Текст книги "Адмирал: Адмирал. Заморский вояж. Страна рухнувшего солнца"

– Поясните свою мысль.

– Такое впечатление, что это любитель. В больших чинах, но любитель. Засады, истребители… Если он и впрямь такой серьезный деятель, то я бы на его месте просто обвинил человека в измене. Как минимум, на какое-то время нейтрализовал бы, а уж там… В камере может произойти всякое. Сердечный приступ, к примеру.

– Это не так просто, как вам кажется, – задумчиво ответил Мюллер. – Однако ход ваших мыслей мне понятен. Не лишено… логики, я и сам думал о чем-то подобном. Тем не менее, вас дважды чуть не убили, и оба раза выжить удалось благодаря случайности. То самолет оказался чуть прочнее, чем думали британцы, то пулеметчик не совсем верно оценил расстояние… В сумерках в дождь, конечно, немудрено, однако вечно так везти не может. Будьте осторожны, адмирал.

– Я куда больше опасаюсь за родных, – поморщился Колесников. – Сам-то я почти всегда на базе, в окружении своих подчиненных, а им я верю. В конце концов, буду проводить больше времени на линкоре. Из броневой коробки меня так просто не выцарапать.

– За родных не беспокойтесь, охрану им мы обеспечим. И вашей… гм… знакомой, если считаете нужным, тоже. Хотя и сомневаюсь, что на вас решатся напасть в ближайшее время, да еще и в центре Берлина. Думаю, предпочтут затаиться.

– Благодарю, – серьезно ответил Колесников. – Меня доставят в гостиницу?

– Да. У нас в гараже есть дежурная машина.

– А…

– Вашего пилота тоже, – кивнул Мюллер, вставая и давая понять, что разговор окончен. Оставалось только поблагодарить и откланяться.

В гостиницу Колесников приехал далеко за полночь. Насыщенный получился денек, да еще и в темпе, от которого он за последние месяцы порядком отвык. Скорость жизни, больше подходящая началу двадцать первого века, будоражила кровь, но и выматывала страшно. И оставалось одно-единственное желание – подняться в номер и лечь спать.

Консьержки не наблюдалось, однако приставленный Мюллером в качестве охраны здоровенный детина с внешностью отошедшего от дел маньяка решил вопрос моментально, и уже через пять минут заспанная хозяйка вручила адмиралу ключи от номера. От того же самого номера – похоже, он был за Лютьенсом уже закреплен. Ну что же, неплохо, хотя бы привыкать к новому помещению не требовалось.

Мягко повернулась на хорошо смазанных петлях массивная, по-немецки надежная дверь. Эту дубовую махину было куда тяжелее даже просто сдвинуть с места, чем вошедшие в моду спустя полвека филенчатые конструкции, но Колесникову нравилось ощущение солидности, возникающее, когда он к ней прикасался. Будущее много потеряло, и не только глобального, но и таких вот приятных мелочей.

Щелчок выключателя, неяркий, приятный для глаз свет, заливающий комнату – и ощущение того, что здесь кто-то есть. Откуда? Это Колесников понял лишь минуту спустя.

Он уже привык к немецкой педантичности. Привык, что в его номере убираются. Так убираются, что пылинка на полу – это уже ЧП, что ковер лежит с математической выверенностью, а по кровати можно кататься на коньках, настолько гладким выглядит покрывало. Сейчас же всю эту симметрию и торжество аккуратизма кто-то беспардонно нарушил. Не то чтоб глобально, но в глаза бросалось. Особенно в глаза человека, которого только что пытались убить.

Пистолет словно бы сам собой прыгнул в руку. Пожалуй, еще немного, и можно будет ехать в Голливуд, чтоб сниматься в вестернах в роли Джека Самого Быстрого Пистолета… Эта мысль вызвала одновременно и смех, и раздражение. А еще пришло в голову, что если бы его захотели убить, то успели бы сделать это уже раз десять. Так что Колесников сунул оружие в кобуру и решительно пошел вперед.

Нарушительница спокойствия обнаружилась в соседней комнате. Хелен спала на том же диване, что и в прошлый раз, когда они с Роммелем нажрались до скотского состояния. Бессовестно дрыхла, свернувшись в клубочек и поджав босые ноги, и даже не проснулась, когда хозяин аккуратно прикрыл ее пледом. Вот ведь… Теперь уж точно никто не поверит, что у них чисто платонические отношения. А, плевать. Адмирал с трудом заставил себя вылезти из грязной и мокрой, пропахшей потом одежды, наскоро сполоснулся под душем и рухнул в постель. Спа-ать…

Пробуждение вышло тяжелым. Очевидно, крепкий организм Лютьенса, до сих пор уверенно выдерживающий нагрузки, противопоказанные даже молодым, на сей раз призадумался над последствиями и решил, что новый хозяин эксплуатирует его совсем неправильно. И если коньяк хлестать можно и нужно, а терпеть сотрясения от близкого разрыва снарядов положено по долгу службы, то купание в грязных лужах и беготня с пистолетом – это уже перебор.

Протест выразился во вполне конкретных действиях. Голова болела, как с перепою, в горле першило. Хорошо еще, сопли бахромой не висели. И все это на глазах у хлопочущей вокруг девушки, перед которой было просто стыдно чувствовать себя старой развалиной. А главное, все равно пришлось встать, прием у Гитлера – это не хухры-мухры, опаздывать нельзя. Так что через силу запихать в себя яичницу, влить кофе, две таблетки аспирина в рот – и разжевать, морщась от отвращения, чтоб быстрее подействовало. Короче говоря, к тому моменту, как у гостиницы затормозил шикарный «Опель-Адмирал», Колесников был уже в сносном состоянии. Оставалось только потрепать Хелен по роскошным волосам (та дернулась и надулась – не любила, когда к ней вот так, будто к маленькой) и решительно направиться на встречу с серьезными людьми.

Гитлер выглядел раздраженным. В отличие от хорошо владеющего собой Гиммлера и явно занятого больше своими мыслями Геринга, фюрер всея Германии скрывать настроение не старался. Какая уж муха его укусила… Как бы то ни было, про вчерашние игры со стрельбой не было сказано ни слова. Поздравления с победой тоже звучали достаточно сухо. Тем не менее, недовольство Гитлера было направлено не на адмирала, а вроде как бы на всех подряд. И очередной орден, порхнувший на грудь, Колесников воспринял уже как нечто само собой разумеющееся.

– Итак, адмирал, – закончив с церемонией, Гитлер внимательно посмотрел в глаза Колесникову. Взгляд у него был тяжелый, давящий… – Догадываетесь, ради чего вас вызвали?

Вопрос не слишком сложный. Наградить могли бы и в другой обстановке, а это похоже больше на военный совет, где адмирал Лютьенс играет роль генератора идей. В конце концов, до сего момента у него вполне получалось генерировать дельные предложения, так почему бы не напрячь еще раз? Везет лошадка – ну так пускай продолжает. Примерно это, только аккуратно сгладив острые углы, Колесников и сказал. Гитлер кивнул:

– Все верно. До сих пор вы не ошибались, а значит, к такому стратегу стоит прислушаться.

– Никак нет!

– Не понял… – Гитлер смотрел с таким удивлением, что Колесников с трудом подавил желание взять его двумя пальцами за подбородок и потянуть вверх, чтобы, значит, рот закрыл. Впрочем, остальные выглядели не лучше.

– Никак нет, мой фюрер. Я не стратег. Максимум, что я могу сделать, это решать тактические задачи, причем на море. Стратегией должны заниматься те, кто стоит во главе рейха. У вас это получается намного лучше. После чего флот будет готов выполнить любой приказ.

Взгляд Гитлера потеплел, да и Гиммлер выглядел довольным. Вот так, прогиб засчитан. Только Геринг по-прежнему не реагировал на происходящее.

– Если бы так думали все, адмирал, Германия была бы избавлена от многих проблем. Тем не менее, ваш совет нам необходим. Как вы считаете, каковы наши перспективы в войне?

– Очень хорошие, мой фюрер. В настоящее время наш флот уступает британскому, но с учетом понесенных ими потерь, скорого введения в строй линейных кораблей типа «Бисмарк», массового строительства новых подводных лодок, а также восстановления французских трофеев мы сможем выставить сравнимые с британцами силы. Если к тому же удастся заставить итальянцев не сидеть в портах, а реально действовать, хотя бы связывая вражеские силы в Средиземном море, то превосходство будет на нашей стороне. В этих условиях возможно как обеспечить бесперебойную доставку подкреплений корпусу Роммеля, который уже сейчас создает реальную угрозу функционированию Суэцкого канала, так и провести операцию «Морской лев». Насколько мне известно, люфтваффе весьма успешно работает по объектам на территории Великобритании. Оккупировав Британские острова или просто вынудив англичан сдаться, мы получим в свои руки достаточную промышленную и ресурсную базу для обеспечения броска через Атлантику. При этом, нанеся удар по району Панамского канала и перерезав сообщение между атлантическим и тихоокеанским побережьями США, мы разрежем их флот пополам. Таким образом, мы имеем все шансы на обеспечение…

– Довольно, – прервал его Гитлер. – Ход ваших мыслей понятен. Ударить по американцам до того, как они успеют подготовиться и развернуть строительство новых кораблей и боевой техники.

– Так точно, мой фюрер, – вытянулся в струнку Колесников. Разговор ему откровенно не нравился, однако показывать это было нельзя ни в коем случае. Приходилось изображать из себя преданного Германии вояку, даже если хочется всех послать на родном языке.

– Что вы скажете насчет этого?

Карта Евразии, жирно обведенные границы СССР, с немецкой аккуратностью указанные линии строящихся и уже существующих укреплений, места дислокации войск… Мамочки! Да откуда эти сволочи столько знают? И стрелки, жирные стрелки, указывающие направления ударов. Пачка листов – план «Барбаросса», тезисно. И страшное понимание того, что все уже решено, и предотвратить войну при сохранении текущих раскладов не удастся.

– С точки зрения сухопутных операций выглядит внушительно. Но давать какие-то иные комментарии не могу – не обладаю достаточной компетенцией в этих вопросах. Не сомневаюсь, что те, кто разрабатывал этот план, обладают значительно лучшим пониманием ситуации.

– А с точки зрения моряка? – прищурился Гитлер. На несколько секунд в кабинете воцарилась полная тишина, слышно было, как звенит в углу неведомо какими путями залетевший сюда комар. Колесников вздохнул:

– Флот в войне с русскими будет малополезен. Технически ничего сложного в том, чтобы блокировать русские силы, нет. Помимо того, что они имеют несравнимо меньший флот, который в открытом бою не выстоит и часа, он у них разделен на четыре части. Силы, дислоцированные на Балтике, легко запираются на базах путем установки минных заграждений, после чего уничтожаются массированными ударами с воздуха. Наличие двух авианосцев позволит нам маневрировать авиагруппами и обеспечивать поддержку летчиков, работающих с береговых аэродромов. Флот на Черном море там и останется, пройти через проливы ему никто не даст. Уничтожим, когда захотим. То, что имеется у русских в Мурманске, недостаточно даже для прикрытия побережья. Словом, блокировать возможность морских сообщений несложно, однако, на мой взгляд, это мало что даст. Эта страна обладает богатейшими ресурсами и способна произвести без посторонней помощи все, что необходимо для ведения войны любой длительности. Кроме того, на Тихом океане они будут вне зоны досягаемости наших кораблей, следовательно…

– Там ими займутся наши японские союзники, – перебил его Гитлер.

– Мой фюрер, я им не верю. В ту войну они нас предали.

Гитлер поморщился. О том, как в Великую войну японцы долго играли словами, убедив кайзера в том, что готовы вступить в войну на стороне Германии, а затем ударили немцам в спину, помнили все. И потерю территорий в Тихоокеанском регионе им тоже не простили. Тем не менее, Гитлер коротко бросил:

– На сей раз все будет по-другому.

– Не сомневаюсь, мой фюрер. Но, в любом случае, действия флота будут иметь вспомогательный характер. Ни до каких стратегических центров русских нам просто не дотянуться. На Тихом океане же нам придется во всем полагаться на Японию, а их русские в последнее время били с завидной регулярностью.

– А Ленинград и Мурманск? – название северной столицы Гитлер словно бы выплюнул.

– Мурманск хорош в качестве грузового порта, но в отсутствии перевозок его значение невелико. До Ленинграда нам не дойти – корабли рейха мало приспособлены для балтийской акватории, слишком там мелко. К тому же нельзя недооценивать минную опасность. Русские понимают толк в этом оружии и завалят минами хоть все море. Да и береговые батареи у них хорошие. При любых обстоятельствах это будет война сухопутных сил.

– Благодарю вас, адмирал, мне понятна ваша точка зрения. Откровенно говоря, если бы я не знал о вашем полном бесстрашии, в котором мы вчера лишний раз убедились, я бы подумал, что вы боитесь.

Ага, выходит, знает. Ну что же, примем к сведению.

– Не боюсь, но – опасаюсь. Русские могут стать весьма опасным противником.

– Чушь! – Гитлер рубанул воздух ладонью, переходя на риторику, больше подходящую митингу, чем серьезному совещанию. Остальным оставалось лишь внимать. – В прошлую войну их один раз толкнули – и этот колосс упал. Сейчас будет то же самое. Унтерменши побегут под натиском германского оружия.

– Так точно, мой фюрер! – рявкнул Колесников, верноподданически выпучив глаза.

– Вот так-то лучше, – буркнул Гитлер, медленно остывая.

Совет после этого постепенно свернулся, будто сам собой, и через полчаса, чувствуя себя выжатым лимоном, Колесников спустился к своей машине и зло закурил. Еще через минуту появился Геринг:

– Адмирал, предлагаю поехать ко мне. Мой повар обещал превзойти самого себя, да и взаимодействие флота и люфтваффе обсудить стоит.

Глядя на улыбающуюся рожу главного пилота Германии, хотелось выругаться по-русски. Колесников сдержался, разумеется, только кивнул – все же Геринг стоял в иерархии неизмеримо выше его, рядового, в общем-то, несмотря на головокружительные успехи, адмирала. От таких предложений не отказываются, тем более, толстяк неплохо к нему относится. И, скорее всего, просто хочет поговорить вдали от чужих ушей.

Так и получилось, хотя и повар расстарался. Наверное… Нос не чувствовал запахов, а язык почти не различал вкуса. Ерунда, главное, что голова работала. А Геринг обедом явно наслаждался. И лишь закончив и аккуратно промокнув салфеткой губы, он посмотрел в окно, на усилившийся и теперь струями бьющий в стекло дождь, и спросил:

– Скажите, Гюнтер… Я правильно понимаю, что вы против войны с русскими, или мне это показалось?

– Правильно, Герман, вы очень точно сформулировали.

– И почему же?

Геринг смотрел вроде бы и с улыбкой, но взгляд стал другим. Острым – вот, пожалуй, самое точное определение. Колесников вздохнул:

– Видите ли, я все же не из аристократической семьи. Но понятия о чести и служении своей стране для меня никогда не были пустым звуком.

– Тот, кто думает иначе, может постоять с вами на мостике во время боя. Если ему не потребуется менять штаны, то это будет удивительно, – и, довольный своей тяжеловесной шуткой, Геринг рассмеялся. Колесников не стал его поправлять, что сам он на мостик во время боя старается не выходить, предпочитая командовать из хорошо защищенной боевой рубки. Вместо этого он задумчиво сказал:

– Так вот, хотя это для меня и важно, но все же отец с детства приучил меня считать. Время, риски, деньги… Война с Россией – это плохое вложение средств, Герман. Очень плохое.

– А точнее?

– Как уж точнее. Русские – это очень серьезные противники. Я хорошо помню: это их предки брали Берлин, а не наши – Москву. И война с ними будет невероятно тяжелой.

– В прошлую войну…

– В прошлую войну, – Колесников невежливо перебил Геринга, но тот даже не обратил на это внимания, – были другие русские. Вспомните, Герман, они в разы уступали нам по насыщенности артиллерией, да и всем остальным. Да что там, у них патронов не хватало, а их парламент всерьез обсуждал вопрос о возможном вооружении новобранцев алебардами. И при этом они смогли продержаться три года и рухнули только после того, как мы, параллельно, кстати, с их союзничками, провели внедрение своих агентов влияния и фактически разложили всю верхушку русских. И даже тогда их солдаты держались, а иногда даже наступали. Вспомните, австрийцев они били с завидной регулярностью, а про турок я вообще молчу. И это притом, что у них в армии был «сухой закон», а нет ничего страшнее для русского солдата. Стресс надо снимать, а они не додумались ни до литра вина на рыло, как французы, ни до походно-полевых борделей. И все равно держались.

– И что? – Геринг, похоже, не совсем понимал оппонента.

– Да все просто, – Колесников устало откинулся в кресле. От возбуждения неприятные ощущения и ломота в суставах отступили, но осталась предательская вялость, да и горло, казалось, горело огнем. – Я интересовался. Может, поверхностно, все же я моряк, но картина безрадостная. Русские насытили войска техникой так, как нам и не снилось. Это не очень хорошая техника, но ее много. А главное, они производят ее сами, а не покупают. Стало быть, любые потери будут восполнимы. Их генералы… Я не знаю, каковы они в деле, но идеологическое воспитание русские поставили серьезно, так что солдаты останутся хорошими. И организовать переворот, как в семнадцатом, не удастся. Там сейчас сидят люди, которые его делали, хорошо знают методы и последствия для себя лично. Судя по тому, как они чистят свои ряды от неблагонадежных элементов, нашей разведке, и без того не блестящей, вряд ли удастся добиться успеха. Мелкие диверсии – вот их предел в нынешней ситуации.

– Согласно плану, все это преодолимо в кратчайшие сроки.

– План хорош, не спорю, но, судя по тому, что я увидел, в нем нет одного – запаса прочности. Как только хоть что-то всерьез пойдет не так, мы завязнем. Россия – не Франция. Другие пространства, другая протяженность коммуникаций, а стало быть, и вероятность ошибок велика. И заплатит Германия за победу дорогой ценой. А те… унтерменши за океаном будут в это время наживаться на нашей войне. И получим мы в конце предельно обескровленную страну, вынужденную конкурировать с заокеанским соперником. Экономика которого, и без того серьезная, окажется усилена за наши деньги. Помните? Чтобы победить в войне, нужны деньги, деньги и деньги. У американцев их окажется намного больше. Поэтому я и против войны с Россией. Во всяком случае, в нынешней ситуации. По мне, лучше иметь рядом пускай опасного, но связанного договором соседа, чем в долгосрочной перспективе потерять страну.

Геринг некоторое время молчал, обдумывая услышанное. Тишина установилась прямо-таки давящая. Потом он с видимой неохотой кивнул.

– В ваших словах, Гюнтер, есть смысл. Безусловно, есть. Но я ума не приложу, как убедить фюрера. Он зациклен на войне с Россией. Это у него в последнее время настоящая идея фикс.

– Ну, если не получится… Тогда остается одно. Герр рейхсмаршал, – невероятно официальным тоном сказал Колесников. – В случае необходимости флот готов выполнить ЛЮБОЙ приказ командования.

Вот так, слово прозвучало, намек дан. Понимай, как хочешь, официальный преемник Гитлера, тем более, придраться к сказанному невозможно. А ты ведь понял, все понял, вон как киваешь. Медленно, задумчиво…

– Я понял вас, адмирал… Гюнтер, вам самому-то не страшно?

– Страшно. Еще как страшно. Но приходится выбирать между тем, что страшно, и тем, что еще страшнее.

– А вы смелый человек, – Геринг усмехнулся. – Кто другой костьми бы лег, но в страхе не признался. Хорошо. И все же я попробую переубедить фюрера.

– Благодарю. Кстати, с чего он сегодня был такой недовольный?

– Он хотел предложить Британии мир. Послал Гесса. Тайно, естественно. А они его арестовали и бросили в тюрьму.

– Понятно, – Колесников принялся лихорадочно вспоминать. Вроде бы слышал в своем времени про такое, но случился перелет вроде бы перед самой войной с СССР. Ну, хронология здесь уже нарушена полностью, так что ничего удивительного. – Я всегда знал, что островитянам нельзя доверять. И раз уж зашел разговор, то второй вопрос: почему советуются в таких серьезных вопросах со мной, без гросс-адмирала?

– Фюрер не верит Редеру, – усмехнулся Геринг. – Все же у него мать – еврейка. Только об этом мало кто знает. Поэтому, пока он справляется с административной работой, его не трогают, но и не во все посвящают.

Колесников едва удержался от того, чтобы присвистнуть. Сам Гитлер, Гиммлер вроде бы каким-то боком, теперь еще Редер… Весело живем, в руководстве антисемитского государства куча евреев. Куда катится мир…

– Вот бы не подумал.

– Ну да. Это я решаю, кто у меня в люфтваффе еврей, а кто нет, а остальным приходится отдуваться самостоятельно. Ладно, раз уж собрались, то обсудим операцию, о которой говорили в прошлую встречу. А то времени остается все меньше.

В гостиницу Колесников вернулся уже ближе к ночи. Состояние лучше всего описывалось одним словом: «убитое». В смысле, лучше застрелите – хоть полежу. Разболелся он, похоже, окончательно. С трудом поднялся по лестнице, буквально ввалился в дверь – и тут же попал в ловкие женские руки. Мигнуть не успел, как оказался без формы, зато в теплом свитере, сидящим в глубоком мягком кресле и пьющим чай с малиной. Боги, он ведь и забыл уже, что это такое. И уют, пускай даже в гостиничном номере, и вкус этого чая…

– Прелесть, – совершенно искренне выдохнул он, ставя на низенький столик показавшую дно чашку. – Откуда это?

– От мамы. Она все еще варит. Как привыкла в России, так и продолжает.

– Россия… Скажи мне, что ты о ней думаешь?

– Не знаю, – Хелен откинулась в своем кресле, задумчиво посмотрела в потолок. Адмирал непроизвольно отметил, что одежда на ней явно домашняя, во всяком случае, не из тех шмоток, в которых ходят на приемы или на работу. – Честное слово, не знаю. Я очень хотела бы побывать там, родители много рассказывали… И до сих пор часто о ней говорят. А что?

– Нет, ничего. Ты извини, Хелен, я тебе задам сейчас один нехороший вопрос. Скажи, зачем тебе все это нужно?

– Что – все? – девушка улыбнулась. – Весь мир?

– Как раз для чего женщине может понадобиться весь мир, понятно, – усмехнулся Колесников. Горло, согревшись, начало проходить, да и общее состояние немного улучшилось. – Я про себя. Зачем тебе нужен старый, больной, да еще и женатый адмирал? В жизни не поверю, что ради интервью или денег. Во всяком случае, их ты у меня ни разу не просила. Да и не стала бы возиться со мной сегодня. Так зачем?

На миг ему показалось, что Хелен сейчас встанет и уйдет, хлопнув дверью. Однако, как оказалось, женщин он знал плохо. Звезда немецкой журналистики (а как еще назвать, если именно благодаря ее репортажам газета из заштатного бульварного листка поднялась на пятое место по тиражам в Берлине) совершенно по-бабьи подперла голову ладонью и вздохнула:

– Потому что рядом с тобой хорошо. Ты надежный, сильный, умный… Не волнуйся, я не собираюсь создавать тебе проблемы. И требовать ничего не собираюсь. Скажешь – уйду.

– Не скажу, – мотнул головой Колесников. – Просто…

– И уводить из семьи не собираюсь.

– Это я уже понял. Я про другое. Рядом же и другие есть. Помоложе, поперспективнее. Да вон, хотя бы Вальман. Он вроде бы к тебе неровно дышал.

– А кто перспективнее? Сокурсники, которые стараются выглядеть, как истинные арийцы, говорят о превосходстве германской нации, смотрят на русскую свысока… притом что все мысли у них, как бы мне под юбку залезть? Или лейтенант, который в ту нашу встречу из машины не вылез, чтобы мне помочь?

– Работа у него такая, – вздохнул Колесников. – А так… Он мне вчера жизнь спас, а я, скотина такая, даже не поблагодарил.

– Работа у него такая, – усмехнулась Хелен. – Так что… А насчет возраста – так не такой уж ты и старый. Все зависит от точки зрения. Ну что, удовлетворила я твое любопытство?

Будем считать, что да, подумал Колесников, а вслух сказал:

– Хорошо. Тогда отдыхаем до завтра, а там… Там видно будет.

Следующее утро началось с визита к Гиммлеру. Хорошо еще, за ночь организм, взбодренный лекарствами и отдыхом, немного пришел в себя. Так что одеться по парадному, целомудренно поцеловать в щечку Хелен – и вперед!

Рейхсфюрер был не один. Помимо него в кабинете присутствовал Мюллер, который и сообщил интересную новость. Как оказалось, одного из убитых в перестрелке смогли опознать – числился он в полицейской картотеке, а берлинская криминальная полиция умела работать оперативно. А вот дальше начинались странности.

Во-первых, с криминальным прошлым (да какое-там особое прошлое, несколько драк и сопутствующие исправительные работы) этот парнишка давно завязал. Лет десять назад, примерно. Во-вторых, вступил в партию. В какую именно, Колесников даже не спрашивал, и так ясно, что не в Коммунистическую. Ну и, в-третьих, был он сейчас в армии. Если конкретно, то в люфтваффе, в каком-то наземном подразделении. Ну а когда начали рыть по этому направлению, то опознали и двух других кадров. Из того же подразделения орелики. Очень интересно.

– Грешите на Геринга? – мрачно поинтересовался Колесников, дочитав переданную ему пачку бумаг. Все же немцы в отношении документооборота – это что-то с чем-то. Все изложенное можно было разместить на одном листе. Ну, на двух или трех, но на дюжине – это уже чересчур. – Не слишком мне в это верится.

– Почему? – с интересом спросил Мюллер. Гиммлер сидел за столом, что-то черкал карандашом и в разговор, похоже, вмешиваться не собирался.

– А ему невыгодно это. У нас нормальные рабочие отношения, а придет кто-то другой – и как оно еще повернется, сказать сложно. На его влияние и власть я не покушаюсь, да и не смог бы, даже если бы захотел, слишком разные у нас возможности.

– Мы рассуждали примерно так же, – кивнул Мюллер. – Очень похоже, кто-то специально организовал покушение таким образом, чтобы бросить тень на Геринга. Иначе вас расстреляли бы еще на дороге, вместе с машиной. Откровенно говоря, мне с самого начала показалась странной ошибка пулеметчика. Но слишком уж демонстративно организаторы изображали из себя дураков. И перестарались.

– И… кто?

– Пока не знаю. Но докопаюсь обязательно.

Колесников вздохнул. Этот да, этот докопается. Почему-то Мюллеру он верил.

Разговор с Гиммлером начался после того, как Мюллер покинул кабинет. Вначале рейхсфюрер вставил адмиралу здоровенную дыню. Причем сделал это в крайне интеллигентной манере, Колесников в жизни так не умел. Вроде бы и вежливо, вроде бы даже похвалил, а уши покраснели так, словно он не пятидесятилетний адмирал и не глубокий старик-математик, а нашкодивший мальчишка. А все из-за неправильно построенного разговора с Гитлером. Правда, углы позже удалось немного смягчить, но все равно, лишние проблемы никому не нужны. Гиммлер, как оказалось, тоже не особенно жаждал воевать. Пока, во всяком случае. В отличие от фюрера, он не сидел в окопах, но теоретическую подготовку имел лучшую и расклады представлял более реально. Однако и идти против Гитлера в подобных вопросах не собирался, так что невовремя выразивший сомнение адмирал свою порцию люлей получил.

Зато потом Гиммлер начал интересоваться разговором с Герингом. Очень серьезно интересоваться. Пришлось ответить, честно сказав, что, во-первых, обсуждали перспективы войны против Советов и вопросы взаимодействия армии и флота, а во-вторых намечающуюся операцию против Великобритании. Даже кое-какие выкладки пояснил, максимально упрощая, чтобы не особенно сведущий в морских делах рейхсфюрер понял. Тот, надо сказать, будучи человеком, умом не обделенным, выразил полный одобрям. На этой позитивной ноте они и расстались.

Дальше у Колесникова выдался невероятно насыщенный день. Вначале он вытребовал у командования три дня отпуска. Командование, правда, и не возражало – все же положение героя и человека, лично докладывающегося фюреру, имело свои прелести. Затем – в банк. А потом – снять телефонную трубку и договориться о встрече с бывшим одноклассником.

Все же Лютьенс, в отличие от многих коллег, вышедших из старой аристократии, умел пользоваться кое-какими преимуществами неблагородного происхождения. К примеру, он не стал законченным снобом и поддерживал связи со старыми приятелями, что иной раз могло весьма пригодиться. Вот как сейчас, например.

Клаусс Майер, человек во всех отношениях серый и скучный, вел спокойную жизнь добропорядочного мелкого буржуа. Недвижимостью торговал – этакий риелтор, каких адмирал насмотрелся в прошлой жизни, с поправкой на германский менталитет. Лютьенс не то чтобы общался с ним, но и связь не терял. К взаимной, надо сказать, выгоде. Например, два года назад Клауссу потребовалась помощь – сын сестры жены, от великого ума вышедшей замуж за еврея, попал в трудное положение из-за своего происхождения. Проще всего было бы ему не афишировать отцовских предков, а податься, к примеру, в армию. Брали туда всех подряд, и если человек утверждал, что он немец, ему верили на слово. Но – лопухнулся… Адмирал помог. Озадачил кое-чем обязанного ему штабного умника, тот нашел лазейку в правилах, мальчишку приняли на службу. Затем рапорт непосредственного начальника о незаменимости конкретно этого еврейчика – и вот он уже вполне полноценный гражданин Германии. Кое-какие ограничения, правда, есть, но именно что кое-какие. Во всяком случае, жизни и здоровью, пока нет войны, ничего не угрожает, и до фельдфебеля, к примеру, дорасти можно вполне. Пришлось для этого, правда, немного повоевать во время французского похода, ну да это уже мелочи.

А теперь пришло время Майеру помогать старому знакомому. Не без пользы для себя, кстати. Порылся в картотеке, нашел хороший вариант – и занялся делами адмирала, обещав устроить все максимум за сутки. Ну, а сам Колесников, быстро решив еще несколько мелких вопросов, сделал то, чего никто не ждал от немецкого адмирала, пускай даже эксцентричного, – отправился в больницу, навестить раненого.

Появление адмирала в обычной палате наделало переполоху. Вальман попытался изобразить нечто строевое, причем лежа – вставать ему врачи пока запрещали. Правда, как сказал врач, ничего страшного не произошло. Пулю извлекли, рану зашили, заражение крови от набившейся в нее грязи предотвратить удалось. Крови, правда, потерял много, но в больнице имелся неплохой запас, переливание сделали вовремя. Так что полежит недельку – и встанет на ноги, никуда не денется.

Шофер, прикомандированный ведомством Гиммлера, с неохотой тащивший коробку с фруктами и всякими вкусностями, которых ни в одной больнице не найдешь, аккуратно поставил подарки на стол и быстро покинул палату. Колесников поздравил лейтенанта с присвоением очередного чина (сам вытребовал у Гиммлера) и тоже ушел, чтобы не трепать нервы окружающим. Все, формальности выполнены, теперь можно было и отдохнуть.