись, пояснил государь.

– В каком смысле?

– Им командующего армии убило. Остальные передрались за первенство. А простые солдаты бросились грабить город, пользуясь случаем.

– И откуда это стало известно? – заинтересовался Апраксин.

– Из Вены. Пока вы добирались, мне по оптическому телеграфу передали наши союзники эту диспозицию. Стамбул вне игры. Как и войска, введенные туда католической коалицией. На Балканах остались только две армии, притом что одна практически без оружия. За эти три месяца мы смогли уполовинить их группировку на юге. И поверь – три тысячи потерь – это сущая мелочь за такой успех. Шестьдесят, восемьдесят, сто тысяч? Сейчас сложно сказать. Но разгром у них чудовищный.

– Странно, – насупился Апраксин. – А почему я не знаю о том, что у них убили командующего? Мы же постоянно брали языков для допроса и были в курсе оперативной обстановки.

– Вы, когда отходили, давали прощальный салют? – усмехнувшись, поинтересовался Петр.

– Было дело, – кивнул адмирал. – Там на берег уж очень кучно набежали противники. Я не смог устоять.

– И они потом побежали?

– Верно.

– Вот в тот момент командующего и затоптали.

– Ох…

– Да, печальная история. Воину так умирать не пристало. Ладно. Это все лирика. Ты представления на награждения составил?

– Конечно, – кивнул Апраксин и достал из-за пазухи пачку листов бумаги. Петр вскользь проглядел ее и скис.

– Ты издеваешься?

– Что не так?

– На каждого – это, значит, не просто список фамилий и какую награду. На каждого нужно описать дело, за которое награждается. Или несколько дел. И ты павших забыл.

– А их-то как награждать? Умерли же.

– Жены, родители, дети у них остались? Вот. Им и вручим. Нельзя забывать воинский подвиг только потому, что солдат погиб. Неправильно это. Тем более что все приказы будут подшиты в архивы. На память потомкам. Так что ты уж постарайся – опиши все толково. И еще – на живых награжденных предоставь справку. Кто, откуда, куда, чем живет и так далее.

– Хм. А зачем родственникам эти побрякушки? – недоуменно спросил Апраксин. – Ты ведь их даже не из серебра да золота делать собираешься. Толку с них? Лучше бы монет отсыпал. Особенно ежели парни погибли из какой крестьянской семьи. Не поймут и не оценят.

– Зря ты так, – усмехнулся Петр. – Я собираюсь зимой собрать родственников погибших в Москве и торжественно вручить им награды. Оценят. Что же до меркантильной стороны – то я этого не забыл. За каждую побрякушку положена пенсия для награжденного. Пожизненная. И чем выше ранг награды, тем значительнее довольствие. Если у погибшего была жена с детьми, то ей это подмога. И неплохая. Если их нет, то старым родителям. Пенсия им будет выплачиваться.

– Ах вон оно что, – потер затылок Апраксин.

– Но о том пока не болтай. Пока это только проект. Нужно на Земском соборе утвердить. Не думаю, что кто-то откажется или пойдет против поощрения героев. Я там много что задумал. Умирающий за свою Отчизну не должен думать, что его дети и жена по миру пойдут, голодать станут. Родина их не забудет. И не должна забывать.