Текст книги "Тетерев мечты"

– За деньги и помощь спасибо, – обратился он к Вадику и Саше, отламывая кусок колбасы.

– Да не за что. Это наш долг, – засмущавшись, ответил Блюдин.

– А сам-то служил? – поинтересовался Николай.

– Да. В горячей точке пришлось побывать.

– Во как! Точек-то много теперь на карте. Одни остыли, другие до сих пор жаром отдают. И где горячо-то было?

– В Карабахе, – ответил Саша и покраснел.

– Да быть не может, братуха! – Николай тут же налил ещё. – Чем врага огорчал, Саня?

– Да это… Снайпером был. Снайпером. До сих пор совесть мучит.

– Снайпером? А квартировали где? – прищурил взгляд командир.

– Я уже и не помню. Горы там были, короче… А я полгода пострелял и уехал.

– Да? И из чего же ты стрелял, боец?

– Из винтовки. Из винтовки с прицелом оптическим, – почти шёпотом проговорил Блюдин.

– А имя у винтовки было? Ну звали как винтовку?

– Уже и не помню. Тяжело вспоминать такое. До сих пор трясёт.

Стол затих. Николай закурил и, сделав три затяжки подряд, с презрением бросил Блюдину:

– Ты это… Больше так не делай никогда, слышь? Воин карабахский.

Допивали молча. Дождь выдался не затяжным, но копать и передвигаться по полю стало тяжелее. Грязь комками липла к сапогам, лопата с хлюпаньем вонзалась в почву, и вскоре Вадик выкопал останки немецкого солдата. Рядом нашли тяжёлый пулемёт и посечённую осколками каску с бурыми пятнами внутри. Совсем ещё юный следопыт Андрей нашёл овальный жетон с именем и фамилией погибшего.

– Надо этого пулемётчика закопать и обоссать суку, – расстёгивая ширинку, предложил Блюдин.

– Обоссышь себя, когда самозакапываться будешь.

Тон и голос Николая заставили Сашу вздрогнуть. Командир отвёл Вадика в сторону и тихо попросил:

– Вадик, ты забери этого ущербного. За бабки спасибо большое, но забери. И пусть каску на память возьмёт.

Домой ехали молча. Саша пил пиво из здоровой пластиковой бутылки и проверял поступления. В эти моменты его лицо расплывалось в довольной пьяной улыбке. Денег накидали больше миллиона рублей. Сообщив об этом Вадику, Блюдин пообещал частями снять наличность и полностью рассчитаться до конца недели. Разместив в «Фейсбуке» фото с места раскопок, Саша долго смотрел на экран, читая восторженные комментарии подписчиков. А к вечеру следующего дня Блюдин предложил Вадиму ещё одну комбинацию:

– Вадик, у меня появился шанс. Утром я поговорил с актёром Борисом Пагиным, и он согласился сыграть со мной спектакль «Когда-то в далёком детстве!».

– Этот там, где ты надрачиваешь на турецкие свитера «Бойз», жвачку «Турбо» и бананы «Пирамида»?

– Давай без хамства. Это не надрачивание, а ностальгия.

– Хорошо. Ну так и играйте – на здоровье.

– Борис хочет гарантированной предоплаты за выступления.

– На хуй! И тебя, и Бориса на хуй!

– Он сильный актёр!

– Он такой же сильный актёр, как ты сильный поэт. Шурик, меня душит жаба за весь этот гешефт с раскопками. Я хочу быстро получить деньги, часть из них отдать на благотворительность, и всё это забыть! Дошло, Шурик?!

– Вадь… Пагин договорился с хорошими залами. Мы отлично заработаем, и ты отдашь на благотворительность больше. Умоляю, друг!

Билеты продавались вяло, спектакль больше напоминал подростковые страдания в исполнении двух взрослых и тучных индивидов. И если у Пагина получалось изображать подобие игры, то Блюдин был жалок.

– А помнишь запах жвачек, Гарик? – восклицал герой Бориса.

– Помню! А ещё помню, как дожёвывал резинку за старшими ребятами! – откликался Блюдин и заходился смехом вместо редких зрителей.

После спектакля в Твери к Саше подошла пожилая женщина с мощными бровями и вульгарным макияжем. Представившись Розой Ильиничной, она сказала, что Саше стоит работать над собой и что она готова преподать ему пару уроков на дому. В гостиницу Блюдин явился под утро. На левом плече алел засос, а карман грел почти новый китайский мобильник. Пагин ждал Сашу с калькулятором и листком бумаги. По итогам турне Блюдин остался должен партнёру по спектаклю 37 980 рублей.

Вадик зашёл в понедельник утром. Молча протянул руку и указал взглядом на ладонь. Блюдин мямлил о невезении, о жадности Бориса, о неблагодарных зрителях и плохой экономической ситуации в стране. Он клялся отработать, и отработать как можно скорее. Он сыпал идеями новых сборов денег в интернете. Всё это время Вадик молчал. Увидев на полке немецкую каску, привезённую с раскопок, он резко схватил её, напялил на голову Александра, оттащил его на кухню и начал охаживать половником. Блюдин визжал, катался по полу, орал, что сойдёт с ума, но в итоге заработал гигантский синяк под левым глазом. Открывая дверь жене, Саша надеялся на сочувствие, которое и на этот раз обошло его стороной. Увидев мужа, Оксана громко расхохоталась:

– Я бы этому человеку заплатила. Но так как денег у нас нет, передай ему мою благодарность.

Саша отправился в туалет, присел на корточки и, разрывая в клочья рулон туалетной бумаги, тихо заплакал. Он запихивал в унитаз бумагу, плакал и жалел о потерянных деньгах.

«Тетерев мечты»

Семён Аркадьевич коротко сказал, что есть важное дело и попросил о встрече в бард-клубе «Тетерев мечты». Феликс недолюбливал бардовскую самодеятельность и удивился, что у ходоков с гитарами есть свой клуб со столь странным названием. Монахов медленно брёл по бульвару, любуясь вечерней иллюминацией. Остановившись у «Сен-Виля», заглянул в окна кафе. Три больших стола были заняты людьми в просторных розовых фартуках. Размахивая кисточками, окунаемыми в акриловые краски, энтузиастки пытались писать картины. Получалось не у всех, некоторые изрядно нервничали. Феликс подумал, что только неудовлетворённость может толкнуть женщину на вечерний поход в столь экзотический кружок. За всей этой мазнёй не желание стать мастерицей пейзажа или натюрморта, а ставка на шанс познакомиться. Милая девушка, посадив пятно на блузку, покраснела и тут же посеменила в сторону дамской комнаты. Её соседка за сорок вертела головой в поисках жертвы. К участникам вечеринки подходил худощавый мужчина с хилой бородкой и лицом доброго алкаша, помогая советами. Неудавшийся Шагал брал кисть и лёгкими движениями подправлял цветные каракули подопечных. Монахов подумал, что для такой атмосферы подошла бы музыка от Rondo Veneziano.

Ему тоже захотелось нацепить на себя фартук, вспомнить школьный кружок рисования и преподавательницу Жанну Витальевну, убеждавшую, что у Феликса есть талант к написанию картин. Три раза в неделю, вечерами Феликс спешил в кабинет на первом этаже школы, чтобы послушать истории из жизни великих живописцев, сделать задания по эскизам и просто полюбоваться прекрасной Жанной Витальевной. Это была темноволосая стройная молодая женщина с большими голубыми глазами и модным каре. Феликс вспомнил, как после одного из занятий они долго шли по обледенелому тротуару. Улицы были пустынны, в свете фонарей стыли снежинки, и был слышен лишь хруст приминаемого сапогами снега. Вдруг Жанна Витальевна стала рассказывать о том, что уже долго наблюдает за Феликсом, и что он должен серьёзно подумать о том, кем хочет стать в этой жизни, и что в нём есть творческие задатки, которые стоит развивать. Феликс слушал, но думал он совсем о другом. Резко остановившись, мальчишка хотел посмотреть в глаза Жанны Витальевны, но не хватило смелости, и он опустил взгляд. Феликс брёл по улице, корил себя за нерешительность и надеялся, что Жанна Витальевна всё уловила и всё поняла. Проходя мимо старого двухэтажного дома, Монахов увидел в окне первого этажа большую ёлку, украшенную светящейся гирляндой, вьющейся к верхушке дерева. Феликс смотрел на неё как заворожённый, и ему казалось, что светящаяся змейка переливается как-то по-особенному, что это вовсе не лампочки, а крохотные волшебные ступени, ведущие в сказку. Похвалы от Жанны Витальевны, её мягкий голос, добрый взгляд. Феликс часто вспоминал этот эпизод жизни. Иногда с улыбкой, иногда с сожалением. Посмотрев на часы Монахов, понял, что стоит под окнами «Сен-Виля» уже десять минут. Нащупав капюшон парки, надвинул его на лоб и двинулся к дверям клуба.

На входе в «Тетерев мечты» сидели две неухоженные женщины в тёмных свитерах грубой вязки и джинсах. Полноватая дама в очках торговала дисками с записями скальдов, о существовании которых Феликс и не подразумевал. Обложки были пошловаты и практически одинаковы: стоящий на сцене человек судорожно сжимал гриф висящей на ремне гитары и приторно улыбался. Но один из дисков Феликсу запомнился особо. На синем фоне открывал рот певец с красным, серьёзно деформированным от запоев лицом. Создавалось впечатление, что физиономию лепили из свиного фарша. Надпись, выполненная золотистым тиснением, гласила: «Лёня Суйков. Тебе напел судьбы я горькие невзгоды».

– Вай-фай есть? – поздоровавшись, спросил Феликс.

– К нам люди концерты ходят слушать, а не в интернетах сидеть, – быстро отреагировала полненькая.

Повеяло суровыми ветрами фестивалей авторской песни. Феликс решил не реагировать на тренированное хамство, и, присев на небольшой ветхий диванчик, стал разглядывать стены заведения, увешанные портретами артистов и певцов, исписанные пожеланиями и автографами. В коридоре появилась пожилая чета. Опрятные, худощавые. Неожиданно всплеснув руками, женщина воскликнула:

– Смотри, Гриша, всё как раньше в Домжуре! На стены, на стены смотри, Гри-ша! Как в Домжуре всё!

– В Домжуре на стены не блевали и не ссали, Верочка, – без энтузиазма ответил супруг и громко кашлянул.

Под восторженной надписью «Спасибо за чудный вечер! С любовью от Тимура Гоева» мелким шрифтом было приписано: «Бард Юрий Спаниэль – бездарный пидор».

Феликс понимал, что выхода всего два: либо вынужденно пить, либо покинуть заведение. В этот момент в холле появился Семён Аркадьевич:

– Ты куда меня привёл, Сёма? – процедил Монахов. – Это что за храм альтернативной культуры?

– Успокойся, успокойся, Феликс. Я же тебе говорил, что интерьеры здесь суровы, кухня не мишленовская, акустика, как в склепе…

– Откуда ты знаешь, какая в склепе акустика?

– Мы по юности могилу какого-то известного немца вскрывали. Ночью было. Но об этом я сейчас не хочу. Поэтому успокойся, Феликс. Место – дерьмо, но оно нам сегодня надо.

– Сами вы дерьмо, – зло прошипела худощавая дама в свитере. – И заплатите две девятьсот за билет, в конце концов. Это с обеих.

– С обоих, если вы имели в виду не «морды», – поправил Семён Аркадьевич. – Мы приглашены. А юноша вообще в жюри.

– В каком на хуй жюри?! Что за подставы, Сёма? – наклонился к уху Семёна Феликс.

– Феликс, для меня это важно. Я обещал своему другу Толе Моравскому, что ты будешь в жюри конкурса. За это он мне поможет в одном деле. Ты медийное лицо, нам это необходимо.

– Какого конкурса, Сёма? Что ты несёшь? – нервничал Феликс.

– Конкурс авторской песни «Струны магистралей жизни». Для меня это важно, Феликс.

– Стоп, Сёма! Толя Моравский, Толя Моравский… это не тот самый тип, что шляется по всем ток-шоу и рассказывает, как пил с ушедшими в мир иной известными актёрами?

– Анатолий сам прекрасный актёр! На ток-шоу он делится с народом воспоминаниями. Феликс, умоляю, пойдём в зал.

– Сёма, я не выдержу этой самодеятельности трезвым.

– Я договорюсь, чтобы в твою бутылку с колой налили виски.

Помещение показалось Феликсу слишком тёмным и неуютным. Перед небольшой сценой расположились составленные в ряд столы, укрытые синими скатертями. Из напитков была минералка и упомянутая Сёмой кола. Коллеги по судейскому корпусу Феликса расстроили. Жюрить были призваны: поэт-почвенник и пьяница Борис Степаненко, потерявшая счёт годам и выпитому актриса Вероника Дубко, режиссёр причудливых театральных форм Марк Серпентский и известная своей безотказностью певица Марина Норд. Председателем значился Анатолий Моравский. Зрители усаживались за столики, делали первые заказы. До Монахова долетали обрывки фраз: «…нет, лучше сразу триста, а есть креплёное?.. водка точно не палёная?» Официантки вызывали чувство жалости. Это были девушки с впалыми щеками и скучными лицами, одетые в бесформенные юбки и блузки. Первым на сцену пригласили Юрия Калужского, обладателя нескольких околомузыкальных призов и премий. Одет Юрий был безвкусно и винтажно. Клёшеные брюки бежевого кримплена не сочетались с зелёной рубашкой, воротник которой распластался по плечам певца. Точно такую рубаху Феликс видел на фотографии отца из 1960-х. Два раза дунув в микрофон, Юрий сказал «Осень» и заголосил.

 
Осень, дороги твои недосказаны,
Листья лежат на обочинах.
Мы так с любовью тобою повязаны,
Сердце моё в червоточинах.
 
 
Голуби сверху роняют нам веточку,
Знаки хорошей истории,
Помню тебя я красавицу девочку,
Помню ещё с Евпатории.
 

Припев звучал так:

 
Евпатория, Евпатория,
Ах, какая была там история!
Евпатория, Евпатория,
Я кричу по ночам тебе, Глория.
 

Юрий закончил, раздались жиденькие аплодисменты. Для оценок были заготовлены таблички с цифрами от одного до пяти. Феликс поднял единицу. Конферансье Илья тут же обратился к Монахову:

– Феликс Генрихович, хочу поинтересоваться, а почему вы поставили самую низкую оценку среди всех членов жюри?

– У меня вопросы к словам. К какой хорошей истории ведёт веточка, да ещё и оброненная голубем? Ну и с Евпаторией не совсем понятно. Зачем он девочке по ночам кричит Глория?

– Со стихами разобрались. А что касается музыки?

– А музыки там, в принципе, и нет. Здесь она вторична.

Илья тут же обратился к Моравскому:

– А чем обусловлена ваша пятёрка?

– Песня берёт за душу. Да и с Евпаторией у меня связано много. А ещё я люблю Глорию Гейнор. Но и Юрий Калужский хорош. Не Глория, но хорош.

Бард Юрий нервно поклонился, сорвал с плеча гитару и ушёл со сцены.

Феликс начал ловить недобрые взгляды коллег и зрителей. Только сидящая по левую руку Марина Норд по-доброму улыбалась. Разлив по бокалам колу, один Монахов придвинул Марине.

– Не люблю колу, но спасибо, – ответила Норд.

– Это не простая кола. Это кола волшебства, – прошептал Феликс.

Первый же глоток заставил девушку улыбнуться во весь керамический рот и погладить руку Феликса. Вторым номером выступала певица Галина Слизовская. Бардесса была в парче и страусиных перьях, что вызвало у присутствующих недовольство. Свитера геологов, рубахи из дедовских сундуков, платья, грамотно скрывающие фигуру, но никакой парчи и люрекса. Галина послала в зал воздушный поцелуй, что-то объявила, и пошла песня:

 
Мы с тобою сидим на скамейке,
Ей, поди, уже лет шестьдесят.
А в песочнице всё те же лейки,
Та же пара чумазых котят…
 

Феликс поставил двойку, и конферансье вновь дал слово Монахову.

– Вот про что поёт эта прекрасная женщина, затмевающая своим блеском весь цыганский ампир? Про путешествие во времени? Скамейке седьмой десяток пошёл, лейкам тоже не меньше, котята уже раз десять должны умереть, но елозят по песочнице…

– Но есть же метафоричность, Феликс Генрихович.

– Есть метафоричность, есть. А есть ещё и тихий ужас.

На этих словах Галина толкнула микрофон и убежала из зала.

– А вот это мне нравится. Привнесла нотки тяжеляка в это болото, – резюмировал Монахов.

Моравский поставил тройку, а вот поэт-почвенник Степаненко удостоил Галину высшей оценки. После голосования он дыхнул на Феликса перегаром и прошептал: «Она Толику не дала просто. Это на Алтае было, в поэтическом походе. А теперь он ей не дал», – гыкнул Борис.

Моравский тяжело дышал, не успевая подливать себе минералку. Марина Норд что-то шептала на ухо Феликсу. Монахов увидел, как экран мобильного мигнул сообщением: «Ты можешь помолчать, блядь! Не комментируй! Просто ставь оценки. Моравскому уже хуёво», – писал разъярённый Семён, добавив к сообщению малиновую рожицу чёрта. «Пусть принесут ещё колы. Иначе я буду комментировать, танцуя на столе. И на Моравского мне похер», – ответил Феликс.

Вскоре Илья нараспев представил дуэт «Солака», название которого мозаично складывалось из фамилий Соломонов и Акакиев. Зал взревел. Феликс подумал, что «Солака» – это нечто вроде бардовского Pet Shop Boys, но с глубоким смыслом. На сцену взошли два сухопарых мужчины в оранжевых свитерах и брюках с множеством карманов. Синие ботинки высокой проходимости говорили о чрезмерной увлечённости «Солаки» походной романтикой.

– Мы живём в странное время, – начал тот, что пониже. – Снова тревога, снова дыхание Совка. Всё меньше свобод, всё больше тисков.

– И мы хотим представить на ваш суд свою новую песню «Вьюги и туманы перемен», – продолжил высокий.

Зал снова зааплодировал. Женщина лет шестидесяти бросила на сцену три гвоздики, воскликнув: «Люблю тебя, моя „Солака“!»

Энтузиасты ударили по струнам и с серьёзными лицами запели о гнёте свыше, о туманах над Москвой и вьюгах над Россией. Дело подошло к припеву:

 
Голоса у костров стали тише,
Мы уже никуда не бежим,
Пишем письма Борису и Грише,
У которых особый режим.
 
 
А у Паши с Андреем он строгий,
Чай, баланда, зарубки в душе,
И усиленный он у Серёги,
Что скрывался от них в шалаше.
 

С последним аккордом дуэт «Солака» сказал, что любит зал, а к низкой сцене стали рваться давние фанаты. Феликс вновь поставил единицу. Марина ограничилась тройкой, а все остальные члены жюри дали пять баллов.

– И снова слово вам, Феликс Генрихович, – произнёс конферансье Илья.

– Мне показалось, что песня больше подходит для конкурса «Голуби летят над нашей зоной». И слишком много наигранных страданий. Их с перебором. То ужимки, то чересчур серьёзные лица с натянутой на лбу кожей. Ну это же чистой воды самодеятельная конъюнктура. «Чай вдвоём» на протестной волне.

В зале раздались возгласы неодобрения и свист. Понимая, что обстановка раскалена, Илья объявил перерыв на 15 минут.

– Что ты творишь?! Что ты со мной делаешь?! – Перед Феликсом возник Семён Аркадьевич. – Ну бренчат себе ебанутые по струнам, так пей виски, ставь четвёрки и не выделывайся!

– Я за честный исход поединка, – ответил Феликс.

– Прошу! Прошу, блядь! Помолчи во втором отделении и не ставь им двойки и колы.

– Хорошо. Но с условием. Ты скажешь, что тебе обещал Моравский за моё участие в жюри.

– Он обещал… он обещал мне ящик хорошего армянского коньяка. Феликс, готов отдать тебе половину.

– Ах ты, сука… ты продал меня этому паяцу за ящик армянского коньяка?

– Не продал, а проспорил. Толик слышал, как ты в эфирах костеришь бардов, и так родился спор.

– Да-а-а, Сёма… Иногда мне кажется, что на спор родился и ты. Поспорил твой папа, что родит мудака, которого свет не видывал, и назло всем этот спор выиграл.

Феликс приобнял Марину и направился с ней в сторону туалета. Из дверей выпорхнул довольный невысокий брюнет и, застёгивая на ходу ширинку, выпалил: «Скорее бы началось!» Достав из сумочки духи, Марина несколько раз брызнула в воздух, а затем запустила руки под рубашку Феликса и начала, еле дотрагиваясь до кожи, ласкать ногтями спину. Монахов впился в силиконовые губы певицы, задрал юбку и пустился в далеко не бардовский ритм. На пол с грохотом полетел освежитель воздуха, а за ним и флакон с жидким мылом. Марина пыталась схватить руками полотенцесушитель, но нечаянно его включила. От резкого покачивания головой бейсболка со стразами слетела в унитаз.

Посматривая на часы, стоящий на сцене Илья решил пошутить: «Члены жюри – одни из главных участников действа. Совсем скоро к нам присоединятся опаздывающие Феликс и Марина, и мы продолжим наш конкурс». В этот момент и раздался стон. Скорее, нет. Это был и вопль, и стон, и ода блаженству: «А-а-а-а! Сука-а-а! Как же хорошо, сука-а-а! А-а-а!» – провозглашала Марина. Тут же зарычал Феликс. Режиссёр Серпентский констатировал: «Почти синхронно отработали». Почвенник Степаненко был многословнее: «Ну по ней видно. Наездница, амазонка! В ней всё хорошо. И голос, и грудь!» Моравский повернулся к залу, нашёл глазами Семёна Аркадьевича и прошептал слово «пиздец». Заходили в зал Феликс и Марина под смешки и язвительные комментарии публики. Моравский тяжело приподнялся из кресла и обратился к залу:

– У нас есть два варианта, друзья. Либо мы продолжим вечер и дадим возможность этим случайным людям оценивать наших любимцев, либо мы аннулируем результаты, переносим дату, а сегодня просто гала-концерт. Голосовать будем при помощи громкости ваших аплодисментов.

Любители прикостровых песен проголосовали за гала-концерт.

Проснувшись, Феликс первым делом открыл желтушные сайты. Заголовки интриговали: «Туалетный крольчонок Феликс», «Любители бардов узнали о сексе», «Тетерев узрел свою мечту». Кто-то писал с юмором, кто-то пропитал статейки жёлчью. После обеда позвонила Марина и сказала, что ни о чём не жалеет, а заявок на концерты стало значительно больше. Главный редактор был в отпуске. За него позвонила зам Алиса Николаевна:

– Феликс, меня не удивило соитие в туалете. Это твой стиль. Меня интересует другое. Как ты попал на это шоу?

– Вы же сами говорите, что человек должен попробовать в жизни практически всё. Но ни один человек даже и не мечтает о такой экзотике, как секс в туалете с членом жюри конкурса бардовской песни. Или я не прав?

– Тот редкий случай, когда прав…