Текст книги "Мы и они. Из жизни микробов"

смело и мужественно, двигать эволюцию к созданию перспективного организма человека, продолжая сохранять и поддерживать жизнедеятельность всей пирамиды флоры и фауны, и эта селекционная работа велась в соответствии с Планом на протяжении многих и многих миллионов лет, в течение которых сменились триллионы поколений микробов, но План продолжает жить, и прогрессисты-космики, как лидирующая сила мира микробов, близки к его осуществлению, нацеливая человека на решение основной задачи и торжествуя по поводу первых шагов выхода в околоземное космическое пространство, достижения Луны и отправки космических зондов к ближайшим планетам солнечной системы, среда которых оказалась малопригодной для обитания микробов, и эта теория была настолько увлекательной, что Том и вслед за ним и Арон стали умолять Раи быть откровенным до конца, и в итоге Раи продолжил монолог о стратегии прогрессистов-космиков, перейдя к пояснению возможностей человека как основного звена, управление которым в качестве «Хозяина» является высшей ответственностью и наиболее важным составляющим элементом Плана, требующего хладнокровия и мудрости со стороны микроба, так как именно в человеке План подходит ближе всего к достижению своих целей, на базе высших форм общественных организаций, которые находят свое воплощение в человеческой цивилизации, и в этом отношении проблематика взаимодействия отдельно взятого индивида с внешним миром является тонкой и хрупкой материей, где любая ошибка может обойтись дорогой ценой, разрушив всю пирамиду, в основании которой находятся простые одноклеточные организмы, тогда как на вершине располагаются сложные, многофункциональные биологические конструкции и вся жизнедеятельность этой пирамиды построена по принципу, что более сложные и сильные поддерживают свою жизнедеятельность, поедая простые и слабые организмы, сохраняя свою жизнеспособность, для блага конечной цели Плана, и для нас, прогрессистов-космиков, любой просчет, в результате чего хотя бы один из элементов пирамиды будет уничтожен или перестанет функционировать, приведет к тому, что остальные уровни могут оказаться в зоне риска, что нельзя допустить, и в этом отношении воля к власти и воля к необходимости достижения конечного результата выполнения положений Плана не должны быть ослаблены предрассудками сострадания, милосердия или таких архаизмов, как «добро», «правда», «справедливость» и им подобными, отвлекающими от конечной цели и мешающими движению вперед в силу того простого факта, что мироздание принадлежит не тем, кто поступает по «справедливости» или творит «добро», а тем, кто достигает результата и занимает подобающее положение, при котором остальные вынуждены принять ситуацию как право сильного, право того, кто будет определять, что есть «добро», «справедливость» и что такое «правда», и как только Раи счел необходимым сделать паузу, Том набросился с новыми вопросами, в чем обнаружились признаки его полной ошеломленности услышанным, так как Том, всегда вступавший в диалог со своим собеседником на равных, желая показать, что его ум, понимание, эрудиция ничуть не ниже, тем самым стремясь занять в споре положение не мало знающего ученика или посредственности, а состоявшегося, самостоятельного мыслителя, в случае диалога с Раи, пребывая в состоянии своеобразной прострации, покорно принимал превосходство собеседника в знаниях и мудрости, проявляя готовность воспринимать любую чушь как истину самой чистой воды, в то время как мне с самого начала слова Раи казались туманными и в большей части фантастичными, охвативший меня скептицизм подавил во мне зародыши любопытства, оставив глухим к пропагандируемым возможностям прогрессистов-космиков и перспективам их грандиозного по масштабу Плана, отчего у меня не возникло желания узнать детали или отдельные элементы этого Плана, так как я понимал, что нет никакого Плана, а возможности и знания микробов не могут простираться так далеко, чтобы, сохраняя преемственность и творчество группы посвященных, на протяжении сотни миллионов лет продолжать внедрять и продвигать мифические инициативы, конечный результат которых представлялся мало понятным и в корне недостижимым, при этом, видя фигуру самого Раи как обыкновенного фанфарона и зазнайки, пытающегося заработать авторитет и уважение путем внушения окружающим мысли, что итоги естественного процесса эволюции и все живое на Земле явились не результатом промысла Божьего, а деятельности избранных и посвященных микробов, где сам Раи играет лидирующую роль, заняв место самого Бога в этом мире, и в моем представлении многое из сказанного подтверждало мой скептицизм, прямо указывая, что окружающая нас природа, мир, в котором мы живем, не может быть результатом целенаправленной деятельности и активности отдельно взятых микробов, возможности и понимание которых ограничены и поверхностны для задачи создания того разнообразия живых существ, сохранив отпечаток гениальности, на который не способен никакой микроб, даже если взять такой простой и вместе с тем проникнутый таинственностью феномен, как вид переливающегося перламутра ключевого водяного потока, отражающий солнечные лучи в полуденный час в области проточной воды, где я родился и где прошли дни моего детства, потому что в этой красоте игры воды и солнца есть что-то высшее, божественное, не от мира сего, что не способен создать никто из живущих, будь то микроб, утка, бобер или мифический человек, а кто-то более высокого порядка, о чем микробы не знают и никогда не узнают, и, пользуясь снисходительностью творца мироздания, такие, как Раи, приписывают себе, своим усилиям, целям какого-то Плана то, что создано божественной мудростью и дано в готовом виде, как благодатная среда обитания, которой мы восхищаемся и которую боготворим, – вывод, казавшийся разумным и естественным, но, к моему удивлению, недостижимый для здравого смысла Тома и Арона, проявлявших настойчивое нетерпение узнать как можно больше о Плане, какие цели он таит, как План следует внедрять в жизнь и когда следует ожидать его завершения, на что Раи с долей юмора отметил, что «План – очень конкретное, хорошо законспирированное мероприятие», и когда-то «давно один из посвященных откололся от группы “избранных”, мигрировав в область проточной воды, организовав там известную секту, цель которой – совершить “так называемое” (Раи именно так и выразился) Великое паломничество», что по сути есть «не что иное, как гипертрофированное понимание Плана и его интерпретация в рамках реалий, уровня сознания и посвящения ее автора», а так как тот «был посвященным среднего уровня и не все детали и цели Плана были ему доступны, идея обрела форму и целостность в походе Великого паломничества, компенсировав недостающие звенья жесткой дисциплиной и всеобщим преклонением перед священной догматикой», и ирония, облеченная в нотки снисхождения, прозвучавшие в голосе Раи, содержали столько низкой желчи, непонимания и неуважения к дорогим для меня чувствам, что из самого моего нутра, помимо моей воли, вырвались слова протеста, явившиеся неожиданностью для меня, как, впрочем, и для всех окружающих, включая Тома, и мои реплики были пропитаны таким искренним жаром, обидой и желанием отстоять все, что было мне близко и дорого, от некомпетентных и поверхностных суждений тех, которым это понять не дано и для которых все относящееся к Великому паломничеству кажется неразумной, глупой игрой, над которой можно подшутить, не обнаружив в ней «достойных» ценностей, придя к скоропалительному выводу о его ненужности, никчемности, нецелесообразности и даже вредности, над которой можно строить гипотезы о неблагородном происхождении, бесчестных целях, низком достоинстве ее носителей, все эти разговоры были настолько обидны, прежде всего в том, что те, кто до этих оскорблений опускались, не были способны понять тех радостей и надежд, которыми было пропитано мое детство, ощущение братства и единства, которое нас объединяло, тот мир тепла и благодарности всевышнему за то, что он дал мне возможность стать частью нашего братства, это счастье им никогда, никогда, никогда не понять, и лишь моя слабая подготовка к полемике и излишняя горячность, ставшие следствием охватившего меня огромного желания возразить, в совокупности со сбивчивой речью и слабой аргументацией от переполнявших эмоций не позволили мне дать достойный ответ, и в конечном итоге мои бессвязные и грубые слова лишь вызвали недоумение, в результате чего Раи бросил на меня удивленный взгляд, не удостоив ответа, что меня разозлило еще более, так как я стал сбиваться на прямые оскорбления, сводящиеся к тому, что «микробы мутной воды являются низкими и мерзкими тварями во всем своем падении нравов», и «все Планы, которые они вынашивают и которыми они не управляют, голословны и являются бахвальством и пустословием, где содержится вся нищета и низменность их духа», и что «они не смеют поливать грязью то единственное, чистое и благородное, что сохранилось в среде микробов», и лишь слова успокоения, последовавшие от Тома, вернули меня к действительности, и я постепенно пришел в себя от внезапного приступа ярости, сохраняя уверенность в своей абсолютной правоте, и лишь ощущение горечи от неспособности ясно и точно сформулировать и донести то, что творилось в моей душе, осталось легким привкусом вместе с чувством стыда за несдержанность, которая позволит этим дикарям из области мутной воды считать нас неотесанными и неспособными вести аргументированную полемику, а когда я совершенно и окончательно успокоился, Том вернулся к Раи для продолжения диалога и первым делом сконфужено пояснил, что я являюсь его «родным братом», которого он «вынужден был взять с собой в дорогу», и «дорога оказалась утомительной» и все в этом роде, что мне показалось недостойным Тома, который в тот момент был готов пожертвовать братской любовью, чтобы избежать конфликта с Раи, снижая мое значение, делая акцент на такие аргументы, как «пришлось взять с собой», что многозначительно выстраивало вереницу извинений, включая эмоциональные поясняющие следствия такого рода, как: «что было делать», «приходится с этим мириться» и «как теперь о нем не заботиться», что звучало неприятно, особенно потому, что это исходило из уст Тома, но, сделав над собой усилие, я заставил себя принять эти обидные слова без истерики, сознавая, что, находясь в состоянии крайнего возбуждения, не знакомого мне прежде, я могу натворить много бед, поставив в неудобное положение не только самого себя, но и Тома, и потому, превозмогая чувства разочарования и горечи, я заставил себя успокоиться, отступив в сторону, тем самым давая возможность Тому вернуться к диалогу с Раи, хотя я продолжал ощущать, что всплеск охвативших меня эмоций не прошел бесследно, так как меня постигла апатия к дальнейшим разговорам Тома и Раи, и слова, долетавшие до меня, перестали трогать меня, оставляя равнодушным к их значению, тогда как я видел, что Том более и более приходил в возбуждение, спрашивая Раи о том, «какова Земля», «что есть Луна по своей сути» и что означают слова «космос», «другие планеты» и «другие галактики», на что Раи, в свойственной ему снисходительной манере, пояснял, что то, что нам представляется окружающим миром, в котором мы живем, является небольшим водоемом, крошечной территорией, местечком на планете под названием Земля, проносящейся по открытому космическому пространству, размеры которых невозможно представить, совершая вращения вокруг звезды по имени Солнце, свет которой мы видим ежедневно, в то время как, помимо Земли и Солнца, космос заполняют миллиарды и миллиарды звезд, часть которых видна нам покрывающими ночное небо бесчисленным количеством мерцаний, и множество звезд находятся на тех невообразимых расстояниях, откуда их отблеск не достигает поверхности Земли, несмотря на то, что размеры этих гигантов во много раз превышают размеры Солнца, а слабое мерцание, отражение которого мы видим на небосводе, был послан много тысяч лет тому назад, так как именно это время требуется свету для преодоления расстояния до Земли, и самое ценное во всем этом состоит в том, что вокруг этих звезд вращаются планеты, подобные нашей Земле, на которых созданы условия для обитания, но до этих планет нужно добраться, что не представляется легкой задачей ввиду невообразимых расстояний космического пространства, и эти сведения были получены благодаря человеку, так как только он способен понять истинную природу мироздания, и в конечном итоге только человек может преодолеть громадные расстояния, чтобы перенести микробов в далекие миры, где они смогут, развернув свою популяцию, построить новую цивилизацию микробов, и так, планета за планетой, будут охвачены все звездные системы и галактики, а впоследствии и вся Вселенная, и на этом я окончательно потерял интерес к теме беседы, но, наблюдая возбуждение Тома, не испытывал иллюзий по поводу его дальнейших шагов, а именно, что Том выразит желание напроситься в сообщество прогрессистов-космиков, что и было сделано в самой горячей форме, не сочтя нужным посоветоваться со мной, нравится ли мне эта затея или нет, к чему я, впрочем, в свете произошедшего был готов, и, получив согласие Раи, Том тепло его поблагодарил, после чего предстояло прощание с Ароном, выразившим желание вернуться к месту своего привычного обитания, сославшись на некоторые незавершенные дела, которые необходимо довести до конца, будучи отложенными ввиду неожиданного визита Тома, значение которого Арон не преминул еще раз отметить для всей цивилизации микробов мутной воды, сравнив его побег с «вехой в истории распада гипертрофированного общества проточной воды», и мне пришлось эти слова Арона также пропустить мимо, как не имеющую значения болтовню, на что Арон ответил взаимностью, попрощавшись со мной в самой холодной манере, ограничившись коротким кивком, не обронив ни слова с пожеланиями удачи, на что я ответил угрюмым молчанием, выражая тем самым свой протест против той демагогии и фальши, которыми было пронизано мировоззрение нашего спутника, такое типичное для микробов мутной воды и когда Арон отправился восвояси, о чем, собственно, я нисколько не жалел, Том условился с Раи о дальнейших занятиях, после чего Раи также на время попрощался, оставив меня и Тома для поиска места обитания, где нам предстояло на время организовать свой домашний уют, и мы остановились на небольшом, но густонаселенном камне, поверхность которого мне особенно приглянулась, так как здесь подводное течение слегка ускорялось, напоминая о доме в области проточной воды, хотя вода там чище, течение сильнее и ил менее грязный, но это место показалось мне наиболее привлекательным, и Том, желая сгладить мою досаду и разочарование происходящим и пытаясь доставить мне удовольствие, немедля выразил согласие с моим выбором, сказав, что ему по большому счету все равно, хотя он сам меньше всего склонен проводить сравнения с областью проточной воды, покинутой нами, так как это осталось в прошлом, куда нам никогда не вернуться, а, следовательно, необходимо как можно скорее привыкнуть к новым реалиям, переняв привычки микробов мутной воды, их стиль жизни, форму питания, мировоззрение, что позволит за короткий срок интегрироваться и стать здесь своими, тем самым обретя новую родину, и такая поспешность в желании забыть свой дом, детство, лучшие воспоминания о родных и близких было мне не по душе, но менее всего в тот момент мне хотелось конфликтов с Томом, и потому я промолчал в ответ на его слова, понимая, что теперь с каждым днем мы с Томом будем неуклонно отдаляться друг от друга, и его желание скорее забыть прошлое, став частью местного общества, не найдет отклика в моем стремлении сохранить все самое теплое, ценное, близкое, что осталось во мне с первых дней моего существования, и мы с Томом придерживались терпимого уважения друг к другу, понимая, что оба несем ответственность за то, что нас связывает и объединяет, и я, со своей стороны, все чаще задумывался о чувствах любви и уважения к старшему брату, с которым меня столько связывало и близость к которому оказалась сильнее желания участвовать в Великом паломничестве, подтолкнув к разрыву с родным для меня обществом проточной воды без представления о том, какие испытания и сколько неприязни предстоит пережить в чуждых областях и с той ответственностью Тома за брата, которую, я был уверен, он в эти мгновения испытывал, будучи вырванным из привычной среды вследствие желания Тома утвердиться в новых областях после безуспешных попыток захватить лидерство в области проточной воды, спровоцировав ряд конфликтов с Полом и другими микробами, строго следящими за дисциплиной, субординацией и порядком, сформировавшимися на протяжении многих поколений, которые казались Тому несправедливостью, формальностью и пережитком прошлого, ставящими предел его амбициям, и после всего пройденного вместе мы были здесь совершенно одни и так одиноки, что это сближало нас, хотя во мне постепенно нарастало предчувствие, что рано или поздно Том отдалится от меня и я останусь в одиночестве, а когда Том уходил, отправляясь на очередное занятие или лекцию Раи, по его возвращении я искал в нем признаки отдаления, пытаясь обнаружить их как можно раньше, чтобы определить момент, когда мы будем достаточно далеки друг от друга, для обоснования моего ухода, понимая, что в тот миг все, что связывало нас, станет слабее того различия, неизменно накапливающегося и набирающего силу с каждым мгновением пребывания на чужбине, сделав разрыв наименее болезненным для каждого из нас, и прежде всего для меня, при этом я, по мере сил, внутренне готовился к этому разрыву, сознавая, что являюсь для Тома обузой, сдерживая столь страстно желанное им движение вперед, связывая его ответственностью за меня и вместе с тем обрекая себя на муки наблюдения за увеличивающимся раздражением Тома относительно моего присутствия, являющимся серьезным ограничением его свободы и мобильности, и я по мере сил использовал доступное мне время для пребывания в обществе Тома, наслаждаясь каждым мигом нахождения рядом с родным и близким мне существом, временами оживляя в памяти воспоминания о периоде нашего беспечного детства, теперь такого далекого, беззаботного и счастливого, ограничиваясь своими грезами как тем единственным, что было доступно при сложившихся обстоятельствах, отдавая себе отчет, что тот, ради кого я пожертвовал всем на свете, должен идти дальше и я становлюсь для него обузой, связывая в принятии решений, в действиях, и, следовательно, здесь наши пути вскоре должны разойтись, но я продолжал дожидаться Тома каждый раз, когда он уходил, а по возвращении внимательно слушал его рассказы о том, что ему удалось для себя узнать, улавливая в его речах нотки восторженности и восхищения, лишний раз подтверждавшие догадку, что продолжения совместного путешествия не будет и Том нашел предназначение, которое искал, отправляясь в этот опасный путь, и здесь более нет места для меня, тогда как Том без сожалений оставил позади все самое дорогое, что связывало нас в пору далекого детства, воспоминания о котором отзывались во мне с грустной теплотой, после чего наступало чувство глубокого сожаления, смешанное с горечью потери безмятежных, радостных и счастливых дней, и как мог я быть уверенным в том, что Том хранил в своей памяти столько же трогательных чувств к нашим близким, родным краям, давших нам столько запоминающихся, прекрасных, ярких впечатлений, эти мысли и гадания оставляли меня один на один со своей ностальгией и привязанностью к Тому, разрыв с которым давался мучительно и болезненно, а понимание, что миг расставания наступил, пришло в тот момент, когда Том сообщил о своем решении попробовать себя в «проникновении», что означало, что он решил найти своего «Хозяина», для чего вскоре, после окончания обучения, ему предстояло выйти на плато мутной воды, где глубина водной среды была наименьшей, что особенно привлекало уток, так как здесь они могли вскапывать илистое дно своим клювом в поисках чего-нибудь съестного, что позволяло микробам легко находить себе «Хозяина» и вместе с питательными находками проникнуть в организм птицы, после чего предстоял путь к мозгу по известному маршруту, освоенному Томом на занятиях с Раи, и, сообщая мне о своем решении, Том проявил неприличную восторженность по отношению к предстоящему предприятию, отзываясь о нем как о «миссии», которая «способна перевернуть его жизнь», что, впрочем, со слов Тома, «уже имело место с момента встречи с Раи, изумительнейшим гением нашего времени и хранителем и продолжателем величайшего Плана наших дней», добавив при этом, что «План – это предприятие, масштаб и грандиозность замысла которого во много раз превосходит значение Великого паломничества», и, несмотря на то, что эти слова были сказаны в оскорбительной, с моей точки зрения, манере, я решил в ответ промолчать, понимая, что время расставания наступает и мой горячо любимый брат окончательно порвал с областью проточной воды, со своей родиной, со своими близкими, со своим детством, и, благодарение Богу, я был готов к этому повороту судьбы, отметив про себя, что Том не поинтересовался, чем во время его отсутствия буду заниматься я, и, набравшись мужества, я сам первый сообщил о том, что хочу направиться в область плотных камышей, вызвав немалое удивление Тома не фактом моего решения отдалиться и отправиться куда-то в одиночестве, а тем, что местом моего назначения я определил область плотных камышей, в результате чего Том немедля поделился своим недоумением и непониманием, назвав герменевтиков-традиционалистов нудными и бестолковыми, а их компанию скучной и бесперспективной, что для меня не было неожиданностью, и, помимо всего прочего, у меня не было желания спорить с Томом о достоинствах и недостатках герменевтиков-традиционалистов, так как подобный спор мог далеко завести, а мне менее всего хотелось расставаться с Томом на волне непонимания, и все это время я молча прислушивался к голосу моих чувств, пытаясь просто быть рядом со своим братом, единственным родственным существом в этом мире, с которым вскоре необходимо было проститься, и мне предстояло испытать всю глубину самостоятельности, окрашенную в цвета одиночества, так страшившего меня в те дни, хотя я и отдавал себе отчет, что когда-нибудь этот миг настанет и мне предстоит отправиться в путь, не имея рядом близкого существа, на кого я мог рассчитывать, кто мог меня поддержать, успокоить, где мне предстояло стать взрослым, рассчитывая только на самого себя, на свои знания, смелость и мужество, и, несмотря на слова ободрения, которые я постоянно повторял про себе, подсказывая и уговаривая мой разум и чувства, приводя аргументы о том, что каждый когда-то взрослеет и вынужден отправляться в самостоятельный путь, мои эмоции отзывались во мне трепетом страха и тревоги, нашептывая возражения о том, что никогда, никогда, никогда рядом со мной не будет близкого существа, настолько родного, чтобы даже в молчании, в безмолвии я испытывал тепло, которым отзывается моя душа от осознания его присутствия, близости, сосуществования, и хотя рассуждения Тома в последние часы нашего пребывания вдвоем в большей части были несправедливы как по отношению к герменевтикам-традиционалистам, так и по отношению ко мне, это обстоятельство не доставляло мне боли и не раздражало меня, а, напротив, я с ужасом думал о том, что уже совсем скоро наступит миг, когда я в последний раз увижу Тома и затем мне придётся уйти, чтобы не доводить ни себя, ни Тома до того трагического момента, когда ему предстоит отправиться в путь, оставив меня опустошенным в чуждой для меня области, что побудило принять окончательное и твердое решение уйти первому, тем самым развязав руки Тому, дав ему возможность до конца пройти путь славы, что станет основанием для последующих легенд о великих подвигах, на которые, я знал определенно, Том был способен как никто другой, и чтобы снизить трагизм нашего расставания, не вызывая в душе Тома чувства вины за произошедшее, моя прощальная речь была коротка и скудна, да и что я мог сказать на прощание в тот момент, как мог я передать глубину моей горечи от расставания с Томом, не превратив наши последние мгновения в ад, который пылал во мне, испепеляя меня изнутри, пока я всеми силами старался сохранить спокойствие, пожелав Тому добиться всего задуманного, так как, по-видимому, я не только не смогу ему в этом помочь, а, скорее, существует опасность, что я стану для него обузой, после чего уверил Тома, что, несмотря на его уничижительные слова, мировоззрение герменевтиков-традиционалистов мне близко, и, следовательно, я буду чувствовать себя в их компании хорошо, тем самым призвав Тома не беспокоиться о моей судьбе, так как я нашел свое призвание и, соответственно, так будет лучше для всех, включая меня самого, но я никогда не смогу передать те чувства и то душевное состояние пустоты и одиночества, которые стали моими спутниками во время всего пути из области мутной воды к области плотных камышей, да и мне самому дорога совсем не запомнилась, и я с трудом могу вызвать в памяти какие-то отдельные моменты этого путешествия, пребывая на протяжении всего пути в состоянии ощущения необратимой катастрофы, произошедшей со мной, последствия которой мне никогда в полной мере не понять, но которая всегда будет рядом, до конца моих дней, как зияющая рана, и лишь одна разумная мысль продолжала теплиться во мне, мысль о том, что я могу помочь этой ране затянуться, призвав на помощь время, и с каждой минутой, с каждым часом, по мере того, как я отдаляюсь от момента моего душевного опустошения, моя рана будет затягиваться, и, возможно, когда-нибудь, в отдаленном будущем, я буду в состоянии констатировать, что мне удалось освободиться от всего, что связывало меня с прошлым, от моих детских чувств, привязанностей, предрассудков, и таким образом я пытался сосредоточиться на движении, чтобы ослабить ощущение пустоты и душевной боли, пока со временем мне почувствовалось, что наверху пошел дождь, так как движение стало затруднительным, и, учитывая, что в области мутной воды глубина совсем мизерная, тяжелые капли врывались сверху с огромной скоростью, вызывая колыхание водной массы, но и это обстоятельство меня отвлекало и беспокоило мало, находясь в состоянии глубокой апатии ко всему происходящему, увлеченный мыслью о том, что с каждым мигом я отдаляюсь от момента моего расставания с Томом, шагая навстречу моему душевному спокойствию, когда воспоминания уже не так болезненно будут тревожить мои чувства, а разум без трепета будет обращаться к событиям, взволновавшим меня в далёком прошлом, и, поглощенный этими тревожными думами, по мере продвижения вперед к области плотных камышей, я постепенно стал меньше ощущать влияние дождя, так как он отдалялся, оставаясь высоко наверху, отдаваясь легким гулом и мерным покачиванием воды, к чему я скоро привык и со временем перестал обращать внимание на это обстоятельство, будучи всецело погруженным в свои мысли, пребывая в состоянии отрешенной индифферентности к своей судьбе, не беспокоясь о том, что мне предстояло и что вообще со мной будет, что, вероятно, явилось следствием моей рассеянности при скоротечном диалоге с Куном, который мне не запомнился, что, впрочем, было не так важно, так как ничего знаменательного между нами сказано не было, а лишь некие напутствия со стороны Куна, прозвучавшие в мой адрес, и совет о том, что если я хочу достичь состояния руммов, то есть испытать частичное погружение и легкое состояние дремоты, мне лучше всего расположиться на том же листочке, рядом с ним, немного выше, чтобы быть дальше от газа, высвобождающегося из ила, тогда как в случае желания стать суммом мне следовало пройти далее в глубь области плотных камышей, где потоки газа плотнее, подыскав подходящее место, где я смогу погрузиться в состояние глубокого сна, и я неспособен был дать самому себе отчет в своих предпочтениях но, очевидно, мне пришелся по душе второй вариант, так как я решил пройти далее, в глубь плотных камышей, подыскав место, где плотность поднимающегося газа образовывала угрожающе большие пузыри, что меня не только не остановило, а, наоборот, подстегнуло направиться туда, где высвобождались пузыри наибольшей величины с максимальной интенсивностью, и вскоре я обнаружил место на листочке, свободное от присутствия братьев герменевтиков-традиционалистов, очевидно, ввиду того обстоятельства, что они находили насыщенность газа выше допустимых норм, что не только не остановило меня, а, напротив, вселило уверенность, что я нашел единственно подходящее место, которое искал, и, расположившись здесь, смогу погрузиться в сон настолько глубокий, чтобы время пролетело незаметно, обнаружив по пробуждении, что мои тревоги далеко позади и чувство потери беспокоит меня не столь остро, к чему я стремился всей душой, обращая внимание на выбранный мною листочек, который был сильно изогнут по направлению ко дну водоема, и, таким образом, высвобождающийся из ила газ скользил большими пузырями вдоль его поверхности, создавая восходящие непрерывные, насыщенные потоки, нахождение в которых было пребыванием в облаках дурмана, что соответствовало моим намерениям, и не сомневаясь ни секунды, я расположился на выбранном мною листочке, на самом удобном месте, словно погрузившись в газовую ванну тут же подхвативший и приподнявший мой легкий организм, до состояния невесомости и как мог я в тот момент, думать о чем-то ином, кроме того, что волновало меня более всего, что всецело занимало мои мысли и я направил свой внутренний взор к Тому, убежденный, что сила моей мысли способна проникнуть свозь пространство, обнаружив того, кто для меня всегда был самым близким и дорогим существом на свете, чтобы на другом, более высоком уровне восприятия, наладить непосредственный мистический, трансцендентный, контакт с моим братом, уверенный в том, что в его нелегком, сложном деле, он может столкнуться с непростыми испытаниями, когда силы будут на исходе, когда трудно, зябко, утомительно и кажется, ничто не спасет, когда помощь и поддержка могут стоить жизни, что укрепило моё твердое решение – мне необходимо быть с Томом, готовым оказать любое содействие, моральную поддержку или реальную помощь, отдавая себе отчет, что быть рядом, пусть даже посредством мысленного, созерцательного контакта, важнее в большей степени для меня, нежели для самого Тома, сознавая, что именно перед моим братом открываются великие перспективы и сокровенные истины, на его пути туда, где твориться история, пока мне предстояло плыть по волне пустых, бесцельных снов, не имеющие значения ни для кого в мире, кроме меня самого, чтобы в грёзах, прикоснуться, узнать миг ставший апогеем и вершиной величия Тома, когда он будет стоять на пороге открытых им Истин, придав моему существованию, пусть самую малую, но осмысленность, оправданность, причастность, грея мою душу, в то время как мысли одна мучительнее другой проносились во мне, терзая и мучая моё сознание, в поисках ответа, почему я так страдаю, оставшись один, почему смысл моего существования был в один миг утрачен и где предстоит обрести покой и умиротворение посреди опустошенной действительности, понимая и ясно говоря себе, что никогда не буду способен думать о ком-то другом в минуты тоски и одиночества, если даже воспоминания о дорогом мне детстве, о днях, прожитых в области проточной воды, где все близко, дорого и привычно, где все пронизано идеями Великого паломничества, стали для меня настолько далекими, что я с трудом был способен вызвать в памяти ощущение тепла и любви, предаваясь скорби от ощущения безвозвратной потери, и только Том оставался существом, мысли о котором давали надежду на спасение, и, пребывая в состоянии полного отчуждения, я вдруг ощутил, как мое «Я» оторвалось от меня, повергнув в состояние ошеломляющего потрясения от понимания неестественности происходящего и вместе с тем радости от мысли, что, несмотря на все сомнения, сохраняется возможность оставаться на месте, в то время как мое «Я», оторвавшись от тела, способно блуждать в пространстве самостоятельной сущностью, и этот опыт поразил меня до такой степени, что мое «Я» немедленно в испуге вернулось на место, но важным было то, что теперь я ясно представлял, каково это – отправлять свое «Я» во внешний мир, вместе с тем оставаясь все время на одном месте, пребывая в невесомости, в газовой ванне, не чувствуя ни тела, ни мыслей, кроме тех, которые приходят на ум твоему оторванному «Я», и, расслабившись, я вновь почувствовал, как сознание качнулось и мое «Я» медленно оторвалось от моего тела, неторопливо отплыв, расположившись в сторонке, откуда хладнокровно наблюдало за моим телом, плавно покачивающимся в восходящем газовом потоке, и это видение, созерцание себя со стороны было настолько ясным, четким, осознанным, что не оставалось сомнений в том, что все чувствуемое, ощущаемое – не сон, а происходит на самом деле, в то время как созерцаемое было настолько отчетливым и естественным, что мне оставалось только двинуться в путь известной мне дорогой, туда, где был Том, и по мере движения я чувствовал, как свежесть воды, сквозь которую я двигался, так и мягкие потоки газа, поддерживающие мое тело в невесомости, и ощущения себя там и здесь одновременно, было в равной степени необычно и забавно, развлекая по мере продвижения вперед, через плотную водную среду, убеждая в мысли, что нет границ удалению моего «Я» и мне доступны любые расстояния, куда бы ни увлекло меня стремление братской дружбы, и, размышляя таким образом, с возрастающей скоростью я устремился вперед, чувствуя, как страхи и сомнения покидают меня, зная, что имеются в мире пространства, где, несмотря на расстояния, близкие существа остаются рядом, непосредственно ощущая присутствие друг друга, воспринимая мысли, эмоции, чаяния родного существа, где все сжато и спрессовано до той степени, что отпадает необходимость стремиться к тому, кто тебе дорог, так как радость и боль воспринимаются тут же и так же остро, как будто это происходит с тобой, и, двигаясь этими путями, я ясно видел, чувствовал, ощущал, как Том в этот самый миг также мучительно пробирается путанными лабиринтами организма «Хозяина», пытаясь отыскать путь к месту, где все видно, слышно и откуда мир приобретает краски, ощущая влагу красной реки, несущейся по узким протокам, унося моего брата вперед без возможности противостоять мощи потока, и его бессилие передавалась мне с такой очевидностью, что я мог ощущать его так же непосредственно, как будто все происходило со мной, воспринимая происходящее с Томом так же остро, как будто я сам являлся участником событий, отчего радость охватила меня, и счастье большее, чем в дни, когда мы были рядом, от сознания близости сопереживания, и лишь время от времени мой контакт с Томом становился хуже, возбуждая страх, что я теряю его из виду, и в эти мгновения отчаяние охватывало меня от мысли, что я отдаляюсь от Тома, от всего, что с ним происходит, и, возможно, не смогу его «найти» в этой сонной мгле и, как следствие, буду обречен на вечные скитания по незнакомой мне реальности дурмана, тщетно пытаясь настроить струны своего восприятия на корректный лад, чтобы «почувствовать» местонахождение Тома, вновь воссоединившись с ним, стремясь стать с ним единым целым, его частью, мыслью, стать им самим, и когда мне снова удавалось наладить устойчивый контакт, ощутив эмоции Тома как свои, радость с новой силой возвращалась ко мне и я думал только о том, чтобы не упустить эту связь, удержав его в поле своего восприятия, жалея, что сила дурманящего газа не обтекает меня равномерными дозами, в отдельные мгновения снижая напор, тем самым ослабляя остроту чувств, что являлось следствием потери контакта с Томом, отчего я приходил в отчаяние, что не могу помочь в эти тревожные для моего брата мгновения, когда для него было важно найти правильный путь, но через определенный промежуток времени я снова был способен ясно «увидеть» Тома, ощутив силу переполняющих его эмоций, отчего я пришел в восторг, незнакомый мне с минуты нашего расставания, и, успешно пройдя протоками и лабиринтами кровеносной системы «Хозяина», я стал свидетелем того, что Том нашел то единственное место, откуда он мог видеть все, что видит хозяин, слышать все, что слышит хозяин, ощущать все, что ощущает хозяин, воспринимая мысли хозяина непосредственно и в полном объеме, как будто тот доверял их самому себе, что соответствовало действительности, так как Тому удалось, следуя инструкциям, найти то единственное и сокровенное место в мозгу «Хозяина», где теплилось самое личное и интимное, откуда можно было бросить взгляд на мир глазами «Хозяина», и перед Томом, а следом и передо мной, ощущающим до мельчайших подробностей восторг и торжество моего брата, открылся ошеломляюще великолепный мир, который невозможно вообразить в самых смелых грезах, увиденный с высоты птичьего полета, откуда открывались захватывающие дух обзоры и перспективы, охватывающие немыслимые расстояния зелеными и голубыми цветами, где озера обрамлялись лесами, а леса прерывались лугами и дубравами, уносясь вдаль, куда хватал взор, сходясь в строгую линию горизонта с бесконечной прозрачной голубизной бездонного неба, по которому белыми пятнами плыли редкие облака – потрясающий, великолепный, грандиозный мир, который микробам не дано увидеть и познать в силу их малых размеров и примитивных органов чувств, но именно эти самые малые размеры позволяли нам проникать в мозг «Хозяина», обретая возможность видеть эту красоту, пьянящую до той степени, что хотелось сразу все охватить, понять, познать, и Том, а следом за ним и я, почувствовал, как наш восторг передался «Хозяину», молодому селезню, который, охваченный чувством восхищения от легкости полёта, мощнее замахал крыльями, поднимаясь выше и выше, к облакам, как бы пытаясь найти ответ на вопрос, какой вид открывается с более высокой точки, и по мере того, как он поднимался ввысь, линия горизонта отодвигалась, а предметы внизу сжимались до крохотных размеров, открывая захватывающие дух перспективы на раскинувшиеся далеко внизу бесконечные просторы дикой природы, где воздух неподвижен и прозрачен, словно не желая нарушать тишину знойного июльского дня, нагретого горячими солнечными лучами, и полет дается естественно и без усилий, обеспечивая беспрепятственную видимость на любые расстояния, насколько глаза позволяют охватить, и хочется бесконечно парить, наслаждаясь легкостью полета и приятной свободой движения, это ли не чудо, которое открывается только во сне, это ли не таинство неведомых сил, открывающих созерцанию новые, неведомые, невероятные миры, убеждаясь, что обилие красок способно покорить любого из нас, и я внутренне восхищался выдержке Тома, который в этот момент был способен сохранять самообладание, воспринимая увиденное и услышанное с невероятным достоинством и хладнокровием, в чем я себе ясно отдавал отчет, так как сам с трудом справлялся с нахлынувшими на меня эмоциями, в которых переплетались восхищение открывшимся новым миром и восторг от способности быть рядом с Томом, предполагая, что мой брат наверняка чувствует мое присутствие так же, как я его, что, в свою очередь, вселяет в него уверенность за мою судьбу, за то, что мы снова вместе, образуя единое целое, а, следовательно, теперь можно обратить взор в будущее, где нас ждут невероятные открытия, и я был так увлечен своими переживаниями, а динамика полета была так непривычно стремительна, что мои мысли вернулись в русло спокойного, созерцательного течения только в тот момент, когда селезень парил над гладью широкого озера, окруженного со всех сторон лесными массивами, и я вслед за Томом восхитился пьянящими запахами прохладной влаги, поднимающимися с поверхности озера, смешивающимися с запахами молодой листвы, доносимыми легким дуновением ветра со стороны хвойной чащи на южном берегу озера, и мне пришла в голову удивительная догадка, что озеро, над которым мы парим, и есть родное для меня место, где, очевидно, находились область проточной воды, область мутной воды и где под толстым водным покровом в течение долгого времени протекала моя жизнь и жизнь тех, с кем я когда-либо встречался, жизнь моих родителей, жизнь Тома, Кена, Дона, Пола, как, впрочем, и жизнь Арона и Раи и всех, кто меня окружал, кого я когда-либо встречал, и в этой мысли скрывалась такая непомерная для меня глубина, что я был не в состоянии охватить, понять, осмыслить ее сразу и целиком, и вместе с тем я ощущал грандиозность происходящего, того факта, что мне удалось подняться над всей моей прежней жизнью, увидев ее с высоты, с перспективы, откуда она предстала с новой, неожиданной стороны, не такой, какой я ее знал и представлял, и в этом конгломерате мыслей и ощущений по поводу увиденного мне явственно стала понятной одна простая, но вместе с тем неимоверно важная истина, состоящая в том, что, несмотря на то, что порой нам кажется, что мир устроен именно так, как он нам представляется, и наш опыт и опыт наших предков свидетельствует о том, что наше представление является правильным и во всех отношениях истинным, настает время, когда нам удается подняться на другой уровень обобщения, на другой уровень созерцания и с вершины этой обновленной, высшей точки то, что ранее представлялось понятным и привычным, вдруг предстает в ином виде, расширяя и обогащая предыдущий опыт, дополняя, уточняя его, придавая свежую эстетическую утонченность нашему восприятию мироздания, и в этом открытии многомерности и многослойности заново открывающегося мира таилось столько сладостного и привлекательного, что захотелось немедленно познать все, что кроется там, за этими зелеными берегами, широкими полями и густыми лесами, рисуя в воображении необычные тайны, которые предстоит открыть, познать, постигнуть, притаившиеся в каждой травинке, веточке, листочке, в каждой капле воды, в каждом облаке, дуновении ветерка, раскатах грома и, возможно, в сознании самого «Хозяина», который что-то наверняка «знал» об этом привычном для него, но необычном для нас с Томом мире, и эти знания можно увидеть, схватить, постигнуть, поднявшись на более высокий уровень понимания, и в эти мгновения радости и восторга мне ясно почувствовалось, что Тому захотелось большей высоты, ощущения полета, и селезень, как будто отозвавшись на желание Тома, с новыми силами захлестал крыльями, поднявшись над водной гладью, сделал несколько кругов по большой дуге, что позволило внимательнее увидеть вытянутую форму озера, пронизанного речными протоками, разглядев вдалеке еще несколько подобных озер большего размера, на поверхности которых можно было различить стаю уток и селезней, и я отчетливо почувствовал, как Том приказал: «Туда, летим туда», но сознание селезня запротестовало и воспротивилось этому порыву внутреннего голоса так энергично, что на миг его тело вздрогнуло, судорожно ощетинилось, потеряв устойчивость полета, но в следующую секунду, поймав встречный ветер, легло на правильный курс, описав несколько кругов высоко над озером, после чего плавно снизилось, ближе к самому узкому, северному берегу, заросшему плотными камышами, и Тому, а следом и мне отчетливо передалась тревога, охватившая селезня в отношении выбора места для ночлега, где предстояло чувствовать себя в безопасности, и в этот момент я был согласен с Томом, решившим дать возможность «Хозяину» следовать своим инстинктам, почувствовав уверенность, и одновременно понаблюдать за его поведением и в каком-то смысле поближе познакомиться с ним, поняв, что им движет и какие эмоции посещают его, а также самому собраться с мыслями, и когда напряжение селезня спало, тот описал круг на малой высоте над озером, прислушиваясь к его тишине и убедившись, что ничего подозрительного нет, мягко плюхнулся на водную гладь, плавно заскользив по поверхности водоема, время от времени доставая клювом до дна в поисках съестного, но, несмотря на тишину и умиротворенность окружающей природы, в поведении селезня чувствовались нотки напряженности, так как при малейшем шорохе в близлежащих камышах он тревожно вздрагивал, высоко вытягивая шею, внимательно всматриваясь в опускающуюся темноту, и, убедившись, что поблизости никого нет, постепенно успокаивался, но, несмотря на это, селезень предусмотрительно включил лапы, отплыв дальше от берега и камышей к середине озера, чувствуя себя увереннее и спокойнее на открытом пространстве, и по мере того, как сумерки сгущались, птица провела подготовку ко сну, взмахнув с десяток раз крыльями, поднявшись на цыпочки над поверхностью воды, тщательно помыла голову и шею, окуная ее в жидкую прохладу озера, старательно стряхивая скользящие по жирному оперенью капли воды, после чего, сочтя, что ритуал окончен и пора спать, уткнула клюв под крыло и мирно задремала, время от времени тревожно вздрагивая при малейшем шорохе, и опыт сосуществования с сознанием селезня был так занимателен, что я менее отвлекался на тот факт, что мое блуждающее «Я» становилось частью Тома, зная, как легко чувствовать, слышать, ощущать его мысли, которые, как всегда, представлялись мне абсолютно логичными и единственно правильными в любой ситуации, и когда селезень умиротворенно задремал, дрейфуя по водной глади озера, Том принялся за изучение обстановки, а именно за исследование строения мозга «Хозяина» с целью понимания его возможностей, окончательно определившись с местом, откуда удобнее управлять зрительными и слуховыми образами, по ходу обнаружив место, где роились чувства и эмоции молодого селезня, его отношение ко происходящему, но самой важной находкой было место, где сосредоточились мысли и память о прошедших событиях, и все было расположено настолько компактно, что разобраться в конструкции сознания не составило труда, и с первыми лучами солнца мне передалась уверенность Тома в том, что он овладел искусством управления этой летательной машиной, и теперь, следовало испытать ее в действии, и нетерпение Тома было настолько велико, что ему пришлось подавить чувство голода «Хозяина», подняв его в воздух лишь для того, чтобы убедиться, что его команды выполняются быстро и беспрекословно, насытив эмоциональную окраску полета чувством радости и с удовлетворением отметив, что вера в собственные силы селезня отозвалась мощным ответным импульсом, после чего Том, проведя хорошую разминку крыльев и разогнав кровь в венах птицы, повел ее на завтрак к северному берегу озера, где ил был особенно богат разного рода лакомствами, и пока «Хозяин» сосредоточился на утреннем завтраке, можно было прочувствовать внутреннюю неуверенность и страх, охватившие селезня, отчего Тому приходилось неустанно работать, подпитывая эмоции «Хозяина», впрыскивая элементы дерзости, вызова, которые тут же тонули, растворялись, подавлялись, и Том воочию наблюдал, как отчаяние охватывало сознание птицы, гоня ее обратно к южному берегу, где чувство безопасности возвращалось, отрицательные эмоции спадали и селезень приходил в состояние внутреннего равновесия, спокойно плавая в одиночестве по глади озера, неторопливо выискивая со дна что-нибудь вкусненькое, и мне ясно передались любопытство Тома в отношении своего нового «Хозяина», желание понять потоки его эмоций, настроений, а всего более страхов и комплексов, которые им управляли, воздействуя на его поведение, несмотря на то, что опасность поблизости не наблюдалась, а, следовательно, можно было сделать вывод, что сознание селезня было сложной конструкцией и его поведение определялось не только тем, что происходило в данную минуту, и его прошлым жизненным опытом, но, вместе с тем, пониманием и восприятием мира, и Том не стал препятствовать «Хозяину» в возвращении к южному берегу, снизив эмоциональное напряжение селезня, предоставив себе возможность не торопясь обдумать дальнейшие действия, и я ощутил, как Том, также изрядно уставший, ослабил контроль над «Хозяином», позволив тому успокоиться, насладившись плаванием в одиночестве, и всю вторую половину дня селезень провел в состоянии внутреннего умиротворения, изредка напряженно прислушиваясь к отдельным звукам, вздрагивая, заслышав далекие выкрики птичьих голосов, и в такие моменты сердце «Хозяина» начинало биться особенно тревожно, и он в напряжении крутил головой, желая удостовериться, что происходящее не сулит опасности, а, убедившись, что пролетавшие высоко в небе селезни с кряканьем уносятся за горизонт, успокаивался, напряжение спадало, и он возвращался к своему привычному занятию поиска пищи в иле на дне озера, в то время как наступившие сумерки были встречены тем же ритуалом, что и накануне: предусмотрительно отплыв подальше от берега, он несколько раз похлопал крыльями, вставая на цыпочки, тщательно помыл шею и головку, окуная ее быстрыми движениями в воду и стряхивая стекающие капли влаги, смазал свои крылья, нежно поглаживая их клювом, и, убедившись, что все приготовления выполнены с должной тщательностью и солнце заходит за горизонт, уткнул клюв под крыло и тревожно задремал, вздрагивая при каждом всплеске волны, что дало возможность Тому заняться изучением того места в мозгу «Хозяина», где хранились воспоминания о прошлых событиях, мысли и отношение к произошедшему, чаяния о будущем, тревоги и надежды, осознавая, что первейшей задачей является быстрое внедрение в сознание селезня с целью обретения общего «Я», при котором мысли и идеи Тома стали бы мыслями и идеями «Хозяина», планы, желания и цели Тома без ограничений и сомнений стали бы планами, желаниями и целями «Хозяина», и вместе с тем, наоборот, увиденное, услышанное и прочувственное «Хозяином» было бы воспринято как увиденное, услышанное и прочувственное Томом, как будто это происходило с ним и другого восприятия мира нет и быть не может, когда ты остаешься цельной личностью, и в этом отношении Тому предстояло не только познать «Хозяина», увидеть его сокровенные мысли и желания, страхи и надежды, но и полюбить его, как самого себя, восприняв боли и радости того, как свои собственные, даже если в этих страхах и тревогах было много недостойного, позорного, глупого, чего в другой раз можно осудить или осмеять, но теперь, для успешного выполнения миссии, требовалось единство с самим собой, достижение состояния внутренней гармонии и в этом было столько смысла, что я пришел к выводу, что мне нужно последовать примеру Тома, его мудрости, чтобы быть всегда рядом, слившись с его «Я», став невидимой тенью его личности, достигнув той степени единого целого, при которой все совершаемое им тут же воспринималось бы мной как мои собственные поступки, его мысли и идеи, сразу же и безоговорочно признавались мной, как собственные, и я знал, что добиться этого будет несложно мне, брату Тома, хорошо его знавшему с первых дней своего рождения, мне, всегда восхищавшемуся его умом и всеми его поступками, наперед одобряя все им задуманное и исполненное, в равной мере как и отвергнутое и осужденное по какой угодно причине, которую я готов был принять и отстаивать сразу же и без оговорок, и я отдавал себе отчет, что отныне мне предстоит отказаться от собственных мыслей, пронизанных духом противоречий и сомнений, как и я сам, тогда как Том являлся образцом последовательности, отчетливо видя перспективу, ясно взвешивая шансы на успех, – черта, которая меня неизменно и искренне восхищала в нем и к которой следовало стремиться, чтобы стать лучше, успешнее, увереннее…