Текст книги "Небеса и ботинки. Размышления о христианстве. Экзистенциальный опыт"

Две великих ереси в истории религий

Религиозное чувство, которое способен испытывать человек, не так уж и вариативно. Ведь все люди во все века представляют один вид – homo sapiens. Кровь у всех красная, две ноги и две руки, пара глаз, нос и два уха. Добывать себе пропитание человек везде научился одинаково – кто охотился и собирал плоды, кто засевал землю и разводил скот. Вариантов немного. Практики шаманизма и камланий тоже везде очень похожи. Начальные стадии религии – анимизм, тотемизм – везде одинаковы. Даже верховный бог политеистов и тот везде один и тот же – это бог грозы, громовержец, потому что его больше всего боятся: Зевс-Юпитер у греков с римлянами, Индра у ведистов, у славян Перун и т. п.

Когда же человечество в своей рефлексии духа подобралось к единому Богу-Творцу, а это случилось не у всех народов, но там, где это произошло, у тех народов и выработалась своя религиозная система, часть из которых мы сейчас знаем, как мировые религии.

Не будет ересью сказать, что закономерности религиозного опыта у всего человечества одни и те же, ведь несмотря на разницу богов и трактовок, ведут люди себя одинаково. Одни возносят молитвы Творцу, находясь в миру и пользуясь близлежащим культовым сооружением, другие становятся отшельниками-анахоретами, уходят в леса и пустыни, образуют общины единомышленников и принимают обеты, отделяющие их от мира. Одни находят служение в милосердии и служении ближним, другие предпочитают личную аскетическую практику и уединение.

Если одинаково люди во всех религиях ведут себя во внешних проявлениях, то одинаково они и думают. Вот именно то, что происходит у религиозных людей в голове – это важно, ибо от этого и зависит их отношение к миру и окружающим. И вот здесь как раз и лежит водораздел между истинной религией и ложной, между заблуждением и истиной.

Если индуизм, как я уже говорил выше, увяз во множестве разных богов и культов, к чему это привело? Миллионы людей в городах поклоняются своим мурти (священным идолам), при этом исповедуя в жизни материализм и практицизм, а другие – садху – ходят полуголыми, раскрашенными и с запутанными волосами по дорогам Индии и попрошайничают. Одни решили, что им достаточно внешне соблюдать ритуалы поклонения и чтить традиции, в повседневной жизни живя без Бога, а другие – наоборот – признают мир за ничто, за иллюзию, майю, наваждение. Их «подлинная реальность» в глубокой трансцендентальной медитации на священные имена. Их время вечно, пространство бесконечно, их идеал – мокша и нирвана. Этот мир их никак не интересует, они уже вышли из него, только тело еще временно влачится по этим пыльным дорогам, как никчемная материальная оболочка. Душой они уже давно на небесах, на своих райских планетах, а лучшие вышли из круга сансары и достигли просветления.

Это два вида ментальной ереси, характерные для любой религии. В том числе это было характерно и для иудаизма, это же возможно и в христианстве. Называются эти ереси практицизм и спиритуализм. Можно было бы их назвать крайний практицизм или материализм и крайний спиритуализм или мистицизм. В иудаизме обмирщение и практицизм выразились в саддукействе, которое дошло до отрицания бессмертной души. К спиритуалистам же можно отнести ессеев, не желавших иметь ничего общего с окружающим их миром.

На самом деле это основной вопрос религиозного сознания, ибо недостаточно иметь правильного пророка, необходимо еще правильно понять слова пророка, а вот с этим всегда большие проблемы. Болезни же человеческого сознания везде и всегда одни и те же. И неважно какая религия – сознание человека принесет свои заблуждения в любую религию, будь то индуизм или христианство.

И если сейчас я вижу христианскую церковь, где батюшка сокращает безбожно службу, исповедь проводит во время литургии и формально быстро55
  Исповедь по древнему уставу, сохранному, например, Александрийским патриархатом, во время литургии не проводится, дабы не отвлекать верующих от основной соборной молитвы христианина.


[Закрыть],

таинство подает за деньги, а вино в лавке в два раза дороже, чем такое же в магазине – то это ересь практицизма. И совершенно неважно, что называется церковь «христианской» – из нее можно сделать вполне полуязыческое малое предприятие по оказанию религиозных услуг. И в самом деле, если бы приходящим креститься ученики Господа говорили – «пожалуйста, за 6 тысяч сделаем», или, в лучшем случае, «покрестим за пожертвования» – куда бы послал Господь этих учеников? Лучше и не представлять.

Я недостаточно хороший христианин, чтобы кого-то судить, но я достаточно трезв, чтоб отличать черное от белого. Я уже писал выше, что если увидел течь в корабле, то должен поднять команду, чтобы спаслись все плывущие на этом корабле. «Нельзя служить двум господам – Богу и мамоне» (Матф. 6:24), – сказал Христос, и истина эта выше разговоров о личном смирении. Если уже за крещение берут деньги и не малые – это уже о многом говорит.

Моя мама решила креститься в 77 лет, так как выяснилось, что до этого она обряд крещения не проходила, хотя в церковь периодически заходит. Не без моего влияния она приняла это решение. Каково же было ее удивление, что везде с нее потребовали за это деньги. Пришлось найти единственный известный мне в Москве храм, который за это деньги не берет. Но не менее меня шокировало, когда, придя недавно в очень симпатичный храм с интеллигентного вида батюшкой на соборование, мне, передавая свечку с бумажкой, работница местной лавки сообщила, что с меня 250 рублей (свечка была тонкая, рублей за 50 и то с огромной наценкой). Храм был набит народом под завязку. То есть, видимо, все с этим смирились, а вот я как-то не смог. Я, признаться, давно не соборовался, но в этом храме я решил это таинство не проходить. Мне кажется, оно там бесполезно. Каждый должен жертвовать на родную церковь – согласен, но не в виде платы за важнейшие таинства, от этого таинства делаются бесполезными.

Ересь практицизма сидит в сознании человека со времен бронзового века, и ее так просто не искоренишь, хоть тебе тут и «Благая весть» – а все-равно, бацилла эта жива и антидот еще не придумали.

Приспособление Божьих заповедей под золотого тельца, практицизм – это то, с чем боролся еще Моисей. То, что он получил 10 заповедей на горе Синай – это все знают. А вот то, что он получил их на скрижалях, которые тут же и разбил, спустившись с горы, об этом мало кто помнит. Разбил же он их потому, что евреи, пока он постился на горе Синай, соорудили себе золотого тельца (то есть быка), которому и поклонялись. Этого не мог перенести впечатлительный Моисей, в порыве чувств разбив и скрижали.

Практицизм выражается не только в приспособлении к золотому тельцу заповедей Господних, но и более опосредованно, ко всему мирскому, суетному, второстепенному. Так внутри православия проявился магизм и даже язычество, когда ритуал, поверье и чьи-то выдумки заслонили дух религии. Немало страниц разоблачению языческих атавизмов в православии посвятили наши богословы диакон А. Кураев и проф. А. И. Осипов. Ни на какой праздник вы не увидите столько народу в храме, как в очереди за святой водой на Крещенье или в великую субботу на освящении куличей – это расхожий пример. Это, конечно, не умаляет значения святой крещенской воды, агиасмы, и куличей с яйцами, но действует ли Святой Дух там, где к нему относятся, как к чудодейственному эликсиру или пустой традиции?

Что происходит в голове человека, который во время литургии ставит свечки ко всем иконам, к которым только может? Ведь вместо того, чтобы молиться во время важнейшей службы христианина вместе со всеми, ему надо сначала протиснуться в лавку, отсчитать деньги и получить сдачу, затем пробраться к нужной иконе, а чаще растолкать кого-то, отвлекая его от молитвы, чтобы передать свечку. Вероятно, во время всех этих действий он думает, что совершает что-то важное, хотя у него на плечах сидят два беса – один отвлекает прихожан от молитвы, второй забивает его собственную голову ненужными мыслями. Ведь все, что нужно человеку – это молиться на литургии вместе со всеми, это самое действенное, а свечку можно и нужно поставить до начала службы, или во время причащения священников в алтаре после «Отче наш» – положенных по уставу в это время молитв все равно никто из прихожан не читает, в основном люди просто ходят по храму и переговариваются. Ни разу не слышал я и от священников, чтобы они наставляли прихожан, как и когда надо ставить свечки, чтоб не мешать другим молиться.

Удивительна для меня деятельность неких женщин-служительниц храма (а чаще не в меру ретивых прихожанок). Отдавая должное их беззаветному труду за невысокие (мягко говоря) зарплаты, я всегда удивляюсь способности проводить часы у одного подсвечника, бесконечно переставляя свечки с места на место. Один раз я решил внимательно проследить, чем же она там занимается, когда в нашей небольшой церкви одна дама стояла прямо перед солеей у большого подсвечника, все время литургии поправляя свечи и переставляя их. Так как церковь небольшая, а она стояла перед солеей, получалось, что она стоит у всех перед глазами и все невольно отвлекают на нее свое внимание. Я отдаю себе отчет, что некоторые свечи догорают и огарки остаются в лунках, тем самым заполняя ее воском, что нежелательно. Можно их просто погасить, когда они догорают, или вынуть оттуда, но женщина занималась не этим. Эта процедура занимала процентов 5 ее деятельности. Все остальное время она постоянно тасовала свечи с места на место. После того, как она перетасовывала их в одном, ведомом только ей порядке, полюбовавшись им несколько секунд, она начинала перетасовывать свечи обратно. Время от времени какая-то свеча догорала, и тогда у нее появлялся вполне законный резон находиться у подсвечника, чтобы убрать огарок. Это же освобождало лунку и появлялось возможность для новых комбинаций, что вновь навевало на нее вдохновение для новой деятельности.

Она изрядно суетилась и отвлекала внимание, так как стояла передо мной, но я не решился сделать ей замечание и длилось это довольно долго. Промыслом Божиим в один из дней этот подсвечник поменяли в храме на другой – наполненный песком по примеру древних церквей. Свечи стало ставить легче, да и огарки убирать не обязательно.

И вот на службе я смотрю, как уже другая «матушка» подошла на место перед подсвечником и загадочно на него смотрит. Пару робких движений она сделала, чтобы поправить покосившиеся свечи. Еще минута, и, как кот пытающийся достать сайру из банки на столе хозяина, сначала цепляет ее одним когтем и смотрит, что же произойдет, так и «матушка», поправив пару свечей и подождав минуту, затем поправила третью, четвертую и пошло-поехало, началась «свечная карусель» до самого конца литургии! Переставлять свечи стало даже удобнее – сначала можно гонять их по часовой стрелке, а затем против, особо не утруждаясь.

Все это, казалось бы мелочи, но, на самом деле, самая банальная бесовщина. И я не предаюсь здесь средневековым предрассудкам. Люди с открытыми духовными очами, и это зафиксировано в книгах, часто видят бесов прямо в церкви. Чем меньше порядка в церкви, тем больше там бесов и тем ближе они к алтарю. Один духовидец, способный слышать разговоры бесов, передавал, как бес похвалялся перед другими, что добрался до самого престола в алтаре. Что мешает настоятелям сделать элементарные «вводные» своим служителям о том, как надо вести себя в церкви и что не надо, например, гонять свечи по кругу в подсвечниках – непонятно.66
  Однажды я все-таки сделал замечание этой женщине, которая оказалась не служительница храма, а добровольной энтузиасткой, и она перестала гонять свечи по по кругу, стоя перед алтарем. Теперь она стоит сама, как свеча, посреди правой половины, где должны стоять мужчины, так что ее никак не «объедешь», ибо роста она немаленького, просвети ее Господь!


[Закрыть]

Или другая история. Исповедь в храме, народу много. Исповедуют два священника. Вдруг вперед одной из очередей подходит «матушка» и начинает оживленно переговариваться со стоящей впереди, видимо, ее знакомой. Сразу видно – «своя» служка. Говорит о чем-то веселом, улыбается. Так, поболтав минуты 3—4, она идет к священнику, через минуту он ее накрывает епитрахилью и читает разрешительную молитву. То есть «своя» исповедалась. Исповедь ли это? Не знаю. Как минимум, она своей болтовней отвлекала всех стоящих в очереди. Вряд ли об этом она упомянула священнику. То есть в данном случае она приспособила религию к самой себе – ей надо быстро и комфортно «исповедаться», вот она это и сделала. Вероятно, после этого она еще и причастилась. Я не удивляюсь поэтому, что в более древней Элладской церкви, например, исповедуются только наедине в специально назначенное время и не приходскому священнику, а специально для этого приглашенному из монастыря монаху.

Я отдаю себе отчет в том, что хожу по тонкой грани «осуждения», но я же предупреждал честно, что пишу экзистенциально – то, что вижу и чувствую… Полно грехов и у меня самого, да и не осуждаю я никого, просто делюсь впечатлениями, чтобы быть честным перед самим собой и читателем. Всем же понятно, что церковь – это единственное место, где православный христианин может соборно молится с единоверцами, да и за вход денег пока не берут, слава Богу! Так что мы хотим ей помочь и как-то улучшить приходскую жизнь. Батюшки наиболее опытные и ревнители благочестия делают это сами. Там, где таких настоятелей нет, это должны делать прихожане.

Другая опасность и сугубая ересь – спиритуализм, то есть низведение все к отрицанию мира и замыкания в себе. Иногда эту тенденцию ошибочно называют «аскетизм» – на эту ловушку попадались многие светские богословы, представители нашего «серебряного века» особенно. Наиболее ярким был Николай Бердяев (1874 – 1948), который прямо провозвещал, что в «религии будущего» аскетическая традиция канет в лету. Ему вторит, хоть и более осторожно, прот. А. Мень в своей лекции «Два типа христианства» и других работах. Вопрос этот настолько серьезен, что на нем надо остановиться подробно.

Страсти по аскетизму

Столпники

«Три благочестивых мужа, стремящихся к спасению, приняли монашество. Один избрал себе в делание – примирять ссорящихся, другой – посещать больных, третий ушел для безмолвия в пустыню. Первый, заботясь о том, чтобы прекратить распри между людьми, не мог примирить всех ссорящихся. Побежденный унынием, он пришел к тому, который избрал своей добродетелью служение больным, но и того нашел также малодушествующим, признавшим, что исполнение принятой им добродетели превышает его силы. Договорившись, они пошли повидаться с третьим товарищем, удалившимся в пустыню. Придя, они поведали ему о своем смущении и просили сказать, что доставило ему пустынножительство. Помолчав немного, он налил воды в лохань и сказал: «Поглядитесь в воду.» Она была возмущена. По прошествии некоторого времени он опять сказал им: «Теперь поглядитесь в воду, она уже устоялась.» Взглянув в воду, они увидели в ней свои лица, как в зеркале. Тогда он сказал им: «Подобное этому совершается с человеком, когда он находится среди людей. Он не может видеть своих грехов по причине непрестанного возмущающего его отвлечения. Когда он удалится в уединение, особенно в уединение пустыни, тогда он усматривает свои согрешения.» (Ел. Игнатий. Отечник. С. 472. №68).

Греческие слова «аскесис» άσκησις («упражнение») и ασκητής («борец, атлет») в античной и позднеантичной литературе обрели три основных значения: 1) смысл «физический» (упражнение тела), 2) смысл нравственный (упражнение ума и воли) и 3) смысл религиозный. Третий смысл прослеживается у пифагорейцев и Филона Александрийского. Профессор А. Сидоров в своей книге «Древнехристианский аскетизм и зарождение монашества» пишет: «В Новом Завете глагол άσκειν встречается лишь в Деян.24:16 (в довольно широком смысле: „и сам подвизаюсь всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми“). Св. Апостол Павел предпочитает использовать синонимы: γυμνάζω („упражнять, тренировать“) и γυμνασία („упражнение“) 2. Начиная с Климента Александрийского и Оригена, понятие ασκησις и сродные с ним слова обретают (вероятно, не без влияния Филона) в христианской письменности тот привычный и преимущественный смысл „подвижничества“ („подвига“), с которым они обычно ассоциируются ныне.»

Воспитывать себя, тренировать волю, разум, дух, ограничивать плотские желания – что в этом плохого? С самых первых христиан традиция аскетизма явно прослеживается. Конечно, это было и раньше – и у индусов, и в Ветхом Завете, и в Древнем Риме.

В Евангелиях, правда, есть момент, который указывает, что ученики Христа при Нем не постились. Иначе бы ученики Иоанна Крестителя не спрашивали бы их ревниво:

– Почему мы постимся и молимся, а вы нет?

– Могут ли поститься сыны чертога брачного, – отвечал Господь, – пока с ними Жених? Но когда отнимется Жених, тогда и будут поститься.

Другой эпизод повествует, как ученики не могли выгнать беса из одержимого. Христос же, выгнав его, учил, что сей род изгоняется только молитвой и постом (Мф. 17:21). Тем самым благословил и то, и другое для самосовершенствования духа. Это же говорит и о том, что сам Господь практиковал и молитву, и пост. О 40-дневном посте Его в пустыне иудейской повествуют все Евангелия. Из Евангелий же мы знаем, что почти каждую ночь Он уединялся куда-нибудь в пустынное место (а близ Иерусалима это была Елеонская гора) и проводил там время в молитве. В ночь предательства Он один молился в Гефсиманском саду в то время, как ученики не могли бодрствовать, хотя Он их и просил об этом.

Итак, аскетизм как молитва и пост заповедан нам самим Спасителем. Эта практика, которая сама по себе существует с незапамятных времен, была воспринята и христианами с воодушевлением. Ибо здравый смысл подсказывает, что стяжать духовные дары без ограничения себя невозможно. Это касается излишней пищи, увеселений, праздности, удовольствий тела, эгоизма и т. п. Религиозная практика с самых древних времен знает это. Йоги знают это, буддисты, джайны, даже древнегреческие анахореты-философы, включая пифагорейцев.

Без аскетизма нет и современной православной жизни. Посты – это аскетизм, ограничение в увеселениях, разговорах, поклоны, молитвы, даже выстаивание службы – это уже аскетика, недоступная для многих. Признаться, для новоначальных, к которым когда-то и я относился, этот рубеж – долгое стояние на службе – был самым тяжелым для преодоления. Для многих «культурных» людей он так и остался непреодолим. А знаменитые православные посты? Со стороны кажется ужасным, как можно треть года не есть мяса и молока. Но, тем не менее – те миллионы, которые выстаивают православные службы и соблюдают посты, не в курсе, что по мнению Н. Бердяева – это плохо. А, может, он не это имел в виду?

Конечно, здесь имеет место подмена понятий. Аскетической традицией называют монашеское богословие, тем самым подменяют понятие «аскетизм», без которого религиозная жизнь вообще невозможна, если речь идет о серьезной религии, неким специфическим «монашеским мировоззрением», заключающимся в отрицании внешнего мира.

Монашество, от греч. μόνος – один, одинокий, возникло на рубеже 3—4 веков н.э. в Египте. Хотя Павел Фивейский – легендарный первый монах, удалился в фиваидскую пустыню несколько раньше Антония Великого, к последнему стеклись ученики, как Макарий Великий и другие. Таким образом, он считается прародителем монашества. Хотя монашество общежительное, расцветшее пышным цветом во все века последующего православия, строго говоря, можно считать детищем великого Пахомия, которому ангел (по «Лавсаику» епископа Палладия Еленопольского) вручил первый общежительный устав. Об этих первых подвижниках говорит известный авва 6-го века Дорофей в 1-м поучении своем: «Они поняли, что, находясь в мире, не могут удобно совершать добродетели и измыслили себе особенный образ жизни, особенный образ действования, – я говорю о монашеской жизни, – и начали убегать от мира и жить в пустынях.»

Пахомий Великий – основатель общежительных монастырей.

Хронологически первые монахи подались в пустыню еще до принятия Миланского эдикта в 313 г., отменявшего гонения на христиан, поэтому поступок их понять можно. Некоторые специалисты указывают, что, наоборот, монашество и развилось в 4-м веке после отмены гонений в связи с размытостью границ церкви, ее обмирщением. Так или иначе, с 4 века монашеские обители зародились независимо и под воздействием друг друга по всему востоку Римской империи. Патерики сохранили нам сказания о выдающихся подвижниках Сирии, Палестины, Малой Азии, Ассирии.

Многие отцы путешествовали в пустыни, где были знаменитые старцы, чтобы набраться опыта. Так, например, знаменитый экзегет и ритор Ефрем Сирин (сириянин) в 4-м веке посетил многие египетские монастыри, где беседовал с тамошними аввами.

Монастыри общежительные и особножительные (где монахи жили по одиночке, был также промежуточный вариант – киновии) широко распространились на Ближнем Востоке, и число насельников одних только египетских пустынь было весьма велико. Так в Нитрийской горе в 4-м веке по свидетельству еп. Палладия насчитывалось 5000 монахов, в монастырях Пахомия Великого тогда же – 7000. Это очень большие цифры, если, к примеру, в наше время монастырь, насчитывающий 100 монахов, считается уже крупным.

Монастыри цивилизовали окружающую среду и жителей пустынных районов. Многие стекались к аввам за советами и исцелениями. В «Лавсаике», (сборнике повествований о египетских старцах 4– нач.5 веков, написанном епископом Палладием Еленопольским) содержится не один рассказ, как какой-нибудь великий авва разрешал споры противоборствующих племен, или изгонял идольских жрецов из деревни, или даже ликвидировал засуху или наводнение. Ко многим из них приезжали видные императорские чиновники за советом, а некоторые так даже и оставались, как Арсений Великий, бывший до этого воспитателем императорских сыновей.

Так что же не нравится неохристианам и борцам с аскетико-монашеской традицией? Они же прекрасно понимают, как прот. А Мень, например, что без нее православие невозможно представить, взять хоть молитвослов – что в утренних молитвах, что в вечерних, подавляющее большинство текстов – именно молитвы древних отцов монашества: Макария Великого, Симеона Метафраста, Симеона Нового Богослова и др. А Иоанн Златоуст, Василий Великий – без которых и литургии бы не было – то же прошли немалый монашеский искус в пустыни, прежде чем стать епископами. Что уж говорить про отшельников богословов, таких как Ефрем Сирин, Григорий Палама, Исаак Сирин, Иоанн Лествичник, Григорий Синаит и других, чьи писания оказали огромное влияние на православное богословие!

Дело здесь в «святоотеческом наследии», иначе говоря, в монашеских писаниях. А в монашеских писаниях наших критиков волнует именно мировоззренческая сторона, а именно, вопрос отношения к видимому «внешнему» миру, миру людей, культуры, внешней цивилизации. Того, что называется «Не любите мира, ни того, что в мире». Вот здесь лежит водораздел в понимании разницы «открытого» и «закрытого» христианства.

В самом деле, ведь дело не в том, как человек обременен аскетической практикой, а как он относится к миру вообще. Живи ты хоть в дупле, но, если ты любишь Божий мир, ласков с приходящими к тебе, готов наставить и помочь любому, значит ты во Христе. С другой стороны, и без анахоретства можно жить в прелести, полагая себя за пуп земли. Поэтому совершенно не важно: живет ли человек в миру, или он уединился в пещере Гималаев, главное – его отношение ко всему живому.

Вдова великого князя московского Дмитрия Донского (1350—1389) княгиня Евдокия (в монашестве Ефросинья) носила под платьем вериги, при этом посещала пиры с послами, а ее упрекали в легкомысленном поведении. То есть вместо того, чтоб уйти в монастырь сразу после смерти мужа, как то полагалось на Руси, она была сугубым аскетом, живя в миру, так как вынуждена была помогать своим детям встать на ноги, а Василию 1 Дмитриевичу еще и править. Естественно, этот мир не презирая, по слову Спасителя:

«Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою.» (Матф. 6:16)

«А вот де отшельники-анахореты, – говорят критики монашества, – да и монахи вообще, отделившись от мира, презрели его, как падший, и, тем самым возгордились в самолюбии и самоспасении. В обетах своих они отрекаются „от мира и всего, что в мире“, то есть оставляют его сатане, а сами себя спасают. Культуру же и жизнь общественную они оставляют на произвол дьявольских сил, не желая участвовать ни в борьбе за „доброе, светлое, вечное“, ни вообще в судьбе погибающего человечества.» Так вкратце можно передать логику критиков монашества и «закрытого» типа христианства. (См. статью прот. А. Меня «Два типа христианства»)

Недавно я решил причаститься постом, вычитал положенные молитвы, естественно, исповедался накануне и пошел утром на литургию. Так как я живу на высоком этаже, пока я ехал вниз, в лифт ко мне подсел мужчина, и от него несколько разило чесноком. Мужчина был южной внешности, и ладно бы, ничего, позавтракал человек, но тут его пробрал кашель. В узком маленьком лифте кашлять после завтрака с чесноком категорически нежелательно. Кое-как задержав дыхание, я вырвался из лифта, ожидая с нетерпением, когда же наконец этот товарищ перестанет маячить передо мной затылком и свернет с моего пути. В конце концов, я его просто обогнал. Думы мои в это время были не очень миролюбивые. Слегка продышавшись по дороге, я подошел к переходу у светофора. Дорога широкая, а переход наземный один. Прямо за переходом метров сто до моей церкви. А на переходе со мной стоит женщина и разговаривает по телефону, видимо, со своей мамой. Разговаривает громко и агрессивно. Что они там выясняли я не знаю, но стояла она рядом со мной, и мне некуда было от нее деться, так как переход через дорогу был только в этом месте. Уши затыкать руками тоже как-то смешно. Светофор в этом месте долгий, так что пришлось минуту выслушивать ее разговор. Мысли мои становились все мрачнее. Перейдя дорогу, я снова сделал рывок, чтобы обогнать ее и широким шагом устремился к церкви, надеясь по пути уже никого не встретить.

Если бы я положил свей целью «спасение», как его понимает монашество, разве не оградил бы я себя от всех этих помех? И в самом деле. Рассудим логически. Жить среди себе подобных верующих или вообще одному, изредка приходя на богослужения. Поститься без ограничений сколько душе угодно. Знать, что высшее и сладчайшее достижение души – соединение с Господом в таинстве евхаристии, все время проводить в молитвах и богомыслии – разве это не идеал?

Зачем же мне тогда и этот кавказец с запахом чеснока ранним утром в лифте, и эта мадам с телефоном, и та «матушка», которая без конца будет гонять свечки по кругу, да и толкотня с куличами и пасхами в великую субботу? Не логичнее ведь от всего этого избавиться одним простым решением – отречься от «мира и всего, что в мире»? А сколько соблазнов можно тогда избежать! Привычное общение с людьми мирскими с их досужими разговорами, непонятный «успех», к которому все призывают, СМИ, которые засоряют голову каждый день новостями, а еще какие-то «новости культуры» – очередные фантазии извращенцев – нет, все это надо отрезать раз и навсегда! Поэтому эти люди правы! Они просто создали «удобные для спасения условия», инкубатор своего рода. Можно, спокойно вычитав молитвы, пройти утром по монастырю на службу, мимо проплывет разве что чья-то борода, а то еще фазан пройдется с павлином – и ты уже на долгой службе – как хорошо! И ни что не мешает.

Все это весьма логично и разумно – просто взять и отсечь все лишнее, что мешает спасению, и называется это «мир». Поэтому в Евангелии от Иоанна и сказано: «Не любите мира, ни того, что в мире. Кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего» (Ин. 2:15, 16). Мир в данном случае в Евангелии от Иоанна κόσμος – тварный мир, космос, мир людей. А что подразумевает этот «мир людей»? Да все – и культуру, и политику, и светскую цивилизацию, да и светскую же ученость – словом, все или почти все. А зачем оно нужно человеку, который хочет спастись, то есть помышлять лишь о божественном?

Конечно, и в монастыре хватает искушений. Пока у человека есть плоть, он всегда будет в борьбе. А, если еще и окружающая братия есть, значит, будут и трения, и масса поводов к смирению и послушанию. Да и монастырь, как правило, занят чем-то в миру. Принимает отовсюду молящихся, ведет просветительскую работу. А в голодное время, бывало, еще и окружающие деревни спасает от вымирания.

Все это так, но что-то и не так. Интуиция подсказывает – что-то не вяжется. Христос, вроде, пришел в мир, ходил по разным селениям, заходил во все дома, куда позовут, ел, пил, как Он Сам о Себе говорил. Ни о каких специальных общежительных уставах не заповедал, просто «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18:20).

Да и с женщинами общался постоянно, Среди учеников даже были женщины – Мария и Марфа, Мария Клеопова, Саломея и другие. Что-то не похоже братство апостолов на монашескую общину ессеев. Кому подражали св. Антоний и св. Павел Фивейский? Христу? Но Он не бегал людей, как учил Арсений Великий «бегай людей и спасешься», а наоборот, Он шел к ним.

В энциклопедиях так и написано – что подражали, мол, первые монахи Илие Пророку и Иоанну Крестителю, они и жили в пустынях. И что – это разве запрещено? Нет, конечно. Универсальность проповеди Христа в том и заключается, что «в доме Отца Моего обителей много (Ин. 14:2)». Есть и такой путь спасения. Сказано же «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки её и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Матф.5:29—30). Мешает тебе мир? Выйди из него!

Был, кстати, один горшечник, который воспринял этот совет насчет глаза буквально – пока он тачал горшки, «одним глазом» косился на проходящих мимо лавки женщин. Так как он был христианин, это доставляло ему немало хлопот. В конце концов, он вырвал себе этот глаз и уже вторым глазом смотрел на свои горшки. Этот случай описан в патерике, и больше я таких случаев не знаю, как, наверное, и вся история христианства. Зато этот же святой по тому же рассказу мог и горы двигать – настолько глубока была его вера.

Конечно, когда он заканчивал работу и шел в лавку за хлебом, ничто не препятствовало смотреть на женщин единственным оставшимся глазом и испытывать те же самые похотливые чувства, которые ему так досаждали прежде. Поэтому, по большому счету, выдирать себе глаз было не обязательно: дело же в том, что у тебя в голове, а не в том, что два глаза вместо одного! С другой стороны, он ведь двигал горы, а мы не можем – вера не та, а он ее подтвердил!