Текст книги "Владыка вод"

ЭПИЛОГ

Он ушел очень рано, чтобы Сметлив его не застал. Рассчитался с Грымзой Молотком, заспанным и зевающим, прикупил кое-что на дорогу – и ушел.

Утро не выдалось. Рассвет над городом растепливался нехотя, пасмурно, так что его одинаково можно было посчитать закатом. Ранние торговцы на ярмарке зябли, раскладывая на прилавках рыбу, овощи и прочие простые товары. Свирепые могульские быки лежали рядком на земле, жуя жвачку и подергивая ушами на мнимых слепней, а рядом спал сторож, завернувшись в грубую бычью шкуру. Все это удивительно точно запоминалось Верену, потому что глядел – и знал, что в последний раз.

Так прошел он по городу, у которого булыжники были чуть влажными от росы. Крыши домов, как клушки, ревниво оберегали в домах тепло, окна глядели подслеповато и пусто. Он уходил насовсем, хотя… Таилась в душе крохотная надежда, что Управитель диких лесных нориков не забудет его старания – ведь кольцо-то у него… Но с другой стороны, что он может сделать для Верена? Мысли путались и метались, и страшно было думать об этом, страшно…

Однако ноги несли, и скоро город раздробился в домишках, жмущихся к Белой стене с внешней ее стороны. Потом и они отступили назад, потянулись поля, перелески – дорога так же равнодушно принимала его ноги, как тысячи и тысячи других. Только он с каждым шагом старел не на шаг, как старели все, а – на сколько там? – на день, на два, на три? Из шагов его складывались недели, месяцы, годы, и висли гирями на ногах. Но он все равно шел, как в беспамятстве, и к обеду пришел в Хлебы.

Домик Крючка стоял первым у дороги. Колдун, как и в прошлый раз, почуял приближение Силы, хотя великой ее назвать уже было нельзя. Он вышел, и издалека узнал того самого Застенчивого, что проходил с двумя другими вверх по реке минувшей весной. Это их он попросил передать Свистку два слова. А они почему-то не выполнили его просьбу. Вспомнив о тех недавних событиях, Крючок нахмурился, но Застенчивого в дом все-таки пригласил. Вид у того был нехорош, и на приглашение он откликнулся с радостью, даже с облегчением.

Крючок заварил чаю с травами, выставил снедь. Застенчивый жадно пил чай, а к еде почти и не прикоснулся. Что-то творилось с ним неладное – в этом колдун был уверен. Осторожно, слово по слову, стал он выспрашивать – где двое других спутников, да далеко ли ходили. Не было рядом подозрительного Сметлива, и Верен коротко рассказал Крючку, зачем ходили они в Овчинку и что из этого вышло. А чего ждал от колдуна – совета, помощи или просто сочувствия – и сам не знал.

Однако колдун оказался тем самым человеком, который нужен был Верену. Выслушав, он покачал головой и сказал, что они стали исполнителями могучей воли. «Думаю, дело здесь даже не в Управителе диких нориков…» – «А в ком же?» Но Крючок вместо ответа попросил показать кольцо Генерала Гора.

Он долго разглядывал серебряный ободок, зачем-то сжимал его в кулаке и подносил к уху, будто прислушивался. Потом сказал:

– У этого кольца огромная Сила, и судьба его ждет непростая. Зачем и кому понадобилось оно внизу, среди людей – не постигаю. Впрочем, норики – слуги Владыки Вода… Нет, не буду гадать о том, что сильнее меня. А вот на твою дорогу можно прикинуть…

Колдун полез под потолок, где развешивал на просушку травы, и взял несколько стебельков ведуницы. Разломав их как попало, высыпал на ладонь Верену и велел сдуть на стол. Потом долго разглядывал травяной узор, хмуря брови и пришептывая. Верен ждал, замирая внутри. Наконец колдун заговорил:

– Не буду врать, все у тебя выпадает плохо. – Сердце у Верена сжалось. – Но… Как будто ведет тебя чья-то рука. Не вижу, добрая или злая, но могущественная.

Верен робко перебил:

– Так может, вернуться мне в город, пока не поздно?

Крючок пожал плечами:

– Может быть, уже поздно. – И еще раз вгляделся в травинки: – Нет, судьба твоя там, в Рыбаках. Ты выбрал путь страшный, но правильный. Как объяснить – не знаю…

Колдун предложил ему переночевать, и Верен согласился. Наутро Крючок дал ему в дорогу большой круглый хлеб, сушеного мяса и прочитал строчки из незнакомых стихов:

 
Пусть равно всем не избежать конца,
пусть равно жалят всех судьбы укусы,
но никогда дорога храбреца
не совпадет с кривой тропою труса.
 

Верен горько усмехнулся: тоже, нашел храбреца. Он идет в Рыбаки просто потому, что не знает, что еще ему делать. И ушел.

Дорога радости стала дорогой скорби. Каждый день пути убивал его, находя разнообразные способы, чтобы сообщить об этом. На третий день пути к вечеру мучительно заныли колени, а на следующее утро он никак не мог разогнуть поясницу. Под тем самым дубом, где застал их ночной дождь, Верен нехотя грыз зачерствевший хлеб, и у него упал первый зуб: Верен неотвратимо становился тем же старым и не очень здоровым пьяницей, каким уходил в Овчинку. Незадолго до входа в Белолес-на-Костях он заметил, что некий багровый предмет назойливо лезет ему в глаза, и не сразу смог сообразить, что это его собственный нос.

Под впечатлением этого нового открытия и вошел он в Белолес, место безопасное, но на редкость неприятное. Он уже добрался до середины его, уже слышались за деревьями предсмертные хрипы, яростные крики и сиплый рев боевых труб, но Верен знал, что это безопасно и продолжал шагать, хотя вот это как раз для него было не просто опасно, а смертельно. Тут дорога разверзлась под ним, и почувствовал Верен, что летит в глубокий колодец, и успел по пути попрощаться с жизнью, но очутился вдруг на дне, не ощутив ни малейшего удара. Он поднял голову – светлое пятнышко было далеко-далеко вверху. «Не выбраться», – подумал Верен и стал нащупывать стенки руками. Но стенок… не было. Тогда он шагнул вперед и опять почувствовал, что летит вниз, и опять очутился на дне без всякого удара. «Э-э, тут что-то не то», – подумал Верен. И вдруг догадался: да это же Черный норик! Он закричал тогда в темноту колодца, как тогда, в Оголтелой Пади, а эхо гукало и гудело, забивая его слова:

– Черный норик, иди ко мне! Я тебя узнал!

Он прокричал так три или четыре раза, и темнота внезапно пропала, под ногами снова была дорога, а на обочине ее, на старом пеньке стоял норик с чуть крысиной, но без всякого добродушия мордочкой – напротив, выглядел он надменным и злобным. Черная шляпа была на нем, без всяких знаков отличия, поскольку Черный норик не признает власти Владыки Вода, и такого же цвета плащ. Он заговорил голосом одновременно писклявым и скрипучим, от которого свербило в ушах:

– Зачем ты зовешь меня, человек? Разве не знаешь, как опасно призывать Черного норика, если нет на то оснований? Берегись! Я хотел пошутить с тобою и отпустить, но теперь я сердит.

Верен терпеливо дослушал Черного норика до конца, понимая, что злить его не следует, ибо пакостник он великий и может выдумывать пакости без конца. Потом ответил спокойно:

– Тот, кто послал меня, просил передать тебе при встрече записку. Потому и позвал я тебя.

Черный норик, видимо, недовольный тем, что требуемое основание имеется, нехотя проворчал:

– Ну тогда передавай скорее, некогда мне…

Верен достал сложенный кусочек тонкой кожи, Черный норик взял его и развернул. Прочитав, он как будто даже обрадовался:

– Ага! Старый предатель задумал теперь помириться! Черный норик ему понадобился! Ну, постой… – он достал из кармана крохотный черный грифель и стал торопливо выводить на оборотной стороне кожи какие-то знаки. Потом отдал записку обратно Верену: – На, отнеси тому, кто тебя послал. И передай от меня наилучшие пожелания и горячий привет! – Черному норику было весело. Он спрыгнул с пенька, метнулся к корням и пропал, как не было его у дороги. Верен развернул записку, посмотрел: нет, в этих черных закорючках никак не разобраться.

Он миновал Белолес-на-Костях и к вечеру, уже в потемках, набрел на тот сарай, где провели они со Сметливом и Смелом первую ночь дальнего их пути. Верен завалился спать на соломе не разводя огня, и под утро совсем замерз, так что пустился в дорогу чуть свет. Примерно к обеду он вышел из леса, и вдохнул морской воздух, и увидел скалу, с которой началось их странствие. Страшной болью защемило сердце, пусто стало под ним и безнадежно. Так вернулся Верен в Рыбаки, и оставалось доделать лишь кое-какие мелочи – впрочем, он был почти уверен теперь, что бесполезные.

Дома было пыльно, грязно, пахло запустением. Норики, обидевшись, что про них забыли, опрокинули молочное блюдце у своей норки. Верен посмотрев на все на это, скинул с плеч дорожный мешок и отправился к Дюжу. Невмоготу было сидеть сейчас дома одному.

У Дюжа было немноголюдно, но хозяин выглядел озабоченным: скоро осенняя торговля, а значит самое урожайное время. Только налив Верену вторую кружку, он спохватился:

– Эй, Верен, а что тебя не было так долго? В город ездил?

Верен молча кивнул и отошел на свое любимое место у окна. Не хотелось ему отвечать на расспросы. А Дюж, к счастью, и не стал приставать. За окном, в промежутке между домами, Верен видел берег Большой Соли, белопенную полоску прибоя, старый сарай для сетей. Все вернулось. А, нет. Смел и Сметлив не вернулись.

Посетители, зная необщительный характер Верена, не подходили к нему – только здоровались издали, на что он отвечал кивком и вновь глядел в окно, прихлебывая из кружки. Лениво думалось ему, что надо бы сходить к Скуп-сыну, обменять кольцо Генерала Гора на Капелькино, но и это казалось не очень важным. Никуда он в тот день не пошел, просидел у Дюжа, накачиваясь брагой – благо, денег хватало. К ночи уже не верилось Верену, что ходил он куда-то далеко, что случилось с ним то, что случилось. Только кольцо с хрусталем, которое он время от времени вытаскивал из кармана и разглядывал, подтверждало: нет, не сон. Все было. Когда бражная закрылась, Верен отправился домой, на жесткую свою лежанку.

Утром сходил за молоком для нориков, купил кое-какой еды домой и хотел пойти к Скуп-сыну, но ноги опять занесли в бражную – решил чуть-чуть промочить горло. А потом до лавки так и не дошел. В тот день вечером к нему пришел Управитель. Увидев его у норки, Верен засмеялся:

– А-а, явился? Во, погляди! – он полез в карман, достал кольцо Генерала Гора и повертел в руке: – Видал? Мы тоже не шиком лыты… Ой, то есть не лытом…

Управитель укоризненно покачал головой, пропищал:

– Зачем же так напиваться? – и хотел было перейти к делу, но Верен возмутился:

– Как – зачем? А чё мне делать? Нашли дурака… Умные там остались, – он потыкал пальцем туда, где остались умные, – а я дурак. Дурак… – он поставил локти на стол, обхватил ладонями голову: – Дурак…

Управитель попытался осторожно его отвлечь:

– Не встречался ли Черный норик?

Верен вскинул мутный взгляд:

– А, да. Как же. Встречался. В колодец меня, дурака – за дурость… Так и надо.

– Что с запиской? – по тону ясно было, что вопрос этот для Управителя важен, но Верен не заметил:

– А-а… записка… Вот она.

– Неужели, забыл отдать? – норик посмотрел на Верена с досадой.

– Н-нет. Не забыл. Тут ответ, – услышав это, Управитель немедленно схватил записку и развернул, а Верен продолжил: – Велено так же передать горячий привет и наилучшие пож… желания. А я – дурак. Слышь, Управитель? – Верен поднял глаза и увидел, что говорит уже сам с собой. Управитель исчез, получив записку. Тогда Верен опустил голову на руки, пробормотал еще раз «дурак» и уснул тяжелым пьяным сном.

Утром, проснувшись, он увидел себя на своей лежанке – видимо, перешел ночью, а как – не вспомнил. Зато вспомнил вчерашний разговор с Управителем, и устыдился. А устыдившись, решительно превозмог головную боль и принялся убираться. Когда дом приобрел относительно жилой вид, Верен пошел в лавку к Скуп-сыну.

Молодой лавочник сидел с каменным лицом. За минувшее время он вошел в роль, заматерел, появилось в нем особая стать богатого торговца. Верен даже слегка оробел. Он пробормотал «долгих лет», Скуп-сын важно кивнул круглой рыжею головой. Тогда Верен разозлился, и сухо сказал:

– Я принес.

Скуп-сын посмотрел непонимающе.

Желваки заиграли у Верена на щеках, но он сдержался:

– Кольцо Генерала Гора, как договаривались.

Испуг метнулся в глазах рыжего лавочника. Он оглянулся, прижал палец к губам:

– Тс-с…

Потом, подумав, встал, запер лавку и сказал:

– Пойдем наверх.

Они поднялись по скрипучим ступеням лестницы в ту самую комнату, где стоял стол с выдвижными ящиками и железный шкаф. Скуп-сын уселся в кресло и нетерпеливо потребовал:

– Покажи.

Верен достал кольцо Генерала Гора, показал лавочнику, не выпуская из пальцев.

– А откуда я знаю, может, это не то?

Тогда Верен взял кольцо за хрусталь и показал Скуп-сыну печатку в виде снежинки на нижней внешней стороне ободка. Лавочник, поглядев, пошел к шкафу, звеня по пути ключами. Он вынул шкатулку и отдал ее Верену, забрав у него кольцо с хрусталем. Верен откинул плотную крышку: Капелькино кольцо с редким камнем цвета морской воды лежало на мягкой обивке, и опять услышал он в голове шум – будто раковину к уху поднесли. Но не время и не место здесь было предаваться воспоминаниям. Он закрыл шкатулку и хотел уйти, но лавочник, жадно разглядывавший кольцо Генерала Гора, спросил:

– Как же ты его добыл? Ведь там, говорили, верная смерть.

У Верена не было ни малейшего желания заводить с лавочником разговоры, поэтому он только бросил через плечо:

– А я жив, как видишь.

И тут раздался в комнате тоненький ехидный смешок: спрятавшись под занавеской, за ними подглядывал крохотный норик в малиновой курточке и синих штанишках. Скуп-сын, рассвирепев, стал стаскивать с ноги башмак, чтобы запустить в негодяя, а норик стрелой метнулся к своей норке – и пропал. Башмак Скуп-сына бесцельно шлепнулся в угол. Лавочник еще ругался и шипел, но Верен не стал дожидаться, пока он успокоится – ушел.

А Скуп-сын вечером того дня, волнуясь, запалил свечу в своей комнате и надел кольцо Генерала Гора на палец. И… ничего не произошло. Он подумал тогда, что все толки – сплошное вранье. Взялся за бумаги, хорошо поработал, а над одной неожиданно глубоко задумался. Когда же поднял голову, глаза его блестели от удовольствия: он обнаружил в договоре со своим поставщиком зияющую брешь, что сулило немалую прибыль…

Первое время Верен еще ждал чего-то. Но дни проходили за днями, Управитель диких нориков больше не появлялся, а кольцо мирно лежало в шкатулке, и Верен нечасто открывал ее, чтобы взглянуть. Он видел, что всеми забыт и никому не нужен. Зачем же он вернулся? Все чаще возникал перед ним этот подлый вопрос, когда сидел он за очередной сетью, а ответа искать было негде, кроме как в бражной у Дюжа. Верен опять проводил там все вечера, но легче не становилось. Однажды он от отчаянья решил снова пуститься вверх по реке в безумной надежде, что все повторится. Но дошел только до старого рыбацкого сарая – и понял, что надежда напрасна. Ничего не менялось в нем. Видимо, заклинание Управителя было рассчитано только на один раз.

Он вернулся в поселок еще более угрюмый чем обычно, днями плел сети, а вечерами сидел у Дюжа. Как-то он взял кольцо с собой в бражную, и после четвертой кружки ему в голову пришла странная мысль надеть его на палец. Он так и сделал. Посмотрел, взялся за кружку – и замер. Откуда-то ему стало известно, что у Крива, бельмастого рыбака, сидящего за соседним столиком прямо за спиной, сильно шалит печень и брага Криву не в радость. Верен потряс головой и, подумав, толкнул односельчанина локтем под бок:

– Эй, Крив!

Тот поморщился от толчка и недовольно ответил:

– Чего тебе?

– У тебя что, печень болит?

– Болит, болит. А ты пихаешься…

Верен отвернулся, ошеломленный. Он повел глазами по бражной, полной в это время посетителей, и услышал еще многое: все боли, тревоги, заботы, что терзали тела и души сидящих людей, стали ему доступны. Он поглядел на кольцо и сорвал его с пальца, бормоча:

– Этого мне только не хватало… Своих бед мало, что ли…

Без кольца все стало как обычно. Он поглядел еще на него, и спрятал в карман. От нечего делать стал Верен вспоминать весь их путь – как Сметлив не хотел идти, как ликовали они, поняв, что начали молодеть. Припомнил он и последний куплет песни, что ревел тогда Сметлив:

 
Пусть плещется под веслами вода,
пусть счастлив будет дом, и те, кто возле.
А догорит рыбацкая звезда —
не позже и не раньше – вот тогда
и я уйду, как все. Но это – после.
 

А припомнив, подумал, что его звезда уже догорела, и заскрипел зубами от запоздалой бессильной обиды. Зачем же он вернулся? Ах, как подвел его Крючок! «Рука», «судьба», «храбрец»… Тоже мне, колдун паршивый. Молчал бы лучше…

Верен посмотрел в окно, где над крышей старого сарая горел матовый зеленый огонек и стал вспоминать дальше: как пришли они в город, как встретилась им Цыганочка и как Сметлив рассказывал им про рыбу-бормотуху. Что она ему там говорила? «Ходи ловко верх». Да, вроде так. Потом: «С руки камень вода брось». «С руки камень»? Это не про кольцо ли? Хм, интересно. Он вспомнил, как ходил за кольцом к Скуп-сыну, в его комнату наверху. Э, э! Да это же разгадка. Ах ты, Сметлив, старый глухой пень! Не «ловко» рыба тебе сказала, а «лавка». Лавка! Понял? Погоди. Но если так, значит, выходит, речь шла как раз об этом колечке. Странно…

Верен вновь достал кольцо и стал разглядывать. Почти сразу он обнаружил на ободке знак Владыки Вода – то ли трезубец, то ли корона, каким изображают его на морских картах. И тогда так подумал: «Не простое колечко… Откуда оно взялось у Капелькиной матери?» Но поскольку ответа на этот вопрос не предвиделось, стал думать о Капельке и о проклятой обман-траве, подавшей ему дурацкую несбыточную надежду. Ну что ему теперь делать? Хоть топись…

Чтобы отогнать шальную, нелепую мысль, он взял еще браги, но мысль никак не отлипала. И более того, чем упорнее заливал ее Верен, тем крепче она становилась, тем настойчивее возвращалась. А действительно, чего ему ждать? Если сам оказался дураком, тут никто не виноват. Но терпеть это, сидеть и дожидаться смерти, когда другие живут заново – простите. Это уж слишком. Как там рыба сказала? С руки камень вода брось? Ладно. Он бросит. Но только и сам вместе с ним…

Придумав рассчитаться с жизнью, Верен решил так надраться напоследок в долг, чтобы земля закачалась. Он пил до самого закрытия, а когда Дюж подошел к нему, чтобы получить деньги, сказал, едва ворочая языком:

– З-за… пши на мня, – и потыкал себя пальцем в грудь.

Дюж согласно кивнул – Верен всегда аккуратно отдавал долги. А тот вышел из бражной и сделал неприличный жест в сторону двери:

– Вот ты у меня получишь!

На улице ветер валил с ног, Большая Соль страшно ревела в темноте. Верен, пошатываясь, огляделся, послюнил палец и поднял его над головой. Определив таким образом направление, он пошел в сторону моря, бормоча:

– Оч-чень… хорошо… Погодка – то, что надо. Не придется камень за пазуху брать. Прыгнул – чик! – и готово…

По морю ходили смерчи. Огромные, светящиеся слабым светом, они медленно колыхались над гребнями остервенелых волн, упираясь макушками в низкие тучи. Увидев Большую Соль, разъяренную первым осенним штормом, Верен испугался и чуточку протрезвел. Но мысль упрямо гнала вперед, и он отыскал в потемках причальный мол, уходящий в море шагов на сто. Эти сто шагов и станут последними в его никчемной жизни.

Волны перехлестывали через мол, но только верхушками. Они пытались сбить Верена с ног, но он шел и шел по скользкому дереву – осторожно, будто тщательно оберегая здоровье, и скоро уже стоял на краю, а под ногами его была бездна, воющая дикими голосами и разевающая на него всепожирающие пасти. Там он постоял, уже почти трезвый, но по-прежнему не видя иного выхода. И все же не хватало сил сделать этот последний шаг, чтобы все прекратить навсегда. Навсегда… Он вспомнил про кольцо и решил надеть его, а уж потом… Потом…

Может быть, кольцо Верен решил надеть, чтобы еще потянуть время под благовидным предлогом. Но тут в бездонной утробе моря столкнулись неизвестные силы и зародилась огромная волна, и покатилась, набирая силу, на берег. Она ударила в мол и пошла дальше, грохоча и неистовствуя, и даже не заметила крохотной человеческой фигурки, стоявшей только что на краю пропасти.

Волна слизнула Верена в единый миг, он не успел ни опомниться, ни хотя бы вскрикнуть. Ужасная сила скрутила его, сломала и завертела как щепку в потоке. Он подумал было, что вот и хорошо, не надо самому прыгать, но как только хватка воды ослабла, сделал непроизвольное движение руками и пробкой выскочил на поверхность, задыхаясь и отплевываясь. И вот тут будто огнем его обожгло: кольцо было на пальце, и понял он, что где-то совсем рядом гибнет человек. Точнее, уже почти погиб – искорка жизни теплится в нем едва-едва, и эта искорка криком кричит и молит о спасении.

Тьфу ты, Смут! Хотел сам утопиться – а тут кого-то спасай. Верен хотел сдернуть кольцо с пальца, чтобы не слышать, но такая отчаянная мольба звучала над морем, что не выдержал: завертел головой, стараясь разглядеть в кромешной пучине яростных волн тонущего человека. И увидел на долю мгновения – невнятным светлым пятном, мелькнувшим невдалеке. Он стал подгребать руками в ту сторону, а море злилось, захлестывало его и старалось утопить. Откуда взялась в нем сила – Верен сам не понял. Скорее всего это была злость на человека, надумавшего так невовремя тонуть. «Вот если спасу, – даже стукнуло ему в голову с очередной волною, – то так потом отмутузю…»

Над морем полыхнула запоздалая молния, и в свете ее он совсем рядом увидел своего утопленника – а точнее, утопленницу: волна как раз разметала ее длинные волосы. За них он и ухватился, и стал выгребать одной рукою к берегу.

Силы уже кончались, когда ноги коснулись дна. Измученный Верен еще немного проплыл, попытался встать – волна сбила его. Он снова поднялся, и снова рухнул под могучим ударом. Но каждая новая волна теперь приближала его к берегу. И, главное, не затихала крохотная искорка жизни, взывающая о помощи – иначе бы он не выдержал. Но наконец Верен прочно встал на ноги, последним усилием вытащил утопленницу на песок, туда, где не доставали волны – и рухнул рядом с нею почти без чувств.

Полежав немного, сел, перевернул утопленницу на живот и начал резкими толчками в спину пробуждать дыхание. Через некоторое время девушка (да-да, именно девушка – это он заметил еще когда вытаскивал) мучительно закашлялась, освобождая легкие от воды. Тогда Верен облегченно уселся рядом и стал ждать, закрыв глаза от чрезмерного утомления. Наконец она зашевелилась, поднялась на руках, негромко застонала. Он посмотрел на нее, усмехнулся. Как в романе. Только нужно, чтобы спас ее не такой старый хрен, как он, а молодой и красивый. И чтоб обязательно в конце – свадьба.

Тем временем девушка, окончательно приходя в себя, села и сказала вдруг слабым голосом, в котором как будто звучали тихие колокольчики:

– Верен? Это ты меня спас?

Опять полыхнула слабая молния, и он увидел ее лицо. Увидел – и зажмурился. Проклятая обман-трава! Что делает!

– А где Скуп? – снова раздались тихие колокольчики.

Он помотал головой и открыл глаза. Капелька сидела перед ним – с мокрыми волосами, в светлом платье, облепившем тоненькую фигурку, и говорила:

– Скуп, противный, бежал за мною, за руки хватал – вот, кольцо мамино сорвал даже… Я от него убегала – и упала…

Верен, слушая ее, помимо воли снял с пальца кольцо, протянул ей. Она обрадовалась:

– Ты нашел? Вот молодец! – и надела кольцо, счастливо улыбаясь.

Тогда Верен, вконец одуревший и готовый поверить уже в любую чушь, посмотрел на свою руку, провел пальцами по лицу. Два десятка лет было ему, судя по ощущениям. Да если даже и три – какая к Смуту разница? А она все говорила, и не было для него на свете музыки лучше:

– Я теперь одна, Верен… Я тебя ждала, а пришел Скуп… Ты меня теперь одну не оставляй, да?

Верен, не в силах сказать ни слова, кивнул и поглядел на затихающее море: над волнами еще слабо светились водяные смерчи, и внутри одного из них почудилась Верену фигура высокого бородатого человека с золотым ободом на голове. Над высоким лбом этот обод венчался грозным трезубцем. Человек глядел прямо на них, бесстрастно и пристально. Верен испуганно перевел взгляд на Капельку – она отжимала мокрые волосы, – и снова на смерч, но тот рассыпался на глазах, лишившись внезапно могучей опоры ветра. И никогда не узнал Верен, видел он человека на самом деле, или это ему лишь показалось.

Да, так все и было там, где Большая Соль вечно бьется в берега жизни и смывает песок человеческих судеб. Но его не становится меньше.