Книга: Венерин волос - Михаил Шишкин

Смысл постоянно ускользает, нужно делать серьезные мыслительные усилия, чтобы поддерживать в актуальном состоянии все истории и аллюзии, потому что они действительно проникают друг в друга, если что-то выпало из внимания, проникнуться снова - трудно.

Затронуто много вопросов, интересных, спорных, нелицеприятных, противных даже. О них не хочется знать, но не знать нельзя. И вместе с тем - для меня - много пустого, неинтересного текста, с вымораживающей подачей, который хочется побыстрее пролистнуть, но - помним про отсутствие абзацев в моей версии - рискуешь что-то пропустить важное.

А потом пришла мысль, что то же важное можно прочесть и у кого-то другого, без ментальных выморочек, просто и с удовольствием. И бросила эту книгу.

Если меня спросят, о чем книга - я буду долго думать, а потом не отвечу. Потому что как объяснить, что там несколько (сотен?) историй, рассказанных вперемешку. Сначала автор накручивает на палец локон одной истории, потом берет другой локон - и крутит поверх первого. А дальше начинаются такая путанница и колтуны, что хоть бери ножницы и вырезай. Ведь уже и не прочешешь...

"Венерин волос" вызывает двойственные чувства: на вкус - это Настоящая Литература с живым и трепещущим художественным языком. Только успевай удивляться тому, как "камни размножаются крошением", как "яблоки в траве спят голова к голове" и что "в каждом подъезде заготовили по лестнице, но нет Иакова".

А на ощупь "Венерин волос" - это топкий и липкий лонгрид, который не дает тебе вынырнуть, так и болтаешься между незаконечнными историями. Понятно, постмодернизм предполагает именно такие ощущения: будто читателя бросают в граненый стакан с остывшим чаем и методично размешивают ложечкой - и вот ты уже не понимаешь, где верх, а где низ. Никогда не любила граненые стаканы.

Сказки перетекают одна с другую. Собеседование в женевском центре для беженцев становится вдруг то перепиской с любезным Навуходонозавром, то дневниками женщины, прожившей долгую жизнь, то списком пословиц на любой случай. А потом остается только беседа вне пространства и времени, вне личностей, стран и имен.

И снова вопрос-ответ, вопрос-ответ. Будто разговариваешь сам с собой. Сам себе задаешь вопросы. Сам себе отвечаешь.

География мест и эпох обширнейшая – только что гуляли по музеям Вечного города в поисках подлинников и вот уже кружат героев в танце улочки Парижа, чтобы спустя несколько ударов сердца обернутся Элладой или Персией, Швейцарией или Россией. Мелькают года и века, а мир все также покоится на трех китах – смерть, любовь и вера. Мелькают воспоминания о разных мелочах, словно идет репетиция показаний для Страшного суда.

Показания самые что ни на есть подробные, длиною в жизнь. И занять они должны целую жизнь. А, быть может, они и есть жизнь. В самый напряженный момент вдруг накатит лирическое отступление. И замаячит перед глазами непонятное слово «постмодерн». За что мне все это? С собственным хаосом в голове разобраться бы, а тут чужой добавляется. Только я брошу якорь на страницах дневника Изабеллы, прорасту корнями в российскую истории, как невесть откуда налетает ураган и бросает меня в открытое море, где нет грани между водой и небом, между прошлым и настоящим, между Толмачем и певицей.

Ну и где теперь родной берег? Зачем мне сейчас Париж, дайте побыть еще немного в Ростове или Питере. Как вернуться в тихую гавань? Бесполезно. Что толку кричать в этой пустыне, просить пронести в багаже хоть немного логики в это царство эмоций. Никто твоим желаниям здесь потакать не стане. И правильно, между прочим. Нечего указывать автору, как писать. Но как же мне не растерять все, что хочется сохранить в памяти из этой книги. Тут столько всего. Абсолютно каждая мелочь важна и наполнена смыслом. Из этих мелочей, что выхватывает память и хранит до конца дней и складывается жизнь. Из новостей, что не исчезают, лишь разрастаются со временем, как вырезанные слова в дереве. Из попыток жить так, чтобы было не стыдно смотреть в глаза. Из слова создающего и слова воскрешающего. Из времени, которое гораздо проще, чем кажется.

Все всегда происходит одновременно. Вот ты сейчас пишешь эту строчку, а я ее как раз читаю. Ты вот сейчас поставишь в конце этого предложения точку, а я до нее как раз в то же самое время доберусь.

Да, есть некий стержень, который держит роман, но слишком уж он общ и аморфен - любовь всё победит, пробьётся через плиты истории, через смерть и время. Светлая мысль, но что ж излагать её нужно так вязко, так издалека - ужасы чеченской войны, дедовщина, дневник актрисы, переписка с сыном, отношения с женой, и всё замешено на отсылках к историческим фактам, медитативных рассуждениях и тп. Мне форма напомнила собственно цитату из книги ниже - у автора возникла идея и он решил её "победить" обилием слов, чтобы её уже и видно не было.

Начались мирные будни, ставшие полем битвы.

Когда пишу рецензию, постоянно возникает метафора с водоворотом - вот тихо закручиваются листья, обрывки бумаги, окурки, а потом в бурлящей воронке не разберёшь, где что. Так и здесь - если поначалу ещё пытаешься разобрать, то к концу уже просто пробегаешь глазами строки, спотыкаясь о мысли - ага, это вроде конец чего-то знакомого, но чего конкретно, вникать уже не хочется. В общем, как сказал господин Шишкин, -

жизнь – это проживание от понимания к непониманию.

В моём случае с этой книгой - от непонимания к непониманию. Особенно какое-то гадкое послевкусие оставил один эпизод, который и определил оценку: умирающая бездетная актриса в бреду представляет себе, что, как Сарра, забеременела и родила перед смертью, а в реальной жизни (правда, понять это не просто, поскольку эпизоды разнесены на добрых 500 стр.) она, простите, "обосралась" (кавычки=цитата). Роды, конечно, - грязное дело, но такого рода метафоры не для меня.

А цитаты полистайте, очень рекомендую!

2006 - 3е место в финале премии "Большая книга"

Но существуют писатели, которые намеренно отказываются от лёгкости. Модернизм в ввел моду на сложность, того требовала сама эпоха. Величайший роман ХХ века "Улисс" - грандиозный эксперимент, который не поняли бы и две трети читателей, если бы не обширные комментарии к нему. Потом был Сэмюэль Беккет, который сделал сложной пустоту и молчание в пьесах, а потом сделал простоту сложной в великой романной трилогии. Затем были Ален Роб-Грийе с его шовизмом, Пьер Гийота - последний авангардист и многие другие. Сейчас мода на сложность прошла, но тем ярче оказываются произведения, которые сложны. Это своего рода оппозиция лёгкому постмодернизму, романам в стиле Умберто Эко.

Думаю, не стоит раскуривать благовония и фимиам вокруг фигуры Михаила Шишкина. Лавина лестных отзывов, сравнения с Джойсом, Набоковым, Буниным, Чеховым, Соколовым и другими, ему уже щедро отсыпали. С одной стороны, Шишкин - писатель чисто постмодернистского порядка, с любовью к нарезкам, прямым цитатам и многому другому. С другой стороны, он все же писатель, который не верит в хаос мира, который ищет в нем ось, основание (эта черта, кстати, во многом роднит его с Джойсом, который в виду влияния томистких взглядов все же считал, что хаос мира действует по определенным законам). Шишкин пишет сложно, но сложность эта обусловлена его взглядом на собственное творчество. Шишкин - писатель-накопитель. Он поднимает определенный кирпичик культурной эпохи, на него кладет еще один, потом еще, а потом относит их к строящемуся дому своего будущего произведения.

В "Венерином волосе" переплелось очень многое, роман насыщен историями и сюжетными линиями, но он абсолютно аморфен, расхлябан. Это роман без четкого сюжета, роман без начала и конца. Но не думается, что Шишкин планировал запечатлеть фигуру Уробороса, как это сделал Джойс. Шишкин скорее сдался, признал, что начало найти невозможно, как и конец. Что же тогда остаётся? Остается найти ту некую клейкую массу, которая удерживает вместе дневник певицы, письма Навуходоназавру, древнегреческую пьесу, историю Тристана и Изольды, где Тристан умер, и появился тот, кто должен был его заменить. Все это складывается вместе героем - "толмачем". Писательское альтер-эго работает переводчиком в государственной службе, где выслушивает и переводит истории русских эмигрантов, просящих убежища в Швейцарии. Вопрос-ответ превращается в сократовский диалог о вечном, потом вопрос и ответ в отдельности образуют собственную историю. Сюжетные линии взаимопроникают друг в друга, переплетаются. И все это продолжает существовать туго сплетенным и связанным благодаря "венериному волосу" - любви. Почти в каждой из историй находится место для любви, даже в самым отвратительных и кровавых. Шишкин использует язык, как инструмент фильтрации, промывая жаргон, блатной запашок, грязь и насилие, чтобы добраться до того, что всё объединяет - до любви. Разумеется, Шишкин констатирует не новую идею, все это уже было, что доказывает сама структура книги, тот багаж, который Шишкин взял с собой. И дневник певицы, который составляет значительную часть романа - это упражнение на тему Вечной Женственности, вечно влюбленной и жаждущей любви. Казалось бы, банальность. Но здесь в дело вступает именно неоднозначность. Сложность структуры и языка компенсируется простотой центральной мысли - Любовь есть. Но с другой стороны, Шишкин проводит долгую и кропотливую работу, чтобы различить и вычленить эту самую любовь из того, что она объединяет. Любовь не везде и не всюду, но только между теми обрывочными и неясными фрагментами, которые составляют мир. Строя роман во многом как сновидение, как фрейдистское упражнение, Шишкин, тем ни менее, выдвигает любовь как центр всей человеческой жизни. Ведь только человеческое сознание объединяет все эти истории, фрагменты и предметы. Любовь становится основным средством бытия человека и его ощущения мира. В доказательство этому Шишкин показывает как многообразны облики любви. Слова недостаточны для её выражения, но только ими и можно что-то сказать. И потому необходимо продолжать говорить, конституируя своё присутствие в мире, подтверждая его. Явленное слово, записанная история, по мнению Шишкина, бессмертны, но в вечности останется лишь то, что было сказано. Но разве можно описать всё предельно подробно? Нет. Только фрагментами, обрывками, импульсами. Шишкин не пытается описать любовь, он лишь обрисовывает те места, которых она коснулась, которые объединились и загустели. Истории, легенды и сказания переплелись вместе, связались венериным волосом и стали книгой.

Кому же дают книжные премии?! Видимо, тем, кто красивее и живописнее опишет кусок человеческого дерьма.

4 из 10 за язык.

Роман «Венерин волос» невозможно описать парой слов, это густой сладкий сироп, вкус которого меняется каждую секунду. Читая истории людей, чувствуешь, что все это тебе знакомо и в памяти начинают ворошиться воспоминания, образы: запах ароматных груш, кассета с полустертой записью, тишина зимнего двора. Все эти мелочи и есть наша жизнь. Ведь действительно, когда мы вспоминаем перед взором сразу возникают, мелочи, детали, без которых, казалось бы, и жизни-то нет. Символы, соединяющие воедино пространство и время.

Огромнейшее спасибо автору за чистый русский язык. Я не буду восхвалять его, как другие рецензенты, я считаю такой стиль и манеру письма неким минимумом для уважающего себя автора. Описываемые картины не то что стоят перед глазами, в сценах будто присутствуешь и видишь происходящее прямо перед собой. Вот он - ветер на щеке, тепло рук, запах моря. Читая первую историю, я задумалась о такой банальной вещи, как семья. Что самое важное в жизни – это семья, это тепло, это люди, с которыми тебе хорошо. Нет, я всегда это знала, но тут меня как-то пробрало, прям до глубины сердца. Как хрупки отношения, как легко это теряется и каким трудом строится. Вот о чем первая история.

Запах дынь напомнил мне о детстве, о том, как просто идти по жизни с открытым сердцем, отдавая любовь и принимая ее. Вбирая в себя все самое лучшее, что есть на свете. Читая, я понимала, что жизнь прекрасна во всех своих проявлениях, и чудеса действительно окружают нас. Но проявляются там, где мы и не подозреваем. А еще до меня дошло что в мире-то, все взаимосвязано! Да так тесно, интересно переплетено, что не верится! Словом, эти открытия, чувства, мысли осыпались на меня всю первую половину книги. И когда я увидела, что прочитала только 200 страниц – страшно. Так кипели смыслом и образами страницы.

Дальше флёр загадочности стал рассеиваться. Ощущение уюта - стихать, восторг открытия улетучился. Все происходящее стало восприниматься более обыденно. Может, я просто привыкла за половину книги? И хоть читать про Египет, древности, эллинов было уже скучно, но нельзя все же не отметить как мастерски автор меняет время и место действий - это происходит так плавно, органично, что даже не удивляешься этому. Будто автор мнет в руках податливую мягкую глину.

Структура похожа на сон – так же хаотична на первый взгляд, и при этом имеет свою логику. Не особо понравился дневник певицы, которая пишет только о любви и о мужиках, коих у нее был целый воз. Честно говоря, сам образ певицы мне не понравился – она вышла какая-то слащавая, чересчур романтичная, чересчур нежная, изнеженная, разбалованная вниманием, с барскими привычками и замашками. Будто она пытается быть ангелом, быть лучше, чем она есть и при том ничего не делая.

И при всем при этом бабёнка-то глупая, самолюбивая и ограниченная. Надеюсь, что настоящая Юрская, с которой был списан образ была все же поинтереснее как личность или это просто авторская ирония, которую я не разглядела. Я бы сократила дневник певицы и добавила еще мини-историй, уж очень сочные, вкусные они. А главное, герои вышли настоящими, и чувства искренними. Но критиковать все мастера, а ты попробуй – создай, его, идеальный роман.