Текст книги "Патрология. Период Древней Церкви. С хрестоматией"

Письменное наследие святого Киприана состоит из 66 писем (в число которых включено несколько писем, адресованных к святому Киприану) и 12 трактатов.

К ранним трактатам относятся: «О суете идолов» (вероятно, единственный из трактатов, написанный святым Киприаном сразу после Крещения, до своего пресвитерства и епископства), «Три книги свидетельств против иудеев», «Об одежде девственниц».

В период гонений Декия и борьбы с карфагенским расколом святым написаны важнейшие из его произведений – «О падших» и «О единстве Церкви». Оба они посвящены вопросам отделения от Церкви; оно может произойти и «справа» и «слева»: вне Церкви пребывают как падшие, так и мнимые исповедники, отколовшие себя через гордость и пренебрежение к епископу, – такова общая и главная мысль этих произведений. В книге «О единстве Церкви», кроме того, рассматриваются важные вопросы, касающиеся той богословской проблематики, которая в XX веке будет названа вопросом о границах Церкви. К более поздним произведениям относятся такие трактаты, как «О молитве Господней» (особенно важен в раскрытии богословия Евхаристии), «Об увещании к мученичеству» и другие.

Среди писем святого Киприана следует отметить его «Письмо к Цецилию, о таинстве Чаши Господней», также раскрывающее богословие Евхаристии.

В учении святого Киприана Карфагенского для нас важна прежде всего его экклезиология. Именно она, со всеми ошибками и достижениями св. Киприана, сделала его знаменитым среди богословов Церкви.

В наиболее полном и концентрированном виде экклезиология св. Киприана содержится в его трактате «О единстве Церкви». Сама тема, затронутая в трактате (и вместе с ней основа богословия святого как такового) – осмысление Церковью себя перед лицом уже не «ветхого» – языческого, но «нового» – скрывающегося под лицом христианства враждебного мира (мира ересей и расколов), – особенно характерна для западных богословов конца II – первой половины III веков, таких как св. Ириней Лионский, Тертуллиан, св. Ипполит Римский. У каждого из них эта тема приобретает свои специфические черты, но именно у св. Киприана мы находим наиболее концептуальное ее выражение.

Экклезиологическая традиция, заложенная Тертуллианом, находит у святого Киприана свое продолжение и развитие (и приводит к совершенно иным духовным результатам). В основании этой традиции (вполне в духе западной тенденции богословского мышления с ее стремлением к акцентуации единства) лежит мысль о принципиальном единстве Церкви – та мысль, которая значительно позднее, уже в богословии XX–XXI веков, приведет к догматическому пониманию Церкви как конкретного соборно-ипостасного образа бытия, обладающего определенностью своих ипостасных границ, заключающих в себе все пределы, весь состав природы человека, а равно – точно и адекватно выражаемых через этот состав, начиная от видимого и внешнего и заканчивая невидимым и духовным (см. об этом в томе IV настоящей «Патрологии»). Историческим вызреванием церковной экклезиологии в этом ключе мы обязаны святому Киприану.

Вместе с тем ригоризм, присущий Тертуллиану и заложенный в общей идее радикального водораздела между Церковью и миром, в конечном счете обернулся в богословии святого Киприана недопустимым схематизмом – проблемой фактического и радикального отождествления Церкви и всего ее достояния.

До определенной точки эта мысль может почитаться правильной; в этом смысле замечательны рассуждения святого Киприана о покаянии, церковном общении, Евхаристии и страданиях за Христа, обращающие наше внимание не столько на природу самого достояния Церкви, сколько на опасность реального «выпадения» человека из церковных пределов. Без достояния церковного человек пребывает вне Церкви – такова мысль святого Киприана, ценная и важная для нас и для всей истории общецерковного процесса с точки зрения экклезиологии.

Однако в том случае, когда святой Киприан подходит к означенной формуле с другого конца (как бы переворачивая ее), формулируя ее следующим образом: «Вне Церкви человек лишен и всякого церковного достояния», он вступает в противоречие с общецерковным взглядом на этот вопрос. В рамках именно такой парадигмы святой Киприан развивает свое богословие Таинств, признание которых за пределами Церкви оказывается, согласно его взгляду, совершенно невозможно. Именно эта идея святого не будет принята Церковью; уже при его жизни она подвергнется жесткой критике (римским епископом Стефаном), которая будет подтверждена последующими и ближайшими поколениями святых и с особой ясностью сформулирована бл. Августином Иппонским в следующей мысли: Все достояние Церкви может пребывать вне Церкви и даже служить ей – пребывать каким-то особым, несовершенным, отличным от Церковного бытия образом.

«Все можно иметь вне Церкви, кроме спасения. Можно иметь таинства <…> Евангелие <…> веру в Отца и Сына и Святого Духа, и проповедовать ее, но нигде, кроме Церкви, нельзя обрести спасения» (блаж. Августин Иппонский. Толкование на Символ веры. Гл. 10).

Спустя почти двести лет, столкнувшись с далекими «духовными» потомками расколоучителей эпохи святого Киприана, бл. Августин окажется в иной ситуации – ситуации осмысления проблемы бедного человека, не только (а зачастую и не столько) в силу собственной злой воли, но в силу жизненных обстоятельств оказавшегося за границами Церкви Христовой с тем багажом христианства, который возможно использовать для возвращения в Церковь.

Примечательно, что парадигма мышления святого Киприана «Где Церковь, там и таинства», интерпретированная и трансформированная в формулу «Где Церковь, там и таинства = где таинства, там и Церковь», в богословии 1-й половины XX века, когда встанет так называемый вопрос о границах Церкви, будет главенствовать в позициях абсолютно всех участников этой полемики, независимо от их богословских выводов, порой противоположных друг другу. Этой проблемы мы коснемся подробнее в томе III нашей «Патрологии».

Практика жизни, когда на глазах свщмч. Киприана от Церкви отпадали многие ее члены, побудила святого к богословию о самой Церкви. Первым произведением, в котором ярко проступает экклезиологическая позиция святого, стал богословский трактат «О падших», обращенный к конкретным людям.

Различным образом можно отпасть от Церкви, – говорит святой Киприан: отпадают от нее как нераскаявшиеся отступники от Христа, так и возгордившиеся и противопоставившие себя власти епископа исповедники; отпадение возможно, образно выражаясь, и справа, и слева – но результат оказывается один. Вне Церкви нет ее достояния, равно как и отторгаясь от церковного достояния, человек отторгает себя от Церкви – даже страдания за Христа не принадлежат тем, кто вне Церкви, кто противопоставил себя ее соборной полноте, выражаемой в частности в водительстве епископа!

Таковым, чуждым Церкви, оказывается суррогат истинного покаяния – обращение отпадших ко Христу без покаянной дисциплины, мера которой должна быть соразмерна мере падения, без добрых дел, наконец, без совершения покаяния как таинства Церкви, без воли епископа, определяющего характер покаянной епитимьи павшему в каждом конкретном случае.

«Да хотя бы ты нарядилась в заграничные одежды и шелковые платья, – ты нага <…> без украшения Христова ты безобразна. Убирающая свои волосы, перестань, по крайней мере, делать это теперь – в скорбях! <…> Но ты, несчастная, утратила свою душу; умерши духовно, пережила здесь самое себя и, ходя, носишь свой труп! <…> Это и есть большее преступление – согрешить и не каяться!» (О падших, п. 16. Хрестоматия, с. 505);

«Пусть никто себя не обманывает, пусть никто не обольщает себя. Один только Господь помиловать может; Он только один может даровать отпущение грехов, против Него соделанных» (О падших, п. 11. Хрестоматия, с. 501);

«Умоляю вас, возлюбленнейшие братья! Пусть каждый исповедует свой грех, пока согрешивший находится еще в этом мире, пока исповедь его может быть принята, пока удовлетворение и отпущение, при посредстве священников, угодно Господу» (О падших, п. 16. Хрестоматия, с. 505);

«Глубокую рану надобно врачевать прилежно и долго. Покаяние не должно быть менее преступления» (О падших, п. 18. Хрестоматия, с. 508).

Таковым, пребывающим совершенно вне Церкви, оказываются долженствующие следовать за покаянием следующей ступенью церковного единства (сравн. с богословием св. Игнатия Антиохийского) и мир, любовь, общение (кинония) христиан, которыми обольщают возгордившиеся исповедники падших и которыми, соответственно, обольщаются нераскаянные и не принятые в общение епископом падшие. Такой мир есть ложный мир, подобно тому, как и исповедничество гордых есть не что иное как ложное исповедничество. Ложный мир оказывается сомнительным достоянием как принимающих его падших, так и подающих его «исповедников»; он оказывается грехом, большим даже, чем само предательство падших.

«Некоторые <…> по безрассудству своему допускают неосмотрительных к общению, дают им недействительный и ложный мир, пагубный для дающих и нисколько не полезный для принимающих» (О падших, п. 10. Хрестоматия, с. 500);

«Считают миром то, что некоторые в лживых словах предлагают им как мир. Нет – это не мир, но брань. Для чего неправду называть благодеянием? Для чего нечестию придавать название благочестия? Для чего нечестию придавать название благочестия? Для чего, воспрепятствовав покаянному рыданию, притворно вступать в общение с теми, которые постоянно должны рыдать и умолять своего Господа? Для падших это то же, что град для плодов, буря для дерев, моровая язва для стад, ураган для кораблей. Отнимают утешение вечной награды, вырывают с корнем дерево, гибельной речью неприметно увлекают к смертельной заразе, направляют корабль на подводные скалы, чтобы он не вошел в пристань. Не приносит мира это потворство, но уничтожает; не дает оно общения, но служит препятствием к спасению» (О падших, п. 10. Хрестоматия, с. 500);

«Они <…> сами себе присвоили мир, которого никто не дает им» (О падших, п. 17. Хрестоматия, с. 507).

Как покаяние, так и следующий за ним мир внутрицерковный, общение (кинония) церковных членов, являются необходимыми условиями для участия человека в Евхаристии. Следовательно, без всецелого покаяния столь же ложным, фиктивным, вредящим человеку является и участие его в таинстве Евхаристии , венчающем путь человека к единству церковному, единству со Христом. Вместе с покаянием, единством и Евхаристией гордый человек утрачивает и спасение.

«Не ищут выздоровления в терпении и истинного врачевства в удовлетворении. Покаяние изгнано из сердец, изглажено воспоминание о тягчайшем и крайнем беззаконии. Закрываются раны умирающих, и смертельная язва, глубоко внедрившаяся внутри, прикрывается притворным состраданием. Возвращающиеся от жертвенников диавольских, с нечистыми и зараженными гарью руками, приступают к святыне Господней. Отрыгающие идольские яства устами, еще и теперь выдыхающими их беззаконие и пахнущими роковою заразою, принимают Тело Господне, несмотря на то что Божественное Писание воспрещает это» (О падших, п. 10. Хрестоматия, с. 500);

«Прежде чем загладить свои грехи, исповедать свое преступление, очистить совесть Таинством покаяния и возложением руки священнической умилостивить Господа, негодующего и угрожающего за нанесенное Ему оскорбление, – насилуют Тело Его и Кровь и, таким образом, руками и устами грешат теперь против Господа более, нежели тогда, когда отверглись Господа» (О падших, п. 10. Хрестоматия, с. 500);

«Когда одни по безрассудству обещают ложное спасение, а другие тому верят, – отнимается надежда на истинное спасение» (О падших, п. 17. Хрестоматия, с. 507).

В книге «О падших» святой Киприан приводит множество колоритных примеров недостойного причащения людей, отторгнувших себя от Церкви грехом или даже только оскверненных соприкосновением с нечистотой (показателен в этом отношении пример маленькой девочки, принесенной на Причастие после идоложертвенного вкушения; см.: О падших. Гл. 55. Хрестоматия, с. 555). Некоторые из этих случаев заканчивались болезнями и даже смертью; ведь, по слову святого Киприана, «Спасительная благодать по удалении святости обращается в пепел» (О падших, п. 14. Хрестоматия, с. 504).

Подобным образом, вне Церкви оказываются и возгордившиеся исповедники, мнящие, что они способны, вопреки воле епископа (а значит, и Самого Христа), даровать мир падшим. Даже страдания за Христа не принадлежат тем, кто вне Церкви, кто противопоставил себя ее соборной полноте, выражаемой, в частности, в водительстве епископа!

«Не могут ничего противного Евангелию делать те, кто становятся мучениками по Евангелию <…> Не могут от епископов требовать ничего противного велению Божию те, кто сами исполнили веления Божии» (О падших, п. 12–13. Хрестоматия, с. 502);

«Кто не соблюл братской любви, тот не может быть мучеником» (О единстве Церкви, п. 11. Хрестоматия, с. 515);

«Он – исповедник; пусть же будет кроток и тих; соображая действия свои с благочинием, пусть будет скромен и, называясь исповедником Христовым, пусть подражает Христу, Которого исповедует <…> Он – исповедник Христов; но только в таком случае, если чрез него не хулится потом величие и достоинство Христово» (О единстве Церкви, 15. Хрестоматия, с. 519).

Более того, возгордившиеся исповедники находятся в еще худшем духовном состоянии, нежели отпавшие предатели – худшем как из-за самообольщения, в котором пребывают, так и из-за последствий своего деяния.

«Это преступление хуже того, какое видимо совершили падшие <…> Здесь падший причинил вред только себе; а там усилившийся произвести ересь или раскол увлек за собою многих обманом» (О единстве Церкви, п. 14. Хрестоматия, с. 518).

Та же тема радикального водораздела, пролагаемого границами Церкви Христовой, раскрывается святым Киприаном в следующем за «О падших» произведении – богословском трактате «О единстве Церкви».

Отправная мысль экклезиологии святого Киприана: принципиальное единство Церкви заключено в ее Главе – Христе. Именно Христос есть основание единого епископства, в котором целостно участвует каждый из епископов (апостол Петр – лишь символ этого единства, не более); Христос – основание и единой жизни церковной, в которой целостно участвует каждый церковный член.

«Это бывает оттого, возлюбленнейшие братья, что не обращаются к началу истины, не ищут главы, не сохраняют учения небесного Учителя» (О единстве Церкви, п. 3. Хрестоматия, с. 510);

«Конечно, и прочие апостолы были то же, что и Петр, и – имели равное с ним достоинство и власть; но вначале указывается один, для обозначения единой Церкви <…> Самое [же] епископство одно и нераздельно <…> Епископство одно, и каждый из епископов целостно в нем участвует. Так же и Церковь одна, хотя, с приращением плодородия, расширяясь, дробится на множество» (О единстве Церкви, п.3. Хрестоматия, с. 510).

Святой Киприан употребляет применительно к Церкви те образы, которые примерно в это же время получают распространение, а впоследствии и широкую известность, в качестве образов Святой Троицы; это употребление свидетельствует о важном смыкании триадологии и экклезиологии в духе и церковном сознании той эпохи (то есть III века), о вызревании в богословии этого времени осмысления связи Бога и человека – и не просто связи Бога и человека, но связи и отношения их как соборного (с одной стороны, триипостасного, а с другой стороны, соборно-ипостасного) бытия – Святой Троицы и Церкви Христовой.

«– У солнца много лучей, но свет один (здесь также можно усмотреть и образ Святого Духа в едином свете);

– много ветвей на дереве , но ствол один, крепко держащийся на корне;

– много ручьев истекает из одного источника <…> однако при самом истоке все же сохраняется единство.

– Отдели солнечный луч от его начала – единство не допустит существовать отдельному свету;

– отломи ветвь от дерева – отломленная потеряет способность расти;

– разобщи ручей с его источником – разобщенный иссякнет.

Равным образом Церковь, озаренная светом Господним, по всему миру распространяет лучи свои; но свет, разливающийся повсюду, один, и единство тела остается неразделенным. По всей земле она распростирает ветви свои, обремененные плодами; обильные потоки ее текут на далекое пространство – при всем том глава остается одна, одно начало, одна мать, богатая изобилием плодотворения» (О единстве Церкви, п. 4. Хрестоматия, с. 511).

В подтверждение своей мысли о нераздельности Церкви святой Киприан приводит образы Ноева ковчега, хитона Господня, пасхального дома и другие.

В Церкви царит согласие ее членов. Прерывая связь с источником Церкви – Христом, бывший член ее отклоняется от согласия церковных членов, сам собственной волею выбрасывает себя за церковные пределы. Святой Киприан указывает на многообразные духовные причины отпадения человека от Церкви, во главе которых стоят строптивый ум и самовольное вероломство.

Примечательно, что та проблема «стыковки» триадологии и экклезиологии, которая стояла перед предшественником и в каком-то смысле учителем святого Киприана – Тертуллианом, именно на которой он споткнулся и впоследствии отпал от Церкви, была успешно разрешена святым Киприаном и дала в его богословии замечательные результаты. Поступенность движения человека, церковного члена, к Богу стала важной составляющей экклезиологии святого, учитывающей, как мы показали выше, явно или подсознательно, триадологический контекст.

«Все, что бывает прежде конца, есть только ступень, по которой восходят на верх спасения, а не предел, где достигается уже самая вершина» (О единстве Церкви, п. 15. Хрестоматия, с. 518).

На этой точке заканчивается почитаемое Церковью святое наследие святого Киприана и начинаются его ошибки.

Даже на фоне богословской акривии апологетов, находившей выражение через образ «бочки меда и ложки дегтя» (см. п.п. 9.7.2, 11.3.4), позиция святого Киприана, характеризуемая уже не акцентом, но самой крайней степенью богословской акривии, выглядит радикальной.

«Не могут быть соединяемы и смешиваемы горечь со сладостью, мрак со светом, ненастье с ведром, война с миром, бесплодие с плодородием, сухость с водяным источником, буря с тишиной» (О единстве Церкви, п. 8. Хрестоматия, с. 513).

Закономерным следствием такой посылки следует вывод, убирающий все точки соприкосновения между Церковью и тем, что принимает вид ее достояния в мире отделенного христианства. Собственно говоря, само наименование христианства для последнего ложно и незаконно; столь же ложны и, более того, отвратительны и так называемые, с точки зрения святого Киприана, таинства этого мира.

«Да он и христианином называет себя так же ложно, как и диавол часто называет себя ложно Христом <…> Как диавол не есть Христос, хотя и обманывает Его именем, так и христианином не может почитаться тот, кто не пребывает в истине Его Евангелия и веры» (О единстве Церкви, п. 11. Хрестоматия, с. 516);

«Тогда как, кроме одного, не может быть другого Крещения, они [отделившиеся от Церкви] думают, что могут крестить <…> Там не омываются люди, а только более оскверняются; не очищаются грехи, а только усугубляются. Такое рождение производит чад не Богу, но диаволу» (О единстве Церкви, п. 9. Хрестоматия, с. 514).

Попав во внешний мир, хотя и сохраняя имя христианина, человек оказывается словно бы на черной изнанке, в зазеркалье; в нем абсолютизируется образ врага. Верная в своей основе мысль святого Киприана, верная прежде всего по отношению к расколоучителю, к ересиарху, к идее, к сообществу, но никак не к бедному человеку, приобретает в его учении односторонне гипертрофированные формы.

«Они возвещают ночь вместо дня, погибель вместо спасения, отчаяние под покровом надежды, вероломство под предлогом веры, антихриста под именем Христа» (О единстве Церкви, п. 2. Хрестоматия, с. 510);

«Всяк, отделяющийся от Церкви, присоединяется к женепрелюбодейце и делается чуждым обетований Церкви; оставляющий Церковь Христову <…> для нее чужд, непотребен, враг ее» (О единстве Церкви, п. 5. Хрестоматия, с. 511);

«Кто <…> отделяет себя от общения [с Церковью, тот есть] <…> враг алтаря, возмутитель против жертвы Христовой, изменник в отношении веры, в отношении благочестия – святотатец; непокорный раб, беззаконный сын, неприязненный брат» (О единстве Церкви, п. 12. Хрестоматия, с. 517).

Замечательна, важна, верна… и, вместе с тем, все же не до конца верна в своей богословской глубине знаменитая фраза святого Киприана:

«Кому Церковь не мать, тому Бог не Отец» (О единстве Церкви, п. 5. Хрестоматия, с. 511).

Бог – Отец каждому человеку, в котором осталась хотя бы капля добра… вообще Отец каждому человеку. Впоследствии, в V веке, бл. Августин Иппонский предложит совершенно иной образ для отделенных христиан: не блудницы, но служанки, рождающей чад Богу, рождающей их хотя бы и вопреки тому центробежному вектору возникновения и развития внецерковных христианских сообществ, который столь справедливо был подмечен святым Киприаном:

«После того, как враг обнаружен и низвержен пришествием Христовым <…> – в чем заключается больше тонкого лукавства и хитрости, как не в выдумке врагом нового обмана: самым именем христианина обольщать неосторожных? – он изобрел ереси и расколы, чтобы ниспровергнуть веру, извратить истину, расторгнуть единство. Кого ослеплением не может удержать на ветхом пути, того сводит в заблуждение и обольщает путем новым» (О единстве Церкви, п. 2. Хрестоматия, с. 510).