Текст книги "Андрей Капица. Колумб ХХ века"

И вдруг, звонит нам в прошлую субботу. В воскресенье приходит, я его не узнала: вырос, загорел, зубы блестят, плечи широкие. Спросили: “Виктор, откуда Вы?” – “Я год проплавал матросом на рыболовных сейнерах, писал роман, теперь на 2-х месячных курсах помощников капитана во Владивостоке. Должен проплавать еще 2 года, написать то и это. В 33 года (ему сейчас 30) поеду в Москву”.

Много пишет, печатается, читал нам свои короткие рассказы, очень нам понравились. Но что самое удивительное, этот человек настолько уверен в своих силах, что всё, что написал, ему нравится. Но это не самовлюбленность, а просто удовлетворение. Оказывается, еще в Барнауле Андрей сказал ему: “Человек делает свою судьбу сам”. И вот он ее делает немножко по Джеку Лондону.

Я не знаю, сумела ли передать Вам свои впечатления от этого молодого, здорового, уверенного в своих силах человека, безусловно, талантливого. Конечно, он мало читал, но много видел, увлечение поэзией сделало его прозу краткой и выразительной, а стиль романтичным. Договорились, что будет ходить к нам читать, пока учится…»

Первое впечатление от той барнаульской встречи с Андреем Петровичем Виктор Слипенчук – поэт, прозаик, публицист, член Союза писателей России, член-корреспондент Академии российской словесности, академик Международного университета имени Чингисхана, лауреат Золотой Есенинской медали «За верность традициям русской культуры и литературы, – описал в своем очерке:

«Рослый (под метр девяносто), крепкий, плотно сбитый. Лицо слегка удлиненное, лоб высокий, волосы черные, глаза карие, все черты лица крупные и соразмерные, таящие суровость и благородство. Воистину природа не поскупилась и, как гениальный мастер, вылепила яркий запоминающийся образ путешественника, который своим присутствием сразу наполняет пространство целесообразностью и могуществом. Отчетливо помню мысль, появившуюся при первой встрече, – у этого человека богатырского телосложения и поклоняющегося науке должно быть много тайных завистников и даже недоброжелателей»[249]249
  Слипенчук В. Т. Андрей Петрович Капица / www.slipenchuk.ru/news/kapitsa.pdf


[Закрыть].

«Где бы он ни появлялся, он всегда заполнял собой все пространство, – вспоминает Виктор Трифонович. – Не все люди могли найти свое место в его присутствии».

В Барнауле мой отец смело пригласил Андрея Петровича к себе посидеть, поговорить, и тот у него дома начал чистить картошку: «Сам чистил, сам надел фартук, нашел там без меня две банки тушенки, нашел самую большую сковородку, а потом такой ароматный запах пошел!»

Помнит Виктор Трифонович и свой тогдашний визит во владивостокский дом Андрея Петровича на Колхозную улицу, 34, ныне Семеновскую, в квартиру № 51: «Я, когда пришел к ним, у них было веселье. А до этого я матросом ходил в два рейса на траулерах. Первый длился восемь месяцев – обычному человеку это выдержать нельзя. И уже четыре месяца как я учился на первого помощника капитана. Поэтому пришел в морском мундире, только что пошил. Андрей Петрович меня представил своим гостям: “Мой друг Виктор Слипенчук – состоявшийся поэт. Мы с ним познакомились в Барнауле, сошлись в оценке гениальной повести Солженицына ‘Один день Ивана Денисовича’. А в позапрошлом году мы с Женей представили его моему отцу. Он читал нам свои прекрасные стихи!”

И хорошо помню, как я хожу, а Аня и Надя бегают за мной – им нравится, что я весь такой! А у Андрея Петровича было редкое качество – он умел читать мысли. Так он и говорит: “Он больше радуется не тому, что книжка у него вышла, а какой у него красивый морской костюм!” Ну, посмеялись мы вместе. Я к ним тогда пришел со своей первой книгой прозы “Освещенный минутой”. В ней было напечатано посвящение “Моим друзьям Е. А. и А. П.”, и я ее тогда как раз подарил Евгении Александровне и Андрею Петровичу.

В обычной-то жизни я ходил, знаете, как в те времена – свитер, брюки, и все. И помню, как-то раз иду с чемоданом, и встретился с Евгенией Александровной недалеко от Колхозной, а это ведь самый центр! И крайком партии, при котором были курсы первых помощников, тоже недалеко. А она и говорит: “Виктор, там, наверное, у тебя одежда – ты надень что-нибудь!” Намек такой, надень что-нибудь поприличней! Я думаю, елки… и говорю: “Да нет здесь”. Открываю чемодан, а у меня там книги! Полный чемодан книг! И я почувствовал, как это ее перевернуло просто! Отношение ко мне после этого стало исключительным! Я же тогда как жил? Ел от случая к случаю. А они меня приглашали к себе и подкармливали. Евгения Александровна меня обо всем расспрашивала… А я, значит, уплетаю “блдм-блдм” – вот в таком духе. Мне тогда было 30.

Андрей Петрович тогда мне про Антарктиду, про Африку рассказывал. Что есть карта древняя, если мне память не изменяет: во время Второй мировой войны американские или английские офицеры пришли в какую-то из библиотек в Египте, а там – карта Антарктиды без ледника! Пожалуйста – вот она! А это была карта какого-то древнего капитана. Он ее рисовал от места, где находился. А в этой точке отсчета как раз теперь в Антарктиде американская база. И большое озеро указано, где сейчас станция Восток.

Он не особо настойчиво об этом говорил – может быть, не хотел, чтобы подумали, что он пользуется какими-то не очень научными сведениями. Андрей Петрович и вся его семья мыслили в отличие от нас по-научному. Я еще этого не написал, но где-то должен вставить обязательно. Он мне показался весьма смелым и противоречивым. Например, с одной стороны, говорит о лесе, как надо к нему подходить, как надо его понимать, беречь и восполнять. А с другой стороны, когда я ему сказал: “Земля-то живая!” Ну, я-то имею другое понятие. А он мне: “Если она живая, то пусть сама себя и воспроизводит!” Представляете? Все-таки он предпочитал язык физиков, а не лириков. И вот он говорил, что на каких-то древних картах это озеро под антарктической станцией Восток есть!

А как быстро он читал! Я удивлялся. Просто проглядывал страницы одну за другой – фьюить, фьюить! И все помнил! Я однажды о чем-то спросил – он все знал!

А еще Андрей Петрович и вся его семья очень любили Высоцкого. Помню, дети его часто напевали: “Раз-два, три-четыре», вот эту песенку “Бег на месте общеукрепляющий!” Потом им нравилось “Переживают, что съели Кука!”, особенно: “Ошибка вышла – вот о чем молчит наука: хотели кока, а съели Кука!” И еще Капицам нравилась песня Высоцкого, где он играет в шахматы с Фишером – “c Шифером”, особенно Ане и Наде. И я понимаю почему. Потому что изменение слов – они это очень понимают, дети, и им смешно.

А их владивостокская квартира показалась мне похожей на московскую и количеством комнат, и их расположением, в которой я побывал еще в 1970 году».

В своем очерке Виктор Трифонович описал весь быт Андрея Петровича: «Квартира Андрея Петровича Капицы находится в левой профессорской башне МГУ (если смотреть на главное здание с восточной стороны. – Прим. авт.). Мы вошли в нее вдвоем. Андрей Петрович сразу же взялся за чтение газет. Их было много – несколько больших кип, занимавших весь журнальный столик. Со стороны казалось, что он их просматривает. Нет – он владел беглым чтением. Откладывая очередную газету в сторону и разворачивая другую, сказал, чтобы я прогулялся по квартире – осмотрелся. Я насчитал не менее семи комнат. По моим сегодняшним понятиям, это была квартира олигарха науки.

В просторной прихожей и кабинете – стеллажи книг в основном по географии. Труды английских и американских авторов на языке оригинала… В переводе на русский – монографии французских, польских, чешских ученых. На стеллажах открытых, как бы парящих вдоль стен, стояли статуэтки всевозможных божков из Африки. Очевидно, из мест, где побывал Андрей Петрович. В других комнатах непосредственно на стенах висели: лук и колчан, наполненный стрелами; острые сверкающие наконечники для копий; шкура зебры и неведомые мне музыкальные инструменты.

Изобилием и яркостью красок привлекали маски и картины африканских художников. Особенно картины, в которых нарушение перспективы казалось просто ужасным. Волны вблизи маленькие, а вдали, у берега, огромные – больше хаотично разбросанных хижин.

Позже, находясь на ремонте судна в Сингапуре, понял, что виной всему не художники, а экваториальное солнце. В полдень, когда оно стоит прямо над головой, тень, словно изнывая от жары, прячется под подошвами, и предметы вокруг кажутся маленькими. А на расстоянии угол зрения меняется, тени словно выползают наружу и предметы как бы увеличиваются в объеме.

Никакой лишней мебели не заметил. И в то же время ничего музейного – жилая квартира. Думаю, в обустройстве интерьера, размещении черных одноруких божков, кричащих африканских масок, то есть трофеев путешественника, роль Евгении Александровны, как специалиста по дизайну, была главной.

Спустя час мы уже были на восемнадцатом этаже МГУ, в его рабочем кабинете. Массивные кресла, обтянутые кожей и зачехленные белой парусиной. Стол, сейф, шкаф – все из той, сталинской эпохи. Мы сели в кресла…

Вошла секретарша:

– Андрей Петрович, вас соединять со всеми звонками? Что у вас сегодня?

– Сегодня разговор с Алексеем Николаевичем Косыгиным и Келдышем. И еще, будьте добры, позвоните в театр на Таганке Любимову.

Дачу Андрей Петрович построил… сам. Высокая, просторная; отовсюду можно было пройти в центральный круговой зал, в котором не было потолка – лишь четыре скрещивающихся бруса – далеко вверху обозначалась крыша. Стараясь обходиться без восклицаний, в рифму заметил:

 
Крыша настолько высоко и далеко,
Что можно устанавливать маятник Фуко.
 

Андрей Петрович, усмехнувшись, возразил:

– Для повторения опыта Фуко нужны высота 67 метров и гиря в 28 килограммов. Кстати, все, кто литераторы по складу ума, предлагают мне установить маятник Фуко.

Он весело заявил, что вскоре приступит к опытам, будет приглашать в зал молодых литераторов и по их реакции на потолок определять – они настоящие или, не имея никаких данных, только мнят себя таковыми.

В ответ я засмеялся, потому что воспринял его шутку как комплимент. А когда он, все еще находясь в веселом расположении духа, пригласил меня в комнату, на торцевой стене которой красовались изречения-автографы знаменитых поэтов, и сказал: “Виктор, теперь ты просто обязан оставить здесь свой экспромт”, – я впервые за время встречи почувствовал не только уверенность в себе, но и свою литературную значимость.

Автографов было много, но и пустой площади хватало. В память врезались имена: Андрей Вознесенский, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский…

– Пиши, что хочешь, – подбодрил Андрей Петрович.

И хотя по работе на Барнаульской телестудии знал, что лучший экспромт – это хорошо подготовленный экспромт, я хотел “высечь” на стене что-то новое, вечное. Но в уме крутился экспромт поэта Ивана Фролова, ставший на Алтае народным:

 
От Кулунды до Кош-Агача
Одна задача – хлебосдача!
 

Его мобилизующий девиз крутился в уме – не давал сосредоточиться.

Позвала Евгения Александровна, сообщила, что ужин готов. Нас ждут сухое вино, водка, виски, корейский салат, отварная спаржа с телятиной, а на десерт она что-нибудь придумает. Я обрадовался, пообещал Андрею Петровичу написать экспромт в другой раз.

В ванной, над краном, поверх зеркала висела остроумная надпись, очевидно придуманная самим хозяином дачи:

 
Надо очень чисто мыться,
Даже если ты Капица!
 

Мы сидели за столом, на улице неожиданно быстро потемнело. Евгения Александровна включила свет на всей территории дачи. Андрей Петрович пошел к телефону, а где-то в стороне прокричала сова. Крик совы, тишина – и внезапный оглушающий раскат грома. Андрей Петрович крикнул, что сработали разрядники громоотводов. Потом опять тишина и скрип неторопливых шагов на песке. Я оглянулся на открытую входную дверь и увидел в глубине двора пожилого человека, идущего к нам. Евгения Александровна тоже его увидела и, легко выпорхнув из-за стола, направилась к нему навстречу.

Пожилой человек был в парусиновом костюме не первой свежести, несколько мешковатом для его прямой худощавой фигуры. Я подумал, что это управляющий ЖКО. Возможно, перед грозой надо гасить электрический свет, а мы зажгли. Он вошел, и я крепко пожал ему руку (с управляющими ЖКО лучше не портить отношений, тем более когда нет уверенности, что правила противопожарной безопасности полностью соблюдены.

– Петр Леонидович, это Виктор из Барнаула, – представила меня Евгения Александровна.

– Откуда, из Барнаула? – переспросил Петр Леонидович.

– Да, папа. Я тебе о нем рассказывал, – сказал Андрей Петрович, усаживаясь за стол.

Петр Леонидович сел с ним рядом, напротив меня. Евгения Александровна подала шоколадные конфеты и чай. Съев несколько конфет, он поинтересовался, что за конфеты.

Евгения Александровна сказала, что инструкцию приготовления этих конфет, посвященных космосу, она положила под коробку. Петр Леонидович тут же вытащил ее и погрузился в чтение. По интересу, с которым он взялся за инструкцию, было понятно, что для него это в какой-то степени досуг, своеобразная забава. Впрочем, ему, как физику-экспериментатору, приходится самому придумывать приборы для своих опытов и, конечно, сочинять инструкции. Так что это не такая уж и забава, а если забава, то вполне объяснимая.

Петр Леонидович спросил о цели моего приезда в Москву.

– Сдавал экзамен во ВГИК на сценарный.

– Что требовалось?

– Требовалось сочинить рассказ. Написал на полторы странички – “Падение”. Об аресте и содержании моего героя в КПЗ. Главным было – выявить характер. А характер лучше проявляется в экстремальной ситуации.

Петр Леонидович одобрительно кивнул:

– Да, это так. И как оценили?

– Профессор Фигуровский поставил отлично, он набирал свою мастерскую, но экзаменационная комиссия встала на дыбы, мол, несу грязь в советский кинематограф.

– Некоторые крупные деятели утверждают, что если ты не член КПСС, то не можешь правильно оценить результаты научного эксперимента.

Он весело взглянул на меня из-под топорщащихся бровей. Мы все на какое-то время замолчали, потом Андрей Петрович попросил меня почитать стихи. Я читал с удовольствием, но хуже, чем обычно. Волновался. За окном ревела гроза, иногда раскаты грома были так сильны, что заглушали мой голос, и я вынужден был некоторые строфы кричать.

Закрыли дверь. Прочитал стихи “Сидел я на обочине дороги” – о Кулунде, “Человека пытали в застенках советских”, “Комсомолу”, “Баба-яга”, “Сказка” – в общем, те, что мы в своей среде поэтов называем честными.

После чтения “Сказки” он посоветовал отнести ее режиссеру Театра на Таганке Любимову.

– Вы там бывали? Любимов с удовольствием ставит подобные вещи.

В Театре на Таганке я никогда не был, хотя трижды пытался достать билеты, но тщетно»[250]250
  Слипенчук В. Т. Андрей Петрович Капица / www.slipenchuk.ru/news/kapitsa.pdf


[Закрыть].

23 июня 1972 года:

«…Андрей с Келдышем на Сахалине, Аня на практике, а у меня – ремонт с переносом стены и другими удовольствиями.

2 дня назад исполнилось 20 лет со дня нашей свадьбы. Андрей, как всегда, принес чудный букет белых пионов и укатил на Сахалин, оставив меня заниматься ремонтом. Надеюсь, в конце следующей недели все кончится и к 9 июля быть в Москве.

Андрей будет в Москве 28/VI или 27/VI – сессия, а я – это сложнее и труднее. Ремонт как-то оглупляет – я совсем перестала соображать – что было, что есть и что надо сделать…»

Как раз в это время ожидался приезд во Владивосток Петра Леонидовича Капицы с Анной Алексеевной. Они собирались посмотреть город и отправиться дальше на Камчатку. Но Андрей Петрович первым делом повел отца в свой институт.

«Петр Леонидович пришел прямо к нам в лабораторию, – рассказывает Ю. П. Баденков. – Лаборатория еще только-только переехала в здание на Уборевича, совершенно неприспособленное. И только разворачивалась – еще и с идеями у нас не особо было, так, кое-что. А с Петром Леонидовичем пришли Келдыш и вице-президент Виноградов, и Марчук. Этим Андрей Петрович нашу лабораторию и меня, конечно, сильно поддержал».

Б. И. Втюрин вспоминал: «Андрей Петрович любил похолить свой институт, который только начинал работать. Говорить-то он любил! Помню, как его папа приезжал к нам во Владивосток. Андрей Петрович только начал было ему хвастаться, но Петр Леонидович его быстро осек: «Андрюша, поверь моему опыту: раньше чем через 7–8 лет никакого результата серьезного у вас не будет все равно». И он прав оказался, конечно!»

20 февраля 1973 года:

«…Я не писала с 15 декабря – целых два месяца. Сначала мы поехали отдыхать в Шмаковку. Надя была с нами до 10/I, и я потихоньку от всех радовалась: вся осень прошла без болезней, наконец мой ребенок акклиматизировался! 14/I она заболела гриппом… и когда мы с Андреем вернулись 23/I, свалилась благородная Аня. Грипп был тяжелый, Аня сдала последний экзамен физику на 3, видно было, что ей не хотелось заниматься. Потом 5-го отправили ее в Ташкент, с этого момента Вы знаете о ней из первых рук.

Потом повалили всякие события: начался Президиум ДВНЦ, на котором Андрей делал большой доклад, потом прилетели почти одновременно космонавт Севастьянов (Виталий Иванович Севастьянов, дважды Герой Советского Союза. – Прим. авт.) и моя сестра Наташа. Севастьянов оказался удивительно приятным, огромным и сдержанным человеком (почему этому надо удивляться?), хороший рассказчик, и, вообще, он нам понравился. <…>

Я, признаться, со страхом жду этой поездки в Москву Андрея. Ведь там сейчас царит путаница ужасная в Университете (после смерти ректора МГУ Ивана Георгиевича Петровского. – Прим. авт.), все со всеми поссорились и не знают, что и как. Вдруг Андрею что-нибудь предложат в Москве? Я даже и не знаю. Возможны всякие предложения и соблазны, но Андрей считает, что приехал сюда не меньше чем на 10 лет и уже многих за собой увлек! Но эти разговоры не для передачи ему, просто я боюсь, что его будут соблазнять в Москве и предлагать всякие посты и должности; это я Вам проболталась по секрету. <…>

Андрей много и с удовольствием работает, написал книгу для “Детгиза”. Настроение у него хорошее. Президиум прошел удачно…»

«Ситуация на самом деле была очень тяжелая, – вспоминал Ю. Г. Пузаченко. – Даже не тяжелая, а гнетущая: Сергин говорил, что москвичи здесь не нужны. Я, естественно, их защищал. На ученых советах, внутри института пока все это шло. Сергин тянет на себя, и чтобы никакой конкуренции в виде московской экспедиции и прочего! Чтобы Сергин стал хозяином. Ну, как директор – Капице же некогда!

А еще был другой – геоморфолог Скрыльник, а у меня фамилия Пузаченко, и он мне говорит: “Мы здесь сделаем Украинскую Республику!”

Я это просто про уровень, который там был. А Андрей Петрович всячески пытался сделать так, чтобы наука на Дальнем Востоке развивалась не как маленькая ячейка, а все время взаимодействовала с Москвой и Ленинградом».

В. Я. Сергин писал: «В лаборатории была разработана модель глобальной циркуляции атмосферы, модель динамики крупных ледовых покровов (таких как Антарктический или Гренландский), модель изостатического перемещения подкорового вещества при изменении ледовой нагрузки на континентах. Модель глобальной системы ледники – океан – атмосфера теперь включала раздельное математическое описание Северного и Южного полушарий и их взаимодействие посредством переноса энергии и массы через экватор. Эта модель позволяла вычислять временной ход изменений геофизических характеристик в каждом полушарии индивидуально, что давало новые важные сведения о ледниковых событиях в плейстоцене.

Впервые была начата разработка глобально-региональной модели для оценки возможных антропогенных изменений природной среды масштаба нескольких десятилетий. В такой модели крупномасштабные характеристики, вычисленные с помощью модели глобальной циркуляции атмосферы, задавались в качестве краевых условий для Дальневосточного региона, представленного динамико-статистической моделью. Региональная модель позволяла вычислять детальные изменения природной среды с учетом изменений глобальных характеристик»[251]251
  Сергин В. Я. kostya-sergin.narod.ru/sergin_s_ya/sergin-v-ya.htm


[Закрыть].

Выходило, что В. Я. Сергин может дать собственный долгосрочный прогноз изменения природной среды под воздействием человека, основанный чисто на математике – тогда московские географы действительно не нужны. Физики на Дальнем Востоке поссорились с лириками! Однако поссорились даже математики.

«Тогда они “прозвенели” с братом со своими моделями климата, которые сейчас считаются тривиальными: обратная связь и автоколебания, – считал Ю. Г. Пузаченко, сам большой знаток математики. – На самом деле это было сделано еще в 1930-х годах нашим русским эмигрантом Георгием Антоновичем Гамовым. Нашим математиком, который сбежал за рубеж. В Петроградском университете он был учеником Александра Александровича Фридмана, который занимался теоретической метеорологией. Но Сергин, может, про Гамова не знал, он просто его повторил, а для математика там довольно простая модель дифференциальных уравнений. А поскольку географы математически серые абсолютно, то у Сергиных получились реалистичные результаты, которые произвели очень большой эффект в географической науке».

Защищая своих, Андрей Петрович сменил зама по науке и назначил на эту должность Б. И. Втюрина.

«Андрей – один из моих лучших друзей: университетских, антарктических и тихоокеанских, – говорил Б. И. Втюрин. – Я не хотел, чтобы он меня приглашал в Институт как своего зама – я бы отказался. Потому что я не чувствую никакой тяги к административной работе! А вот создать лабораторию мерзлотоведения – меня это увлекло. Видимо, он это понял. Да и жена у меня тоже мерзлотовед – мы с ней приехали туда вместе. И я так с полгода примерно не знал. Меня потом Коноваленко предупредил: “На тебя, говорит, нацелился Капица!” И меня это немножко огорчило. Но потом, когда Андрей обрисовал обстановку, что с Сергиным у него никак не ладилось, пришлось согласиться. Так я свой срок пять лет и отработал!»

«Я точно знаю, что Андрей Петрович не стал бы никому строить козни, – рассказывал Е. И. Игнатов. – Это был честный и открытый человек и напрямую всегда говорил, что надо исправить».

Т. Ю. Симонова вспоминала: «Братья Сергины были в той куче людей, которая пыталась Андрея Петровича схарчить. Научную сторону этого дела активно реализовывали вот эти братья. А грубо говоря, это был крайком партии, местная старая Академия наук, у них там какой-то комплексный институт был. А начальника им прислали из Москвы. Нет чтобы кого-нибудь из тамошних-то! А прислали молодого, да еще с такой фамилией, что мимо Президиума Академии никак не пройдешь. Ну, не нужен он нам! И вот, вокруг математических моделей прогноза, когда Андрей Петрович выплатил кучу денег нам, сюда в Москву – вокруг этого вся игра была.

На самом деле у Дальневосточной окраины стремление отделиться от Москвы и показать, что мы тут сами князья, большое, и я с ним много раз сталкивалась. Даже на своем вполне рабочем уровне. И это такое местничество – вот они не провинция, они сами с усами!»

Телеграмма Андрея из Сан-Франциско родителям 8 мая 1973 года:

«ALL GOING WELL FEEL MYSELF EXCELLENT WONDERFUL WEATHER

STOP PREPAIRING RETURNING VIA TOKYO KHABAROVSK 25 MAY STOP

ANDREW

ДЕЛА ИДУТ ХОРОШО НАСТРОЕНИЕ ОТЛИЧНОЕ ПОГОДА ПРЕКРАСНАЯ ТЧК

ГОТОВЛЮСЬ ВОЗВРАЩЕНИЮ ХАБАРОВСК ЧЕРЕЗ ТОКИО 25 МАЯ ТЧК

АНДРЕЙ».

4 июня 1973 года:

«…Пишу Вам под очень странные звуки – включила американскую пластинку – опера Jesus Christ Superstar, Rock opera by Andrew Lloyd Webber and Tim Rice. Они вопят как зарезанные – это и мелодекламация, и ярмарочная опера, и полифонические красивые хоры. В общем, интересно, но непонятно. <…>

Живем мы тихо – Андрей после Америки еще не совсем отдохнул. Он работает, но с утра надевает тугой корсет, который помогает ему разгружать позвоночник. В час он приходит домой, снимает корсет и 1,5–2 часа отдыхает, потом опять надевает корсет и работает до вечера. Устает, и когда приходит домой, просто лежит и читает. <…> Мы вчера катались на катере по заливу, потом ловили рыбу, а потом Андрей, Аня и Леня катались на катамаране. Это огромная яхта под белоснежными парусами и с двумя корпусами, поэтому очень устойчивая. Им очень понравилось – нет треска мотора и тихо, и море рядом. Мы, очевидно, не прилетим на лето в Москву – необходимо Андрея затолкать в камчатский курорт Паратунка – ведь нельзя же ходить все время под угрозой приступа радикулита. Я тоже поеду с ним на 2 недели в июле.

Аня сегодня на 1 неделю уехала в Уссурийск – на 1-ю часть своей практики. Потом у нее 1 месяц перерыва и продолжение практики на Камчатке. Андрей хочет, чтобы этот месяц она пробыла там, в экспедиции вулканологов. <…>

У меня заканчивается очередной ремонт – я сменила линолеум во всей квартире – и венцом всего с завтрашнего дня начнется установка книжного шкафа в передней. Уж тогда-то у меня книжкам заживется хорошо!

Анна Алексеевна! У меня к Вам вот какая просьба: здесь невозможно достать черенки роз для посадки в грунт. <…> Пожалуйста, попросите в Вашей теплице 2–3 черенка и пошлите их с Андреем. <…> Андрей должен прилететь в Москву на неделю числа 18 июня. А когда я увижу Вас – неизвестно, так как до осени не поеду, а осенью посмотрим, может быть, прилечу с Андреем на какую-нибудь сессию. <…>

Агат пойдет сейчас бросать в почтовый ящик Ваше письмо. Он сломал коготь на передней лапке и поэтому в плохом настроении. Женя».