Текст книги "Лад Посадский и компания: Дела торговые, дела заморские"

Глава 6

Яром Живодер-Вырвиглаз, за глаза Бородавка, пребывал в превосходном расположении духа. Кутался в шелковый халат дорогой, ел осетрину парную, запивал вином дорогим и слушал доклад Пустолоба. Ничего умного тот сказать не мог, но силился, оттого речь его звучала бессвязно. Но Яром, в благодушии своем снизошедший до любви всякого ближнего своего, лишь с ленцой просил иногда заместителя ретивого повторить сказанное, но непонятное. Пустолоб повторял, вожделенно глядя на осетрину парную. Так и застал их Лад – Яром за столом, со стаканом в одной руке и вилкой в другой, а перед ним по стойке «смирно» – Пустолоб.

– Здорово, отцы-командиры.

– Ты бы стучал сперва, – озадачился Яром. Не ждал он Лада, и рад не был ему. – Не видишь, делом заняты.

– Как не заметить, вижу. Все в Посаде делом заняты, один я без дела маюсь.

– Ну вот шел бы и искал себе занятие по душе. А нам нечего мешать! Не дружинник ты теперь, и вот тебе порог, а вот...

– Зазнался ты, Яромушка, – сказал Лад, уходить не собираясь.

Яром покраснел, надулся как индюк и брови могучие к переносице сдвинул.

– Не хочешь вопрос себе задать, – продолжал Лад, не обращая внимания на злость Ярома, – отчего это судьба к нам так благосклонна? Почему удача так повернулась? Ночь в дороге провели и из утят серых в лебедей белых превратились. Совесть не гложет?

– А чего ей, сонной, нас терзать? – осведомился Пустолоб. – Не зря мы почести такие получили. Кровью своей оплатили. Самраев ужасных победили, обоз сберегли.

– Опомнись! – у Лада глаза расширились. – Ты чего мелешь? Каких самраев?! Ты хоть помнишь что-нибудь?

– Ничего я не помню! – Видел Пустолоб, как Яром улыбается на слова такие, вот и ярился, поддержку чувствуя. – Но люди говорят. А людям верить надо. Вот и выходит, что мы герои. И нечего на совесть кивать, она нам спать не мешает. И тебе советую: довольствуйся тем, что есть, и нам жить не мешай!

Изумился Лад. Вот уж у кого голова кругом пошла, решил он, глядя в пунцовое лицо Пустолоба.

– Слишком речист ты стал, Пустолобушка. Не замечал я раньше за тобой ораторского таланта. Что по делу сказать, так у тебя язык костенеет. А как славу липовую сберечь, прямо соловьем поешь. Ну вас к лешему! Хотел о деле с вами поговорить, да видно не пришло еще время. Жируйте, упивайтесь молвой людской. Только помните – молва как метла: сначала в одну сторону метет, потом в другую.

С тем и ушел, задев макушкой притолоку низкую, чем повеселил Ярома и Пустолоба.

Седобород поджидал Лада на крыльце. Держал в руках дубовую веточку и мух гонял.

– Осень будет дождливой, – сказал зачем-то, хотя Лад не спрашивал. – Заждался я тебя, думал, с утра пожалуешь.

– Я к Наковальне заглянул. Потом у Ярома побывал.

– Понятно... Ну, пойдем. – Седобород встал. Делать нечего, Лад пошел за Седобородом. Старик хоть и немощен на вид был, а шел ходко, уверенно. Лад едва поспевал.

Никто не знал, сколько лет Седобороду, но возраст, какой бы он ни был, не сказывался на нем. Лишь борода становилась длиннее.

Глядя деду в спину, Лад в шутку подумывал о том, чем бы обернулся очередной кулачный бой в ближайшую среду, назначенный Яромом в честь благополучного возвращения (об этом извещали афиши, расклеенные на всех рынках посадских), если бы Седобород, приди ему в голову такая блажь, решился выступить. То-то лицо Ярома вытянулось бы, да-а...

А что, бывали случаи, когда в боях кулачных вызывались поучаствовать не только дружинники, но и простые посадские мужики. Есть слабость такая в мужиках, душу им тревожащая, – друг дружке кости помять, головушки буйные кулаком приложить. И не беда, что потом кто-то ходит до конца жизни с прозвищем Рваное Ухо, Нос Кривой, Шлепогубый, Хрустореберный, Слеваглаз Подбитый, Справаглаз Синевший.

По правде говоря, бывало когда как – когда мужики посадские охали от хруста костей, а когда и дружинники хромали, покидая базарные площадки.

Однажды нашелся купец итайский, на вид немолодой, невысокий, пузатый, который всех удивил. Поспорил купец тот с Зубом из-за ерунды пустяковой – просил итаец площади в аренду чуть больше, чем совет решил ему дать. Деньги предлагал немалые, да только Зуб заартачился. И так его тот купец достал визитами ежедневными и речами нудными, что взбеленился Зуб, хватил ручонкой сухой по столу и решил так:

– Ежели одолеешь дружинника какого в бою кулачном, дам, что просишь. Даром дам! А ежели не сможешь, пеняй на себя – не жить тебе в Посаде, уедешь с первой зорькой после боя. Согласен?

Думал Зуб испугать купца.

Да только не тут-то было! Улыбнулся купец на слова такие. Глазки узкие еще больше сощурил и закивал головой лысой. Согласен, значит. А через несколько дней случился бой тот кулачный, памятный всем дедам посадским. Всё устроено было чин чином, оповещены все купцы и простой люд посадский. В дружине потешались над делом таким и решали, как помягче, поделикатнее купца итайского уму-разуму научить. И порешили так – пусть ручонками помашет купец для престижу, а после уложить его одним ударом, но аккуратно, без травмы. Выбрали для задачки такой дружинника самого хилого. Но купец, совсем, видать, спятив, с улыбкой вежливой объяснил, что с таким драться не будет. Зуб уже от удовольствия ладошки потирал, когда ему доложили, в чем, собственно, дело.

– А с каким он хочет биться?

Побежали спрашивать, что да как. Возвратились, мнутся от смущения.

– Ну, в чем дело? – строго спросил Зуб.

– Хочет купец итайский биться с пятью дружинниками зараз.

От наглости такой Зуб дар речи потерял. После просил Седоборода покарать купца нахального. Только Седобород всегда умен был, в дела чужие прилюдно нос не совал. Отделался шуткой. Лад тогда совсем маленький был, но всё же смекнул – непрост Седобород.

И так кумекал Зуб, и эдак, а выходило, что если не даст добро на смерть купца прилюдную, то посмеется люд посадский над старейшиной своим. Мол, выиграл спор купец, а Зуб сделать ничего не мог. И дружина хороша – пятеро одного убоялись! А пугалом огородным кому охота быть? Насмешки в спину слышать?

Махнул Зуб рукой – будь что будет, и началось!

Вышел купец на средину площади подготовленной. Ее песком речным засыпали, чтоб падать мягче было. Вокруг зрители шумят, шутки отпускают. Тут же, навстречу итайцу, подались пятеро дружинников. Лица их угрюмые были, ничего хорошего купцу не обещавшие. Ударили скоморохи в бубны и...

Поднялся песок столбом, словно ветер налетел, и песчинки закружили по площади. Ничего посадские понять не могут. А когда стих ветер и песок на землю пал, увидели – стоит купец, улыбается. А дружинники на песке лежат и охают. Тишина повисла над зрелищем таким, а потом взорвалась криками радости. Удаль в Посаде завсегда ценили больше ума! Как купец одолел дружинников – никто не знал. Но Седобород еще до начала драки обмолвился, а Лад услышал:

– Куда им, подковы гнущим без ума, супротив мастера Кунг-фу.

Странное имя у купчишки, подумал тогда Лад.

После дела такого дал Зуб итайцу больше обещанного, да еще и звал его в дружину инструктором рукопашного боя. Но купец откланялся низко, поблагодарил за честь высокую и отказался. С тех пор жил тот купец в почете и уважении, торговлю вел не очень богатую, но прибыльную. Иногда снисходил до просьбы – показывал дружинникам молодым приемы чудные, чем уважение среди вояк старых себе снискал. Ведь после боя того стали ветераны на купца искоса поглядывать. А косой взгляд в Посаде пожаром нечаянным обернуться может, или лавкой торговой опрокинутой, или товаром порченым.

Довелось позже и Ладу у итайца того в учениках походить с годок. Много синяков да ссадин на нем тогда было, но не роптал он. Наука боя с болью давалась, зато потом слыл Лад в дружине бойцом не последним. Эх, если бы не учеба у Комер-сана...

Седобород треснул его по затылку: рука высохшая, а подзатыльник звонкий вышел.

– Не о том думаешь. Что сделано, то сделано. Исправлять прошлое – затея пустая. Есть дела и поважнее...

Принял их Комер-сан с улыбкой. Только знал теперь Лад – улыбка купца ничего не значит. Маска она.

– Садитесь, прошу, – предложил купец. – Есть причина для разговора.

Седобород присел в кресло мягкое, всегда в доме купца для него готовое, покряхтел от удовольствия. В избе своей кресло такое видеть не хотел, считал, что ленивым станет. Но в гостях у Комер-сана баловал себя.

Лад на лавку умостился.

– Прибыло сегодня в Посад несколько обозов из стран дальних. Вроде дело обычное, Посад во многих землях славен, но чую я, что-то не так.

Седобород подобрался весь, взгляд из-под бровей на Лада метнул.

– Ты не видел этого, да? – Комер-сан смотрел на белоборода. – Я тоже не предугадал. Хотя чары многие испробовал... Заинтересовали меня два обоза. Один из Итая, другой из Франзонии. Страны далекие друг от друга, но что-то их объединяет.

– Говорил уже с кем? – нетерпеливо спросил Седобород.

– С итайцами. Купцы сразу ко мне пошли, долго говорили. Это меня насторожило. Но всего так и не сказали... Не было такого, чтобы сородичи от меня что-то утаивали.

– А что сказали? Верно ли то, о чем мы думали?

– Верно, – вздохнул Комер-сан.

Седобород сразу обмяк. Странно было Ладу видеть такое. Словно что-то тяжелое обрушилось на плечи Седоборода.

– Оправдались наши ожидания тревожные.

– Слушайте, мудрые, – не выдержал Лад. Уважаемых вопросами мучить – показать свое любопытство. Но и незнание собственное терпеть – нет больше сил! – Скажите, наконец, что случилось?

– Видишь ли, Лад, когда побывал ты в Итае, приключилась с тобой там занятная история. Я тебе рассказывал, что на тебя было совершено нападение, и что вы с самраями бились, помнишь? Нам это было известно из твоих писем. Но сегодня купцы итайские подтвердили письма твои. Тебя действительно пытались убить. Тайно, ночью. И только профессионализм Донда спас тебя. Не зря я просил отправить его с обозом. Сполна отработал.

– Значит, всё правда?! – Лад всё никак не мог разобраться.

– Мы в этом никогда не сомневались, – подал голос Седобород. – Обозы с товаром в Посад ты исправно слал. Но после твоего возвращения усомнились мы кое в чем. Да и новые опасения посетили.

– Верно. – Комер-сан хлопнул в ладоши. Тут же появилась прислуга с подносом. Вино янтарем отблескивало в бутылке, фрукты выпирали из блюд больших. Когда всё было расставлено на столе и прислуга удалилась, он продолжил. – По поводу убийц наемных была у меня мысль одна. Сейчас она подтвердилась... Вляпался ты, Лад, в дело не по своим силам. Убить тайно купца богатого – чушь! Кто на это пойдет?.. Если только...

Лад затаил дыхание.

– Если только не занялся он политикой! – договорил Седобород. Комер-сан кивнул. – Ну, Дева Песков, ну старая нечисть, удружила! Втравила Лада в омут черный. Советовала ему во Франзонии следы перемен искать, а на ушко шепнула в Итай съездить! Знала ведь, убьют там Лада!

– А может и не знала! – перебил Комер-сан. – Она многие дела насквозь видит. Не так как мы, под другим углом, но видит. Хоть и нечисть, а дела людские ее тоже касаются. Теперь понятно, почему обоз таким маршрутом странным петлял.

Лад глупо улыбнулся. Ничего он не понимал, кроме одного – вляпался он, еще как вляпался!

– Ты чему лыбишься? – осадил его Седобород, заметив, как пускает слюну Лад.

– Не понять ему, что опасность над ним нависла. – Комер-сан налил Ладу вина и сам подал. – Если один раз пытались убить, значит, еще раз попробуют. – Лад поперхнулся.

– Эх, знать бы за что! В причине всё дело.

– И с переменами связано. Даже его амнезия, и та к этому отношение имеет. Что не помнит он ничего, пока ему на руку. Ведь убить хотят за то, что он знал что-то.

– Как с женой встретился? – переменил вдруг тему Седобород. Заметил он (наблюдательный старикашка) испуг на лице Лада. Вот и спросил о другом. – Ничего в памяти не всплыло?

– Ничего, – ответил Лад. – Отправила спать на сеновал, а утром извинялась.

– Дело житейское. Обживетесь маленько, характерами притретесь. Только не давай ей спуску. Больно резвая она у тебя. За месяц жизни в Посаде столь сотворить успела, многим еще год в себя приходить!

– Это точно, – кивнул Комер-сан. – Даже ко мне приходила. Разговоры серьезные вела. Не привык я с женщинами на темы торговые говорить. Так она обиделась! Грозила! Хотя... Хватка у нее деловая, – признал купец и улыбка его шире стала. – А клуб женский... Хороша потеха!

– Ты вот что, Лад, – вернулся к мрачному Седобород. – Будь осторожен. Если какое бревно вдруг из забора выпрыгнет и в тебя полетит, или споткнешься там, где дорога всегда ровной была, или незнакомец в ночи дорогу перейдет, берегись! Кто знает, как далеко у них руки запущены.

У кого «у них», он не объяснил.

– Я тут вот еще что узнал, – серьезно добавил Комер-сан. – Про жену твою. Отец ее Стерв Годинович в какой-то оппозиции состоял. За что смерти предан был сразу, как поймали, без суда и следствия.

– Знаю, – уверенно ответил Лад. – Гадина мне говорила. Только не упоминала о том, что колдовство его черное странно так называется. Седобород, ты не слышал о силе такой злой?

– Почему злой?! – опешил Седобород.

– Так ведь он пакости всякие творил. Вот и выходит, что оппозиция – дело темное, страшное.

– Шел бы ты, Ладушка, погулять! – бросил в сердцах Седобород. – Иди, иди, прогуляйся. Нам тут с Комер-саном покумекать надо. А ты иди до дому. Гадина, поди, заждалась тебя, – ехидно закончил он.

Лад вскочил на ноги.

– Вас не поймешь, мудрые! То сиди и слушай, то проваливай и не мешай!

– Не обижайся, Лад, – попытался сгладить ситуацию Комер-сан. – Седобород добра тебе хочет!

– Знаю, – буркнул Лад. – Только мне от этого не легче.

Он обиженно взглянул на стариков и ушел.

– Обоз франзонский меня волнует. Товару привезли диковинного, простым купцам не по карману. Сила большая обоз снаряжала. В этом ее просчет. Перестаралась.

– Верно. И нам остается только ждать, когда враг сам себя явит. Хотя дело это муторное – ожидание...

Гоблин Сэр Тумак не слышал слов Седоборода, но под последней фразой расписаться готов был хоть кровью собственной. Ожидание всегда кажется тягостным, даже если ждешь лучшее. А если дружков поджидаешь ни закате, тут даже пиво в горло тяжко льется. Измучился гоблин в тревоге. Ни Сичкарь Болотный, ни Лад на заимку не спешили.

Солнышко уже за верхушки деревьев ушло и свету в лесу поубавилось. Тени вытянулись, озерца лесные, днем радостные от бликов солнечных, почернели, насупились, а болотца всякие, и при дневном свете мрачные, в наползающих тенях вечерних и вовсе страшными стали. В такую пору нечего человеку доброму в лесу делать. Даже разбойнички, у кого ума хватало, остерегались во время такое чащобы лесной.

Когда совсем уж было расстроился гоблин, на заимке Лад появился. Вид у него был угрюмый, и слова приветствия застряли в горле гоблина.

– Чем озабочен? – спросил он первым делом.

Была в его словах готовность помочь, это понравилось Ладу. Он присел на кочку, мхом покрытую, сорвал травинку, покрутил в пальцах.

– Не говорят мне всего мудрые. Чувствую, что-то будет. И они знают это. Но не говорят.

– Ты про Седоборода и Комер-сана? Я бы об этом не беспокоился. Они тебе хорошего желают. Помочь пытаются. Вон в какую передрягу мы вляпались, и лишь они одни всерьез ко всему отнеслись.

– Понимаю я, не маленький! Только ведь и мне самому хочется что-то сделать!

– А что ты можешь?

Лад и гоблин вздрогнули. Неслышно появился Сичкарь из мари болотной. Даже запах тины не выдал его.

– Что ты можешь? – повторил он вопрос. – Ты же ничего не помнишь... молчишь? Седобород старик не простой. Да, не простой он человечишка. Вам, посадским, до его ума еще расти и расти... А Комер-сан купец известный. В жизни мудрости набрался столько, что хоть сейчас садись и пиши с его слов энциклопедию и многотомник советов житейских. Если не говорят они тебе всего, значит так лучше для тебя.

– С каких пор ты, чудище поганое, человеков хвалить стал? – удивился Лад.

Гоблин тем временем выкатил бочонок с пивом, кружки достал. Для Лада отдельно связку снетков вяленых положил, а себе и Сичкарю целый таз мухоморов соленых приготовил.

– А с тех самых, как с тобой знакомство свел. – Сичкарь лизнул мухоморину, проглотил слюну. Гоблин пиво разлил по кружкам. – И всё благодаря ему, Сэру Тумаку. Не думал я, что среди людей найдутся такие, как ты, Лад.

– Только никому об этом больше не говори! – предупредил Лад. – Не хватало, чтобы меня в друзьях нечисти числили.

– В этом нет ничего плохого. Думаешь, Седобород с нами не водится? Еще как водится! В знакомых близких многой нечисти высокопоставленной значится. А люди его уважают.

– Так то Седобород! А мне за что честь такая?

– Слово свое ты держишь, – веско заметил Сичкарь и выпил разом целую кружку. – Потому и звал я тебя на встречу эту.

– Какое слово? Не давал я тебе слова никакого!

– А как же про брата моего Чер-Туя, уговор наш? Али и это забыл?

– Так ведь я не узнал ничего! – возразил Лад и тут же пожалел о сказанном. Не терпел Сичкарь, когда ему перечили. Гневен становился, ужасен. Но в этот раз пронесло.

– Наслышан я про беду твою. Только дела это по меняет. Ты обещал узнать про брата моего, ты и узнал.

Лад затаил дыхание.

– Говорите, ваше Партайгеночество, говорите. – Гоблин тоже был заинтересован.

– Получил я весточку от него.

– От кого?

– От брата старшего, от Чер-Туя. – Лад поймал себя на мысли, что слышит это имя уже второй раз, а не плюется. – Отписал он мне, что ты, Лад, озабочен был его судьбой. Ему в диковинку такое, чтоб, значит, люди о нем беспокоились. А когда поведал ты ему, что я просил справиться о здоровье его, тут он даже прослезился. А слезы у него горючие, пожара не избежать. Сгорели-таки пять амбаров добра Девы Песков. Ха-xa-xa!! Только ей, ведьме старой, эти пять амбаров как крупинка одна из мешка полного.

– Я с Чер-Туем говорил?! И жив остался?

– А что тут такого? Брат мой умом не обижен, многое видит.

– А где?

– Что?

– Где я с ним встречался?

– У Девы Песков, – озадачился Сичкарь, но тут же спохватился. – А-а, тебе же не вспомнить... Забываю я про беду твою. Ну да скоро и до нее доберемся.

– И откуда ты всё знаешь? – С лестью хитрой подал гоблин главной нечисти еще одну кружку полную.

– Из письма брата.

– А-а, – разочарованно произнес Лад. – Значит, всё, что в письмо не вошло, тебе не ведомо?

– Тут твоя правда. Знаю только то, что брат написал. Словам сказанным не поверил бы. Но словам, написанным на шкуре выделанной, с демона песчаного живьем содранной, верить можно.

– И что же с твоим братом приключилось?

– А ничего. В меланхолии он. Бросил он все дела и заботы и валяется на перинах мягких у Девы Песков, угнетает себя лягушачьей кровью перебродившей... М-м, питье вкуснейшее, для нас, нечисти, всё равно что вино франзонское для вас, человеков.

Ладу тошно стало и он сплюнул всё-таки. Даже гоблина перекрутило. Но Сичкарь ничего не заметил. Глаза его закрыты были, он о чем-то мечтал блаженно.

– А всё из-за стервы той заморской! – рыкнул вдруг Сичкарь. – Вот ведь какая попалась, всё нутро ему измотала.

– Кто такая? – Гоблин не мог забыть лягушачью кровь, и потому стремился отвлечь Сичкаря от воспоминаний о гастрономических изысках брата старшего. Ведь, поди, не одной кровью лягушачьей изводил и нежил себя Чер-Туй. Кто знает, чем еще утробу свою ненасытную баловал князь нечисти.

– Кто... Нашлась одна... У Девы Песков работает за столом с рулеткою. А до этого во Франзонии где-то промышляла по-мелкому: свиней ворожила, пшеницу скручивала, и с привидениями тамошними дружбу водила... Прикипел к ней Чер-Туй, за ней и к Деве Песков подался... Пропадает там в черной меланхолии, ничего не хочет. Лишь ее видя, силу жить в себе чувствует. Пишет, мол, глянет – как золотом одарит, а отвернется – пусто вокруг становится... Только на кой ему золото?! И так богат как Крез! Не думал я, что брат мой старший из-за девки в тоске дремучей сгинет. А ведь бывало, веселились мы с ним так, что людям в округе тошно становилось. Да-а, было время...

Большущий комар присосался к руке Сичкаря, втянул в себя кровушки нечистой и сдох тут же. Сичкарь щелчком сбросил тельце дохлое на землю, придавил ступней огромной.

– Налей мне, Сэр Тумак. Что-то тоскливо нынче.

Гоблин, пока цедил кружку напитка пенного, взглядом пытался дать понять Ладу, что пришло время вопросов дельных. И брови хмурил, и моргал часто, всё без толку. Наконец шмыгнул носом громко и подал Сичкарю кружку полную.

– Стало быть, про поход наш больше ничего ты не знаешь, – притворно вздохнул Лад, поняв гоблина. – Жаль. Думал я, у такого поганца, как ты, много ушей ни земле посадской имеется...

– Имеется! – с гордостью отвечал Сичкарь. – Как же не быть шпионам, есть. Куда без них... Да, занятное дельце с походом вашим вышло. Пропадали где-то год с половинкою, богатства в Посад наслали не меряно, а сами ничего не помните. Слух стоит, мол, много стран узрели очи ваши... Позабавили меня известия такие сперва. А после думать стал...

– А демоны твои, что у нас извозчиками были, что говорят? – Гоблин пристально посмотрел в морду Сичкиря.

– Эх, – вздохнула нечисть, – в том то и дело, что молчат они.

– Как так? – Лад хотел пива пригубить, да так и застыл с кружкой у рта. – Онемели, что ли?

– Да нет, не онемели. Лепечут по-своему про встречу на тракте, про подковы заговорные, про серебро летучее в руках одного попутчика вашего, и всё! Больше ничего, мол, не знаем, хоть пытай нас!

– Пытал? – содрогнулся Лад.

– А как же! И железом каленым пробовал, и кнутом сыромятным кожаным. Даже колом осиновым пугал! Кричат, бестолочи, криком пронзительным, что ничего не знают.

– Ну, ты это... погорячился с ними.

– Ничего, для них всё терпимо.

– Не окончил еще борьбу партийную? – затронул Лад больную тему, чтобы хоть как-то отомстить Сичкарю за демонов несчастных.

Да только прогадал он. Морда Сичкаря расплылась в улыбке.

– В этом вопросе порядок. За полтора года многое успел. Раскол в партии уничтожил. Тех буйных и умных из Бовуссии помнишь? Так вот, в ссылку их отправил дальнюю. Да конвою строго приказал при первом удачном случае в расход их пустить. Слух об этом укрепил ряды. Врагов сдавать стали пачками. Да только не глупый я, понимаю – из сотни обвиняемых лишь десять виноваты... Теперь-то мы готовы к переменам, а они не за горами.

– С чего ты взял? – не унимался Лад, хотя гоблин взглядом просил не касаться больше этой темы опасной.

– А ты, глупый, не видишь? Оглянись вокруг – перемены уже рядом. Дедовскому укладу конец пришел. Что далеко ходить, в Посаде вашем событий хватает... Ты только присмотрись внимательно, всё ли так, как раньше было? Чую, кончится всё это военной экспансией...

Возвращался Лад в Посад в смутных сомнениях.

В Посаде костры пылали, улицы и площади освещали. Где-то кони ржали, свиньи хрюкали, изредка гуси голос тревожный подавали. Запоздалые гуляки домой возвращались, восхваляя щедрость совета – второй день гульба идет, и никто за праздность не корит. А то, что бабы ворчат, так их слова что ветер, взъерошат волосы на голове и прочь летят. Только ветер иногда, думал Лад, может и бурей обернуться.

Когда к дому подходил, заметил Лад, как тень чья-то метнулась вдоль забора. Насторожился, прислушался, – не звякнет ли где металл клинка, не раздастся ли шорох неосторожный. Вспомнил слова Седоборода, и озноб по спине пробежал. Тут легла ему на плечо чья-то рука. От неожиданности отпрыгнул Лад шага на три и обернулся, готовый к схватке. Сердце глухо стукнуло в груди, упало куда-то, и дыхание прервалось.

– Кто тут? – как можно суровее спросил он. Казалось ему, что от голоса грозного должны сейчас же все враги его явные и тайные на свет выйти и повиниться в помыслах злых. Только на жалкий шепот его раздался в темноте смех.

– Реакция у тебя что надо! Прыжком таким кого хочешь с толку сбить можно. – Вышел из тени Донд, улыбнулся.

– Донд, – с облегчением признал Лад и дрожь в ногах унял. – Напугал ты меня. Чего по ночам по уличкам пустым бродишь? Или ищешь кого?

– Тебя. Есть у меня известие для Лада Посадского, купца знатного. Вот как о тебе теперь говорят.

– Пусть говорят что хотят. От кого известие?

– От М. Уолта. Хочет он про поход наш поговорить.

– А-а, если так... Я думал, о жене моей хочет поговорить.

– При чем тут она? – удивился Донд.

– Она с утра собиралась к М. Уолту.

– Ну и что?

– Да то, что с кем бы она ни встречалась – тут же какие-то проблемы возникают.

– Не думаю, что дело в ней, – задумался Донд. – Шеф серьезен был. Даже слишком. А из-за женщины он бы так не волновался...

– Ладно. Что хочет?

– Поговорить.

– Сейчас? Ночью?!

– Завтра утром.

– Это можно. Приду. – Лад посмотрел по сторонам. – Ну, я пошел...

– Иди. – Донд прислонился к забору и подбросил ножик, ловко поймал его за рукоять, из кожи набранную, и опять подкинул.

– А ты?

– А я здесь постою.

– Темнишь ты что-то. Знаю я, зачем в поход с нами пошел... Только теперь мы в Посаде, дома.

– Это меня и пугает.

– Передай М. Уолту, с утра буду. – Лад махнул рукой и пошел к дому.

Вдруг ворота его дома распахнулись настежь и вынеслись из них галопом бешеным пять всадников, чуть Лада не зашибли. Упал он в пыль дорожную, а когда вскочил на ноги, услышал, как запричитала в голос вся его прислуга.

– Ах, беда-то какая! Ох, что же это делается, люди добрые! Украли... Украли, изверги проклятые...

Донд вмиг очутился рядом.

– Эх, говорил же я Комер-сану!.. Что теперь будет...

– Ты меня спрашиваешь?! – Лад бегом бросился в ворота.

Донд не отставал.

Вся дворня голос надрывала, и Лад сперва ничего понять не мог. Заметив старуху, которая вчера в горницу его проводила, бросился к ней, поднял с земли и стал трясти.

– Что случилось?! Да перестань выть! Говори, какая беда в дом вошла!

Старуха плевалась, визжала, и если бы не дернул ее Донд за косы седые больно, никогда бы не дождались ответа.

– Вороги в дом твой пробрались и Гадину, жену твою ненаглядную, силой умыкнули!

– Я к Комер-сану! – сказал Донд и побежал на улицу.

Лад проводил его бессмысленным взглядом.

– Да не тряси ты меня! Дружок твой так за волосы дернул, думала, голову оторвет. А тут еще ты... Да не тряси, кому говорю! – Она залепила Ладу пощечину. Тот совсем растерялся. Минуту назад старуха места себе не находила, ничего связно сказать не могла, а теперь...

– Отпусти меня, Ладушка. Надо людей успокоить и погоню снарядить.

– Погоню? Куда? За кем?

– Эх, голова твоя седая, да глупая! Говорю же тебе – Гадину силой забрали. На коней вскочили, и след простыл! Снаряжай погоню, хозяин, не стой столбом! Эй! – вдруг гаркнула старуха, перекрывая крики. – Коней седлайте, хозяин в погоню собрался!

– Я?! В погоню?! – прошептал Лад. Старуха во все глаза смотрела на него, словно ожидала чего-то. – В погоню, значит... Быстрее седлайте, – заорал он, – да чтоб кони к долгой дороге были готовы!

Суматоха от крика такого еще больше увеличилась.

Лад ругался на чем свет стоит, подзатыльники без счету отвешивал, да зря всё. Какие-то люди факелы ярко запалили и по двору носились. Лад приказал отловить их и факелы отнять – еще подожгут чего, беды потом не оберешься! Хотя, какая беда?! И так горе в дом ввалилось, так что куда уж хуже... Но стали ловить их. Ловили, водой колодезной из ведер окатывали. Которые с факелами были, озлобились, в темноте бить стали тех, кто ловил. Свалка вышла, потасовка хоть куда!

Кто-то коней не удержал, испугались кони огня яркого, заржали кони, копытами по земле бьют, хвостами по бокам стегают...

Лишь появление Седоборода к порядку всё вернуло. Факелы потухли, люди разобрались, что к чему, извиняться стали друг перед другом.

Лад на крыльце сидел и тупо смотрел на всё происходящее. На подошедших Комер-сана и Седоборода внимания не обратил.

– Что за переполох ты устроил? – напустился на него Седобород. – Надо же, чуть дом не спалили!

Но Комер-сан удержал старика за руку.

– Ему сейчас не до наших наставлений. С дворней своей сам потом разберется. А нам надо Зуба разбудить. Пусть завтра совет созывает. Надо решать – что дальше делать.

– Лад... Лад! Посмотри на меня! Это я, Донд... Комер-сан, что с ним?

– Шок у него, – ответил купец убийце. – Из-под носа жену увели, украли, тут у кого хочешь нервы сдадут.

Седобород поворчал немного, а после достал из сумки, что всегда при нем была, пучок травы и подозвал старуху. Та подошла, поклон отбила до земли и внимательно посмотрела на траву сухую.

– Заваришь ему со щепоткой чая итайского. Это его успокоит на время... И вот еще что, пока он в себя приходит, поначальствуй здесь, в порядок всё приведи.

Старуха поблагодарила Седоборода и поковыляла к столпившейся чуть в сторонке прислуге. Через минуту послышался ее голос зычный. Выговаривала она кому-то за коней упущенных, за воду разлитую, за неразбериху общую.

– Что с погоней делать будем? – поинтересовался Донд. – Я так понимаю, сейчас и пытаться нечего их догнать. Кони заговоренные были.

– В гриве искры плясали? – строго спросил Седобород.

– Да. Желтые с красным.

– Заговоренные... Да-а, незадача. Прав ты был, Донд. Надо было его предупредить. Да только кто знал, что именно так всё обернется?! Пошли отсюда, Комер-сан, нечего народу глаза мозолить... Донд, до утра побудь с ним. Мало ли что еще случится.

– Не беспокойтесь. Покараулю до утра.

Старики оглядели двор еще раз и пошли к воротам, где уже собралась толпа соседей.

Лад так и не пришел в себя. Как раненого, Донд подхватил его, в дом занес. Скоро старуха объявилась. Заварила травку, как Седобород учил, поднесла Ладу кружку. Тот без интереса выпил, обвел всех взором мутным и повалился в беспамятство. Донд уложил его в постель. Старуха при Ладе осталась.

О прошедшей свалке напоминали лужи грязные да костерок из факелов, сложенный кем-то посреди двора. Донд присел на крыльце. Не впервой ему на страже ночь доводилось коротать. Только ночи эти разными были. Ежели когда охраняешь кого, тут одна специфика, а если жертву выжидаешь, дело совсем другое.

Среди отправленных им к праотцам всякие попадались – купцы жадные, негоцианты хитрые, разбойнички всех мастей, один раз даже довелось ему приложить руку к политическому убийству. Не по его воле дело то вышло. Работа есть работа, а от заказа не отказываются. Дружки по братству профессиональному косо посмотрели бы, откажись он тогда. А косой взгляд среди таких как он может пулей в лоб обернуться или ножиком в спину в подворотне какой темной...

Так вот, сколь их было, жертв, всяких и разных, но одно объединяло их. Все они чутьем чуяли, что охота на них началась. Так что охота на них становилась делом опасным. Такие ночи врезались в память резкими ветрами, дождями несносными, нервным напряжением, которое сочеталось с холодным расчетом.