Текст книги "Страсти в неоримской Ойкумене – 2. Истерическая фантазия"

Надежно прикрыв форточку, я приблизился к ним и, осмотревшись, присел на пирамидку из трех силикатных кирпичей. Передал добычу и удостоился свойского похлопывания по плечу:

– Благодарствуем, друже, благодарствуем! А теперь по обычаю деталь непременно обмыть надо – иначе, сволочь такая, нипочем не приработается! Вот тебе наполненная до краев посуда, а вот луковица. Закусь скудная, но острая. То, что доктор Питий Виний Пьяний прописал!

Переглянувшись, аварийщики довольно заржали. Я усмехнулся и вывалил перед ними большую часть своих припасов – ржание плавно перешло в плотоядное гудение.

Колхидский ячменный первач оказался превосходным. Не было сомнений, что готовили его для себя, а не на продажу. Достаточно крепкий, но пьется глотками. И запивать не тянет, а это – первейший показатель качества.

По мозгам мне накатило славно, ребятам тоже. И вдобавок пробрало! Закурив, мы все трое слегка поплыли, но, вроде бы, по фарватеру.

Высмолив половину дешевой папируссы, Парфений внезапно оживился и, ухватив меня за карман, горячо продолжил разговор, начало которого я не слышал:

– А что в этой Цыцы щас творится, так ты, зема, и не поверишь. Сплошным потоком прут «косяки»! Никому в ромейские вооруженные силы идти нынче не хочется, вот и отлынивает каждый, как может. Но там лекари серьезные сидят, их на мякине не проведешь. И потом разнарядки пошли – просто жуть. Гребут одной лопатой всех: и близоглазых, и косозубых, и с плоскостопием, и с криворылием. Хронический алкоголик? Годен в стройкогорты. После третьего сотрясения мозга заикаешься и головой дергаешь в конвульсии? Сгодишься десанту для психической атаки – врагов пугать. Астма, говоришь, и дважды на дню задыхаешься? В легион химзащиты, там это дело обычное. Кем, кем себя считаешь? Ромулом, Ремом, а заодно и Титом Тацием в одном лице?! Сложный случай, с этим только во внутренних войсках разберутся. И хорошо разберутся, определят тебя еще в карантине…

– А самая надежная, хоть и неприятная отмазка разве не действует? – с любопытством спросил я. – В мое время с симуляцией недержания мочи ничего не могли поделать.

– О! Тут кой-чего и я порассказать могу! – возбужденно тряся щеками цвета с пылу с жару, заговорил Хароний и заговорщицки снизил тон. – Называть родовое имя, конечно, не буду, родителям и без того не сладко, к чему лишние сплетни… В общем, один паренек закосил как раз по твоему рецепту. Его тотчас в спецклинику, на обследование. Льешь под себя, говорят? Ладно, понаблюдаем. Наутро входит к нему в палату – одноместную, заметьте, – мордоворот в синем халате, вытаскивает подмоченное из-под мальчонки и начинает его охаживать вонючей простыней по ряшке. Не спеша, со вкусом, обстоятельно. Минуты три. Затем является комиссия, то есть уже четыре таких же бугая. Встают возле койки: двое справа, двое слева. Как, не вылечился, спрашивают? Пацан от шока еще в себя не пришел, линию поведения, само собой, выработать не успел, лишь башкой бессмысленно мотает. Ах, бедняга, говорят ему, тогда будем тебя врачевать по всем правилам современной медицинской науки. Начнем с простых уколов для мускульного расслабления, а потом и к более серьезным процедурам перейдем. Ну и начали, ну и перешли. Тут и полный остолоп после первых же сеансов «терапии» почуял бы неладное и врубил бы обратный ход: хватит, мол, господа эскулапы, на поправку пошло… Так нет же, окончательно сбитый с толку парнишка решил идти до конца!

– Который, как водится, подкрался незаметно? – хохотнул Парфений и расплескал еще по половинке. Его приятель в ответ ржанул так, что призывно отозвались обе кобылы, запряженные в стоявший поодаль ремонтницкий возок повышенной проходимости.

– Правильно сечешь! Выписали беднягу через месяц с подтвержденным диагнозом: натурально, недержание в запущенной форме, ничего не попишешь. Оно самое и оказалось – как говорится, за что боролся, на то и напоролся. А кроме того, то ли аппетит у бывшего призывника неожиданно улучшился, то ли гормоны какие взыграли, но вот полнеть он стал и по дням, и по часам, и по минутам. Кушает и спит, спит и кушает… Короче говоря, после этого эпизода желающих отмазаться по статьям столь радикальных заболеваний, как корова языком слизнула!

После второй дозы по моим ногам разлилось блаженное внутреннее тепло и легкая, приятная слабость, а вот голова заметно потяжелела. Как следует ей тряхнув, я с беспокойством заметил, что хлипкий навес из ивовых прутьев над нами плавно поехал куда-то вправо, вправо, вправо… После энергичного перемаргивания он вернулся на свое место, подрожал немножко и успокоился. Я тоже, а зря: вскоре началось его неуклонное вращение по обеим часовым стрелкам одновременно.

Это был верный знак, что о курении на ближайший час нужно забыть.

Я швырнул окурок в бункер, в котором глухо клокотала горячая вода, окутанная клочьями влажного пара, всунул ладони под мышки и, равномерно покачиваясь, заметил:

– Наше общество медленно, но верно движется ко всеобщему и полному беспределу. А знаете, что самое скверное? Не знаете… Так вот, хуже всего радостная готовность средних начальничков и мелких холуйчиков увеличивать в геометрической прогрессии карательные распоряжения, исходящие от самых высоких чинов. Оттуда, – я указал виском в направлении Рима. – А иногда и просто туманные намеки. У нас ведь «улучшения» и «репрессии» – слова-синонимы! Ну, о том, что творилось раньше, сами знаете-помните. Городские, поселковые и деревенские власти прямо-таки соревновались между собой, кто больше выловит врагов Империи и Цезаря. Хотя сверху наказывали всего-навсего усилить бдительность. А не вздергивать без суда и следствия несчастного обывателя, невзначай наступившего на старый газетный пергамент с пожелтевшим августейшим портретом…

Вообще-то, мне хотелось сказать немного не об этом, а об отсутствии в стране подлинной свободы и права выбора, вследствие чего простой люд сплошь и рядом отчебучивает в жизни глупость за глупостью, за что и огребает по полной мере. Я не был уверен в понимании со стороны моих собурдючников.

Однако они поняли, хотя и весьма своеобразно. Обменявшись взглядом с дружком, Ахей Пий весело поинтересовался:

– Сам-то, зема, поди, тоже в армии не служил? Как, на чужую лапу пришлось давать или собственная больная выручила? Вижу, что прихрамываешь!

Я страшно возмутился. Вытащил правую руку из левой подмышки и гордо рванул на груди халат. Обнажить плечо это почему-то не помогло, и пришлось менее торжественно засучивать рукав.

Орлиный стервятник, гордо парящий над Тибром, произвел впечатление. Фиалы на фанере сдвинулись, и в них полилось.

– За доблестного ветерана!

Я не возражал.

Постояв полминутки с выпученными глазами, Парфений рискнул сделать вдох, отчего странным образом прослезился. Харонию с его комплекцией всё было по хрену, однако и он выдохнул:

– Занюха-то маловато будет… Не мешало бы и заесть!

– Просто необходимо, – промычал его коллега и вытер слезы. – Но нечем.

Их взгляды с надеждой скрестились на мне – не разочарую ли? Хм…

– Плох тот легионер, кто не имеет съестной заначки! – нравоучительно произнес я и выволок из внутреннего кармашка порядком нагретую постную ветчину. – Как раз по ломтю на брата!

«Братья» смололи бекон в один присест. Не хуже мельниц.

– Куда это запропастились мой старший сотрудник и мой наладчик? – вдруг капризно прокричали откуда-то из внешнего пространства. – В Цы-цы-цы-цы нас уже заждались!

Было занятно видеть, как буквально за несколько секунд Парфений и Хароний мастерски трансформировали свои пьяненькие физиономии в замученные непосильным трудом лица. Фиалы исчезли в складках одежды, вконец отощавший бурдюк плюхнулся в невесть откуда возникший чистенький дерюжный мешок. Не попрощавшись (я для них больше не существовал), бравые аварийщики дружно и вполне твердо потопали на звуки знакомого, властного голоса.

Я подумал и тяжело тронулся вслед за ними. Идти в отопительный центр кружным путем мне казалось унизительным, стоять и тупо дожидаться отъезда бригады – тем более.

Возок располагался на некоем подобии дороги, которую всяко-разный народ протоптал за последние три месяца вдоль внешней трубы паропровода. Гнутий Балбус дожидался нас, сидя на персональном сиденье у круглого окошка с поднятым вверх стеклом. Вопрос: «Где отсутствовали?» прозвучал уже более благодушно.

– Крышку солевого бункере укрепляли! – не моргнув глазом, бодро отрапортовал Парфений. – По настоятельной просьбе господина оператора! Озабоченного возможными падениями в яму случайно-посторонне-забредших!

– Я так и думал, что без недостатков люди Григория Саблюния работать не в состоянии, – печально поведали из окна-иллюминатора. – Досадно, но завтра придется ды-ды-ды… доложить!

Какими деликатесами козла ни корми, подумалось мне, а без капусты ему всё одно не житье.

Дождавшись, покуда Хароний не доберется до своего места, Балбус важно поманил меня пальцем в лайковой перчатке. Я подчинился, стараясь держаться наветренной стороны.

– Вы, конечно, понимаете, молодой человек, что лишь непредвиденные обстоятельства помешали мне присутствовать при выходе системы на ры-ры-ры… ррежим и проверить вашу квалификацию? Очень хорошо. Надеюсь, тщательное устранение нами всех неполадок наглядно продемонстрировало, что такое ды-ды-ды… добросовестная, умелая работа? Оч-ч-ч-хрошо. Приступайте к несению службы. И не забывайте, что я в любой момент могу позвонить из психиатрической лечебницы и задать ряд контрольных вопросов! Тры-ры-ры… тррогай!

Возница взмахнул кнутом, лошади рванулись и понеслись к лесополосе.

Я поплёлся в тепло.

Вошел, сразу окунувшись в привычный шум. Прислонился к стенке. Достал папирусску, как следует размял ее. Поднес ко рту, подержал и убрал обратно в сплющенную пачку.

И не стыдно вам, достопочтенный Корнелий? Пока вы бездельничали и усердно травили собственную беззащитную печень, хрупкая девушка в одиночку разожгла «отопустик». И ведь не в первый раз!

«Не в первый»? Так… что я имел ввиду?

Наверное, ее нежелание беспокоить меня и напоминать про обязанности. На которые я, кажется, давно и уверенно положил.

Впрочем, почему давно? Дата известна точно: с двенадцатого ноября.

– Леонти-и-иск! Пора пускать ПНУ!

Ни обиды в голосе, ни раздражения – обычная деловитость. Интересно, как бы она себя повела, если бы знала про Марпессу?

Ускоренным нетвердым шагом я добрел до нагнетательного устройства и заученно надорвал задвижку. Затем выглянул в проход между отопительными установками и увидел вдали Грациэллу, склонившуюся в ожидании над вентилем питательной линии. В свою очередь, заметив меня, она нетерпеливо взмахнула рукой.

Подойдя к энергощиту, я всмотрелся, нашел нужный тумблер и повернул до отказа. Ожившая ПНУ гавкнула супербасом сенбернара, потом приглушила свой рык до бульдожьего. В полтора прыжка я вновь оказался у напорной задвижки и принялся методично ее раскручивать.

Вскоре прибежала Грация – сосредоточенная, невозмутимая. Не удостоив меня взглядом, она начала хлопотать по мелочам: регулировать охлаждение, прочищать стоки от набившейся смазки, простукивать трубки… Я молча стоял рядом, не зная, чем заняться. Так продолжалось до тех пор, пока сзади не послышался какой-то слишком уж покорный голос Шурейры:

– Леонтиск, Грациэлла… Подойдите сюда, пожалуйста.

Мы обернулись. Аппаратчица стояла, виновато опустив голову, возле своего солевого приямка. На сей раз почему-то прекрасно освещенного с трех сторон.

Я находился ближе к нему, поэтому и дошел первым. Машинально глянул вниз – и непроизвольно попятился.

Удивленная напарница ускорила шаг.

В отличии от меня Грация с ее темпераментом не только не отшатнулась, а, наоборот, перегнулась через низкое ограждение так сильно, что не на шутку рисковала свалиться. Испугавшись, я дернулся было к ней, но тут девушка выпрямилась, подскочила к мавританке, схватила ее за локти, затрясла и закричала:

– Шушечка! Ты же затопила солевые отсасыватели!!

Аппаратчица молчала. Мне тоже сказать было нечего.

Вернувшись к краю приямка, я встал на первую ступеньку проржавевшей железной лестницы. Еще три из них оставались сухими – остальные полностью скрылись под мутной, с ледяным крошевом, черной водой.

Три локтя до дна, никак не меньше.

– Опять забыла закрыть нижние краны! Ну в точности, как в прошлом году! – продолжала возмущаться Грация (ее раскрасневшееся лицо пошло пятнами). – Но отчего сразу-то не призналась? У Гнутия в возке наверняка имелся «гном»! И шланги к нему! Кинули бы в ямку и за милую душу откачали всё за несколько минут!

Шурейра угнетенно молчала. Я-то ее отлично понимал; думаю, Грациэлла тоже. Тогда мавританке не помогли бы ни подхалимаж, ни чай с бальзамом – такой шикарной возможности «власть употребить» Тит Балбус не упустил бы. И прощай премии: из фонда материального поощрения, квартальные, сезонные, месячные… Треть заработка на ветер, как минимум.

Объясняться завтра с Саблюнием Скучным также не сахар, но вывернуться шанс был. Хотя бы через элементарную взятку. А если умудриться сейчас снять движители и основательно просушить их – можно вообще никого не ставить в известность. Кроме Гаммия и его компании, разумеется. Но тут и простое «натуральное греческое» поможет.

– У тебя фильтры в запасе есть? – спросил я Шурейру. – Хорошо. По обеим ступеням очистки? Так. Когда предстоит делать следующую регенерацию? Почти через сутки? Так…

Грация с беспокойством поглядела на меня. Я не стал строить из себя одинокого героя-спасителя и коротко объяснил затею. К ней отнеслись, мягко говоря, без восторга.

– Ты хоть понимаешь, сколько нам придется возиться? – тихо спросила девушка. – До утра не вычерпаем!

– И не нужно. Нам бы только добраться до крепления отсасывателей. Ну и до кранов перепуска, естественно. Иначе вода будет продолжать поступать. Если «отопустик» не станет шалить, то часа за два управимся.

Грациэлла вздохнула. Упрямо повторила: «До утра-аа…» и пошла за ведрами.

Расположились мы в такой последовательности: я у самой воды, держась одной рукой за поручень; двумя ступеньками выше горой возвышалась Шурейра, и наверху, у дренажного колодца, замерла в ожидании Грация. Перед тем, как начать, я бодро прокричал:

– «Дело близится к концу, синьор Карабас! Еще тридцать шесть тысяч семьсот двадцать два ведра – и золотой ключик ваш!»

И понеслось…

Наклон в поясе и в колене – черпаю. Выпрямляюсь, сую сосуд с водой мавританке. Она подхватывает его правой рукой, переводит в левую и передает Грациэлле. Та выплескивает черную жидкость в дренаж и возвращает ведро по цепочке. У меня уже готово новое – и весь цикл повторяется.

Работенка была и нудная, и тяжелая. Действовать приходилось споро, но без суетливой спешки, иначе среднее звено в лице Шурейры долго не сдюжило бы. Да и моя больная нога могла подать знаки протеста.

Она, само собой, и подала. Где-то через полчаса у меня заныло между коленом и щиколоткой – сперва так себе, а потом и о-го-го! Поворот на сто восемьдесят градусов проблему решил, но ненадолго, минут на десять. После чего нытье голени возобновилось, угрожая вот-вот обернуться нешуточной болью.

К счастью, и аппаратчице требовался кратковременный отдых, о чем недвусмысленно говорило ее тяжкое сопение при любом движении. Заметив сбои в работе живого конвейера, Грация объявила перекур.

Этой благотворительностью она не ограничилась. Оценив за короткий период в шесть затяжек наше плачевное состояние, девушка решительно поменялась местами сначала с Шурейрой, а затем, секундочку подумав, и со мной. И сразу взвинтила предельный темп.

Избавленные от изнурительных наклонов, я и Шушечка почти сумели ему соответствовать, но именно «почти». Грациэлла же действовала с какой-то холодной злостью, будто автомат с самостоятельным подзаводом. Челка вниз, челка вверх – острый, напряженный взгляд, устремленный мне в лицо; передача, прием – и снова челка вниз, челка вверх… Маленькие, крепкие мускулы быстро перекатывались под блестевшей от пота кожей ее обнаженных рук.

Долгое время казалось, что вкалываем мы впустую, принудительно выливая столько же, сколько вливалось в приямок самотеком из наружного бункера. Но потом мне вдруг померещился мелькнувший в колыхавшейся черноте кожух ближайшего к нам отсасывателя. Я неуверенно сообщил об этом Грации – она немедленно встала на колени и по плечо всунула руку в ледяную воду, пытаясь наугад нащупать злополучные краны. Повозившись там, девушка не без труда приняла первоначальную позу и с сожалением выдохнула:

– Немножечко не дотянулась… Поднажмем?

– Не знаю, кто как, а я уже на пределе, – пропыхтела мавританка, утирая лицо передником. – И тебе, душечка, с твоим здоровьем лихачить не стоит.

– Не беспокойся, сердечная мышца у меня в порядке, – хладнокровно ответила Грациэлла. – Опущение матки тоже не грозит… Итак, поехали!

Как назло, у меня закололо в боку, словно после продолжительного бега по пересеченной местности. Пришлось слегка согнуться, что, впрочем, работе особо не мешало.

Покуда вновь не началась проклятая ноголомка.

Стараясь ничем не выдавать свое затруднительное положение, я хватал и передавал, ловил и перебрасывал… Терпенья мне всегда было не занимать, но растренированность последних лет все же сказывалась.

И еще: я впервые в жизни ощущал чувствительное унижение от обыкновенного физического труда. Точнее, от его животной примитивности. А почему, и сам не понимал.

Наконец, когда я пару раз подряд вылил чуть ли не четверть содержимого ведра себе на ступню, Грация заметила неладное. Отреагировав деликатным: «Стоп-стоп, кажется, уже», она опять бухнулась на коленки и погрузилась в соленую жижу так глубоко, что намочила свой свесившийся набок «хвостик». Однако и желаемого добилась: грязная поверхность воды дважды подернулась футуристическими кругами в виде дробящихся овалов. Это означало, что оба крана надежно перекрыты.

Теперь мы могли особенно не спешить, а продолжать свое доморощенное осушительное мероприятие с чувством, с толком, с расстановкой. Правда, из эмоций у меня по-прежнему преобладало отвращение; смысла в нашей деятельности было не больше, чем в известной задачке о двух трубах и бассейне, ну а ноги я раскорячил не хуже скифской буквы «ижица». Увы, не в целях повышенной устойчивости, а для облегчения нежданно-негаданно возникших колющих болей в паху. Только этого мне и не доставало!

Полуфинал организованной мною производственной авантюры под названием «Спасение двумя великовозрастными идеалистами Шушкиных премиальных» настал в начале четвертого утра – именно тогда вода отступила на две ступеньки, давая мне возможность заняться снятием вращающихся частей отсасывателей. Теоретически я представлял, как это надо делать, но вот практика у меня была нулевая.

Выяснилось, что Грациэлла в теории демонтажа тоже кое-что понимала, ибо незамедлительно притащила мне из мастерской нужные ключи, отвертку и плоскогубцы. Вывалив весь этот металлолом прямо в одну из многочисленных лужиц, она как-то слишком уж бесстрастно произнесла:

– Не сомневаюсь, что ты справишься не хуже Шлеппия.

Отвернувшись, я тихонько хмыкнул, но ничего не ответил. Ее реплика имела бы законченный издевательский подтекст, если бы вместо Центавруса был упомянут Гаммий или Арбузий. А сравнение с безалаберным Сергием… Пожалуй, шансов напортачить у нас было пятьдесят на пятьдесят.

Потеряв ко мне интерес, Грация громко закричала, ни на кого не глядя:

– Шушечка! А ну, бегом в душ, и поживее там! Потом ополоснусь и я.

И удалилась деловой походкой за «отопустики». В целях проверки работоспособности отопительной системы, не иначе.

Если стоявшую рядом мавританку и удивило поведение подруги, то она не подала виду, а послушно затопала по направлению к главной лестнице, оставив меня в одиночестве. Отнюдь не гордом.

Мне предстояло решиться на частичное погружение рук и ног в жидкую серо-буро-холодную грязь, целебных свойств у которой не наблюдалось и в помине, зато простудно-ревматических было хоть отбавляй. И если привычные ко всему ладони, запястья и локти еще как-то могли стерпеть адские условия предстоящей работы, то лезть босиком мне казалось немыслимым. А старые кожаные башмаки защищали только от ушибов и порезов.

Я вполголоса с чувством обругал сперва себя, потом зачем-то Грациэллу и напоследок непутевую аппаратчицу. Ее, как оказалось, напрасно, ибо она-то и не бросила меня на произвол судьбы. Спустившись в махровом купальном халате и с полотенцами через плечо со второго этажа по самой отдаленной лесенке, Шурейра чуть ли не на цыпочках подкралась ко мне и передала пару разношенных резиновых сапог воистину великанского размера. Затем с опаской огляделась по сторонам и извлекла из своего бокового кармана продолговатый сверток, который соблазнительно булькнул.

Я не заставил себя упрашивать: развернул бумажку, открутил пробку и надолго припал губами к горлышку алабастра с наполовину содранной винной этикеткой. Дешевый, крепчайший ром, омерзительный в иной обстановке, сейчас показался мне напитком Богов.

Вот лишь бы не сблевануть без закуски.

Напрасные страхи: у нашей пышной женщины нашлось, чем зажевать. Начинка слоеного пирога, состоявшая из ливера, пережаренного лука и мелко нарубленных вареных яиц, по кулинарному качеству оставляла желать много лучшего, но, главное, она имела место быть! В отличие от подобных же магазинных изделий.

Щедро положена. И в немалый тестовый объем.

Покуда я с жадностью уплетал мучное, мавританка одним мощным глотком прикончила остаток спиртного. Сочувственно вздохнула и ободряюще потерлась своим плечом о мое – я чуть было не сверзился от этой ласки в приямок (спас наполовину отломанный левый поручень ограждения, выдержавший мой вес). Неожиданный толчок развернул меня к Шурейре спиной, а когда я восстановил полусидячее равновесие, ее уже не было.

Я остался наедине с погаными сапожищами и постылым инструментом. Ничего не оставалось, как влезть в первые, подобрать кое-что из второго и переместиться на дно бункера неверным, шатающимся ходом. При каждом шаге Шушечкины ботфорты скрипели почище листового железа. Грибка от них не подхватить бы.

Ладно, только бы эта латаная-перелатанная резина не пропускала влагу. Так… стоим уже по голень.

Пока нормально.

…Говорили, что ученейший стоик Хрисипповой школы Диовар из Сиракуз, совершая по крайне сложному маршруту восхождение на Этну, сорвался в пропасть почти у самой вершины. (Потом местные проводники во всем винили бракованное страховочное крепление, но непосредственный свидетель происшедшего утверждал, что ученого ошеломил внезапный подземный рык придавленного горой чудовищного Тифоея). Диовар пролетел вниз свыше двух тысяч локтей, когда до него донесся жалостливый вопль стоявшей на одном из горных уступов какой-то туристки: «О, бессмертные Олимпийцы, каково сейчас этому несчастному!» – «Да пока нормально!» – крикнул в ответ философ.

Мне до подобного уровня стоицизма далеко, как до Селены, красавицы небесной. Кстати, а почему ее не видать? В такую поздне-раннюю пору суток? Ах да, мы же в помещении…

С непередаваемым отвращением я погрузил в водянистое месиво обе верхние конечности, но не рассчитал и был вынужден временно встать на четыре кости, две из которых дополняли здоровенный гаечный ключ и нечто клещеподобное. В целях надежной устойчивости. Но и тогда избежать легкого столкновения лбом с дважды изогнутой толстой трубой не получилось.

Поза, в коей я ненароком очутился, меня вполне устраивала; во всяком случае, менять ее не хотелось. Если же удастся улечься животом на корпуса отсасывателей, то можно немножко и подремать…

О, малодушный! И нерасчетливый. Ведь всего одно неловкое движение – и барахтаться тебе на мелководье!

Тщательно поворочав задом и убедившись, что ничего колющего за ним, вроде бы, не обнаруживается, я рывком выпрямил позвоночник и опять слегка свиделся с трубою – правда, уже другой, и затылком. Откуда-то потянуло тошнотворной вонью. Я напряг все свое внимание и скоро выяснил, что кисти моих рук окрасились в цвет выдержанного дерьма.

Ежели аппаратчицы использовали солевую яму еще и в качестве отхожей, то могли хотя бы предупредить. Напрямую или намеком…

Заметив перед собой на стене растущую тень, я хотел было возмущенно озвучить свои законные претензии, но вовремя осекся, так как через секунду выяснилось, что плотская фактура принадлежала Грации. Не имеющей к низменному ни малейшего отношения. За исключением не понятной для меня тяги к циничным выражениям в присутствии молодых мужчин. По поводу и без оного.

Моя суровая напарница полностью удовлетворилась, лицезрев молодого мужчину в запачканном виде, а, значит, по уши занятого ответственной трудовой деятельностью, и не стала оглашать воздух всяческими нескромными возгласами. Доведя до моего сведения, что «всё-всё-всё функционирует превосходно», она двинулась… к моей душевой!

А ведь там Гаммий спрятал заветный стаканчик. Увы, не мне он достанется, а склочной девке. Сразу выхлебает, как только заметит.

Выругавшись, я снова окунулся в этот гребаный вязкий вонизм и постарался на ощупь отыскать и вывернуть восемь крупных болтов, служивших основой крепления движителей к станине.

Худо-бедно это удалось осуществить минуток за тридцать.

А вот дальше дела пошли хуже, хотя оставалось всего-навсего снять соединительные «пальцы» из грубой резины. Но кто-то из ремонтников закрепил их столь надежно жесткой проволокой, что та не реагировала ни на какие мои насильственные мускульные действия. Перекусить же ее было нечем.

Разумеется, не возбранялось с помощью ломика, гвоздодера и такой-то матери расковырять, раздолбать и раскурочить всю начинку, но после более-менее достойно перенесенных испытаний такая грубятина показалась мне унизительной.

А сдирать в кровь собственную кожу жалко.

То, что я совершенно интуитивно сделал дальше, доставило мне едва ли не самое большое удовлетворение в жизни. Я принялся мягко, чуть касаясь подушечками пальцев, трогать и раскачивать острые проволочные концы. Вначале это не приносило ничего, кроме весьма ощутимой боли, но в какой-то момент вредная колючка неожиданно легко поддалась моим слабеньким нажимам. Безо всяких усилий я ее раскрутил и вытащил из гнезд соединители. Они были целыми.

Точно так же я управился и со вторым комплектом.

Дерзкая и тревожная мысль пришла мне в голову. А вдруг некая Богиня всерьез мною заинтересовалась? И нужно лишь суметь распознать и правильно оценить ее знаки внимания?

«Мальчик, ты заигрался…»

Мир титанов давно уже принял меня как своего, хотя перед Грациэллой я скрывал это. Но сейчас я вновь ощутил незримое присутствие рядом кого-то из подлинных Бессмертных.

Здесь, в этом зловонном месте.

Я сидел на корточках посреди гнили, грязи и говна, сосредоточенно курил забычкованную папируссу, а вот смотрел на окружающий мир рассеянно. Но плотно пригнанные друг к другу влажные камни стен солевого бункера, в принципе, мало чем отличались от окровавленных бастионов легендарной Трои, а лежавшие соответственно на пятой и шестой ступеньках только что снятые мной движители по технологии не превосходили конструкцию знаменитого Коня, так неосторожно изобретенного хитромудрым Одиссеем.

Да, горько усмехнулся я, да. Откровенно пристрастное покровительство грозной Афины. Подлинная заинтересованность изысканнейшей Цирцеи. Настоящая и безнадежная любовь неукротимой Калипсо. И всё это по боку ради возвращения к заурядной семейной шлюшке Пенелопе!

Если вдуматься, то какая едкая насмешка над хваленой мужской породой и пресловутым изначальным превосходством сильного пола! Лидера на животном уровне и вечного догоняющего, если в кои-то веки проснется отважное желание пуститься в чувственный полет.

Я вот, кажется, отважился. И крыльями машу пока недурно. Отчего же тогда стыд-то испытываю? Не потому ли, что мой маршрут уже неоднократно был описан в мировой литературе? Художественной и не слишком? И всегда без утешительного финала?

Как следует поднатужившись, я ухватил в охапку ближайший из движителей и враскоряку перенес его наверх. Затем так же поступил и со вторым. Передохнул малость. Развинтил задние и передние крышки, при помощи молотка выбил роторы с подшипниками. Вылил воду из статоров и тщательно протер их. Разложил все это хозяйство на железных плитах перед дымососом, где температура поверхности достигала шестидесяти пяти градусов.

К обеду просохнут. В крайнем случае, часам к трем пополудни.

Заметно пошатываясь, я добрел до операторской и украдкой сбоку заглянул в окошко. Моего тусклого отражения в немытом стекле не заметили: Грация, свернувшись в калачик, посапывала в уголке дивана, большую часть которого занимала отчаянно зевавшая Шурейра. По ее трагическому виду было ясно, что она скорее свернет обе челюсти, чем поддастся чарам Морфея.

Не помешало бы под занавес обойти для порядка хотя бы первый этажик – по периметру, наискосок или зигзагом – но это уже попахивало самой натуральной шизой родом из поселка Цыцы. Я сделал «направо кругом» (так было удобнее), однако для точного попадания в коридорчик между энергощитом и каркасной стеной пришлось еще и малость полеветь. В пристойном для консерватора житейском смысле, без каких-либо подозрительных идеологий.

Так, а что теперь? В душ? Или сразу потным хрюкалом в подушку? Сколько там на наших астрономических… ого, без двадцати пять! Если отключимся сразу, то пару часиков хорошего отрубона нам будут обеспечены. Но вот вставать потом… Пытка третьей степени – хотя и без устрашения.

В мужской раздевалке меня ожидал приятнейший сюрпризец. Да, Грациэлла мылась у нас, но вожделенный гаммиевский стаканчик освеженная контрастным душем дева великодушно оставила мне, переместив оный с полочки для мыла на одежную полку в моем шкафу. Бутербродик с ветчинкой тоже оказался нетронутым, и вдобавок сверху к нему пришлепнули оплывший, но весьма внушительный ломоть сыра.

Хватать замызганными, подносить к неумытому и жевать, роняя крошки на всклокоченную и грязную, – так отвратно поступить высокорожденный Корнелий никак не мог. К тому же горячая влага, пахнущий хвоей густой пар и массаж при помощи жесткой мочалки должны были добавить бодрости. И помочь дотерпеть до утра, не смыкая очей воспаленных…

Рассуждение выглядело вполне логичным, и в жизнь я его претворил соответственно, но всё же ресурсы своей нервной системы явно переоценил. Истощенный организм так обрадовался и помоечке, и выпивочке, и закусочке, что отключился, едва были брошены в рот последние крошки…