Текст книги "Тетерев мечты"

Ветка

Феликса пригласили на выставку латышских художников в Посольство Латвии. Открывала действо миниатюрная женщина с широкими плечами, ладной причёской и тяжело откладывающимися в памяти чертами лица. Такую можно запомнить, только проживая в самой Прибалтике. Рядом с Феликсом переминался с ноги на ногу галерист и скупщик краденого Марат Шпильман. Он был плохо выбрит и дурно пах. Ладонью правой руки поглаживал лежащую в левом кармане пиджака фляжку. Женщина-посол по имени Сподра трезво оценивала свой этнос:

– Мы, латыши, народ грустный и депрессивный. Иногда мне кажется, что мы рождаемся не с криком, а со стоном. Или вообще рождаемся молча. Рождаемся, чтобы с первых секунд оценить, как много за спиной нашего многострадального этноса бед и трагедий…

– Начинается, блядь, – прошептал Феликс. – Открывает выставку, а ощущение, что очередной кладбищенский мемориал.

– Ну так и картины под стать. Живопись периода полного упадка. Эти полотна суициднику покажешь, так он какой-нибудь новый, изощрённый вид самоубийства изобретёт, – поддержал тусовщик Юра Сапрыгин, живущий на два города – Москву и Ригу.

Тем временем Сподра продолжала давить на сознание присутствующих, похрустывая костяшками коротких пальцев. Рядом с дамой стоял высокий лысый мужчина. То и дело, кивая головой, он строил гримасы сожаления, способные вызвать только смех.

– А это что за мудак? – наклонился к Сапрыгину Феликс.

– Бизнесмен Ромуальд Секелиньш. Он выставку и привёз. Поймали его на границе со спиртовым «контрабасом» в особо крупных размерах. Так он откупился, а теперь отрабатывает на межгосударственном уровне.

– Ясно. А послица внешне на Люду Сомину из циркового похожа, – заметил Шпильман. – Копия. Такая же прозрачная и рыбообразная. Помните, она потом ещё клоуном Мандаринкой выступала?

– Точно, – улыбнулся Феликс. – Недавно вспоминал её. Серенькая была, но забавная. Только грим её и спасал. А как сейчас Мандаринка, кстати?

– Спилась к хуям, – на выдохе произнёс Марат. – Вместе с братом и мужем. Говорят, они даже собаке наливали. Ну чтобы не гавкала.

– Живы? – поинтересовался Юра.

– Коптят ещё вроде, – выдохнул Марат.

Феликс расстроился. Люда была смешной и доброй. С ней переспала вся их компания.

Картины латвийских художников оказались не радужнее новости от Марата. В основном пейзажи болот, вазоны с камышами и рыбы разных форм и цветовых оттенков. Одна смотрела в мир из грязной раковины. Смотрела глазами человека, страдающего тяжёлой формой психического расстройства. В чешую треугольной рыбёхи впечатались красные серп и молот. На одном из полотен подобие русалки целовало взасос бледную худую девушку. Было и несколько портретов. Изображённые на них люди смотрелись торжественно-обречённо. Когда посол Сподра закончила, гости потянулись к столикам с едой и выпивкой. На гастрономии латыши сэкономили. Канапе оказались размером с напёрсток, алкоголя было мало, и до премиального он не дотягивал. Шпильман аккуратно налил водку из карманной бутылки в фужер для шампанского и залпом выпил:

– А ты-то как здесь оказался, Феликс?

– По культурному обмену.

– Это как?

– Мой друг Саша спит с женой первого советника Посольства Латвии. Саша на это мероприятие пойти не смог и предложил сходить мне. То есть мы культурно обменялись.

Именитых гостей на выставке не наблюдалось. Фриков Феликс заметил. В модном дырявом платье прогуливалась писательница-авангардистка Бася Мудохина-Стржич. Бася то и дело поправляла свои зелёные волосы и открывала над головой крохотный зонтик диаметром с небольшую пиццу. Раздаривал поклоны пройдоха Андрей Петров, присвоивший себе титул графа Комвольского.

– Ты только посмотри! – воскликнул Шпильман. – Ты посмотри, какая работа, Феликс! Это же шедевр.

На картине был изображён садовый гном, стоящий у полуразрушенного колодца. Язык гнома был вывален до ремённой пряжки, глаза широко раскрыты от ужаса. Из левого уха валил чёрный дым, а из недр колодца в небо устремлялся огромный мужской детородный орган.

– Интересует? – спросил высокий юноша на препаратах, представившийся Каспаром. Говорил он с акцентом и постоянно подёргивался.

– Меня нет, – спокойно ответил Феликс.

– Меня интересует. – Глаза Марата горели, но он попытался изобразить лёгкое равнодушие. – И чем же навеяно?

– Как чем? Жизнью. Все мы небольшие немножко гномики. А рядом страхи. Гномики боятся. Но мир даёт понять, что жизнь есть. И из воды в небо стремится Отец страсти.

– Впервые слышу, чтобы так хуй называли, – вставил подошедший Юра. – Нужно запомнить – Отец страсти. Мы, кстати, знакомы, Каспар. Встречались в Юрмале у Эвелины. Мы с вами в три часа ночи к дилеру ездили.

– А-а-а! Точно, Юрис! Смотрю, лицо знакомое. Как тесно в мире! – искренне обрадовался Каспар и начал чесаться.

– Сколько? – коротко спросил Шпильман.

Торг был недолгим. Начал латыш с восьми тысяч евро, но стремительно в цене упал. Решающим стал аргумент Юрия: «Поверь, Каспар, если ты не продашь эту картину в Москве, ты не продашь её нигде. В Европе этим гномом с хуем никого не удивишь. Будет она у тебя на чердаке пылиться, пока не сгниёт».

Остановились на двух тысячах евро. Каспар взял в рублях по курсу и тут же скрылся.

– За коксом побежал, – резюмировал Феликс. – Или за метом.

Феликс уже собрался покинуть унылое мероприятие, как вновь услышал восторженный возглас Марата:

– А вот это уже просто фантастика! Это уже запредельно! Это будет прорыв!

К стене была прикреплена лакированная столешница от старого румынского гарнитура. С неё свисали мотки коричневого скотча, закреплённого сзади. В отверстия мотков была вложена ветка. Обычная засохшая ветка.

– Просто восхитительно! – не унимался Марат.

– Просто хуйня! – не поддержал Феликс.

Рядом с деревянной несуразицей висела рамка со стихотворением:

 
Для кого-то это ветка,
Для кого-то светлый луч.
Не спеши с вердиктом, детка,
Отыщи к истокам ключ.
 

Автора звали Гордей Пробастырский.

– Перед нами инсталляция или флешмоб? – спросил Феликс.

– И то и другое, – ответил Шпильман. – И это то, о чём мы говорили с Третьяковкой. Им был нужен прорыв. И вот он – прорыв.

– Не силён в живописи, но такую херь Третьяковка у себя в жизни не повесит, – отреагировал Феликс.

– А вот спорим, что повесит, как ты изволил выразиться. Только не повесит, а найдёт одно из лучших мест для экспонирования. Спорим? – вошёл в азарт скупщик краденого.

– Спорим, – протянул руку Феликс. – Десять бутылок двенадцатилетнего Highland Park. Коряга должна появиться в Третьяковке не позже чем через год.

– Принято десять бутылок двенадцатилетнего Highland Park.

– Что за Гордей Пробастырский? – спросил Юра.

– Легенда авангарда. Лидер арт-кружка «Притон вдохновенья». Ещё он работал под псевдонимом Савелий Ибанько. Я знал, что Гордей уехал в Латвию. На него уголовка была за хищение грантов, но успел уйти, а латыши политическое убежище дали. Сейчас дело уже закрыли. Честно говоря, думал, окочурился давно. Гордей пил много и траву выкуривал газонами.

Через три месяца Феликсу позвонил Шпильман, попросил открыть один из новостных сайтов и зайти в раздел «Культура». Заголовок гласил: «Уникальная работа Гордея Пробастырского „Ветка света“», приобретена за 180 тысяч евро и выставлена в одном из главных залов Третьяковки». На фотографии застыли безвкусно одетые полные женщины, неопрятный Марат и какой-то сморщенный алкоголик с признаками скорого исхода. Феликс купил одиннадцать бутылок обещанного виски. Сам вручать их Марату не стал, побрезговал. Десять передал с курьером. Одиннадцатую Феликс долго смаковал, сидя на балконе.

Обстоятельства

Феликс решил убить в себе алкоголика. Знакомый посоветовал слетать в Ригу на какой-то чудодейственный детокс. Недешёвое удовольствие. На эти деньги можно уйти в запой на пару месяцев, а то и больше. Слабо прогретый салон «боинга» медленно заполняли вялые пассажиры, которых встречали две миловидные латышки и юный стюард-гомосексуалист с выкрашенными перьями волосами. Неестественно вытягивая шею, гомик приторно улыбался и кивал продолговатой головой размером с помятую маленькую дыню. Одну из бортпроводниц звали Инара – рельефная девушка с большой грудью и коротко стриженными золотистыми волосами. Тоненький носик был чуток вздёрнут, щёчки напоминали малиновые шарики мороженого. Щиколотку правой ноги девушки обвивал золотой браслет, и стоило Монахову увидеть это украшение, как желание овладело им в разы сильнее. И вообще любые поездки Феликс рассматривал не только как перемещение из пункта А в пункт Б, но и как возможность влюбиться. Влюблялся Феликс на заднем сиденье автобуса, в плацкартных, общих и купейных вагонах, но чаще всё происходило со стюардессами.

Самый запоминающийся секс случился в туалете самолёта. До того, как они с крохотной и похотливой бортпроводницей Верой уединились в кабинке, там успел покурить какой-то пожилой грузин. От Феликса пахло перегаром, дорогим одеколоном, и, смешиваясь с сигаретным дымом, эти запахи являли не самый приятный коктейль. Вера кусала губы и несколько раз больно ткнулась лбом в стенку. Феликс же, крепко сжимающий рукой водяной кран, закидывал голову назад и бился о пластмассовую обшивку затылком. Гул двигателей заглушал их стоны, а сам акт заоблачной любви смотрелся более чем комично. Сразу после оргазма Вера обхватила голову руками и прошипела: «Хоро-шо-о! Очень хоро-шо-о, сука! Будто в прокуренной цистерне с виски и одеколоном поимели». Поправив шевелюру и открыв дверцу, Монахов увидел всё того же грузина. Разминая в руках сигарету, кавказец подмигнул улыбающейся за спиной Феликса Вере:

– Как будто «Эмманюель» второй раз посмотрел. Только без картинки, но зато с хороший звук.

Он так и сказал: «Эмманюель». Феликс подумал, что с Инарой получится вряд ли. Она при исполнении. А не ленивые латыши работу ценят. Это Эдгар ему рассказывал. Говорил, что работы в Латвии больше нет и не будет, а потому люди за места держатся крепко. Может, и Монахову удастся крепко подержаться за талию Инары, за её бедра и упругую грудь… Феликс вспомнил путешествие из Питера в Таллин и первую близость с прибалтийским темпераментом. В поезде было пустынно, зловеще тихо и пахло углём. Высокая проводница Улле оказалась доброй хохотушкой. Рассказывала про маленького сынишку Тойву, про походы в фитнес-зал и про то, как полезно делать интимную стрижку, которая должна быть не просто стрижкой, а настоящей художественной инсталляцией. Отдалась Улле без прелюдий, сказав, что целоваться в губы не очень гигиенично. Во время акта женщина выкрикивала гортанные эстонские слова и как-то странно завывала. Феликс подумал, что такими воплями хорошо гнать на охоте животных и отваживать от жилища злых духов. Ему казалось, что на соседней полке не хватало какого-нибудь задумчивого угро-финна в унтах и меховой шапке, играющего заунывную мелодию на варгане.

Но то был поезд, а это самолёт. С проводницами легче на рабочем месте – в тесном купе со звенящими на столике подстаканниками, ледяной водкой и стремительно улетающими в открытое окошко струйками дыма. Со стюардессами проще предаваться утехам на земле, вдали от «производства». Когда Инара проходила мимо его кресла, Феликс жестом попросил девушку наклониться:

– Привет, Инара! Меня зовут Феликс, и я с детства мечтал стать пилотом или стюардом.

– Не прокатит, – бросила девушка и удалилась.

Феликс достал из портфеля фляжку с виски и пакетик с орешками. И всё же Инара понравилась ему. Красивая, казалось бы, совершенно чужая, а что-то родное в ней есть. Тёплое что-то. Немка или англичанка сразу бы настучали на сексуальные домогательства, а эта отшучивается. В салоне появилась молодая женщина с полненькой девочкой лет десяти. Она на вытянутых руках держала перед собой икону, беззвучно шевеля губами, а мама осеняла знамением салон. Феликс тоже перекрестился, рассматривая пару грустным и задумчивым взглядом. Места дамы с ребёнком оказались в одном ряду с Монаховым, но через проход.

– Так сильно боится? – поинтересовался Монахов у мамаши.

– Не то слово. И к врачам водили, и сами убедить сколько пытались, что не страшно, а Люсенька наша всё с иконой, как в самолёт.

– А на поезде?

– Та же беда. Её папа три года назад на американских горках покатал неудачно. Тележки встали на самой верхотуре, а сняли пассажиров только через час. Вот после этого и пошло.

– И на машине боится? – не унимался Феликс.

– Слушайте, ну чего вы пристали, а?! И на машине, и на велосипеде, и на самокате тоже боится. На всём, что едет, летает и плывёт, на всём и боится.

– Зря вы так реагируете. Знаете, как в народе говорят: клин клином вышибают. Может, стоило ещё разок на американских горках прокатить?

– Ага! И ещё разок там застрять, чтобы вообще коньки вместе с вагонеткой отбросить. Девушка, отсадите нас на другой ряд, пожалуйста, – взвилась мамаша.

Дождь больно хлестал по лицу слюдяными прутьями, холодные струйки попали за воротник, и Феликс недовольно поёжился. Люди спешили по влажным ступеням трапа, боясь поскользнуться, и крепко сжимали мокрые, холодные поручни. У пожилого мужчины резким порывом ветра вырвало из рук зонт, и маленький чёрный парашют поскакал по взлётно-посадочной полосе, делая в воздухе какие-то немыслимые кульбиты. Рядом идущий парнишка резко рванул с места, хлюпая по лужам, догнал «беглеца» и отдал владельцу.

Феликс обернулся и увидел Инару. Улыбнувшись, девушка послала воздушный поцелуй и скрылась в салоне лайнера. Всё же была она, эта самая искра, подумал Феликс. Пусть не яркая, но заметная и тёплая. Может, стоило подойти к знакомству иначе? А потом бросить всё, жениться на этой красавице, снять её с рейсов, нарожать детишек, уехать на какой-нибудь далёкий хутор и пожить там несколько лет. Бродить по берегу небольшого озера с играющей рыбой, любоваться осенними ливнями, нависающими над виднеющимся вдалеке лесом, радоваться ребятишкам и красавице Инаре. Но наскучит и это. Тоска будет окутывать всё сильнее, виски будет всё больше, и душа вновь взбунтуется и захочет перемен.

Заскочив в ледяную коробку автобуса, Монахов отряхнул куртку. Рига всегда оживала в его памяти именно такой, как и в этот раз. Тяжёлое, налитое студёным свинцом небо, то мелодичный, то дробный шум дождя и шпили соборов, торжественно застывшие в сизой дымке тумана как символ города, как его древние стражи. И хмурые, суровые люди с серыми лицами и грубыми чертами лица. Они улыбаются только с появлением солнца, а солнце здоровается с рижанами редко и заглядывает ненадолго. Оно как будто дразнит и просит угнаться за его яркими лучами, чтобы притянуть их навечно.

Народу в зале ожидания было немного. У колонны стояла девушка с табличкой: «Феликс».

Представилась Кариной и сказала, что будет мотиватором Феликса во время курса. Машину вела уверенно, лихо объезжала ямы.

– Сколько вы не пьёте?

– Сегодня ровно восемь дней.

– И какие ощущения? Вы чувствуете прилив энергии, чувствуете желание жить?

– Я его и при запоях чувствовал.

– Ясно. Значит, мы в начале пути. Сейчас заедем в нашу специализированную гостиницу, оставим вещи, а потом вас отвезут в театр.

– В театр я и в Москве мог сходить.

– Это один из необязательных, но важных пунктов программы. Но так как вы прилетели вечером, стоит сходить. Спектакль не совсем обычный. Он погружает человека в особенный мир, в мир первобытности и счастья.

– А играть будут на русском?

– Нет, на латышском. Но в этом и прелесть. Там больше языка жестов, а попытка понять чужой язык заставляет человека думать и глубже погружаться в тему. Завтра у нас первый день программы. Он особенно важен.

Комната оказалась не тесной, но скромной. Неподалёку лесок. К Феликсу прикрепили мрачного и молчаливого водителя Нормунда. Театр находился в центре города и больше напоминал клуб. Чёрные стены, мрачные картины, приглушённый свет. Играли пьесу известного в пределах республики латышского драматурга, явно перебарщивающего с алкоголем и лёгкими наркотиками. Персонажи громко общались между собой на родном языке и отвратительно гримасничали, хаотично двигаясь по сцене, уставленной скудными декорациями, найденными то ли на свалках, то ли на площадках с мусорными контейнерами. Причудливые люди в холщовых одеждах таскали по сцене настоящую корягу, что-то громко кричали в потолок сцены, постоянно воздевая руки к софитам. Худощавая девушка неожиданно оголила синеватую впалую грудь, с глухим стуком упала на сцену, а главный герой, сидя на корточках, пошло её облобызал. Дальше этих первобытных ласк дело не пошло. Все актеры были необычно активны, суетливы и жутко переигрывали. Феликс обратился к сидящей рядом даме. Она была немолода, суховата и пахла ванилью.

– Язычники в поисках себя? – кивнул на сцену Монахов, надеясь начать разговор.

Женщина поморщилась и с шипением пересела на другое место.

– Сука, – шепнул Феликс, сделав глоток побольше.

Всю дорогу до гостиницы Нормунд молчал. Феликс смотрел в окно. Вдалеке огни серого и холодного города. Но там теплится жизнь. А что его ждёт завтра – непонятно. Бестолковые беседы, препараты, походы на идиотские представления… Феликс приложил телефон к уху и глубоко вздохнул.

– Алик, я в Ригу прилетел ненадолго. Девку найдёшь нормальную? Без болезней и забот?

– Ну… ну что за херня, братуха?! А предупредить? Я бы, сука, дорожку к трапу подогнал с блядьми! Тёлку, тёлку… Ща. Много мастериц уехало. Кто с детишками нянькается в Англии, кто в порно и проституции.

– Заметил уже. Ни людей, ни машин в городе. Какая-то Хиросима прибалтийская…

– Сейчас что-нибудь сделаю. Здесь же осторожнее нужно быть. Мы в Европе первыми по ВИЧ идём.

– Ну хоть в чём-то на пьедестале.

Ночь Феликс провёл с молоденькой Гуной. Алик предупредил, что Гуна не профессионалка. На таких Куэльо любит словоблудить. Приехала с глухого хутора, поступила в университет, нужно было на что-то жить. С внешностью и фигурой Гуны жить плохо нельзя даже в нищей Латвии. Красивое загорелое тело, похожа на порнозвезду Бри Олсон. Гуна была интересна, изобретательна и очень темпераментна. Присев на краешек кровати, Феликс сказал:

– А ты молодец! Талантливая.

– И Янис так говорит про мой. (Русским Гуна владела неважно.)

– А кто такой Янис?

– Янис? Это как бы мой парень.

– Живёте вместе?

– Янис в Ирландия уезжать, – с грустью промолвила Гуна.

– А ты почему к нему не едешь?

– Ну… Ну… Здесь учение, работа.

– И Янис знает про твою работу?

– Знает. Говорит, что пока я ещё молодой, то немного можно и с другим. Ну… а ещё и за деньги… Это вообще лучше. Дом копить будем.

– А кем работает Янис?

– Он модель для гей-бара.

– Он пидорас?

– Это плохой слово. Он бисексуалист.

Феликс плюнул на ковролин и закрыл лицо ладонями.

Карину вызвала дежурная по детокс-гостинице. Феликс лежал в холле на кожаном диване. Правая рука крепко сжимала уполовиненную бутылку виски, левую он подложил под голову. До номера дойти так и не смог. Утром снова пошёл обложной дождь.

– Мы вернём вам половину суммы курса. И то в виде исключения.

– Это всё театр, Карина.

– А при чём здесь театр?

– Я погрузился в эту боль прибалтийского народа. Ощутил эту гнетущую энергетику, почувствовал стоны души этих людей. Это театр.

– Нет, это ваша распущенность. Распущенность и несерьёзное отношение к жизни. Вы приехали на детокс-курс, а в итоге…

– А в итоге пошалил с проституткой, выиграл в казино и жутко напился. Это всё обстоятельства. Вы очень красивы, Карина. Вы бываете в Москве?

– Через месяц лечу на две недели к тёте.

– Я оставлю вам телефон.

– Так он у меня есть, Феликс. Я позвоню.

В салоне «боинга» было прохладно и многолюдно. Феликс отпил глоток из фляжки, закинул в рот горсть орехов и тихо засопел…

Секонд

Увидев белый «гелен», подруливающий к офисной стоянке, Андрей широко распахнул окно.

– Юра, ну не машина, а космос. А цвет! А диски! – воскликнул Рогов. – Ты же говорил, что тебе «гелены» не нравятся.

– Нет, табуретка, она и есть табуретка, Юрик. Ездит только прямо, парусность охереть. Но этот красив. Белый фрак ему к лицу.

Юра долго рассказывал о поездке в Тай, о забавных, но в то же время пугающих трансах. Показал фотки со слонами, омаром и проститутками. Говорил, что на старости лет обязательно заведёт не кошку, собаку или хомяка, а миниатюрную и гибкую тайку, которая, подобно джинну из бутылки, будет исполнять все его желания. Андрей внимательно слушал, попивая минералку и изредка посматривая в окно, за которым виднелся складской ангар с подведённой к нему железнодорожной веткой. Небольшой зелёный локомотив толкал перед собой два товарных вагона. Спешил на рампу поджарый подполковник-отставник Палыч, командующий складскими.

– Андрюш, я же вот чего приехал. Я не только «гелен» показать. Эля сказала, что ты секондом из Штатов занялся.

– Хочешь на Москву партию двинуть?

– Да ну брось, – рассмеялся Юрий. – Мне торфяных дел хватает. Я детишкам бы хотел чего прикупить. Эля Игорёхина сказала, что там и новые шмотки попадаются.

– В детдом, что ли?

– Да нет. Своим детишкам, Лизоньке и Сёмке. Вещи из Штатов же.

Рогов подошёл к телефону:

– Галина, к вам сейчас Юрий подойдёт. Покажите ему мешки из новой партии… да… пусть выберет… ему детское нужно… да нет, не поштучно. Цену по весу дайте.

– Спасибо, старина! А это тебе подарок. – Юра протянул магнитик с надписью Phuket и жёлтой пучеглазой рыбой, чем-то напоминающей Юрину жену Аню.

В просторном сыром помещении, склонившись над мешками, копошились люди. Галина оказалась высокой, статной женщиной с карими глазами и красивым и полузабытым каре. Даже синий рабочий халат смотрелся на ней изящно. Юра с азартом копался в плотно утрамбованных шмотках, изредка оглашая склад возгласами удивления:

– Охереть! Новый кардиган Ferre! Две! Две тысячи баксов стоил? Его тоже можно взять?

– Всё можно, – подтвердила Галина.

– Кирпич! Вот твари! Кирпич для веса подложили, суки американские! Ого! И доску с гвоздём засунули! Ну не мрази, а?

– Да не переживайте вы так. Здесь такое часто, – откликнулась Галина.

– Джинсы Wrangler! Что?! Мадэ ин Юса?! Ну я не верю. И это на вес. Фантастика! Но чтобы мадэ ин Юса.

– Мейд ин Ю-Эс-Эй! – поправила Галина.

– А вы откуда знаете? Приноровились и выучили?

– Да нет. Выучила я давно. Ещё до того, как английский в школе преподавать начала.

За два часа Юра набрал три огромных пакета. Один был полностью набит детскими вещами, в двух других уместилось несколько пар джинсов, туфли, кофты, свитера, тёрка для овощей, шланг для душа и даже просроченный интимный гель. Галина быстро взвесила добычу и назвала цену.

– Фантастика! Практически даром урвал! Даже и не верится. Это вам, Галина, подарок. – Юра протянул магнитик с надписью Pattaya и катером.

Галина грустно улыбнулась и, поблагодарив, медленно пошла в сторону небольшой каморки.

Через три дня белый «гелен» вновь притормозил у шлагбаума бывшей овощной базы. Андрея в офисе не было. Достав из багажника массивный чёрный пакет, Юра двинул к дверям склада. Увидев забавного покупателя, Галина вновь грустно улыбнулась.

– Галина, здесь вот какое дело. Детишкам моим некоторые вещи не подошли. Какие-то размером, какие-то жене цветом и фасоном не алё.

– И?

– Я бы хотел вернуть.

– Да, можете оставить. Вон там. Прямо у коричневых дверей подсобки и положите.

– А деньги вы мне вернёте или Андрей?

Галина ответила не сразу. Лишь после короткой паузы.

– Это вам с Андреем поговорить и надо. Всё, что касается денег, с ним.

– Так там сумма ерундовая.

– Всё равно с ним решать надо по деньгам. Ничем вам помочь не могу.

– Но Андрея сейчас на месте нет.

– Вы завтра приезжайте, Юрий. Завтра он точно будет.

– А когда следующая партия секонда будет? Когда этот праздник для души и кошелька?

– Это тоже к шефу.

Развалившись в кожаном кресле, Рогов смотрел футбол. Улыбку сменяли гримасы разочарования, иногда Андрей подскакивал и апеллировал к судье. Увидев вошедшую Галину, указал жестом на диван:

– Три минуты до перерыва, Галочка. Три минуты.

Команды ушли на отдых, Андрей плеснул в бокал немного виски, предложил Галине бокал вина, но женщина отказалась.

– Рассказывай, Галочка.

– Друг ваш Юра приезжал, пока вас в офисе не было. Привёз пять килограммов вещей и сказал, что детишкам не подошли.

– Бывает. Не подошли, так не подошли. Мог бы раздать.

– Согласна, мог бы и раздать. Но здесь вот какое дело. Он деньги вернуть попросил.

Андрей громко хлопнул в ладоши:

– Да ла-а-адно! Галя… ну не может… ну, Галя!

– Увы. Может.

– Отдала деньги, Галочка?

– Нет. Сказала, что такие вопросы решаете вы. А будете вы только завтра.

– Вот за что я тебя и люблю. Ну просто умница! Пускай, сука, бензин и время попалит. Я тебе больше скажу: меня и завтра не будет, Галочка. Но ты ему и завтра деньги не отдавай. Отдай послезавтра этому жлобу деньги. Но не все. Скажи, что я 50 процентов вычесть велел.

– Он ещё спрашивал, когда следующая партия из Штатов придёт.

– Не-не! Скажи, что никаких партий больше не будет! С таким мудаком никаких. Ни товарных, ни шахматных, ни политических…

Через три дня на пейджер Рогова пришло сообщение: «Дозвониться до тебя так и не смог. Не ожидал, что вычтешь пятьдесят процентов. Думал, мы друзья, Андрей. Жаль, что так получилось».