Текст книги "Наши за границей"

Я так и обомлела. Мы с ним, правда, иногда ругались, но такое я услышала впервые.

«Вот если выгоню я тебя из дома, что ты будешь делать, на что жить? Единственное, что ты умеешь хорошо делать, – это английский преподавать, но кому в Америке это твое умение нужно? Тебе уже 40 с небольшим, и чего ты в жизни добилась?»

И сам же ответил:

«Ничего! Так что вот, дорогая, тебе нужно найти работу, чтобы содержать своих родителей. Даю тебе месяц срока. Если на работу не устроишься, твои родители уедут в Харьков».

Я, конечно, в слезы. А он спокойно так:

«Твоих родителей в Америке я содержать больше не буду! Ты должна сама о них заботиться. Что касается тебя, то тебя кормить я буду, ты моя жена, а их – нет! Так что иди и ищи работу».

Вначале я не поверила. Но когда он через две недели ограничил количество денег на моей кредитной карточке и я впервые не смогла купить достаточное количество продуктов для своих родителей, я поняла, что все – моя воздухоплавательная жизнь закончилась. Все мои попытки объясниться с мужем ни к чему не привели, он сказал как отрезал. Я уже знала своего Летучего Голландца, он абсолютно не злой человек, не жадный, но если что-то решил, то это навеки. Наверное, в то утро он окончательно решил, что мне пора деньги зарабатывать, а не витать в заоблачных высотах, и сразу стал свое решение претворять в жизнь самым жестким образом.

Ну что делать? Натянула я на себя самые что ни есть модные тряпки и пошла в молл устраиваться продавщицей. Заполнила кучу анкет, жду – ответа нет. Пошла по второму кругу, все говорят: «Ваши бумаги рассматриваются, мы вам сообщим». А время идет, две недели промелькнули только так, и вдруг в отделе нижнего белья, куда я зашла напомнить о своих бумагах, ко мне вышел мужчина – завотделом, весь такой благоухающий, в розовом пиджаке – мечта недалекой незамужней женщины, и говорит: «Заходите, мы как раз хотели вас на интервью вызвать». Но я хоть и в штанах немыслимых и в блузке необыкновенной, голова-то у меня работает, сразу поняла, что роза эта благоухающая моих бумаг в глаза не видела. Но мне-то что, мне на работу надо. Поболтали с ним о том о сем, вдруг говорит: «Извините, мне выйти нужно, поговорить о вас со своим супервайзером». Зашел он в соседнюю комнату, слух у меня острый, слышу, как он меня своему другу нахваливает, какая я бабец и что во мне хорошего, в конце слышу: «Хорошо, бери, там видно будет», – и оба засмеялись. Вошел в комнату весь улыбающийся и говорит: «Мы вас берем на работу. Выходите через неделю в понедельник». И называет, сколько они мне в час дают. Я быстренько все перемножила, и цифра мне показалась очень даже неплохой. Попрощались, поулыбались – и я ушла. Еду в машине счастливая-пресчастливая: работу нашла, работу нашла! Голубоглазый Швед, как узнал, сколько мне дали, сразу мой восторг притушил, но я все равно была счастлива. А в четверг, за четыре дня до начала работы, встретилась мне одна моя знакомая и предложила пойти с ней на курсы риелторов, учиться дома продавать. Я поговорила с Летучим Голландцем, он сказал, что это гораздо лучше, чем в отделе нижнего белья за прилавком стоять. Так я стала риелтором, потом организовала свою строительную компанию, которая меня в могилу скоро и загонит. Потому что не женское это дело – за строителями следить, подрядчиков проверять: каждый считает своим долгом надуть тебя, это же спорт такой в Америке. Кто кого надует.

Почему мы развелись с Летучим Голландцем? Не знаю, поначалу я думала, что он завидует моим успехам в строительном деле, но потом поняла, что ерунда это. Год мы мучились, я беспрерывно плакала и ничего не понимала. Все нормально, вдруг начинает: «У тебя есть четыре выбора, если ты сделаешь так и так, я тебя из дома выгоню, если так, я твоих родителей отправлю в Харьков, а если, не дай бог, так поступишь, то вообще тебе лучше не жить». Я, естественно, плачу, ничего понять не могу, какой выбор, о чем речь идет, а он смотрит, как я реву, и добавляет: «А если сделаешь вот это, я тебя просто в тюрьму посажу!» Я еще пуще реветь начинаю, все его слова мимо ушей пролетают, а он от моих слез еще больше нервничать начинает. Не доверял он, что ли, мне, думал, что я его ограбить хочу, – не могу понять. Так почти целый год он меня до слез доводил, а потом вдруг вещи свои в чемодан побросал и уехал. А мама моя весь этот год прямо как невинное дитя была: «Юленька, что ты плачешь? Голубоглазый Швед, что ли, тебя обидел? Ну прости его, он же хороший человек». Папа к тому времени умер, так что всего это он не застал. Я после этого года очки стала носить.

Сейчас Голубоглазый Швед – мой лучший друг, надежнее человека у меня в жизни нет и не было. Когда мне особенно плохо приходилось, он всегда мне помогал, а когда я заикалась, что вот выкручусь и деньги отдам, он отвечал: «Пойми, у меня их так много, что лучше не спрашивай. Возьми и не думай, что отдавать придется».

Странно все это: казалось бы, развелся, сказал «прости, если вину чувствуешь», и все, с глаз долой, из сердца вон, а это он как раз может, сама видела, как он людей даже близких от себя отрезал. Так нет, как вернется из своего Тибета, так сразу звонит, волнуется, как дела, иногда по часу с ним в день разговариваем. Деньгами вот помогает, недавно мне квартиру в Харькове купил. Ничего понять не могу.

– А что здесь, Юля, не понять. У нормальных людей отношения диктуют поступки людей. Но это только у нормальных, у кого совесть есть, понимание. Мошенники и лицемеры устроены не так: у них отношение к людям и поступки – это две слабо связанные субстанции. Поэтому если вы человек, настроенный на отношения людей, вам очень небезразлично, как человек к вам относится, а среди женщин таких большинство, то вы являетесь просто лакомым кусочком для этих негодяев. Они перед вами такую пьесу разыграют, прямо Шекспир, и вы сами им свои деньги и отдадите. Разве не так было в вашей жизни? У этих подлецов всего два сценария:

Сценарий первый: «Кругом все обманщики, сволочи, негодяи, только тебе я могу доверять, потому что ты замечательный человек». Ну а дальше все просто: вы принимаете решение, что такому человеку нельзя не помочь. Так все происходит, правда?

– Ну так.

Сценарий второй: «Ты просто не понимаешь, какой я крутой, да у меня кругом все схвачено, сенатор – мой друг, с губернатором мы в одной школе учились, в одной футбольной команде играли. Ты что, не понимаешь, что одного моего звонка хватит, чтобы у твоей пятнадцатилетней племянницы в Харькове осложнения по женской линии возникли? Или ты думаешь, что сигнализация в твоем доме спасет твою маму от всякого рода неприятностей?»

– Миша, но какое это отношение имеет к моему Летучему Голландцу?

– Самое прямое. Каждый из нас – вы, я, Голубоглазый Швед – имеет свои внутренние системы координат, осями в которых являются не пространственные координаты X, Y, Z и время T, а наши базисные идеи, концепции, на основе которых мы судим о мире, обществе, о людях. Наша точка зрения всегда есть не более чем проекция события или действия на оси нашей внутренней системы координат. Очевидно, проекции одного и того же события будут разные для разных людей. Вопрос состоит только в том, насколько эти проекции отличаются друг от друга. Если у двух людей оси близки и масштабы на них тоже не очень сильно отличаются, их оценки событий будут совпадать. Но если у одного человек одни оси, а другого – совсем другие, то, естественно, и точки зрения у этих людей могут быть абсолютно противоположные. В системе внутренних координат Летучего Голландца нет ваших осей, а в вашей – нет его. Именно поэтому ваш брак был обречен на провал, потому что главное, что связывает людей надолго и в идеале на всю жизнь, – это понимание того, как человек думает, на основе чего он принимает решения. Наиболее близкая дружба возможна только у людей одной специальности, одного образования, одного типа мышления.

– А говорят, противоположности сходятся?

– Таки да, как говорила моя тетя из Бердичева, если эти противоположности касаются пола, цвета кожи, роста, даже темперамента. Но если у людей разный тип мышления, то всё, никакими узами людей не склеишь. Возьмем меня. Комфортнее всего я чувствую себя в компании с физиками, причем это абсолютно не зависит от уровня их интеллекта, знаний, способностей, они могут быть намного умнее меня, образованнее или уступать мне, это не имеет большого значения, потому что это так здорово – понимать природу рождения мысли, замечания, идеи другого человека и видеть такое же понимание в его глазах. С этим, Юля, ничто не может сравниться, даже владение самой замечательной женщиной. Взаимодействие людей с близким типом мышления всегда является катализатором творческого процесса, творческого начала. Я понятно выражаюсь?

– Странно, но понятно.

– Голубоглазый Швед никогда не понимал вас, все ваши поступки, с его точки зрения, всегда были иррациональны, необъяснимы, а главное – непредсказуемы. Когда у вас начались трения, он, как человек логики, просмотрел все варианты и пришел к выводу, что вы, Юля, зная его тайны, легко можете нанести вред его бизнесу и ему самому и поэтому вас нужно обезвредить. Ваш Голубоглазый Швед просто боялся вас.

– Что вы такое говорите, Миша? Разве я могла бы пойти на подлость?

– С точки зрения здравого смысла, а почему бы и нет? Когда человек зол, он, естественно, хочет отомстить своему обидчику. А если оскорбленной себя считает женщина, то от нее можно ждать чего угодно. Женщина – существо очень коварное и мстительное, разве вы этого не знаете?

– Знаю, но при чем здесь я?

– Вы, Юля, почему-то считаете, что вы – открытая книга, что каждый человек, который с вами имеет дело, должен сразу видеть вашу благородную душу, ваши чистые помыслы и вообще, читать ваши мысли. Я вас знаю около десяти лет, и все равно иногда вы своими решениями, поступками ставите меня в тупик. Нет, Юля, формально я вас понимаю, но так, чтобы сердцем, – нет. Единственные люди, которые вас понимают, – это мошенники, авантюристы и кидалы, у вас с ними chemistry с первого взгляда.

– Ну да, конечно, как между кроликом и удавом!

– Что делать, если для них вы открытая книга. Хотите мое мнение, оно – парадоксально. Вы, Юля, по натуре мошенник, авантюрист и кидало, но только до определенной степени, воспитание и генетика не позволяют. Я вижу, вы не понимаете? Возьмем нашего гениального писателя Достоевского и мелкого шулера. Найдут они друг друга в вагоне поезда Москва – Варшава? Найдут! Потому что оба – игроки, но один честный и играет по правилам, а другой – нет.

– Но шулеру проиграет любой.

– Да, если сядет играть. Я, например, абсолютно не игрок. В Миннесоте один мой друг затащил меня в казино. Так я там чуть со скуки не умер, все ждал, когда закончатся наконец 20 долларов, которые я выделил для игры. И когда это случилось, я пошел в кафе, достал бутерброд и с удовольствием его пожевал. Нужно еще сказать, что близость мышлений людей абсолютно не означает близость их этических норм.

– Вы имеете в виду удава и кролика?

– Я вам приведу более правильный пример – соблазнитель и его жертва. Разве они не чувствуют одинаково мир, природу, разве сердца их не бьются в унисон поэзии строк, разве не сливаются он и она в единое целое под воздействием пронзительных звуков скрипки и пасторальной мелодии флейты. Разве Модильяни, Ренуар, Моне, Пикассо не заставляют оба сердца застывать в восторге перед великими мастерами, растворяться в их пейзажах, в мужчинах и женщинах на их картинах. И все же один из них удав, а другой – кролик. Один – негодяй, а другой – жертва. Ведь не каждую женщину можно соблазнить красивым словом, благородной внешностью…

– Вы не женщина, поэтому не знаете!

– Не пугайте меня, Юля, я человек женатый. Почему вы смеетесь?

– Вы, Миша, романтик и верите в любовь. Я, правда, в нее тоже верю, поэтому и смеюсь.

– Ладно, давайте расскажу одну историю. Мой друг здесь, в Америке, познакомился с одной русской женщиной, у нее был какой-то небольшой бизнес в городе, где они жили. И вот неожиданно для моего друга и его семьи эта женщина стала распускать слухи о том, что он человек ненадежный – одалживает деньги и потом с трудом их отдает, любит наговаривать на людей гадости, интриговать, подличает. Когда мой друг припер ее к стенке и спросил, зачем она это делает, она прямо сказала: «Ты так много узнал обо мне, о моем бизнесе, что я подумала, что, если вдруг между нами пробежит черная кошка, ты можешь мне легко навредить, и я решила себя обезопасить».

– Но это ж не про меня, мне такое даже в голову не могло прийти.

– Вам? Нет! А человеку трезвому, практичному, лишенному глупой наивности, как ваш Голубоглазый Швед, могла.

– Но ведь он меня знал около десяти лет.

– Ну и что? Это ничего не значит. Если оси не совпадают, то понять друг друга нельзя и через десять или сто лет. Наверное, вашему Летучему Голландцу ох как тяжело было угнаться за вашей мыслью: он только начинает раскручивать свой мыслительный аппарат, а вы ему хлоп – и готовый ответ. Так?

– Так!

– Потому что вы – интуист, а он – суровый логик. Я давно заметил, что люди часто полагают, что другие думают так же, как и они, а это совсем не так. Мне одна моя знакомая рассказывала такую историю: ее подруга попросила позаниматься с дочкой математикой. Она, конечно, согласилась. Пока они решали примеры на умножение, деление, решали уравнения, все было хорошо, но как только дело дошло до задач, тут все и выяснилось. Моя знакомая говорит: «Представь себе, Лиза, пальму 100 метров высоты. Представила?» Девочка кивнула. «У основания пальмы стоит обезьяна. Скажи, за какое время обезьяна залезет на пальму за бананом, если скорость ее лазанья – 1 метр в секунду». Лиза задумалась. Проходит минута, другая, третья пошла, моя знакомая не выдержала: «Лиза, о чем ты думаешь? Что тебе в задаче непонятно?» «Я думаю, – отвечает серьезно Лизонька, – если обезьяна не голодная, то она вряд ли полезет за бананом на пальму, а если полезет, то как она со связкой бананов спустится. А еще я думаю: когда обезьяна лезет на дерево, она хвостом себе помогает или нет?»

– Знаете, Миша, хотя с Летучим Голландцем мы уже пять лет как развелись, отношений никогда не теряли, даже во время моего последующего замужества. Однажды он мне сказал: «Большей идиотки, чем ты, я в своей жизни не встречал». Он это так сказал, что я вдруг поняла, что никого в мире ближе меня у него нет, что доверяет он мне полностью.

– Человек, не очень хорошо чувствующий людей, как правило, очень недоверчив, потому что не знает, что за поступками и фактами скрывается, какие причины заставляют людей поступать именно так, а не по-другому. Поэтому он руководствуется в отношениях с окружающими его людьми правилами, а хотя это почти всегда работает, счастья не приносит – отрезанное обратно не пришивается. Наверное, ваш Голубоглазый Швед по жизни очень одинокий человек.

– Поэтому я за него замуж и вышла.

– Знаете, я читал в одной книжке, что в основе интуиции лежит хорошая память, что, когда человек с легкостью достает из нее все, что ему нужно, он видит мир как палитру жизни. Но, как вы понимаете, Юля, палитра интуиста в некоем смысле плоская, потому что при хорошей памяти все детали в ней равноправны. Согласитесь, что вы не склонны к рассуждениям, перебору вариантов, ваша память интуиста приучила вас к быстрым ответам. Человек с плохой памятью, как я или Голубоглазый Швед, компенсирует отсутствие памяти перебором вариантов, рассуждениями и анализом. А как отметил еще старик Фрейд, анализ всегда убивает чувство, потому что результатом его является не живая меняющаяся картина жизни, а вердикт, схема, рецепт. Суровый логик, прагматик никогда не может понять интуиста, его мышление, его поступки, поэтому ему в целях собственной безопасности нужно держаться от таких людей, как вы, Юля, подальше. Единственно, что он может сделать (если он человек разумный), – это признать существование абсолютно непознаваемого объекта и отставить в сторону свои идиотские попытки вразумить его – просто дать ему возможность быть самим собой, жить так, как он хочет. Ну а в смысле деловых отношений с практичными людьми иметь деловые отношения – одно удовольствие.

Юля молчит, брови ее слегка сдвинуты к переносице, глаза устремлены куда-то в сторону; когда человек думает о чем-то в присутствии другого человека, он никогда не смотрит на него, мышление требует уединенности. Только во время интеллектуальной охоты, когда нужно поймать все время ускользающую мысль, идею, мы не отрываем глаз друг от друга. Потому что идея – частица мира Ацилут, и она может родиться в нашем мире (обрести существование в одежде слов) только в поле высочайшего интеллектуального напряжения. Наши интеллекты подобны музыкальным инструментам: если они не настроены в унисон, их взаимодействие может производить только какофонию.

Наконец Юля поднимает голову.

– Скажите, Юля, – говорю я, – когда вы ревели за столиком в ресторане, то, наверное, думали: «При чем здесь деньги, дом, ущерб? Зачем он говорит, что посадит в тюрьму? За что? Что я такое ему сделала?» Так ведь?

– Да, так.

Юля молчит, ее лицо разгладилось, в нем впервые за десять лет, сколько я его знаю, появилась та естественность, которая свойственна человеку, когда он остается наедине с самим собой и ему не нужно играть никакой роли. «Миша, хотите чаю?» – и, не дожидаясь моего «да», Юля идет к плите.

«Роковая женщина»

– Когда в меня влюбился двоюродный брат Шурика, Герш, – Юля ставит на стол две чашки чая, – жизнь наша стала невыносима. Он приезжал на двух лимузинах, и они клаксонили до тех пор, пока весь дом не сбегался вниз. В конце концов нам с Шуриком ничего не оставалось, как сесть в один из его лимузинов и ехать в какой-нибудь шикарный ресторан. Когда мы возвращались под утро домой, я говорила Шурику: «Сделай что-нибудь, ведь мы живем с тобой вместе». Шурик весь сжимался: «Не могу, ведь он помог нам приехать». И мы обреченно шли вверх на четвертый этаж. А утром у порога меня ждала огромная корзина цветов.

– Юля, почему никто не вызывал полицию?

– Во-первых, у Шурикиного брата все было схвачено, он был настоящий мафиози и очень богатый, и к тому же, Миша, это Брайтон.

Юля продолжает рассказывать о Брайтоне, а я вижу «Рим» Феллини, с его непрерывно набивающими утробу жителями, вижу коммуналку «Покровских ворот» Козакова. Мне хочется сказать этой женщине, как она мила, но я этого не делаю. Женщины – существа тонкие, доверчивые, шутить с этим не нужно. Американцы любят употреблять слово chemistry в смысле реакции-соединения, т. е. когда между людьми возникает взаимная симпатия, чувство притяжения. Английский язык, в отличие от русского, не имеет суффиксов, окончаний, приставок, падежей, поэтому он так идиоматичен.

– Недавно позвонил Шурик, – продолжает Юля, – сказал, что его брат умер. Знаете, он из-за меня на кокаин сел и, конечно, все потерял, все свои миллионы. Шурик говорил, что он в последнее время совсем опустился. Герш, когда я уже замужем за Летучим Голландцем была, в Остин приехал. Выглядываю из окна, смотрю – перед домом сидит человек в ермолке, расстелил коврик и молится. Я сразу не поняла, кто это, потом смотрю – да это Шурика брат. Я Летучему Голландцу говорю: «Пойди поговори с ним, неудобно ведь». Летучему Голландцу что, он штаны натянул и пошел. Через пять минут вернулся. Вижу, бравады нет. «Ну, что он?» – спрашиваю. «Говорит, что на тебя молится, что богиня ты». – «Ладно, пусть молится. Америка – свободная страна». Так до вечера и сидел, потом коврик собрал и уехал.

– А вы с ним поговорили?

– Я же трусиха, целый день из дома не выходила.

– Значит, так и уехал, не дождавшись вас, – говорю я.

Видно, что-то в моем взгляде Юле не нравится, она замолкает. Я тоже молчу. Мы пьем чай. Неожиданно Юля резко ставит чашку на стол и идет к окну, я чувствую, она хочет что-то сказать:

– Миша, – Юля оборачивается ко мне, – я никогда не говорила… ведь у меня был сын, он умер в 14 лет.

– Да, я знаю, что у вас был ребенок, но я думал, он умер в младенчестве.

– Он умер от лейкемии, сгорел за две недели.

Я молчу, трудно подобрать подходящие слова.

– Врачи подсчитали, что он должен умереть 4 мая, а он умер 6-го. Поэтому морфий ему прописали только на три дня.

– Мы с мужем предлагали все: любые деньги, квартиру, вы знаете мою щепетильность, я готова была лечь хоть под трактор, лишь бы достать морфий, чтобы только не видеть боль в глазах сына.

– А как же черный рынок, ваш папа?

Юля смотрит на меня, в ее глазах нет ничего:

– Миша, это был 84-й год.

Я молчу.

– Он ничего не говорил, ни на что не жаловался, но я видела, какую боль у него вызывало все: скрип половицы под моей ногой, ветерок из форточки. Знаете, у Андрея от боли глаза были взорваны. Когда он умер, зрачков у него практически не было.

Она говорит это, а я вижу людей, переступающих сквозь месиво тел в туннеле московского метро, иерусалимский автобус, исковерканный взрывом самоубийцей-шахидом, поезд в Испании с огромной дырой в вагоне, в котором еще минуту назад были люди. Я вижу куски тел и кровь, кровь повсюду: на стенах домов, на людях стонущих и уже не стонущих, я вижу санитаров и врачей, молча делающих свое дело, – нет эмоций, нет чувств, только одна мысль: успеть спасти, успеть перевязать, дать кислород, быстрее, быстрее.

– За несколько дней до смерти Андрейка написал письмо, оно было совсем детское: «Я люблю маму и папу. Я хочу, чтобы у нас в семье все было хорошо. Я не хочу умирать».

Я опускаю голову.

– Знаете, Миша, медсестра в детском онкологическом отделении мне рассказывала: «Представляете, сегодня утром расчесываю девочку, заплетаю ее золотистые красивые волосы в косички, а она мне говорит: „Я через месяц умру, у меня рак“. Вы думаете, они маленькие и ничего не понимают, – они все понимают. Я здесь полгода – все умерли, ни один не выжил. Один мальчик только не знал, что он умрет. Я, наверное, через месяц отсюда уйду, здесь никто из нянечек и медсестер долго не задерживается. Я ж сюда работать пошла, чтобы прописку получить. Надо два года проработать, а я и года не смогла. Ну ничего, что-нибудь другое найдем, а нет, так домой вернусь».

– 14 лет – это так много, – говорю я.

– Все было нормально, он играл в футбол, бегал во дворе, был как все дети, только температура небольшая. Повели к врачу, а у него лейкоцитов 1000. Его всего искромсали, всё вырезали. Если бы не операции, он бы еще раньше умер.

– А что ваш муж в то время?

– Он был отцом ребенка. Во время болезни он привез из Москвы любовницу. Я его не осуждаю, надо было как-то держаться.

– А почему вы уехали из Харькова?

– Чернобыль, смерть сына, надо было куда-то бежать. Я не знала, что делать, была в полной растерянности, выбрала Америку.

Я смотрю на Юлю: «Чернобыль, смерть ребенка от лейкемии – действительно можно растеряться».

– В моей жизни было много смертей: погиб Витя – старший брат, мы с ним были очень близки, у его жены на руках погибла дочка – ей оторвало голову проезжающее мимо такси. Как Света выжила, не сошла с ума, я не знаю. Она через два года родила Таню, вы ее здесь, в Остине, видели. Только она и спасла Свету.

Юля наливает мне чай. Я доедаю булочку с маком. Разговор переключается на музыку. Юля рассказывает о Дунаевском, о влиянии его музыки на нее:

– Миша, это так удивительно – понимать, что эта музыка – само совершенство, что нельзя в ней ничего заменить – ни одной нотки, ни одной длительности, так все подогнано. Я когда слушаю Дунаевского, то чувствую, как его музыка проникает в мое тело и оно перестает быть цельным. Понимаете, мое тело одновременно как бы поглощает и излучает музыку.

Юля не спрашивает, понимаю ли я ее, потому что это не так важно сейчас.

– Знаете, – неожиданно прерывает рассказ о музыке Юля, – когда папа умирал, он ночью все время дрожал. Днем нет, а ночью вдруг начинал дрожать. Мы с мамой укутывали его тремя одеялами, но это не помогало. Мы не знали, что делать, папа ведь не говорил после инсульта. И вот однажды я разделась, откинула стойки на кровати и легла с ним, прижала его маленькое, совсем уже не его тело к себе, и он перестал дрожать. Может, энергия какая из меня исходила, может, он почувствовал живое тело рядом, не знаю. И потом каждую ночь я ложилась и согревала его своим телом. Это ведь был мой папа, понимаете, мой папа.

Юля говорит, в ее словах нет слез – наверное, они давно выплаканы.

– А днем я бежала на работу – странно, правда? Когда врачи поставили диагноз, пришла медсестра и принесла брошюру, в которой по дням было расписано, как папа будет умирать, и он точно шел по расписанию, не отклонился ни на день. Вот такой у меня был папа.

Я смотрю на Юлю:

– Мне пора ехать, уже полдвенадцатого.

– Да-да, извините. Наверное, Таня на меня очень обидится.

– Я ее предупредил.

Щелчок, зажигаются и гаснут фары.

– Спасибо вам, Миша. Можно я вас обниму? Скажите Тане, что ей не нужно на меня обижаться.

– Я ей передам.

Я включаю двигатель, пристегиваю ремень, включаю фары. Юля машет мне рукой и идет к двери. Через минуту она подойдет к маме, а у меня еще 30 минут по Остину.