Текст книги "В понедельник дела не делаются"

15

Мир рухнул в один миг.

– Служба собственной безопасности! Капитан Французов.

Попрошу пройти к машине. Понятые, обратите внимание на папку в руках гражданина.

И одновременно с обеих сторон жёстко взяли под руки, не позволяя шевельнуться.

– Ребят, вы чего? Я – сотрудник мили… – Голос отказал, сошёл на писк.

День выдался погожий, в центральную полосу вновь вторгся антициклон. Солнышко грело, даже жмуриться заставляло. Косо летящая по ветру шальная паутинка прилипла к лицу старшего следователя Проскурина. Смахнуть её он не мог, двое «рубоповцев» держали его. Прохожие с интересом смотрели на дармовое представление, замедляли шаг. Бдительный ветеран, шевеля губами, явно запоминал номер белой «Нивы», в которую крепкие парни усаживали солидного мужчину в модном плаще и в галстуке. В салоне «Нивы», зажатый плечами на заднем сиденье, Проскурин заплакал. Поехали сразу в прокуратуру. Когда задержанного заводили по лестнице, навстречу попалась следователь Маша Шишкина. Девушка оторопело попятилась, пропуская необычную процессию. Иначе бы они не разошлись. Проскурин шёл, опустив голову. Лицо у него было пунцовым, как у заживо сваренного. Его вели под руки оперативники отдела по оргпреступности. Дальше голенасто вышагивал незнакомый Маше мужчина в костюме. Этот имел одухотворенный вид. Последним тяжело поднимался начальник РУБОПа Давыдов. Он кивнул Шишкиной, кивнул сухо, хотя между ними уже несколько месяцев были нежные отношения. Маша стояла, будто заворожённая. Давыдов оглянулся, приложил палец к губам. Девушка закивала понимающе и побежала вниз, рассыпала по ступенькам дробь каблучков. Проскурина поставили носом к стене около двери в кабинет зампрокурора Коваленко. Сколько раз приходил сюда, пусть не на равных, но достаточно самостоятельным, знающим себе цену профессионалом. Мог поспорить с надзирающим прокурором. «Доспорился…» Проскурин соображал плохо, перед глазами красные шары вспыхивали и лопались с пронзительным звоном, от которого закладывало в ушах. Казалось, что это не с ним, что всё это во сне похмельном происходит. По коридору в направлении туалета двигался следователь прокуратуры Кораблёв. Проскурин давно знал его, пару раз общались вне службы, выпивали. «Саша будет моим делом заниматься?» Из ничего возникла слабая надежда.

«Неужели у Кораблёва повернётся рука меня закрыть? Ведь он такой же следак! И его могут так подставить. Он же меня как облупленного…»

Пелена в глазах мешала адекватно воспринимать происходящее.

Кораблёв, приблизившись, оценил необычность конфигурации. Поздоровался за руку с «рубоповцами». Поинтересовался, понизив голос:

– Чего такое?

Старший опер Паша Комаров, коренастый, смуглый, со сросшимися на переносице бровями, ответил уклончиво:

– Да так, Сань, работаем…

А левой свободной рукой сделал понятный жест – потёр большой палец об указательный.

Кораблёв округлил глаза, вздёрнул подбородком и продолжил свой путь. Перед дверью туалета оглянулся ещё раз.

«Даже не поздоровался… Всё…»

Из кабинета заместителя прокурора напористо вырвался начальник РУБОПа. Вслед за ним увернулся от двери, влекомой тугой пружиной к косяку, офицер собственной безопасности областного УВД.

Его Проскурин возненавидел с первых секунд. Лощёного, в хорошем костюме, открыто торжествующего.

«Выслуживается… Поработал бы на земле годик… Своих чего не вязать, никакого риска… Ты с бандитами пообщайся, их посажай», – накручивал себя Проскурин.

Пыльным мешком по голове шарахнутый, он запамятовал совсем, что, ведя «дэтэпэшные» дела, ни разу за пять лет не пересёкся с бандитами.

– Пойдёмте, – поманил верзила Давыдов.

Задержанного завели в угловой кабинет, посадили в торце стола. Следователь прокуратуры, молодой румяный парень в джинсах и свитере, был из новых. Проскурин впервые его видел.

По всему, задачу молодому руководство поставило неожиданно, считанные минуты назад.

Было заметно, что хозяин кабинета мандражирует. Невыносимо долго он копался на подоконнике, искал нужные бланки.

Начали с обыска. «Рубоповцы» вывели на авансцену двоих рабочего вида мужичков – понятых; судя по дисциплинированности, из общественников. – Что у вас в папке? – спросил следователь, представившийся Василием Сергеевичем. – Эта папка принадлежит вам? Проскурин отрешённо кивнул: – Так точно. И протянул папку. Руки его подвели, сделали судорожное движение, папка хлёстко шмякнулась на стол. Получилось, будто задержанный швырнул её с вызовом – нате, суки, подавитесь. Следователь, заполнявший «шапку» протокола, взглянул недоумённо. Подле стола с лицом обличающего праведника возник офицер собственной безопасности. – Ведите себя подобающе, Проскурин. Умейте отвечать за свои поступки. Проскурин тяжело промолчал в ответ. Следователь расстегнул замочек папки и раскрыл её. В левом отделении на виду, – как сунул на улице наощупь, так и лежала, – вдвое сложенная стопочка сиреневых пятисотенных. На верхней банкноте царь Пётр – в треуголке, с тростью – воротил круглощёкую физиономию в сторону, не желая записываться в свидетели. – Это ваши деньги, Игорь Николаевич? – в качестве шпаргалки прокурорский следак использовал методичку по расследованию должностных преступлений. – Раз папка моя, выходит, и деньги мои. – Какая здесь сумма? – Не успел пересчитать. Судя по толщине – несколько тысяч. – От кого вы получили эти деньги? – От гражданина Бо… Боровкова… Произнеся в два приёма фамилию, Проскурин обхватил руками голову, в висках зазвенело невыносимо. «Вот кто гнида главная! Боровков! Насмерть задавил человека, убил, и меня сдал… Сам же, сам предложил деньги… Я его за язык не тянул… Не под дулом же пистолета… С ним как с порядочным!» – Игорь Николаевич! Игорь Николаевич! Проскурин встряхнулся, оказывается, к нему обращались.

– А? Что вы говорите?

– Я спрашиваю, за что вы получили эти деньги? В качестве чего? – следователь Максимов выговаривал слова, чётко артикулируя, у него было первое подобное дело, он старался.

– Н-не знаю, – Проскурин попытался придать лицу удивлённое выражение, вышло – жалкое.

– Может, хватит дурака валять? – долговязый Французов многоярусно навис над задержанным, ноздри у него побелели. – Не врубаешься, во что вляпался?!

– Я могу пригласить адвоката? – Проскурин обращался исключительно к следователю, «гестаповца» игнорировал.

– Да, конечно, это ваше право. С момента задержания в порядке статьи сто двадцать второй.

– Как раз к задержанию он и подъедет. Пока вы обыск оформляете, – Проскурин катнул пробный шар, дико надеясь, что интеллигентный юноша Василий Сергеевич в ответ возмутится: «Да что вы, Игорь Николаевич?! Какое задержание? Куда вы денетесь? Вам будет избрана подписка о невыезде».

Вместо этого следователь прокуратуры взялся за телефон.

– Кому позвонить? Конкретного адвоката назовёте?

– Да, конечно. Сизов Ростислав Андреевич. Два шестнадцать пятьдесят три наберите. Только бы застать его…

Максимов не отреагировал на озвученную фамилию. Она ему пока ничего не говорила. Зато заёрзал на стуле начальник РУБОПа.

Сизов как адвокат котировался высоко. Бывший военный прокурор дивизии, он года не дотянул до выслуги, ушёл по-плохому, затаив обиду на систему. Уголовный процесс знал великолепно, мастерски использовал лазейки законодательства. Проблемы зелёному следаку мог создать играючи.

«Просил ведь, чтобы Кораблёву дело отдали. Того на кривой козе не объедешь», – насупился Давыдов.

Адвокат оказался на рабочем месте. Выслушав Максимова, он попросил дать ему возможность переговорить с Проскуриным. Следователь услужливо протянул было трубку задержанному, но наткнувшись взглядом на протестующий жест начальника РУБОПа, возобновил диалог с Сизовым. Тому дело показалось перспективным, из тех, что укрепляют репутацию и ощутимо пополняют кошелёк.

– Через полчаса прибуду, Василий Сергеевич. Какой, напомните, у вас кабинетик? Понял. Надеюсь, до моего приезда следственные действия с моим клиентом производиться не будут?

Ещё вопросик разрешите? Формальный, для заполнения ордера… По какой части двести девяностой[61]61
  Статья 290 УК РФ – получение взятки; часть четвертая статьи предусматривает ответственность за взятку, сопряжённую с её вымогательством.


[Закрыть] возбуждено дело? По четвёртой… А чего сразу по четвёртой?! Хорошо, давайте не по телефону…

Голос адвоката журчал в мембране, как масляный ручей.

Следователь пересчитал деньги, их оказалось ровно десять тысяч рублей. Капитан Французов посветил на банкноты ультрафиолетовой лампой, на каждой обнаружилась надпись люминесцентным маркером: «ВЗЯТКА ПРОСКУРИНУ». Максимов принялся переписывать в протокол серии и номера купюр.

– …ИЕ 8465054, ЕЛ 0807753, НН 756456…

В процессе обыска понятые проникались пролетарской ненавистью к взяточнику-менту. Для них, несколько месяцев сидевших на оборонном заводе без зарплаты, десять «штук» представлялись огромной суммой.

Начальник РУБОПа покинул кабинет, наказав старшему оперу Комарову:

– Смотри в оба!

Оправившись от первого шока, Проскурин надел маску показной покорности. Угодливо опорожнил карманы. Ничего, представляющего оперативный интерес, не обнаружилось.

…Удостоверение сотрудника МВД… В нём – живые помощи, мать настояла, чтобы носил с собой постоянно («Оберег от злых людей, сынок!») Несколько затёртых листочков с адресами и телефонами…

Французов вытряхнул из служебной ксивы «оборотня» раскладушечку молитвы. Не спрашивая разрешения следователя прокуратуры, пихнул документ в свой карман.

«Всё, аусвайс ко мне не вернётся. Ни при каком раскладе.

Я, наверное, уже уволен. Вчерашним числом! Вот суки!» – под сердцем у Проскурина защемило.

В его личных вещах бесцеремонно рылся посторонний. Костистым длинным носом, крепко приделанным к сухой голове, дёргаными жестами Французов напоминал дятла из мультика. Вот учёный дятел распахнул бумажник, проворно вылущил все отделения. Аккуратным веером разложил на столе кремовые прямоугольнички железнодорожных билетов. Два взрослых, два детских. На завтра, на шестьсот двенадцатый поезд дальнего следования.

«Гикнулся отпуск! Ни к каким родителям никто уже не едет!

Как объяснить старикам? Ждут ведь, ждут… Отец после инсульта плохой. Три года не мог к ним вырваться, вваливал на государство как проклятый… Раз только стоило споткнуться, один раз, и крандец! Закрывают без зазрения совести… Ну Боровков! Ну-у козлина!»

– Василий Сергеевич. – Проскурин решил, что потом будет не до этого. – Можно билеты передать жене? Сегодня? Она их ещё успеет сдать. А то деньги пропадут.

Максимов вопросительно глянул на оперативника службы собственной безопасности. Сам не мог принять простого решения, комплексовал.

Французов растянул губы в гуттаперчевой ухмылочке:

– Посмотрим, Игорёк, на твоё поведение.

В кабинет вошёл заместитель прокурора Коваленко. При его появлении все присутствующие, кроме понятых и следователя, который дописывал протокол, встали.

Проскурин тоже поднялся со стула, длиннополым плащом зашелестел.

– Здравия желаю, Виктор Петрович!

– Здравствуйте, – голос Коваленко отдавал льдом.

Давыдов, вошедший следом за прокурором (по ходу дела, он его и привёл), подпёр плечом дверную коробку.

Зампрокурора не смотрел в глаза Проскурину, испытывая свойственную многим неловкость за человека, с которым ты раньше длительное время конструктивно общался по работе, и который совершил непотребный поступок.

Проскурин истолковал ускользающий взор Коваленко по-своему.

«Стыдно ему, понимает, что это провокация чистейшей воды. Он – опытный юрист, всё-о-о понимает…»

– Советую вам, Проскурин, занять разумную позицию. Вас взяли с поличным, упираться бесполезно. Сейчас вы будете задержаны. В установленный законом срок я санкционирую ваш арест. Дело возбуждено по четвёртой части двести девяностой статьи. Взятка, сопряженная с вымогательством…

В этом месте задержанный осклабился, намереваясь что-то сказать, но заместитель прокурора перебить себя не позволил.

– Не надо улыбаться, Проскурин, не надо… четвёртая часть, особо тяжкое преступление, областная подсудность. Никакой суд вас не освободит, жалуйтесь на здоровье! По имеющейся информации данный эпизод у вас не единственный. Не первый!

Коваленко вперил взгляд в Проскурина. Бесцветные, обрамлённые рыжими ресничками глаза прокурорского казались пустыми.

«Души в них точно не ночевало! – бывший следователь отвернулся, торопливо зажал меж коленей трясущиеся руки. – На понт берёт! Ничегошеньки у них больше нету!»

Проскурин скурвился давно. Сперва он брал на лапу только, когда ему предлагали. Войдя во вкус, стал намекать, подталкивать фигурантов к действию. Разобраться в механизме ДТП, особенно с несколькими участниками, стороннему человеку, в чьи руки дело попадало на ограниченное время, было практически невозможно. У непосредственного начальства голова другим занята. Показатели, проценты, раскрываемость! Прокурор тоже постоянно в запарке, да и не семь у него во лбу пядей. Главное уметь разбираться в людях, обходить стороной жалобщиков и идейных правдоискателей. Бортами расходиться с гражданами со связями в органах власти. Остерегаться господ с деньгами, которые могут нанять квалифицированных заезжих адвокатов.

В «дорожных» делах упор делался на автотехническую экспертизу. Граждане с благоговением воспринимали экспертов как полубогов. Хотя те – всего лишь люди, решающие довольно несложные алгебраические задачи. Исходные данные для формул предоставляет следователь. Их он получает из трёх источников: первоначальный осмотр места происшествия, показания участников ДТП и свидетелей, ну и следственный эксперимент.

Чуть откорректирует грамотный следователь циферки, и вывод автотехники получается желаемый.

…В данных условиях водитель автомобиля не имел технической возможности избежать наезда на пешехода…

Проскурин придерживался принципа – не кидать людей. Если видел, что не сможет выкружить, не брался.

«А тут… паца-анчик… трясся, как лист осиновый… «Игорь Николаич, помогите! Отблагодарю!» Тьфу, гадство какое! Что, что они могут знать? Слушали мой телефон? Сколько слушали? Две недели? Месяц? Сколько они могут вести разработку? Нет, они меня на хапок взяли, ничего больше нет у них… Блефует прокурор. Со мной такое не пройдёт…»

Следователь положил перед задержанным протокол обыска.

«Какой почерк разборчивый, не чета моим каракулям…»

Проскурин начал читать, но ровные строчки сливались, казались сплошной, растянутой к краям листа пружиной. Тугой, как на двери кабинета зампрокурора Коваленко. Пружина угрожающе подрагивала, готовая в любой момент резко сжаться, со всей дури вдарить по голове, прибить…

– Без адвоката ничего подписывать не буду, – сказал Проскурин тихо, но с твёрдостью.

Максимов принялся разъяснять, что адвокат ещё не вступил в дело, что если Игорь Николаевич отказывается подписывать процессуальный документ, то в протоколе будет сделана соответствующая запись, её удостоверят понятые…

– Я не отказываюсь, я просто хочу дождаться адвоката, – злить следователя, с которым предстояло работать как минимум два месяца, смысла не было.

Минут десять прошло в бесплодной дискуссии, градус которой поднимал Французов.

– Смотри, как бы тебе камеру в ИВС не перепутали! – сказал он ненавидяще. – Мимо «бээс»[62]62
  «Бээс» – бывший сотрудник правоохранительных органов (проф. сленг).


[Закрыть] как бы не провели!

– Василий Сергеевич, что он себе позволяет? – Проскурин метнулся за помощью к следователю.

Тот напрягся, покраснел сильно и… промолчал.

Наконец явился долгожданный адвокат. Он предупредительно постучал в дверь.

– Извините за опоздание, господа, – оставшись у входа, Сизов ориентировался в обстановке. – Сколько вас здесь много!

Ду-ушно у вас…

Руки он никому протягивать не стал, понимая, что некоторые присутствующие могут не ответить на приветствие. Безошибочно определив следователя, прошёл к столу, протянул удостоверение и ордер.

Полированной лысиной и рыжими вислыми усами адвокат смахивал на артиста Розенбаума, только поменьше калибром.

Сорок восьмой размер, третий рост. Все внешние атрибуты преуспевающего человека были при нём. Золотая печатка, золотые часы, в лацкане стильного твидового пиджака – крохотный круглый значок, тоже золотой, барсетка натуральной кожи, новые белые зубы.

– Вы позволите нам с Игорем Николаевичем переговорить перед допросом? Согласовать позицию, – Сизов был сама учтивость.

– Здесь нет условий, чтобы оставить вас одних, – хмуро сказал Французов.

– Ну я не знаю, господа, отведите нас в ИВС, там есть условия! – адвокат широко развёл руками, демонстрируя недоумение.

Он явно тяготел к красноречивому жесту.

– До задержания нельзя заводить в ИВС, – сказал Максимов.

Сей постулат старшие товарищи успели ему растолковать.

Адвокат просиял загорелым морщинистым лицом.

– Абсолютно верно. Значить, надо как-то организовать здесь.

В итоге, посовещавшись, решили оставить Проскурина и Сизова в кабинете с открытой дверью, а в проём которой за ними будет бдеть Паша Комаров. Закон запрещал прослушивать разговоры защитника с клиентом, однако наблюдать за их встречей позволял.

Покидая помещение, следователь очистил стол, проверил, закрыт ли сейф.

Сизов подвинул стул вплотную к Проскурину, уселся на него верхом. Они говорили шёпотом, как заговорщики.

В коридоре Французов, вытряхивая из пачки сигарету, выговаривал начальнику РУБОПа:

– Надо было предусмотреть, что он останется один на один с адвокатишкой. «Закладку»[63]63
  «Закладка» – переносное устройство для прослушивания разговора (проф. сленг).


[Закрыть] надо было в кабинете ставить!

Некурящий Давыдов рукой разгонял слоистые клубы дыма.

Сизов повернулся к стоявшему на часах Комарову.

– Мы готовы.

Кабинет снова наполнился. Вошли понятые, следователь прокуратуры пролез меж стульев на своё место, оперативники рассредоточились вокруг задержанного. Занервничал потерявший место, занятое адвокатом, жердястый Французов.

Проскурин дисциплинированно подписал протокол обыска. Понятых отпустили.

– Давайте допрашиваться, – Максимов взялся за давно заготовленный бланк.

Сизов огляделся вокруг удивлённо. Будто впервые обнаружил, что в кабинете трое милиционеров находятся.

– Василий Сергеевич, я надеюсь, вы внесёте сотрудников в протокол как присутствующих лиц?

Вводная оказалась неожиданной для молодого следователя.

– Запишу, если вам так надо, – сказал он неуверенно.

Начальник РУБОПа шумно поднялся со стула, заслоняя крупными габаритами белый свет в окне.

– В качестве конвоира останется Комаров. Остальных прошу выйти.

И первый, перешагивая через стул, двинул к двери.

Он уже сталкивался с подобными адвокатскими уловками. Присутствие при допросе подозреваемого нескольких вооружённых оперативников могло быть расценено судом как психологическое давление в целях получения признательных показаний.

– Слушаю вас, Игорь Николаевич, – следователь обратился к задержанному, когда в кабинет вернулась тишина.

Проскурин поднял голову. Из пунцового цвет лица его стал землистым, в уголках губ скопилась неприятная белая слизь.

– Я не буду давать показаний.

– Почему так?!

За клиента ответил адвокат:

– Мы, значить, решили воспользоваться правом, предоставленным нам статьей пятьдесят первой Конституции РФ. На данной стадии предварительного следствия. Мы имеем такое право, Василий Сергеевич?

16

Битый час Андрейка Рязанцев безуспешно мучился с полупьяной наглой девкой. Она завалилась в милицию в шесть утра, заявила изнасилование. Дежурный, видя её состояние, не стал поднимать прокуратуру, здраво рассудив: «Протрезвеет да отвалит». Девица не отвалила. Тогда начальник новой дежурной смены спровадил её в группу по тяжким.

Рождающаяся заява, явно левая, ломала все грандиозные планы. Поутру Рязанцев с Маштаковым собирались выдернуть с работы Беликова и плотно заниматься с ним. Ленка Назарова, у которой под конец долгого разговора сложились с операми доверительные отношения (она умоляла не сажать её), советовала начинать с Белика. По словам девушки он – слабак, а Воха наоборот, упёртый.

Вдобавок к этому и Маштакова не было. В девять он прозвонился, сообщил угрюмо, что задержится, и попросил прикрыть, сказать, что он с человеком своим пошёл на встречу.

– К одиннадцати подтянусь, – пообещал Маштаков и положил трубку.

Рязанцев совсем расстроился. Поверит ли начальство в такую отмазку? С учётом того, что вчера в отделе зарплату давали…

Андрейка всегда переживал за Николаича, когда тот начинал бухать. Зачем он это делает и почему не может остановиться на следующий день, Рязанцеву было непонятно. Сам он выпивал мало, по крайней необходимости, всегда старался отговориться. Водка мешала тренировкам, работе. И Юлька, подруга, не переносила пьяных, дома насмотрелась досыта на отцовы выкрутасы.

Как вино меняло Маштакова! Когда Николаич последний раз в начале августа сорвался и три дня не выходил на работу, Титов взял Рязанцева с собой на его поиски. Коллегу они нашли в общаге экскаваторного завода, у какой-то шалавы. Маштаков обрадовался их приходу, начал гоношить на стол, на пол сгребать мусор – чешую рыбью, картофельные очистки.

Андрейка смотрел на него и ужасался. Куда делся уверенный в себе, юморной, головастый старший оперуполномоченный, хват и умница? Зачуханный, в грязной щетине, со свалявшимся волосами и диким взглядом мужик трясущейся рукой подносил ко рту залапанный стакан, давясь пил выдохшееся пиво. С расчёсанной грудью, с наколкой на плече, беспрерывно матерившийся, он нисколько не походил на офицера милиции.

– У тебя совсем крыша съехала, Маштаков?! – Титов вырвал у напарника стакан. – Ты чё в притоне пьёшь? Здесь через одного – судимые. Хочешь, чтобы тебя прирезали?

– Пусть прирежут! – разрыдался Маштаков, сопля повисла у него на носу. – Может, от этого всем лучше станет! Меня уж резали, Лё-оша!

И он выдернул из трусов подол растянутой майки, демонстрируя длинный синий рубец на боку.

Титов знал на Николаича методы, церемониться с ним не стал. Взял за шкирку, как ссанного кота, вытащил из гадюшника, увёз на частнике домой, жене сдал. Ещё два дня после того запоя Маштаков выхаживался. За прогулы ему впаяли неполное служебное соответствие.

Неужто, снова Николаич съехал с катушек? Для него это кранты! На улицу выгонят…

Андрейка психовал, а поэтому с заявительницей Жанной контакта наладить не мог.

Накануне вечером она гуляла в парке механического завода со своим знакомым, называть которого отказывалась. Расставшись с ним, познакомилась с двумя парнями, Валерой и Сашей, позвавшими её в лес на шашлыки. Время подходило к восьми, начинало смеркаться. Но отважная Жанна в лёгкую согласилась составить мальчишкам компанию, не обращая внимания, что у них при себе нет ни мангала, ни шампуров даже, а только большая сумка с бутылочным пивом. В лесу, за автоколонной, Жанна попила с парнями пивка, после чего они оба, пригрозив избиением, по очереди вступили с ней в половую связь. Чтобы дама не заблудилась в темноте, пацаны довели ее до города, посадили на последний троллейбус. Жанна не знала как зовут парней, но требовала («Вы – милиция, вы и ищите!»), чтобы их немедля нашли и арестовали. – Со мной, блин, никто так никогда не поступал! А если козлы эти ещё какую-нибудь приличную девушку изнасилуют? Что я им – шлюха, что ли? Многословные увещеванья Рязанцева, что она сама не права, что не надо было угощаться на халяву у незнакомых парней и тем более идти с ними в безлюдное место, положительных результатов не возымели. Жанна навалилась на угол стола, практически улеглась, сорила пеплом, то и дело просила воды. У неё болела голова. Из телесных повреждений у девчонки остались синяки на руках и ещё – содраны коленки. Пару раз она вскакивала, порывалась приспустить джинсы, показать израненные ноги, но Рязанцев успевал её тормознуть. Можно было, конечно, отправить её в прокуратуру, это их подследственность. Но вдруг там рубанут шашкой и возбудят дело?! Расхлёбывать новорожденный «глухарь» придётся всё равно их мощной группе по тяжким. Можно, конечно, затратив массу служебного и личного времени, найти этих Валеру с Сашей или как их там зовут по-настоящему. Найти, чтобы выслушать историю, как в парке к ним привязалась пьяненькая шмара, с которой они сговорились культурно отдохнуть. Выпили, закусили, и она добровольно дала обоим. Это если Валера с Сашей захотят разговаривать. А то вообще скажут, что впервые видят эту куклу крашеную. Как доказывать? Чем? Ободранными коленками? «Пока будем искать парней, запустим другие дела. Действительно серьёзные преступления, перспективные», – Андрейка рассуждал прагматично. В десять часов, раньше обещанного, нежданно появился Маштаков. У Рязанцева сразу отлегло от сердца: в порядке Николаич. Было видно, конечно, что он снова выпивал накануне и неслабо, но соображать и работать мог, это главное. За старшим опером волочилось облако крепкого одеколона, покрывая выхлоп перегара. Рязанцев сразу включил чайник. Маштаков уселся на своём месте, по диагонали пробежался по объяснению. – Опознать их хоть сможешь? – спросил у Жанны.

– Постараюсь.

– Сколько вчера выпила?

– Я уже говорила вашему товарищу, бутылку пива.

– И тебя до сих пор водит? С бутылки пива? Я вас умоляю, – Маштаков говорил по-свойски, не уличая.

Жанна смущённо призналась, что пила с парнями водку. И ещё ночью, после того как её изнасиловали, посидела в кафе, стресс снимала.

– Ты с кем живёшь?

– С матерью, – девица нахмурилась.

– Она в курсах? – Маштаков насыпал из банки остатки растворимого кофе по трём чашкам, стараясь, чтобы вышло поровну.

– Не-ет, – Жанна поморщилась, попыталась привести в порядок растрёпанные волосы.

– Её придётся допрашивать.

– Это ещё зачем?!

– Так положено. По характеристике твоей личности.

Жанна испытующе заглянула в глаза Маштакову. По всей видимости, отношения с мамой у неё были натянутыми. Причиной, без сомнения, служило вольное поведение дочери.

– А может, без матери обойдёмся?

– Как это? На что ты нас, подруга, толкаешь? На нарушение закона? Давай-ка хлебнём кофейку горячего. Мне тоже после вчерашнего требуется.

Рязанцев со стороны наблюдал, как на глазах менялось поведение девицы. Наглость с неё сошла, она перестала ерепениться. Напарник нащупал у неё болевую точку и в тоже время разговаривал понимающе, не читая морали.

За кофе и стимулирующей сигаретой договорились полюбовно, что Жанна отдохнёт, придёт в себя и подумает, стоит ли городить огород с заявлением. Что она сюда придёт завтра, на свежую голову.

– У нас принцип как у врачей. Не навреди! – дружелюбно объяснял Маштаков.

Для того чтобы девчонка привела себя в порядок, ей предоставили зеркальце и щётку для одежды.

Когда Жанна, слегка покачиваясь, ушла, Маштаков связался с дежурной частью, сообщил, что мадам решила подумать до завтра, что письменного заявления от неё не поступило, отбой.

– Как думаешь, она придёт? – спросил Рязанцев.

Маштаков пожал плечами.

– Фифти-фифти. Завтра с ней проще будет разговаривать. Легче объяснить, что она не права. Старайся с пьяными не вступать в дискуссии. У пьяного – другая шкала оценки происходящего.

И Маштаков посмеялся над последним своим тезисом хрипато и не совсем весело.

Андрей открыл форточку, сразу потянуло сыроватой свежестью, воющий звук набирающего скорость троллейбуса в кабинет ворвался.

– После вас двоих закусывать можно!

– Ну я-то всё же получше чем она выгляжу? А? – Маштаков убирал в стол кружки, пол-литровую стеклянную банку с желтоватым сахарным песком.

– Базару нет, Николаич. Чем будем заниматься?

– По плану, Андрюша. Как Птицын Вадим Львович нас учит:

«по плану»! Дуй за Беликом, тащи его сюда. А я подпишу у Озерова разрешение, Помыкалова подниму. С ним пока поработаю.

Может, созрел?

Рязанцев глянул на часы, половина одиннадцатого. Сколько времени драгоценного он на эту профуру убил! И сейчас бы с ней занимался, кабы многомудрый Николаич не помог.

Андрейка на общественном транспорте, на втором троллейбусе, отправился на Текстильщик. По их данным, Беликов работал в фабричном ЖКО учеником слесаря-сантехника.

«Зря проезжу, – расстраивался Рязанцев. – Сантехники в кабинетах не сидят. Они на объектах в такое время, копейку зарабатывают, самый сенокос сейчас. Белика надо было по утрянке из дома брать. Часов в шесть, тёплого, из койки».

Андрею нравилось работать в розыске. Ни в каком кино не увидишь, ни в какой книжке не вычитаешь такого, в чём он каждый день варился. Интересно, рисково, как раз по его характеру.

Ещё бы платили, бляха, как американским копам. Ему-то ладно, он холостой пока, с родителями живёт, мама с папой всегда накормят. А женатым, с детьми – тяжело. Николаич вон как с двумя девчонками бедует, из долгов не вылезает.

Рязанцев пришёл в милицию после армии сразу. Служил, дай бог каждому, в Забайкалье, где Советской власти нет в помине. В мотострелковом полку. Поскакали по сопкам, как олени!

А зимы там какие… Дембельнулся старшим сержантом, последние полгода службы «замком»[64]64
  «Замок» – заместитель командира взвода.


[Закрыть] был. Цену широкой поперечной лычки поймёт лишь тот, кто через себя сержантство в пехоте пропустил.

В будущее Андрейка далеко не заглядывал. Какие его годы! Маштаков советовал не тянуть с учёбой, поучал, мол, без образования нынче далеко не ускачешь. Агитировал средней школой милиции, в их кругу снисходительно именовавшейся «парнокопытной», не ограничиваться, сразу после её окончания подавать документы в «вышку». Тоже на заочное, само собой.

– Практически единственный плюс в нашей работе, – говорил Николаич, – это живое общение с людьми. Каждый день перед тобой проходит до десятка новых человек, иногда – больше… Интереснее человека, Андрюша, в жизни ничего не придумано. Ещё через год работы на земле с тобой на улицах люди будут здороваться, а ты будешь репу чесать – кто такой, не помню… И где-нибудь в этом круговороте ты набредёшь на своё. Обрати внимание, уходят мужики из ментуры и ни один ведь без работы не остаётся, все нормально устраиваются. Почему? Потому что научились в людях разбираться, знают их…

Троллейбус доехал до конечной остановки. Оставшиеся пассажиры покидали салон. Кондукторша, средних лет сурового вида тётка списывала с рулона на груди в блокнотик номера билетов. Когда Рязанцев проходил мимо неё, тетя покосилась на него подозрительно, прижала к груди сумку с выручкой.

Андрейка фыркнул, а потом решил: «Правильная кондукторша, бдительная!»

Вокруг обветшалого двухэтажного здания ЖКО текстильной фабрики багряно рдели рябины. Рязанцев залюбовался неправдоподобно сочным цветом гроздьев. Стылый, подрагивающий воздух, в котором все звуки были гулкими, добавлял плодам рябины впечатление особенного объёма.

Слесари в конторе ютились в каморке под лестницей. Закуток был завален разнообразным барахлом, преимущественно железяками. Ржавые трубы, сгоны, крестовины, проволока в мотках. В углу в деревянных ящиках, переложенные стружкой, одна на другую наставлены раковины. На самом ходу, Андрей еле успел переступить, громоздился сварочный аппарат. На стене косо висел график социалистического соревнования на 1985 год, чуть ниже – вымпел «Ударник коммунистического труда» и выцветший плакат Саманты Фокс с грудью пятого размера в символическом бюстгальтере. Изо рта дивы, как в комиксе, в окаймлении струились слова: «Хочу Степаныча! Кончаю!»