Книга: Донские рассказы (сборник) - Михаил Шолохов

В данный сборник входят такие рассказы как: Родинка, Пастух, Продкомиссар, Алешкино сердце, Бахчевник, Путь-дороденька из двух частей, Нахаленок, Председатель Реввоенсовета республики, Смертный враг, Жеребенок, О Колчаке, Крапиче и прочем, Чужая кровь. Данные рассказы являются первыми его же работами и, как я уже писал выше, показывает жизнь донских казаков еще до революции и показывают казаков во времена гражданской войны 1917 - 1922.

Итог

Под итог хочу сказать вам читатели что если вы хотите познакомиться с началом писательского пути Михаила Афанасьевича Шолохова, то эти рассказы как раз вам подойдут. И в конце хочу вам дам послушать песню - "Тихий Дон, наш батюшка"

Тихий Дон, наш батюшка, Ой да, тихий Дон, Ой, и что же ты мутнехонек, Мутнехонек течешь. Наш батюшка тихий Дон, Помутился тихий Дон, Помутился Дон От вдовьих слез, от сиротских От горьких слез. Помутился тихий Дон, Тихий Дон наш батюшка, Ой да, тихий Дон. Ой, что же ты мутнехонек, Мутнехонек течешь, Наш батюшка тихий Дон.

Признаюсь, я не был готов к уровню зверства в «Донских рассказах». Нет, конечно, некоторые я читал, по некоторым сняты фильмы, которые я видел, ту же «Донскую повесть». Но в концентрированном виде это все ужасно – смерть от голода, убийства соседских детей, пытающихся хоть что-то съесть, семейная резня (чаще всего поколенческая), убийства в степи, вилы, топоры, приклады, штыки, пули. И просто ноги и руки, затаптывание, убийство неугодных толпой, кровавая круговая порука. Казаки, иногородние, красные, махновцы, банды, возвращенцы из эмиграции. И снова кровь, кровь, кровь.

Шолохов пытается быть оптимистичным, вытаскивает комсомольцев на первый план, мол – они островок нового мира среди сельскохозяйственного зверства, но сам чаще всего убивает главных героев, то бандой, то родными. Мрак накатывает, накрывает все, оставляя только страх разбиваемого стекла и винтовочного ствола в окно, неожиданной погони в открытой степи, удара колом у ворот в темени. И здесь Шолохов демонстрирует то, что потом станет центральным сюжетным ходом «Поднятой целины», пусть в наметках, но все узнаваемо. Рассказ о паромщике композиционно напоминает «Судьбу человека», тоже рассказ на переправе, но как жесток этот рассказ, как пугает отцом, убившем двух сыновей как будто бы ради пяти других детей.

Когда-то «Конармия» показалась мне хлесткой и жестокой. Да, там трупов, мертвяков даже хватает, и с кровью все в ажуре. Но там есть какая-то песня, что-то иное, у Шолохова только крошево. Крошево или спонтанное, как убивают толпой заподозренных в связях с красными, и методичное, как в «Жеребенке», где офицер дожидается, когда красный боец спасет стригунка, а потом бойца продырявливает. Или вот этот саспенс, что в твоем «Мертвеце» Джармуша, когда кто-то уже стреляет, время замирает и один из героев наблюдает, как остальные вскидывают винтовки, открывают кобуру, а пули уже летят и делают дырки в живых людях.

Нет, Шолохов пытается улыбнуться, что в рассказе о бабьем бунте, что в скетче о донском продкомиссаре, ищущим свое советское учреждение от Царицына до Ростова. Но и усмехнешься лишь на миг, краткий, до очередных вил в сердце.

Вот ведь художественная литература, fiction же, а без нее сухие строчки Холквиста останутся сухими строчками о зерне и продразвёрстке, о восстаниях и выборах, о теориях и практике социалистического строительства.

Поражает, конечно, как мало изменилось после революции и до коллективизации. Батраки, бесконтрольность, полное отсутствие советской власти и карательных органов на местах. Бывшие бойцы Красной Армии, скрипящие зубами и отрабатывающие взятое в долг у кулака зерно, председатели из родственников кулаков (т.е. умелое использование имеющихся возможностей в своих целях), забастовки батраков.

И все это удивительным шолоховским языком, смачным, напористым, живым. Задела меня эта книга, глубоко задела.

Минус есть. Шолохов обожает советскую власть. Я не знаю, была ли она на столько большим лучом надежды, на сколько он описал, и была ли белая власть сплошь разбоями и убийствами с лентяями во главе, но в рассказах подано именно так. И через время политический подтекст начинает раздражать. Особенно раздражало то, как мягко описывал Шолохов отъем зерна у людей и его горы, к которым никого не подпускали. Во время голода. Не верю.