Текст книги "Особенности национальной милиции"

– Семь – ноль в нашу пользу, – подсчитывал он очки. У малыша округлились глаза, в которых смешались благоговейное восхищение и азарт заядлого болельщика. – Восемь – ноль.

Черт, какой досадный хук!

Когда две пары сандалий и одна кроссовка решили одновременно заехать в Гангу с трех разных сторон, парня подвела реакция вкупе с возможностями тела. Изогнуться ломаной с тремя перегибами даже сама Костоломова не смогла научить своего подопечного. Кроссовка целенаправленно впечаталась в покрывшийся бусинками пота лоб и в изумлении замерла.

Федор с малышом тоже постарались не двигаться и по возможности не дышать. Рядом с коленками появилась кудрявая голова, заглянувшая под стол и торчащая вверх ногами.

– Вы так играете? – поинтересовалась голова.

– У нас сельезное дело, не мешай, – отрезал Федин знакомый. – Мы плячемся от Лидии Алкадьевной.

– А-а, – понимающе протянула голова и исчезла, поднявшись наверх.

Ганга облегченно вздохнул. Пронесло! Он уже думал, сейчас мальчишка закричит, испугавшись большого дядьки, воровски спрятавшегося под столом. А тогда прибежит воспитательница – и прощай неуловимый ингредиент. Выскользнет опять из-под самых рук, издевательски похихикав в лицо.

– А там Сухоруков дворника привел. Он тоже манную кашу не любит, – раздалось над столом. – Они вдвоем под столом сидят.

Вот этого говорить не следовало. Детские души не менее любопытны, чем женские, только цель у их любопытства значительно разная: женщина старается быть в курсе всех событий, чтобы с упоением растрезвонить подругам последние сплетни, а ребенок сует свой нос во все щели ради того, чтобы развиваться и узнавать новое. Исключительно по этой причине, а не по какой другой, под крышкой стола стали появляться и исчезать детские головки, крайне заинтересованно окидывающие взглядом Федора.

С разных сторон стола полетели фразы:

– Это теперь его домик будет?

– Давайте, мы о нем будем заботиться. Как о Хомке, хомячке.

– А чем дворников кормят?

– В зооуголке есть корм для рыбок.

– А ты будешь нашим Хомкой?

Ганга, сложенный втрое под маленьким столом, давно отлежавший левую руку и ногу, безнадежно уронил голову на холодный линолеум, издав протяжный, мучительный стон.

– Дети, как вы ведете себя за столом? – прозвучал голос воспитательницы.

Федор уже и забыл, что в заведении, подобном детскому саду, может оказаться взрослый. Только теперь он обратил внимание на то, что за все время общения с детьми он ни разу не услышал голоса воспитательницы.

Вероятнее всего, она выходила из комнаты, хотя парень утверждать этого не стал бы. Итак, девушка задала вопрос.

– Сядьте все ровно.

– Не выдавайте нас, – шепотом попросил противник манной каши.

– Не шамневайся, – заверила полненькая девочка с отсутствующими двумя передними зубами. – Не жаложим.

Дети сдвинули коленки, выпрямили спинки, замерли. Их идеальная поза напомнила Феде занятия по строевой подготовке в школе. Как жалко было ребят, с раннего возраста вкусивших терпкий вкус дисциплины.

В группе повисла тишина. Напряжение охватило Гангу, и струйки пота защекотали по спине. Он посмотрел на своего соратника, с философским спокойствием пережевывающего жевательную резинку, и восхитился его самообладанию. Ни один мускул не дрогнул на мужественном, бледном лице малыша. Не то что у Ганги, мучимого нервным тиком.

– А где у нас Сухоруков? – заметила пропажу воспитанника Лидия Аркадьевна. – Он еще не помыл руки?

Федор почувствовал, как волосы на голове тревожно зашевелились, а уголок рта, дернувшись, упал вниз. Сухоруков же словно не слышал роковой фразы, жевал себе и любопытно рассматривал «ожившие» волосы курсанта.

– Нет. Он, што ли, под штолом, – тоненьким голоском ответила девочка, обещавшая не заложить.

– Под столом? – изумилась воспитательница. – Сухоруков, ты что там делаешь?

– Лидия Алкадьевна, я здесь от манной каши плячусь. – Мальчик посмотрел на Федора серьезными, водянисто-голубыми глазами. – И в гости к Мамановичу зашел. У него немножко тесно, зато интелесно и жувачки налеплены.

Ганга кожей почувствовал изумленное недоумение, источаемое воспитательницей, а заодно навечно попрощался со своим здоровьем, оставшимся в далеком, беззаботном прошлом. Перед его глазами возникли ноги в модельных туфельках. Наклонилось лицо, вытянутое в непонимающую мину. Федор не знал, куда себя деть. Если бы можно было раствориться в воздухе, пусть даже без последующего материального воплощения, он бы не задумываясь растворился. Но наука пока не знает способа перехода человеческого существа в газообразное состояние.

– Наверху так жарко, – невпопад хриплым голосом выдавил из себя курсант и понял, что влип по самые уши.

5

– Итак, – меряя широкими шагами скромных размеров комнату и заставляя всех остальных вжиматься в ветхие стены общежития, разрабатывал план Кулапудов. – Место следующего преступления нам известно. Это плюс. И весомый плюс. Определенно следует устроить там засаду и ловить преступника с поличным. И чем скорее мы начнем операцию по поимке дурковеда, тем больше вероятности того, что мы его поймаем.

– Эх, жалко, нас от занятий не отстранили, – сокрушенно произнес Дирол. – Вдруг злоумышленник совершит свое черное дело в первой половине дня, а мы как дураки будем сидеть на какой-нибудь патологоанатомии. Опять же и времени для решения личных вопросов больше было бы.

– Скажи уж сразу, что именно личные вопросы тебя волнуют в первую очередь, – с упреком произнес Леха. За время совещания у них зародилась и катастрофически разбухала распря, основанная практически на пустом месте. Неудачно брошенное Зубоскалиным слово «мент» не было забыто принципиальным и зацикливающимся Пешкодраловым, и ссора разрасталась со скоростью несущегося с горы снежного кома.

– А если и так? – с вызовом спросил Зубоскалин. – Тебе разве не хочется потусоваться с девчонками?

– Мне хочется ловить преступников.

– Ага, значит, мальчиков предпочитаешь.

Густая краска залила лицо Пешкодралова, перекинувшись на уши и остриженный под машинку затылок. Дирола Леха уважал, как, впрочем, и всех своих сокурсников, но порою тот был просто невыносим. Когда откалывал свои номера перед преподавателями, например. Этот несносный индивид с плоскими шуточками словно специально с каждым днем развенчивал перед Пешкодраловым образ российского милиционера. Неколебимого, честного, неподкупного и – что самое главное – серьезного. Ну разве Санек сможет с достоинством на лице пройтись по Дрыщевке, гордо неся символ власти – полосатую палочку? Да ни в жизнь. Если бы Леха там, у себя в деревне, знал, какие типы идут в российскую милицию, он бы, может, и не пришел сюда за двести километров учиться. На автобусе бы приехал.

Леха лихорадочно соображал, что бы такое сказать в ответ на неслыханное оскорбление, но никак не мог придумать что-нибудь едкое и остроумное. Это злило еще сильней, заставляя распаляться и без того помидорного цвета уши. Был бы Пешкодралов сейчас дома, он бы нашел, как поставить на место заносчивого сокурсника: врезал бы промеж глаз – и вся недолга. У них в Дрыщевке всегда так споры разрешаются, по-простому.

Леха почувствовал, как зазудели непроизвольно сжавшиеся в кулаки ладони.

А почему бы и нет? Как долго ему еще терпеть этого доморощенного сатирика?

На Лехином лице всегда отражались чувства, испытываемые им на данный момент, и мысли, если таковые бывали. Все, что происходило у него внутри, с внешней стороны читалось как по книге. Сейчас Пешкодралов походил на быка, которому показали красную тряпку, и это стало нервировать Дирола. Он прекрасно помнил, с каким рвением Леха поражал воображаемого противника на учениях. Впору было ретироваться подобру-поздорову, но Санек, привыкший оставлять последнее слово за собой, чисто машинально, не по злобе душевной, а исключительно по инерции, бросил:

– Посмотреть бы на мамочку, что родила такого сына.

И здесь Санек совершил ошибку, да еще какую. Леха мог вынести многое, но маму трогать… Обстановка накалилась до предела, напоминая кадры из американского боевика. Спасти положение могло только чудо. И чудо случилось.

– ДОБЫЛ! – громом прокатилось по комнате, оглушая находившихся в ней людей.

Крепкие парни, тренируемые самой Костоломовой, вздрогнули и, приняв боевую стойку, обернулись ко входу, ожидая появление коварного злодея.

Дверь была широко распахнута. Из коридора лил яркий электрический свет, говоривший о том, что, решая проблему, ребята не заметили, как засиделись допоздна. В ослепительных лучах огромная фигура сияла улыбкой не хуже электрической. Она пережевывала жвачку, подаренную Сухоруковым, прищуривала глаз, заплывший от неудачного броска Туруктаевой во время игры в мяч, прижимала к груди клочок бумаги, на котором были записаны адрес и телефон молоденькой воспитательницы, но самое главное, высоко над головой, в двухлитровой банке она держала предмет своего торжества – его. Ингредиент.

Излучающая божественный свет фигура сделала шаг вперед и очутилась в стенах комнаты. Дверь захлопнулась, скрыв за собою сияющую ауру. Теперь курсанты видели, что перед ними не святой Петр и даже не херувим какой-нибудь, а их товарищ, Ганга, по-прежнему растягивающий рот в глупой улыбке, во всем же остальном вполне обыкновенный, если не считать увеличившиеся за время отсутствия прыщи.

– Почему так долго? – сразу же возмутился Кулапудов. – Тут дело нужно решать, не терпящее отлагательств, а назначенный мне в помощники курсант неизвестно где прохлаждается. Все самому приходится, все самому.

– Я же лекарство добывал, – оправдывающимся голосам произнес Федя.

– Че пристал к мальчишке? – заступился за него Зубоскалин. – Парень старается, чтобы престиж российской милиции не уронить. Где вы видели следователей с провалившимся носом?

– Опять же, и следить за преступниками, оставаясь незамеченным, станет сложнее, – поддакнул Антон.

– Ага, сливаться с окрестностью, когда ты черный и с отсутствующей частью тела, проблематично, – прибавил брат.

– Но можно было хотя бы побыстрее вернуться?

Ганга вздохнул. Эх, знали бы они, как сложно было добыть эти неуловимые литры. Федор уставился в пол, задумавшись, и погрузился в воспоминания.

Лидия Аркадьевна не подняла крик и не стала изображать панику, хлопаясь в обморок или бросаясь на «вора» в рукопашный бой.

Нет. Она просто удивленно приподняла брови, округлив светло-каштановые, с зелеными крапинками глаза, и предложила Ганге занять более удобную позицию. Например, за столом воспитателя. Привыкшая к самым неожиданным со стороны детей поведенческим реакциям, она не стала проводить допрос.

Спокойно, ненавязчивым тоном, словно мама в детстве, предложила чашечку компота и, сев напротив, подперла щеку маленькой ладошкой, молча ожидая объяснений. И сейчас перед Фединым взором стоят глаза с зелеными крапинками.

Федор и не заметил, как выложил этой женщине все, о чем боялся говорить посторонним. Только об истинном своем заболевании не смог рассказать. Что-то его останавливало. Может быть, искорки цвета листвы? Лидия Аркадьевна сама избавила парня от тяжелых объяснений, предположив, что у него банальная ветрянка. Федор же не стал ее переубеждать и обманывать не стал. Просто промолчал, предоставив девушке возможность самой домысливать.

А потом все пошло как по маслу. Лидия, как про себя стал называть ее Федор, после ужина отправила детей в туалет, и через десять минут перед глазами Ганги стоял стройный ряд наполненных беленьких горшочков. Оставалось только рассортировать их, отставив инвентарь мальчиков отдельно от емкостей девочек, согласуясь со списком, и дело в шляпе. И как тут не ликовать Феде, после неожиданно простого решения сложной проблемы? А Венька говорит, быстрее. Никак нельзя было быстрее.

– Пока ты там прохлаждался, – не унимался Кулапудов, – мы здесь времени зря не теряли, разработав план всей операции по поимке дурковедов. В вопросе стратегии особенно отличился Леха Пешкодралов. Скажи ему спасибо – голова парень.

Леха приосанился, гордо перекинув через плечо в жирных пятнах полотенце.

– Спасибо, – машинально произнес Ганга, не отвлекаясь от приятных воспоминаний, не вполне соображая, кому он говорит слова благодарности и за что. Может быть, Лидии за ее понимание?

Зардевшиеся мягкие щеки Пешкодралова показали, что парень принял все на свой счет.

– Ребят, предлагаю всем спать, – широко зевнув, пробормотал Санек. – Поздно уже.

Леха раздраженно скрипнул зубами. Вот так всегда Дирол все испортит.

* * *

Сон в эту ночь Веньке приснился ужасный. Мало того, что, мучимый возложенной на него ответственностью, Кулапудов долго не мог заснуть, так еще и это.

Он вроде бы попал обратно к своим бывшим дружкам в компанию не из-за того, что вновь испортился и стал отпетым хулиганом, а с благородной целью внедриться в общество правонарушителей и выявить злостного похитителя дамских сумочек. Паленый недоверчиво окинул его взглядом, смачно сплюнув на разогретый солнцем асфальт.

– А-а, болонь недоделанная, – процедил он сквозь зубы, смакуя ругательства, – в серый дом втянуть причапал или стрелком заделаться решил?

Венька стал объяснять, что ничего плохого ни Паленому, ни всей остальной братве он делать не хочет. Что зашел исключительно по старой дружбе, спросить, как дела, а заодно и вопросик небольшой решить: не знает ли кто о дурковедах, появившихся в городе? Услышав об этом, Мясо громко рассмеялся, прикрывая беззубый рот руками, а Паленый почесал закинутую на стол ногу и недобро окинул Веньку взглядом.

– Перья офицерские на нас заработать хочешь? – сделал вывод он. – Не суй рога в дела аристократов, мы с мусорами дела не имеем.

Тут Венька бросился еще что-то объяснять, припомнил «золотые» деньки, когда с Паленым они в дружбе были.

Венькины слова почему-то действие имели не сказать чтобы адекватное. Паленый, и Мясо, и Санта– Клаус, и все остальные, мучимые злобой, медленно, но верно наливались иссиня-зеленой краской и, перешептываясь, о чем-то договаривались. А потом Паленый прервал все его излияния еле заметным движением руки.

– Мы тебе поверим. – Венька облегченно выдохнул, мысленно поблагодарив святого Вениамина, если таковой обитает в кущах небесных. – Но только за время твоего отступничества законы блатных слегка изменились. Слишком много среди полуголодных дятлов развелось.

Стучат вашему брату, как стенографистка по клавишам, без умолку.

Венька сразу заподозрил что-то неладное в его словах. Воровские законы не переписываются – это тоже своего рода закон. Паленый ловит его на удочку, а Венька должен сглотнуть наживку, иначе нельзя.

Ради дела нельзя.

– Короче, что от меня требуется? – посуровев, спросил он напрямик.

– Испытание, – коротко ответил Паленый и сделал знак Санта-Клаусу, – гони-ка подарочек.

Что тут началось! Венька готов был встретить любую трудность, но не эту.

Неизвестно, что там сделал Санта-Клаус. Кулапудов не запомнил или просто не видел в своем сне. Только сразу вдруг почувствовал этот удушающий запах, закладывающий все: горло, нос, слезящиеся глаза.

Казалось, он даже через уши пытается пробраться в тело Вениамина, разрушая на своем пути здоровые клетки организма. Горло перехватило, и парень закашлялся. Первоначально предполагая стоять до конца, не поддаваться панике и садистским замашкам бывших дружков, теперь Венька почувствовал, что вынести этого не смог бы сам Кошевой. Фашисты так не пытали. А Паленому хоть бы что. Да и остальным тоже. Стоят себе спокойно и ухмыляются.

Прохрипев пару раз сдавленным спазмами горлом, Кулапудов бросился к спасительному выходу. Но не тут-то было. Дверь как нарочно заклинило, а резкий, липкий запах обволакивал все сильнее и сильнее, овладевая Кулапудовым и заставляя ронять слезы от безнадеги.

– Пусти-ите-е меня! Я не хочу-у-у! – в отчаянии выкрикнул он, чувствуя, как всепоглощающий запах разрушает сознание, приводя в полуобморочное состояние.

* * *

– Пустите меня! Я не хочу-у-у! – кричал Кулапудов.

Он метался по казенного вида кровати, хватаясь руками за горло. Крупные капли пота горошинами стекали с измученного лица, оставаясь серыми пятнами на наволочке.

Кошмарный сон долго не мог продолжаться, и Венька рывком встал в постели, судорожно сглотнув тяжелый воздух. Сон не растаял.

Невыносимый запах продолжал окружать Кулапудова со всех сторон.

– Какого черта я приперся на хату к Паленому? – вслух спросил себя Веня.

Перед глазами, словно мираж, привидением возник шатающийся Антон. Венька махнул рукой, отгоняя видение.

– Ты не должен быть здесь, – пробормотал он.

Антон не исчезал, а продолжал жить в больном воображении и, как ни странно, принимал все более отчетливые контуры.

– А ты зачем попал в мясорубку для кроликов? – спросил Утконесов, озадачив и без того не вполне понимающего, в чем дело, товарища.

Венька недоуменно вскинул одну бровь и внимательнее присмотрелся к сокурснику. Да он же спит. Как лунатик ходит в этом ужасе и спит.

Что с ним сделал Паленый, черт его подери? И как, скажите, парень попал в эту компанию? Хотя никакой компании вокруг уже не было. Ну точно. Сон окончательно слетел с бледного лица Кулапудова, и он увидел, что лежит на кровати родного общежития. А откуда же запах?!

Пулей слетел Кулапудов с болезненно скрипнувшей кровати, принюхиваясь к воздуху и пытаясь определить направление доносящейся убийственной вони. Ненароком задетый Утконесов отлетел в правый дальний угол, моментально проснувшись.

– Я в канализации? – на всякий случай полюбопытствовал Антон, но никто ему не ответил.

Веньку как на крыльях несло вдоль по коридору, подгоняемого неодолимым желанием врезать тому, кто эту пытку придумал. Доносящиеся возмущенные голоса подтверждали, что курс парень взял правильный.

Густые желтоватые пары, облаком вываливающиеся из кухни, тоже что-то обозначали.

Ворвавшись на всех парах в общаковскую комнату, Кулапудов озадаченно притормозил, стараясь высмотреть хоть что-то в густых клубах.

Получалось не очень. Со временем стали различаться ребята-однокурсники, грозно окружившие черную с хоботом и в плавках фигуру.

– Что случилось? – тревожно спросил Венька, пытаясь изобразить из собственной ладони ватно-марлевую повязку, отчего голос прогудел глухо и едва слышно.

– Вот, – с благородным негодованием сказал Дирол, подтолкнув под спину фигуру в плавках.

Качнув хоботом противогаза, Ганга сделал пару шагов и виновато остановился перед Кулапудовым, машинально почесывая набухшие волдыри под мышкой. За прошедшую ночь они еще увеличились и стали чесаться.

Появилась температура. Болезнь прогрессировала с головокружительной быстротой. Отчасти поэтому Федор решил не откладывать в долгий ящик приготовление лекарства и начать уваривать два литра до одного стакана – точно по рецепту Кулапудова – прямо сейчас. Заодно и любопытных глаз меньше будет. И все бы прошло гладко, без задоринки, если бы не странная способность аммиака обладать несусветной вонью, при нагревании увеличивающейся до невообразимых размеров. Сам-то он вышел из положения довольно просто, красуясь теперь перед друзьями в казенном противогазе, но вот остальным повезло меньше.

Из двух литров едкой жидкости оставалось только полтора, когда странно неулыбчивый Дирол вырос перед стеклами противогаза.

Ганга попробовал улыбнуться, но Санек этого не оценил, возможно, потому что просто не увидел. Дальше – хуже. На кухню стали стекаться не только друзья-однокурсники, с которыми еще можно было как-то договориться, но и парни с других курсов и факультетов. Обстановка накалялась прямо пропорционально нарастанию въедливого запаха. Единственное, что до сих пор сдерживало разъяренную толпу от рукоприкладства, – это внушительные размеры нарушителя окружающей среды. Даже парни со старших курсов угрожать угрожали, но осторожно. Ганга же виновато переводил взгляд от одного к другому и растерянно лепетал:

– Рецепт такой, ребят. Понимать надо.

То же самое он произнес взбешенному от недосыпа Кулапудову.

Венька скрипнул зубами, но сдержался, отчасти потому, что сам посоветовал на свою голову рецептик, отчасти по той же причине, по которой все сдерживали себя, – габариты больного. Однако оставлять все как есть Кулапудов не собирался. Отличаясь практичным здравым умом, парень принял единственно правильное решение и, стянув противогаз с Федора, надел его на себя.

Ганга закашлялся.

– Федя, твоя болезнь осложнение дала. Ты теперь у нас больной на голову. Сколько времени?

– Без пяти четыре.

Венька застонал, но благодаря противогазу стон прозвучал, как рев раненого зверя, отчего не только Ганга, но и все вокруг вздрогнули, ожидая худшего.

– Прекращай немедленно это дело. Додумался, когда варить. Завтра все уйдут на занятия, тогда доделаешь свое пойло, – прогудел голос из противогаза.

– Так как же…

– Ничего, один раз пропустишь. Мы скажем, плохо себя чувствуешь.

Тяжело вздохнув, Федор отключил газовую горелку. Опять придется откладывать желанное выздоровление на неопределенно далекий срок.

– А сейчас, – добавил Кулапудов, – вручаю тебе это полотенце и даю ответственное задание: открыть все форточки и разгонять полотенцем ядовитое химическое вещество. – Венька буквально воткнул полотенце в безвольные Федины руки и повернулся в сторону спальни. – Всем спать. Отбой.

– Что-то случилось? – появился в дверях окончательно проснувшийся Утконесов. Он успел окончательно убедиться в том, что находится не в канализации и тем более не в камере пыток для беззащитных кроликов.

– Случилось то, что мы все идем спать, – ответил Кулапудов.

На том и порешили.

* * *

Утро встречено было без энтузиазма. Невыспавшийся состав учащихся Высшей школы милиции неодобрительно прореагировал на душераздирающий звонок, Мочилов, как всегда с утра, был не в духе, поскольку похмелье – оно не тетка, понимать надо. Довольно-таки мягкий и справедливый человек, по утрам капитан становился «аки зверь рыкучий», мучимый головной болью и дискомфортом в желудке. Курсантов же одолевал недосып. Окончательно же настроение испортила безобидная утренняя зарядка, при помощи больного воображения Садюкина ставшая зверской пыткой для бедных курсантов.

Тренер Садюкин в это утро был в ударе. Случай с «мертвым» телом вдохновил его не на шутку. Наверное, поэтому первым упражнением, которое он приказал делать, были прыжки через «козла». Ох уж этот «козел»!.. Ребята не избегали бы его так рьяно, даже если бы он был настоящим.

Казалось бы, какую опасность может таить в себе обыкновенный снаряд совершенно непримечательного внешнего вида? Курсанты милицейской академии прекрасно знали какую. В момент совершения прыжка, когда тот или иной учащийся, разогнавшись, отталкивался от пружинного трамплина и его туловище взлетало в воздух, «козел» бессовестно строил козни. Совершенно необъяснимо, каким образом, он слегка перемещался вперед и оказывался в конечном итоге в том месте, куда прыгун планировал спикировать. Курсанты уже давно не сомневались, что снаряд был назван «козлом» неспроста.

Радостно потирая руки в предвкушении успеха, Садюкин объявил первое упражнение. Каждый курсант должен был разогнаться и, набрав потенциал на пружинном тенте, лежащем рядом с «козлом», вспрыгнуть на снаряд обеими ногами, а затем встать в полный рост.

Это издевательство было придумано Садюкиным импровизированно только что, и он был чрезвычайно доволен собой.

Первым в строю стоял курсант Зубоскалин, парень хоть и худосочный, но довольно высокий, лишь в малом – в пятнадцати сантиметрах – уступавший заболевшему Ганге. Отличавшийся высокой сообразительностью Дирол по части физической подготовки несколько проигрывал своим товарищам, отчего вспорхнуть на вредное «животное» не имел никакой возможности. Но даже если бы это и получилось, Санек вряд ли смог бы устоять на скользкой кожаной поверхности. Кстати, в этом состояло очередное издевательство Садюкина: он внимательно следил за состоянием «козла» и всегда тщательно полировал его специальным составом.

Укрощение «козла» курсантом Зубоскалиным прошло в обстановке всеобщей нервозности. Разбежавшись во всю прыть, он подпрыгнул на тенте и с нечеловеческим вскриком: «И-и-и-эх!» – опустился на пол. Стоит ли говорить, что коварный «козел» на этот раз был неподвижен и вместо того, чтобы эффектно выпрямиться на нем во весь могучий рост, Дирол оказался метра на полтора впереди снаряда.

Одна из наиболее зловредных черт тренера Садюкина состояла в том, что он не отпускал курсанта до тех пор, пока тот не выполнял требуемое как следует. Можно было лишь посочувствовать Саньку, продолжавшему сидеть на полу с самым несчастным видом. Он уже сумел прикинуть перспективы, которые сулило ему взаимодействие с непредсказуемым «козлом», и содрогался от нехорошего предчувствия. Ну не мог курсант Санек Зубоскалин выполнить упражнение в надлежащем виде! Что же ему, из-за этого из академии уходить? Весь остальной отряд с печальными лицами сочувствовал своему товарищу.

Казалось бы, Дирол неизбежно должен был впасть в отчаяние, вступая в неравный поединок с коварным «козлом», но не тут-то было. Курсант, плотно сжав зубы, раз за разом пытался совладать со ставшим ненавистным «животным», все больше убеждая себя в мысли, что месть его будет страшна.

Вся получасовая утренняя зарядка прошла под эгидой театра одного актера, которым был Санек Зубоскалин. Зрители пасмурно на него смотрели, желая помочь, но не зная как. Преодолевая в сотый раз сложное препятствие, Дирол услышал спасительный гонг, зовущий к завтраку.

Довольный результатами своей придумки, Садюкин отпустил подопечных и трусцой, тщательно следя за пульсом и правильным дыханием, направился в столовую. Измочаленный же Дирол и совершенно не взбодрившиеся сокурсники поплелись умываться, намереваясь хотя бы так согнать с лица сонливость.

Пешкодралов по деревенской привычке шумно фыркал и плескался, заливая пол вокруг себя метра на два крупными прозрачными каплями.

Братья Утконесовы действовали слаженно, в точности повторяя движения друг друга, словно этот процесс репетировался ими годами. Кулапудов чинно чистил зубы у своей раковины. Санек посмотрел на всех уставшими глазами, отрешенно уставился на раковину, вялой рукой открыл кран и с головой залез под холодные струи.

– Да, измочалил он тебя, – глубокомысленно заметил Вениамин, отрываясь от своего занятия и внимательно следя за сокурсником.

– Так издеваться, – поддакнул Антон.

– Тебе бы на наших деревенских козлах потренироваться, – со знанием дела посоветовал Леха.

Зубоскалин взвыл белугой и, вытащив мокрую голову из-под крана, решительно направился в сторону Пешкодралова. Сказались бессонная ночь, газовая атака и чрезмерное внимание тренера Садюкина.

– Да я так, предположил только, – попытался ретироваться Леха.

– Ты уж, Лешенька, следующий раз не предполагай больше, – дружески положив ему на плечо руку, дал совет Кулапудов. – От этого всем лучше будет.

– Да ладно, – протянул Леха тоном примирительным и немного виноватым.

Диролу хотелось, конечно, отыграться на начинавшем надоедать Пешкодралове и врезать ему пару раз хорошенько, но больше его занимала месть Садюкину, существу более вредному во всех отношениях. Проронив недовольное: «Забудем», – он вытерся вафельным полотенцем и с мрачным лицом поплелся в столовую. Рядом, как по мановению волшебной палочки, возникли и материализовались в воздухе ближайшие друзья и соратники во всех Дироловых начинаниях братья Утконесовы.

– Садюкин должен быть наказан, – начал один из них. – Предлагаю ему в суп забросить вот этот окорочок.

Антон вытянул откуда-то из рукава тощую куриную ножку, неизвестно где добытую. С первого же взгляда, брошенного на эту принадлежность балерины, можно было понять, что при жизни курица тяжело болела и влачила горькое существование впроголодь. Антон сглотнул набежавшую слюну, но не соблазнился, протянул лакомый кусок, жертвуя его ради общего дела.

Следует объяснить, что в противовес издевательствам тренера ребята вели с ним свою негласную воспитательную работу, разумеется, так, чтобы об этом никто не догадывался. Основным полем этой деятельности была тяга Садюкина к здоровому образу жизни. Курсанты мастерски мстили ему за те зверства, которые он заставлял их выполнять на занятиях под видом физических упражнений. Помешанный на правильном рационе, Садюкин ни под каким соусом не принимал животные жиры, справедливо предполагая, что вегетарианство и душевное спокойствие – лучший путь к долголетию.

– А у меня еще колбаса для бутерброда есть, – поддержал парня брат.

Курсанты вошли в столовую и огляделись: Фрол Петрович сидел на своем, специально отведенном месте у окна, за которым открывался прекраснейший вид на беговую дорожку, и уминал специально приготовленное тетей Клавой картофельное пюре без соли с морковной котлеткой. На его лице нарисовано было упоение пищей и неземное блаженство не столько из-за того, что повариха сегодня расстаралась и приготовила отменный завтрак. Отменной эту заячью еду вряд ли можно было назвать. Просто Садюкин прочитал в каком-то журнале, что пища лучше усваивается организмом, если поедать ее с добрыми чувствами и с улыбкой на устах. Взяв это на заметку, тренер теперь появлялся в столовой не иначе, как глупо растянув рот от уха до уха. От этого у новеньких курсантов, не знакомых еще с особенностями учебного заведения, в которое они поступили, порою возникали сомнения в умственной нормальности одного из преподавателей, в остальном же казусов никаких не происходило, не считая тех, что возникали не без доброго участия уже известной нам троицы.

Итак, Садюкин сидел за столом, улыбаясь всему свету. Подложить в таких условиях куриную ножку и колбасу, оставаясь при этом незамеченными, не было никакой возможности.

– Ладно, потом что-нибудь придумаем, – решил Зубоскалин и подошел к окошку.

Тетя Клава, увидев своего любимца, встрепенулась и поправила невероятных размеров прическу, Эйфелевой башней возвышавшуюся над крупной головой с красными, пухлыми щеками. Щеки уже было приподнялись в улыбке, подперев маленькие, небесного цвета глазки, но измученный вид Саши со стекающими по лицу струйками воды заставил лицо грустно вытянуться, а горло издать неопределенный звук, напоминающий что-то среднее между всхлипом и вздохом.

– Касатик ты мой, никак заболел?

– Плохо спал, – отделался короткой фразой Дирол, не соизволив даже выдать комплимент, которые в изобилии роились для поварихи в ветреной голове.

Из этого тетя Клава сделала вывод: любимец ее совсем плох.

Бывало, и Агафон вот так после напряженного рабочего дня в пожарной команде, отоспавшись на неделю вперед, приходил к ней весь измочаленный, злой, без сил валился на кровать, горемычный. В таких случаях тетя Клава всегда знала, что ей надо делать: покормить посытнее, чтобы усталость снять. Ей-то не сложно после каких-то семи часов работы за раскаленной казенной плитой в тридцатиградусную жару еще немного постоять у домашней, родной, плиты, вытирая частые бисеринки пота махровым полотенцем, потому как платка носового на весь день просто не хватало.