Текст книги "Об экономике – с улыбкой (сборник)"

Пленных согнали в одну кучу и принялись стыдить за воровство и другие мелкие проказы, которые, как теперь выяснилось, были вообще характерны для жителей Южной оконечности.

«Что с ними делать? – задумался Робинзон. – Отпустить нельзя – тогда пленные вернутся в свою деревню, как будто они никакие не пленные, а обыкновенные мирные туземцы. Пускай уж живут здесь, под присмотром».

И Робинзон распорядился привязать к ноге каждого пленного по тяжелой коряге, чтобы пленные не смогли убежать, и отправить работать на выкорчевку леса и строительство загонов для скота. А куда их еще было отправлять? Стоило отпустить пленников восвояси, как они бы подались на свою Южную оконечность, откуда принялись совершать воровские набеги на Северную оконечность.

Конечно, чтобы держать пленников здесь, на Северной оконечности, их требовалось кормить.

«Так пусть, – рассудил Робинзон, – эти пленные южане сами себя кормят, работая на выкорчевке леса и строительстве загонов для коз или каким-нибудь другим образом восстанавливая разрушенное их воровскими действиями северное хозяйство. Пусть работают на банановых плантациях, в конце концов. Много ли каждому из них надо для пропитания? Одного банана в день за глаза хватит. Если, таким образом, каждый пленный южанин вырастит пятнадцать бананов за день, на один банан в день он сможет питаться, а остальные четырнадцать бананов станут поступать в распоряжение государства Северной оконечности, на благо всех северян. Не нам же на этих проклятых южан работать? Пусть они на нас работают, в самом деле!»

С тех пор сложилось так, что самые тяжелые и опасные работы на необитаемом острове исполняли рабы, в результате чего Северная оконечность превратилась в самое настоящее рабовладельческое государство.

Да-да, уважаемые дети, вы не ослышались, в рабовладельческое государство! Вот только не нужно думать, что у Робинзона, ненароком узаконившего на необитаемом острове рабовладение, был кровожадный характер. Вовсе нет! Характер Робинзона был не кровожадным, а напротив, миролюбивым и покладистым, – разумеется, в том случае, когда туземцы ему не противоречили. В ситуации с пленными Робинзона заботило, чтобы южане могли обеспечивать себя и захвативших их северян пропитанием, ничего больше.

Еще к вашему сведению.

История учит, что рабовладение было для своего времени прогрессивным – если, конечно, рабовладелец не слишком часто колотил своего раба за леность и кормил не реже одного раза в неделю. Некоторые рабы вообще жили припеваючи, например, знаменитый баснописец Эзоп, который – можете себе представить? – был самым настоящим рабом и ухитрялся при этом сочинять басни. Вряд ли бы у Эзопа оставалось время на басни после тяжелой смены на сельскохозяйственных работах, поэтому остается предположить: его хозяин намеренно создал Эзопу благоприятные условия для творчества, вероятно, в надежде войти через талантливого раба в историю мировой литературы и тем прославиться.

Еще я вспоминаю одну книгу – про прославленного героя рабовладельческого периода Спартака, который, будучи рабом, поднял против рабовладельцев восстание и пал смертью храбрых на пути к долгожданной свободе. То есть рабовладение было для Спартака крайне унизительно и неприемлемо, поэтому он и решился на восстание. Честно говоря, эту книгу я читал в детстве, поэтому ее содержание не очень хорошо запомнил, а запомнил изо всей книги единственный эпизод: самое ее начало. Спартак подбивает своих товарищей-рабов на восстание. Самое интересное, где происходят эти уговоры. Где, как вы думаете? Вовсе не в темных сырых казематах, где, прикованные тяжелой цепью к стене, общаются изнуренные рабы, и даже не на сельскохозяйственных работах, где под палящим солнцем и бичами надсмотрщиков, с утренней зари до захода солнца, рабы вынуждены гнуть спины на своих хозяев, а в каком-то древнеримском кафетерии, где разносят фруктовые напитки, а музыканты играют на цимбалах – там-то Спартак и подговаривает своих товарищей на свержение рабовладельческого строя.

Как видите, ужасы истории относительны.

Перед тем, как отправиться в домашнюю пещеру, Робинзон – с сегодняшнего дня официальный Робинзон Северной оконечности необитаемого острова, – распорядился насобирать еще фруктов и наловить диких коз, чтобы в период военного конфликта население ни в чем не нуждалось. Впрочем, конфликт можно было считать исчерпанным. Робинзон не сомневался, что южане настолько напуганы и подавлены совершенным на них нападением, что не посмеют предпринять ответные действия, но на всякий случай распорядился выставить вокруг деревни круглосуточные дозоры, еще попросил одного мускулистого туземца сопроводить его до домашней пещеры. Заняв официальную должность Робинзона Северной оконечности, Робинзон не мог позволить себе рисковать своей жизнью и своим здоровьем, потому что отныне был ответственен не только за себя, но и за всех жителей туземной деревни, вместе взятых, поэтому и взял сопровождающего. У этого туземца, которого Робинзон заприметил еще во время нападения на деревню Южной оконечности и стал называть Дуболомом, были не только могучие мускулы, но и незамысловатое выражение лица, поэтому на роль охранника он подходил идеально.

– Сможешь защитить меня от опасностей? – спросил его Робинзон.

– Нуна… Мобуто… Памиро… – пробормотал Дуболом.

Сопровождаемый охранником, Робинзон добрался до домашней пещеры, поужинал захваченными из деревни припасами и завалился спать. Дуболому он приказал дежурить снаружи – на случай, если враждебным южанам вздумается напасть на первое должностное лицо Северной оконечности во время сна.

Потом Робинзон заснул.

День четвертый

Дуболом покидает пост. – Немного о диалектике. – Обучение туземцев человеческому языку. – Дуболом заинтересовывается. – Двадцатина в государственную казну. – Обучение туземцев арифметике. – Счетный прибор Головастика.

Проснувшись и выйдя из домашней пещеры, Робинзон обнаружил, что Дуболома нигде не видно: ни на выходе из пещеры, ни поблизости.

– Эй, Дуболом! – крикнул Робинзон, но никто не отозвался.

Робинзон не на шутку рассердился.

«Покажу я этому Дуболому! – подумал он с ожесточением. – Часовой не вправе покидать свой пост во время боевого дежурства, это каждому должно быть ясно. Если бы жители Южной оконечности прознали, где находится моя домашняя пещера, и напали на меня во время сна?! Если бы меня – Робинзона Северной оконечности необитаемого острова! – захватили в плен и привязали к моей ноге тяжелую и неудобную корягу, чтобы я не убежал, что тогда?»

При мысли о привязанной к ноге коряге Робинзон содрогнулся и дал себе зарок впредь перемещаться по необитаемому острову только под надежной охраной. Вот только где взять эту самую надежную охрану? Как показывал пример с Дуболомом, туземцы легко соглашались помочь Робинзону, если он просил их об этом, но по прошествии некоторого времени забывали о своих обязанностях и начинали заниматься своими туземными делами, напрочь выкидывая из головы, что Робинзон на них рассчитывает.

«Надо что-то придумать!»

Дуболома следовало, конечно, хорошенько отчитать за оставление поста, но прежде его нужно было разыскать.

Решив, что охранник отправился прямиком в деревню, Робинзон быстренько собрался, выпил ключевой воды из бокала, сохранившегося у него с кораблекрушения, и отправился по следам Дуболома. Тем более что в туземной деревне он был не простым гостем – нет, он был всенародно избранным Робинзоном Северной оконечности, и это солнечное утро было утром его первого рабочего дня в почетной должности.

До деревни Робинзон добрался не сразу: тропинку перегораживал широкий загон, в котором паслись, дрались, блеяли и просто прогуливались прирученные животные. Еще в загоне находились пленные южане. Мужчины подгоняли к женщинам прирученных коз, а женщины доили их в половинки кокосовых орехов, при этом мужчины весело переговаривались с женщинами и даже улыбались. Если бы не тяжелые коряги, накрепко привязанные к ногам этих людей, разве кто-нибудь мог сказать, что перед ним самые настоящие рабы? Туземная цивилизация на глазах прогрессировала – это было ясно не только творцу и зачинателю прогресса на необитаемом острове, каковым Робинзон себя по праву считал, но и южанам, которые, увидев Робинзона, приветственно помахали ему руками и засмеялись.

«Как здесь, на необитаемом острове, все быстро совершается!» – подумалось Робинзон.

Он уже начинал догадываться, что это неспроста. Ну не могут туземцы быть такими сообразительными, чтобы вечером отдать им распоряжение построить загоны, а утром – глядь! – загоны уже построены. Вон, Дуболому было приказано дежурить возле домашней пещеры всю ночь, и где сейчас Дуболом? Выходит, не такие туземцы сообразительные и исполнительные, как на первый взгляд кажется. Тем не менее выстроенные загоны для диких коз были налицо, и этот факт хозяйственной деятельности невозможно было отрицать.

«Таинственный, таинственный остров».

Робинзонов необитаемый остров был и в самом деле таинственным, намного таинственней острова из робинзонады Жюля Верна, которую я советовал прочитать во вступлении. В романе Жюля Верна, если вы прочитали эту замечательную книгу, таинственность заключалась в том, что людям, попавшим на необитаемый остров, помогал капитан подводной лодки по фамилии Немо, а что касается всяких хозяйственных приспособлений и механизмов, которые колонисты изготавливали, так в их работе не было ничего удивительного. А в робинзоновом необитаемом острове нечто таинственное было: солнце двигалось по обычному небесному пути, и люди на острове были самыми обычными – с учетом, конечно, тропического климата, – а вот диалектика была ускоренной. Этим – ускоренной диалектикой – робинзонов необитаемый остров в корне отличался ото всех остальных островов и материков земного шара.

Вы, конечно, имеете право поинтересоваться, а что такое эта самая диалектика, которая на робинзоновом необитаемом острове была ускоренной? К сожалению, о диалектике мне известно немногое: знаю, что обозначает она развитие чего-либо – в данном случае экономики, – а изобретена немецким философом Гегелем. Тем самым, говоря, что диалектика на робинзоновом необитаемом острове была ускоренной, я утверждаю, что все экономические изобретения Робинзона претворялись на необитаемом острове в жизнь со страшной, немыслимой в других местах скоростью.

Робинзон догадался об этом не сразу. На четвертый день своего пребывания на необитаемом острове он начал строить всякие предположения по поводу ускоренной диалектике и в конце концов все-таки догадался, лишь тогда осознал, насколько принимаемые им решения важны для островитян. Пока же, обходя загон стороной, он помахал пленным южанам рукой и одновременно, о чем уже говорилось, подумал:

«Таинственный, таинственный остров».

В деревне он первым делом разыскал Дуболома, который сидел на корточках и остро отточенным камешком выстругивал себе новую дубину.

– Ты, Долбо… то есть Дуболом! – начал Робинзон довольно раздраженно, ибо не перестал еще сердиться на Дуболома за своеволие. – Ты почему не караулил мою домашнюю пещеру? Почему ушел домой, оставив меня, Робинзона Северной оконечности необитаемого острова, без охраны? Ты что, под трибунал захотел, любезный? Если нет, тогда не своевольничай, а исполняй мои приказы в точности, как сказано.

– Дортумо… Пато… – ответил Дуболом с самым незамысловатым выражением лица.

– Чего? – поразился Робинзон.

– Мармуто… Ловра…

Было ясно, что Дуболом Робинзона недопонимает.

Еще вчера Робинзон замечал, что отданные им распоряжения исполняются не слишком быстро и четко. Попросит Робинзон, к примеру, угостить его ломтиком ананасом, а туземец вместо ломтика ананаса приносит мохнатую гусеницу и еще улыбается, гордый тем, как быстро исполнил распоряжение. А все из-за того, что между собой туземцы общались на своем туземном языке, а нормальный человеческий язык, на котором разговаривал Робинзон, понимали не в полном объеме. Наверное, Дуболом не понял приказания Робинзона охранять его домашнюю пещеру ночью, поэтому, поохраняв немного, отправился восвояси домой, как будто так полагается. В этом случае винить следовало не Дуболома, а себя, вовремя не озаботившегося грамотностью туземного населения…

Да, пора было вводить на необитаемом острове грамотность!

– Внимание! Все сюда! – крикнул Робинзон подданным.

Подданные, то есть свободные от текущих дел туземцы, сбежались на центральную площадь, а тех туземцев, которых не было в деревне по причине того, что они находились на сельскохозяйственных работах, позвали с помощью там-тамов.

– Там! Там! Там! Там! – застучали там-тамы.

Привлеченные звуками там-тамов отсутствующие туземцы потянулись со стороны леса.

Население собралось на площади, ожидая, о чем объявит ему свежевыбранный Робинзон Северной оконечности.

– Дорогие мои подданные! – сказал Робинзон после короткой паузы, необходимой для того, чтобы туземцы лучше прочувствовали важность происходящего. – Сейчас я обучу вас иностранному языку. То есть это для вас язык иностранный, а для меня он никакой не иностранный, а самый что ни на есть человеческий, потому что я на нем с детства разговариваю. Теперь и для вас этот иностранный язык станет человеческим, более того, с сего момента я объявляю его официальным государственным языком Северной оконечности. Общаться на нашем необитаемом острове мы будем на нормальном человеческом языке. Но конечно, если вы захотите немного поболтать между собой на своем туземном языке, я не стану тому препятствовать.

– Торкало! – вскричали заинтригованные туземцы и приступили к обучению.

Обучение туземцев человеческому языку происходило в течение двух часов – следующим образом.

– Это пальма, – говорил Робинзон туземцам, указывая пальцем на пальму.

– Палма, – послушно повторяли подданные, разгибая указательные пальцы, после чего начинали весело, совершенно по-туземьи, бегать вокруг хижин с вытянутыми указательными пальцами, кивая на пальцы подбородками и повторяя до одурения. – Палма! Палма!

– Да нет, пальма это пальма, а это палец, – сердился Робинзон, для наглядности убирая указательный палец в кулак.

– Пальец! Пальец! – веселились туземцы, тоже загибая указательные пальцы в кулаки и носясь по деревне уже не с пальцами, а со стиснутыми кулаками.

– А это не палец, а кулак, – терял остатки терпения Робинзон, тоже сжимая кулак и показывая его туземцам.

Видя тяжелый Робинзонов кулак и думая, что их любимый Робинзон Северной оконечности гневается, туземцы пугались, падали на колени и умоляли Робинзона не сердиться, не бросать их на произвол судьбы, а продолжать управлять Северной оконечностью во имя всеобщего счастья и процветания.

Несмотря на описанные трудности, через пару часов интенсивного обучения туземцы полностью овладели робинзоновым языком.

– А теперь, когда вы начали разговаривать, – сообщил Робинзон туземцам, – необходимо обучиться читать и писать на нормальном человеческом языке.

– Йо-го-го! – закричали обрадованные туземцы.

– Смотрите, – сказал им Робинзон и нарисовал на песке козу. – Этот значок называется коза. Повторяйте за мной по слогам: ко-за…

– Ко-за… – повторили за Робинзоном заинтригованные туземцы.

– А этот значок называется банан. Повторяйте за мной по слогам: ба-нан… – и Робинзон нарисовал на песке банан.

– Ба-нан… – повторили за Робинзоном туземцы.

– А теперь сами нарисуйте на песке козу и банан.

И туземцы принялись, как могли, изображать на песке козу рядом с бананом; банан рядом с козой; козу, поедающую банан; банан на козе верхом, козу верхом на банане и тому подобные занимательные картинки.

Как видите, Робинзон не был кровожадным завоевателем, который только и делает, что вторгается на сопредельные территории. Во время военной кампании случались, конечно, всякие кровожадные казусы, но в мирные будни Робинзон был иным: мудрым правителем, всем сердцем заботящимся о вверенном ему туземном народце. Разве другой – не мудрый и не добросердечный – правитель руководитель стал бы обучать своих подданных человеческому языку, сами посудите?

Когда обучившиеся человеческому языку туземцы начали расходиться, Робинзон разыскал Дуболома.

Дуболом сидел на корточках. С тем же, свойственным ему незамысловатым, вместе с тем глубокомысленным выражением лица он повторял, вертя в руках свежеотструганную дубинку:

– Поставить шишку. Набить морду. Проломить череп.

– Ты почему пост ночью оставил? – спросил Робинзон в сердцах. – Знаешь, что за это бывает в военное время? Рассказать?

На незамысловатом дуболомовом лице отразилось чистосердечное недоумение.

– Робин зона?.. Я постоять… Потом пойти спать… – выдавил он из себя.

Тут Робинзон не выдержал и вспылил, наорав на Дуболома в том смысле, охранять домашнюю пещеру своего руководителя – большая честь для любого туземца, тем более для такого тупого и ленивого, как сидящий перед ним на корточках.

– Ты все понял и осознал? – спросил он Дуболома в конце своей речи.

– А если… спать хочется?.. – промычал тот.

Нет, этому Дуболому нельзя было ничего объяснить, такой это был туземец! К тому же у Дуболома имелась свежеотструганная дубинка, поэтому разговаривать с ним по душам, как с Бузотером во время дележки козьего мяса, Робинзон… в-общем, он не стал с Дуболомом ссориться, несмотря на то, что хотелось.

«Найти, что ли, другого охранника?» – подумал Робинзон.

Наверное, так и следовало поступить, однако Робинзон подозревал, что другим туземцам тоже окажется сложным объяснить: охранник не должен не спать по ночам. У каждого из туземцев имелась какая-никакая личная жизнь, поэтому туземцам было бы хлопотно охранять своего любимого руководителя по ночам, вот такие это были несознательные туземцы.

Тем не менее и у несознательных туземцев имелись положительные качества – Робинзон в этом уже убедился. Заставить туземцев делать что-то против их воли было нелегко, зато легко было заинтересовать их чем-нибудь выгодным – той же специализацией или кооперацией, к примеру. Тогда никого не требовалось подгонять или заставлять насильно: туземцы сами делали, что от них требовалось.

Почувствовав, что приближается к ответу на мучающий его вопрос, где найти исполнительного охранника, Робинзон успокоился и уже не порывался отобрать у Дуболома дубинку и врезать ей по неосмысленной дуболомой башке так, чтобы мало не показалось.

«Как, – думал Робинзон, – добиться того, чтобы Дуболом или другие туземцы с радостью исполняли обязанности по охране домашней пещеры?»

И тут Робинзона осенило.

«Заинтересовать их, как я сразу не догадался! – пришла в его голову восхитительная по простоте мысль. – Если сделать так, чтобы каждому туземцу стало выгодно на меня работать, тогда каждый туземец начнет работать на меня не из-под дубинки, а на совесть. Однако чем я могу их заинтересовать? Что, вообще, интересно большинству туземного населения необитаемого острова?»

Поразмышляв немного, Робинзон вынужден был признать, что большинству туземного населения интересней всего пища, то есть получить самый спелый банан, самый спелый ананас или самых больших и свежих съедобных моллюсков, при условии что остальные туземцы этого не получат: их бананы и ананасы окажутся не такими спелыми, а моллюски не такими свежими и съедобными. А еще лучше, чтобы остальные туземцы вообще не получили ананасов и моллюсков.

Последующей мыслью Робинзона было сходить на побережье и набрать побольше свежих моллюсков, с тем чтобы заинтересовать этими моллюсками своего охранника. Однако, представив, как долго добираться до побережья – не меньше получаса, – как неприятно ходить по влажному сыпучему песку в поисках съедобных раковин, как муторно перебирать десятки пустых раковин в поисках одной полной, он отставил эту мысль в сторону и решил поработать головой. Кому, как не Робинзону было работать головой на необитаемом острове, в самом деле?

«Что я могу предложить туземцам, чтобы они с удовольствием меня охраняли и обслуживали? – начал работать головой Робинзон. – Бананы? Ананасы? Моллюсков? Но руководителю такого могущественного и развитого государства, как Северная оконечность, неприлично добывать пропитание собственным трудом. А не сделать ли так, чтобы пропитание для обслуживающих меня туземцев добывали мои же подданные? Ну разумеется, как я сразу не догадался?! Если я начну собирать со своих подданных на пропитание обслуживающего меня персонала, тогда этот персонал, во-первых, заинтересуется меня обслуживать, а во-вторых, остаток собранного пропитания я смогу потратить на разные общеполезные нужды, например… Не важно, на что. Там видно будет, на что я смогу потратить остаток пропитания».

Желая проверить кажущуюся удачной мысль, Робинзон спросил Дуболома:

– А если за охрану моей домашней пещеры ты станешь получать четыре больших спелых ананаса в день? Тогда согласишься не спать по ночам и повсюду меня сопровождать, отгоняя опасных для моего здоровья хищников?

Услышав о четырех ананасах, Дуболом вскочил на ноги, прижал дубинку к груди и издал воинственный клич:

– Ториндо!

Всем своим видом он показывал, что никакие опасные звери его здоровью не страшны, поэтому и Робинзону нечего опасаться под его защитой.

«Отлично, – порадовался бесстрашию своего охранника Робинзон. – Остается техническая сторона вопроса. Если я завтра приму закон, по которому каждый туземец обяжется ежедневно передавать в пользу государства по ломтику большого спелого ананаса, я получу достаточное количество спелых ананасов для содержания одного охранника. Но почему только одного охранника? Вероятно, на собранные ананасы я смогу содержать двух охранников. И почему только ананасы? Я могу издать еще более справедливый закон, которым обязать туземцев ежедневно доставлять мне по ломтику не только спелого ананаса, но и спелого банана и даже по одному моллюску, которых туземцы, кажется, не очень расположены собирать, однако после объявления соответствующего закона им это придется делать. Какие, хорошо бы узнать, другие овощи и фрукты произрастают на моем необитаемом острове?»

Робинзон не знал – какие, поэтому на всякий случай решил принять закон, по которому каждый туземец обязан был сдавать в государственную казну каждый двадцатый банан, ананас или любой другой фрукт, овощ, или пойманную дичь, или поднятого с песка моллюска. А вам, уважаемые дети известно, что такое казна? В переводе с арабского казна означает: сокровищница. Таким образом Робинзон намеревался организовать сокровищницу, а поскольку сокровищница – то есть казна – была государственной, то и составлялась она всеми туземцами необитаемого острова в равной степени. Так по мнению Робинзона, было справедливо. Разумеется, справедливо, потому что не мог же распоряжавшийся государственной казной Робинзон оставить главное должностное лицо необитаемого острова – то есть себя – без охраны в военное время!

Во второй раз за утро призывно застучали там-тамы:

– Там! Там! Там! Там!

Жители Северной оконечности, недавно разошедшиеся по своим делам, вновь собрались на центральной площади, в ожидании, чем еще Робинзон Северной оконечности их порадует.

Робинзон обратился к своим подданным с новой речью.

– Дорогие мои туземцы, – сказал он в волнении. – Я подумал и принял закон. Отныне каждый двадцатый сорванный вами фрукт или овощ, или пойманное животное, или найденного на пляже моллюска вы станете отдавать в государственную казну, то есть на государственные нужды. А я, находясь в должности главного Робинзона Северной оконечности, подумаю и безусловно решу, куда полученные продукты лучше использовать.

Если вы, дети, еще не поняли, что придумал Робинзон, я вам скажу: Робинзон придумал налоги, то есть налоговую систему. Каждое государство взимает со своих жителей налоги, и государство Северной оконечности не стало исключением.

Сам Робинзон о введении на необитаемом острове налогов не догадался: он и не вспомнил о налогах, а назвал введенные им сборы двадцатиной, поскольку с населения взималась двадцатая, а не другая часть урожая. Двадцатина – это звучало красиво. Робинзон ожидал, что туземцам тоже понравится, но вопреки его ожиданиям аплодисментов из раскрашенной толпы не последовало.

– А что такое двадцатая часть? – спросил кто-то.

И тут Робинзон вспомнил, что туземцы его необитаемого острова не владеют арифметикой: попросту говоря, не умеют считать! Как он мог об это забыть, в самом деле?!

Пришлось обучать туземцев счету, на что потребовалось еще пара часов. Не будь не необитаемом острове ускоренной диалектики, на обучение туземцев арифметическим навыкам ушло бы гораздо больше времени, но диалектика на необитаемом острове была ускоренной, поэтому туземцы поглощали знания, словно поголовно были отличниками.

– Раз, два, три… – говорил Робинзон.

– Восемь, девять, десять, – продолжали местные.

Поначалу дальше десяти не шло. До Робинзона туземцы считали исключительно по пальцам, а поскольку у человека на обеих руках только десять пальцев, других чисел, по мнению туземцев, быть в природе не могло. Для туземцев оказалось огромным потрясением, когда в доказательство существования следующего числа – одиннадцать, – Робинзон добавил к своим вытянутым в ладони пальцам еще один палец на ноге, для чего ему пришлось задрать ступню выше пояса.

Туземцы были потрясены – такого они не ожидали.

– Двенадцать, – продолжил считать Робинзон, присоединяя к одиннадцати пальцам: десяти на руках и одному на ноге, – двенадцатый с той же ступни.

Тут туземцы просто отпали.

Когда же Робинзон присоединил к пальцам тринадцатый, все просто разбежались кто куда, с криками:

– Наша дорогая Робин зона настоящая волшебница!

Робинзону стоило огромного труда заново собрать туземцев и объяснить им, что и они так могут.

В течение двух часов, до самого обеда, в туземной деревне продолжался счет, с вытягиванием пальцев очередной руки и задиранием очередной ноги. Вскоре все находящиеся на тот момент в деревне туземцы – те, кто не был на охоте и не стоял на охране границ Северной оконечности, – оказались сидящими своими голыми туземными задницами в песке, в то время как их ноги и руки были подняты вверх, а пальцы максимально оттопырены.

– Четыре тысячи восемьсот одиннадцать! Четыре тысячи восемьсот двенадцать! Четыре тысячи восемьсот тринадцать!.. – считали все хором.

Счет закончился, когда Робинзон посчитал достигнутый образовательный уровень достаточным и спросил:

– Теперь-то вы понимаете, что такое двадцатая часть от урожая и почему вы должны отдавать двадцатину в государственную казну?

Туземцы пригорюнись, а отличавшийся невоздержанным характером Бузотер выкрикнул из толпы:

– С какой стати?

– С той, что общественные работы необходимо оплачивать, – пояснил Робинзон резонно. – Кто станет охранять руководителя государства – не думаете же вы, что я сам в состоянии оплачивать свою охрану? Да это было бы и несправедливо: поскольку Робинзон Северной оконечности заботиться о всех своих подданных, следовательно, подданные Северной оконечности должны сообща позаботиться о своем Робинзоне. То есть обо мне.

– И это все, на что пойдет двадцатина? – не унимался Бузотер.

– Не только, – ответил Робинзон и добавил первое, что пришло ему в голову. – К северу от нашей деревни протекает глубокий ручей. Через него необходимо построить мост, а кто и на какие средства его станет строить? На эти и другие общественные нужды пойдет двадцатая часть всех добываемых вами продуктов. Однако вам совершенно не о чем волноваться, поскольку в результате того, что вы передадите двадцатую часть продуктов в государственную казну, вы заживете еще богаче и веселей.

– Каким это образом? – крикнул все тот же Бузотер.

– Таким, – твердо и многозначительно пояснил Робинзон.

– А если я не хочу?

– Хочу, не хочу, детский у нас с вами какой-то разговор получается, – осуждающе покачал головой Робинзон. – Ничего не поделаешь, ребята. Закон о взимании двадцатой части всех добываемых в Северной оконечности продуктов принят, населению остается его исполнять.

Бузотер кричал еще что-то обидное, но Дуболом, приступивший к обязанностям охранника, вытащил его из толпы и порядочно Бузотеру накостылял, так что личное вмешательство Робинзона на этот раз не потребовалось. Какой все-таки неприятной личностью был этот Бузотер: вечно в синяках, вечно чем-то недовольный и против чего-то протестующий, вечно размахивающий руками, как будто отгоняет от себя мух! А ведь, дослушай он речь до конца, обязательно бы понял, как Робинзон заботится о туземном населении необитаемого острова, какую передовую экономику на нем строит!

– Дяденька Робин зона, смотрите, что я придумал!

Это Головастик протиснулся сквозь толпу к Робинзону, страстно желая что-то ему продемонстрировать.

– Говори, малыш, я тебя слушаю.

Головастик выложил на песок несколько абрикосовых косточек, в середине которых были проделаны отверстия. Короче, это были косточки с отверстиями посередине.

– В чем же твое изобретение? – спросил Робинзон ласково.

– Считать при помощи косточек, а не пальцев. При помощи пальцев считать неудобно, а при помощи косточек запросто, – и Головастик принялся считать, показывая на разложенные по песку косточки. – Раз, два, три…

– Как, и это все?

– А вот, дяденька Робин зона, и не все.

Головастик взял принесенный с собой прутик и нанизал на него косточки, затем снова принялся считать:

– Раз, два, три…

– А в чем разница? – спросил Робинзон.

– Пусть дяденька Робин зона имеет терпение, – воскликнул Головастик и нанизал косточки на несколько одинаковых по длине прутиков. – А что если, – спросил он Робинзона, – один прутик будет обозначать единицы, второй десятки, третий сотни и так далее?

– И что тогда?

– Тогда можно будет считать по абрикосовым косточкам, откладывая на прутиках единицы, десятки и сотни.

– Да, да, – согласился Робинзон, начиная что-то припоминать.

– Но и это еще не все! – вскричал взволнованный сделанным открытием Головастик.

Он взял еще несколько прутиков и скрепил ими другие прутики – те, на которые были нанизаны косточки, в результате чего получилась деревянная рамка, внутри которой располагались прутики с нанизанными на них косточками.

– Не правда ли, так будет удобней? Я назвал этот прибор считалкой, потому что на нем очень удобно считать.

Робинзон вынужден был согласиться. Сделанная Головастиком считалка что-то ему напоминала, но что именно, Робинзон вспомнить не мог.

А вы уважаемые дети, вспомнили?

Головастик – недаром он был самым шустрым пареньком в туземной деревне – изобрел счеты. Это такой старинный счетный прибор с нанизанными на проволоку костяшками, которым пользовались до изобретения компьютеров на протяжении многих веков. А до этого пользовались счетными костяшками, не нанизанными на проволоку, а просто лежащими на разграфленной плоской поверхности – такой счетный прибор древние греко-римляне называли абаком. Вот каким умным, сделавшим важные изобретения пареньком был Головастик! Хотя, возможно, причиной открытий был вовсе не Головастик, а ускоренная на необитаемом острове диалектика. Счетные приборы должны были быть изобретены – и они были изобретены, а кем изобретены, Головастиком или каким другим головастым туземным пареньком, дело десятое. Как бы там ни было, с момента изобретения нанизанных на проволоку костяшек – то есть, извините, продетых сквозь прутик абрикосовых косточек, названным Головастиком считалкой, – туземцам уже не приходилось производить вычисления, сидя голыми задницами и с задранными вверх конечностями в песке.