Текст книги "Мы и они. Из жизни микробов"

Часть 2
(восход, Марс, телеология)

Счастливым предзнаменованием кажется мне теперь тот факт, что судьба предопределила пересечься с селезнем по имени Гор в том временном отрезке, когда он удалился от своих близких, чтобы в тишине одиночества понять свое предназначение. Просветление, посетившее Гора в один из дней своего добровольного одиночества, имело для него значение поворотное, в некотором смысле знаковое. В подобных случаях говорят, что имело место преображение, благодаря чему все в мире приобретает смысл, цель и гармонию. Схима, добровольное затворничество, во время которого мысли направлены на постижение своего места в пределах окружающего бытия, часто приводит к итогу, когда в определенный момент сущее проясняется, становясь постигнутым и осмысленным, а вчерашнее томление от бесцельности суеты сменяется неодолимым стремлением к озарившейся перспективе. Подобные чудесные метаморфозы редко приписывают чему-то внешнему, ограничиваясь благодарностями в адрес собственных способностей, ума, твердой воли, иных талантов, и нам, микробам, олицетворяющим воплощение поворотной развязки чьей-то судьбы, следует продолжать внедрение в сознание «Хозяина», стирая грани собственной личности. Я в полной мере отдаю себе отчет, что «Хозяева», прошедшие судьбоносные поворотные точки, но впоследствии терпевшие неудачи, менее всего ответственны за поражение. Катастрофы должны быть всецело отнесены на счет моих собратьев-микробов, которые, осуществив проникновение и тем самым вызвав в сознании «Хозяина» озарение, просветление, откровение, не справились с ответственностью за общие победы и поражения. Муки творчества, сомнения, неуверенность – следствие того, что микроб, управляющий «Хозяином», не в полной мере растворился в его сознании, оставляя за собой право в критические моменты мыслить самостоятельно. Независимым мыслям «Хозяина» противопоставляются собственные соображения. Подобное происходит, если над микробом довлеет желание сохранения самобытной идентичности, если им руководит страх потери собственной целостности, разграничив себя и «Хозяина», свое сознание от его сознания, своей личности от его личности. В конечном итоге это становится причиной всех известных неудач. Клокотавшая во мне неуемная энергия постепенно передалась Гору, вселяя уверенность в собственные силы. Я видел и ощущал, что мне достался материал, с которым можно многого добиться. Меня одолевала жажда невероятных достижений, я чувствовал, как моя харизма охватывает Гора, отзываясь в нем желанием вернуться в мир, покинутый, как некогда казалось, навсегда. Впрочем, неверно говорить о Горе как о чужом мне существе. Я принял ответственность за его судьбу, неразрывно связав себя, свою жизнь, свое «Я», свою личность, с его жизнью, его «Я» и его личностью, пройдя путь полного проникновения за максимально короткий отрезок времени, погрузившись в память нашего с Гором предыдущего опыта, нашей биографии, переосмыслив ее заново. И мне, Гору, это упражнение принесло немало благ, предоставив возможность во многом разобраться, позволив иначе взглянуть на события прошлого, ранее казавшиеся неимоверно сложными и запутанными, но в свете своего преображения открывшиеся в иной перспективе, обнаружив понятный смысл. Воспоминания о произошедшем не ввергали, как прежде, в растерянность и депрессию, а, скорее, наоборот, наполняли силой и желанием вернуться, чтобы дать нужный ответ. Если есть Бог на свете и если он является вершиной мудрости, способным совершать чудеса, то соединение личностей микроба и «Хозяина», сплетение их в единое «Я» может быть названо чудом из чудес, открывающим перед малыми, ничтожными созданиями невероятные перспективы и возможности воплощения в ином, через обретение плоти, умеющей передвигаться, летать, обладающей силой, микробам не доступной. Если верить прогрессистам-космикам, мудрость Господняя простирается дальше, открывая перед нами, мелкими, но могущественными существами, возможность создания сложных организмов, постепенной эволюции с целью сохранения цивилизации для воплощения Плана. Со времен, когда на Земле ничего, кроме микробов, не было, многие поколения наших предков прикладывали неимоверные усилия для создания простых биологических конструкций, совершенствуя созданное, двигаясь по многочисленным направлениям, пробуя различного рода модели организмов, способных к обитанию в разнообразной среде, питающихся растениями, падалью или охотившихся на себе подобных, пытаясь в течение тысячелетий нащупать, где протянется нить эволюции на следующую ступень развития. Цель пока не достигнута, и предстоит многое сделать. История отдает должное только стремящимся к успеху. Она благосклонна к тем, кто не испытывает сомнений, зная цену смелому, решительному поступку, кто оценивает достигнутое скромными похвалами, продолжая стремиться к великому. Я убежден, что жизненное пространство критически важно для славных свершений, преклоняясь перед теми, кто, прежде чем приступать к решению судьбоносных задач, расчищают простор для жизни, и мне удалось крепко вбить эту мысль в крохотные, гибкие мозги Гора. Мы твердо решили, что пора возвращаться, пора напомнить о себе, так как в противном случае сохраняется опасность, что о тебе забудут, и я не хотел этого допускать. Я знал, что мои родственники видели во мне мечтательного, романтичного, стеснительного, робкого селезня, преклоняющегося перед благородным и утонченным, проповедующего чувство деликатного и уважительного отношения к собратьям. Подобное поведение встречало молчаливое одобрение других членов стаи, но высокомерно игнорировалось некоторыми ее представителями, и особенно надутым грубияном Чаком, вообразившим себя вожаком стаи. Сейчас это может показаться смешным, но, полюбив утку Зару, я решил завоевать ее сердце мелодичным кряком, а по вечерам стремился поразить ее воображение эстетической красотой размаха моих крыльев на фоне заходящего солнца и нежными четверостишьями, которые я бубнил ей перед сном. В определенные моменты я наивно полагал, что ее кокетливый смущенный кряк в ответ есть верный признак ее расположения. Зара была особенной уткой, во всем не похожая на других. Ее отличало белое с коричневыми крапинками оперение, доставшееся ей от матери, которая была писаной красавицей белоснежного цвета, что резко контрастировало с остальными утками нашей стаи, которые все как одна были скучного коричневого в черную крапинку оперенья. Ее нежный, особенный голосок был способен свести с ума любого селезня. Важнее всего было умение Зары держаться независимо и с достоинством, внушая окружающим уважение, не оставляя сомнений в том, что сама она прекрасно понимает свое особое положение первой красавицы стаи и не потерпит неуважительного к себе отношения, записав наглеца в черный список. Сохраняя благородную чистоту помыслов, я убеждал себя, что не буду достоин любимой Зары, если мне не удастся завоевать ее сердце. С верой в истину, что союзы по любви совершаются на небесах, я терпеливо ждал ее окончательного выбора. Ежедневно я грезил о счастливом миге, когда Зара смущенно шепнет, что ко мне неравнодушна. Я сохранял уверенность, что мне суждено стать ее избранником. Но, с некоторых пор, поведение Чака стало невыносимым и, как мне казалось, слишком навязчивым. Он постоянно преследовал Зару во время купания и приема пищи. В минуты, когда она поднималась в воздух, намереваясь покружить над гладью озера, Чак немедля следовал за ней, стремясь в точности повторить каждый ее маневр. Изначально подобная навязчивость казалась мне грубой и недостойной. Я был уверен, что утонченная душа моей любимой Зары придерживается такого же мнения, так как я ловил ее насмешливые, косые взгляды, брошенные на Чака, когда тот приводнялся рядом. От меня не могло укрыться ее снисходительное хихикающее кряхтение, когда назойливый ухажер намеренно заплывал между ней и другим селезнем, оказавшимся к Заре ближе, чем того мог допустить Чак. Я сохранял уверенность, что рано или поздно Чак убедится, насколько низко, смешно и недостойно его поведение. Ему станет совестно от мысли, что его навязчивое присутствие вызывает усмешку и со временем он сконфуженно откажется от затеи завоевать расположение Зары таким грубым и неуважительным образом. Я был убежден, что в отношениях между чуткими, воспитанными, возвышенными существами, какими являемся мы, достоинство и благородство стоят выше грубого напора. Дни шли своей чередой, и со временем я стал замечать, что Зара не только свыклась с присутствием Чака, но отдает тому предпочтение, не видя в его поведении ни недостойной навязчивости, ни отсутствия такта, ни пошлости в низком звучании его кряканья. Это открытие стало для меня настоящим потрясением, и я начал удаляться не только от Зары, но и от других уток и селезней нашей стаи, убежденный в том, что они непременно заметят замкнутость и подавленность самого утонченного и романтичного из них. Своей обидой я пытался указать на высшую несправедливость происходящего. Во мне жила уверенность, что в стае непременно пойдут разговоры, осуждающие Зару за ее неправильный выбор, за упущенное счастье быть избранницей такого тактичного, деликатного и талантливого селезня, каким был я. Но и здесь самые горькие разочарования постигли меня, так как ничего подобного не происходило, а, скорее, наоборот, многие перестали обращать на меня внимание, обрекая на пытки непризнания, тогда как те, кто снисходительно заметил мою меланхолию, меня же упрекали во всех глупостях. Эта история становилась все более невыносимой. Я был охвачен желанием непременно постичь, понять, почему нашим обществом руководит принцип несправедливости, почему наглые и хамоватые имеют почет и уважение, а утонченность чувств, скромность, благородство, бескорыстие остаются без внимания и при определенных обстоятельствах являются предметом непонимания или, что еще хуже, подвергаются осуждению. Это тем более угнетало мое сознание, что в наших сказках и легендах честь и достоинство неизменно оставались в почете, тогда как нахрапистость и беспардонность подвергались осмеянию. В один из летних вечеров я улетел на озеро Дальнее, поднявшись в воздух перед закатом, предварительно совершив три круга над водной гладью, глубоко в душе надеясь, что та, кому я отдаю предпочтение, поняв трагичность создавшегося положения, обратит на меня внимание, бросив вслед свой нежный, призывающий крик. Зара не взглянула на небо, проигнорировав мое отсутствие, в чем я был убежден, так как она давно перестала меня замечать. Теперь все это было в прошлом, и я с усмешкой вспоминаю эту историю и мое ребячество, основанное на ложных предпосылках и аксиомах. По прошествии времени, проведенного на озере Дальнее, мне осталось посмеяться над собой, над своей наивностью, над ложным стыдом, который в те времена был мне присущ, прикрываемый показным благородством и честностью к ближним, ожидая в ответ такого же, подчеркнуто уважительного и справедливого отношения. Теперь это стало воспоминанием о другом Горе. Я ощущал свое преображение, и во мне росло желание действовать, действовать и действовать. Это нетерпение охватило меня до той степени, что я с трудом дождался рассвета, чтобы провести последнее утреннее омовение перед полетом. Совершив несколько кругов над озером, чтобы убедиться, что мои перья без труда справляются с напором встречного ветра, и бросив последнее «прости» своему временному прибежищу, я взял курс к озеру Верхнее. В отличие от озера Дальнее, относительно небольшого, находящегося в стороне от основных маршрутов перелетных птиц, озеро Верхнее намного крупнее, представляя собой обширную систему из нескольких озер, между которыми протекали широкие водные каналы, заросшие густым камышом. Вся территория вокруг этого водоема покрыта хвойными лесами, место настолько привлекательное, что здесь постоянно останавливаются разного рода стаи, и не только во время перелетов на зимовье или возвращения с юга, но и в летние месяцы, исключительно в целях освоения пригодной среды обитания. Я хорошо знал эти места, и потому мне не составило труда ориентироваться на местности, проносясь над раскинувшимися во все стороны хвойными массивами. Еще до полудня я разглядел вдали место своего рождения, отчего трепет охватил меня, и, поднявшись ввысь, я сбросил скорость, неторопливо паря над вечным покоем, наслаждаясь видом родных мест. Мое сердце радостно забилось от предчувствия возвращения в родные края. Пролетев некоторое расстояние, издали я увидел мирно покачивающиеся на воде точки, в которых можно было различить моих родичей, добровольно оставленных мной в момент душевных мук. Во всей идиллии сквозило столько мира и покоя, отчего на меня навеяло скукой от сознания, что все осталось как прежде. Подлетев ближе, на расстояние, достаточное чтобы разглядеть сложившуюся ситуацию, я убедился, что Зара была на месте, держась в стороне от стаи. Как следовало ожидать, Чак был рядом, сопровождая ее в прогулке вдоль берега, время от времени погружая голову в воду, чтобы достать до дна в поисках съестного. Основная часть стаи держалась середины озера, где обозначилась небольшая мель, шумно обсуждая разного рода пустяки.

Первым делом я подлетел к основной стае, и мое приводнение вызвало волну эмоций присутствующих, отчего все оживились, загалдели, забросали меня кто приветствием, а кто ворчливым «перебесился» или «вот кого не хватало». В течение некоторого времени мое появление стало главной темой обсуждения, но важнее было то, что мои братья Буй и Тур, подплыв ко мне, одобрительно поздравили с возвращением. Я рассчитывал на них, так как в моем плане они занимали определяющее место. Для меня было важно, как они примут мое появление, не станут ли относиться ко мне как к романтичному слюнтяю и сопляку, без сопротивления уступившему победу Чаку, не предприняв попыток склонить расположение Зары на свою сторону. К моему счастью, Буй и Тур проявили настоящую братскую солидарность, отбросив условности и порадовавшись моему возвращению. Я ответил тем же, радостно приветствовав их, и в благодарность за братское расположение решил провести остаток дня в их обществе, чтобы насладиться семейным кругом, всем тем, что нас объединяло. Удивительнее всего было то, что мы быстро находили общие темы, перебивая друг друга, весело покрякивая в ответ на удачные шутки. Я коротко поведал о днях, проведенных в одиночестве на озере Дальнее, рассказав о преображении, которое со мной произошло во время долгих размышлений вдали от стаи, поведав, что мне удалось понять простую истину, что наша сила и успех состоят в том, чтобы «быть вместе, одной семьей, поддерживая друг друга, помогая друг другу», и тогда «любые цели и задачи будут нам подвластны». Однако вскоре мне пришлось убедиться, что Буй и Тур не поняли смысла, который я вложил в свои слова, несмотря на одобрительное покрякивание, что «это здорово, когда у тебя есть братья», «надо ценить тот факт, что брат тебе не чужой» и «хорошо, когда он рядом». Мне было очевидно, что в их словах нет благородной агрессии, чувства единства при совместном движении вперед, понимания великих дел, которые можно совершить, а содержится лишь открытая, ни к чему не обязывающая братская радость. Это обстоятельство огорчило меня, но я не рассчитывал, на скорое освоение новой доктрины моими простодушными братьями и потому решил, что у них будет возможность во всем разобраться. Тем временем я издали приглядывался к Заре и Чаку, которые, безусловно, заметили факт моего возвращения, не придав ему должного значения, продолжая свою неторопливую прогулку, мурлыча друг другу какие-то нежности. Расстояние было значительное, и я был не в состоянии слышать содержание их разговора, но идиллия их отношений вызывала во мне столько протеста, что я с трудом дождался вечера, убивая время за болтовней с беспечными Буем и Туром. Впрочем, надо отдать должное Туру, который был более здравомыслящим и сообразительным, чем Буй, так как он заметил мои быстрые взгляды в сторону Зары и Чака. С некоторой снисходительностью в голосе мой брат стал уговаривать меня забыть о ней, так как «все осталось в прошлом, которое не стоит ворошить». Я резко крякнул в ответ что-то вроде: «Тур, ты не понимаешь, для меня нет прошлого, а только настоящее, и тебе лучше не уговаривать меня, а быть на моей стороне при любом стечении обстоятельств, потому что мы братья». Тур был поражен моей реакцией, и я не мог этого не заметить. Во мне никогда не было такой твердости и решительности, а всем я был известен как робкий, безобидный романтик. Возникшее напряжение снял веселый компанейский Буй, добродушно крякнув: «Конечно, Гор, мы всегда будем на твоей стороне». Солнце стало медленно клониться к закату, и я заметил, что Чак и Зара, предвидя близкий отход ко сну, стали приближаться к стае, направив свое неторопливое скольжение к основной группе, пребывая в состоянии умиротворения, наслаждаясь прекрасной вечерней погодой. Чак был так беспечен, что не придал значения моему маневру, когда я неторопливо оставил общество братьев и, лавируя между утками и селезнями, занял место для атаки. Когда Зара в сопровождении Чака смешалась с остальной стаей, я сделал резкое движение лапами, в мгновение ока оказавшись рядом с властительницей моих дум, крякнув ей на ходу: «Привет, Зара, помнишь меня, я Гор». Как ожидалось, Чак проявил больше расторопности, чем бдительности, быстро переметнувшись на другую сторону от своей подруги и угрожающе устремившись мне навстречу. Он рассчитывал, что я струшу и, как в прежние времена, пристыженно ретируюсь, но я выдержал его натиск, не двинувшись с места. Более того, я продолжал скольжение в сторону Зары, и Чаку ничего не оставалось, как погасить свой бросок, направив движение между мной и своей избранницей, тем самым обозначая права на нее. Меня это не обескуражило, так же, как не разочаровало молчание Зары, которая, казалось, не замечала происходящего. Она медленно продолжала скольжение среди других уток, всем видом показывая, что ее мало волнуют мои наскоки. Возможно, Гор, которого она раньше знала, впал бы в уныние от такой невнимательности, размышляя над тем, что отвергнут и все в этом роде, но я был не прежний Гор. Меня не волновали ее мысли и поведение, так как я знал, что в конце концов Зара будет моей по праву сильного. Оставалось только доказать, что это право у меня имеется. Выдержав наскок Чака, я пропустил его мимо и, сделав обходный маневр, через минуту оказался с другого боку от Зары, снова крякнув ей: «Зара, что же ты не рада моему возвращению», но и тут ее навязчивый ухажер был начеку. На этот раз он не стал бросаться на меня, ограничившись ловким движением, вновь вклинившись между мной и Зарой. Меня это не успокоило, и я предпринял новую попытку уже с другой стороны, заставив Чака проявить чудеса расторопности, чтобы вовремя отрезать мне путь к своей избраннице. В этот момент Зара, желая показать, насколько возникшая возня ей надоела, взмахнув крыльями, взлетела, к чему я был готов, так как я тут же поднялся в воздух вслед за ней. Чак, хотя и последовал нашему примеру, но с некоторым отставанием, чему я был несказанно рад. Пользуясь своим гандикапом, я следовал непосредственно за Зарой, крякнув ей на лету: «Почему ты меня избегаешь, Зара?» С выпученными глазами Чак следовал позади на расстоянии двух взмахов крыла, делая отчаянные усилия, чтобы нагнать нас. Не получив ответа на свой вопрос, я вновь крякнул ей: «Ты все равно будешь моей», но бедная утка, демонстрируя верность своему избраннику, сделала резкий крен влево, и я был вынужден реагировать на это движение с опозданием. Как вскоре выяснилось, этот маневр удался Заре, так как теперь она оторвалась от меня, и я был вынужден мириться с обществом Чака, компания во всех отношениях менее приятная. К тому же Чак не оставлял попыток оттеснить меня. Он неизменно стремился вырваться на полкорпуса вперед, корректируя направление полета, с целью не позволить мне преследовать Зару, направляя мое движение в другую сторону. Я был уверен, что не уступаю Чаку в физической силе, и только его наглость и напористость, а также мое безволие позволили ему с легкостью завоевать расположение Зары. Теперь все было иначе, и я не намеривался уступать. Сохраняя порядок, втроем мы совершили несколько кругов над озером. В конечном итоге Зара снизилась, сев на воду в непосредственной близости от стаи. Мы с Чаком последовали ее примеру, после чего Чак вновь упрямо занял место между мной и Зарой, тем самым подчеркивая, что уступать также не намерен. Я решил на время прекратить борьбу, оставив разрешение конфликта на следующий день. Солнце постепенно опускалось за горизонт, и стая приступила к вечернему омовению. Я отплыл к Бую и Туру, чтобы также омыть свою шею, не преминув несколько раз подняться на лапы и, расправив крылья, похлопать ими что было сил, развернувшись в сторону Зары. Та демонстрировала равнодушие, но мне было известно, что она внимательно следит за происходящим и теперь в ней не осталось былой уверенности, что именно Чак ее избранник. Следовательно, окончательный выбор можно до времени отложить в зависимости от того, какую развязку принесет наше противостояние. Когда сумерки опустились, стая благополучно погрузилась в сон, уткнув клювы под крыло. Я задремал, дрейфуя по соседству с Буем и Туром. Как выяснилось, мои братья пребывали под впечатлением разыгравшейся между мной и Чаком сцены, так как Тур, подплыв ближе, тихо крякнул мне: «Гор, слышишь, Гор, нехорошо это с твоей стороны». Я стряхнул овладевшую мной дремоту, бросив на него пронзительный взгляд, который Тур, по всей видимости, не разглядел в опустившемся мраке. Он тихо продолжал: «Здесь все привыкли, что Зара с Чаком, и мне они представляются хорошей парой. Постоянно особняком, о чем-то воркуют между собой. Они любят друг друга. Тут появляешься ты и затеваешь эту историю. Стае не нравится то, что ты делаешь. Стая в недоумении, а мы часть стаи и должны считаться с мнением большинства». Мне пришлось ответить, стараясь не показывать своего раздражения: «Когда Чак нагло отнял ее у меня, стая почему-то не высказывала своего отношения к той несправедливости. Теперь, когда я поступаю по отношению к Чаку так, как он вел себя со мной, стае вдруг это не понравилось. Я хотел бы задать тебе вопрос: не кажется ли тебе, что мнение стаи предвзято? Я не хочу считаться с мнением стаи. Сегодня у стаи одно мнение, а завтра, когда дело будет сделано и Чак будет вынужден убраться отсюда, мнение стаи будет на моей стороне». Наступила пауза, и от моего взора не ускользнуло, что Буй при нашем с Туром разговоре медленно подплыл ближе. Я заключил, что тот также не спит, пребывая в волнении от произошедшего. Мне хорошо представлялись чувства, которые Тур и Буй испытывали в эти минуты, то внутреннее замешательство, которое посещает селезня, когда назревает опасность противостояния со стаей. В такие мгновения все нутро напрягается, нашептывая, что черту переступать нельзя. Я отдавал себе отчет, что хотя Буй и Тур были моими братьями, они могли в любой момент отойти, дистанцироваться, как это бывало в период моей романтической любви к Заре, избежав противостояния с большинством, для чего следовало прислушиваться к общественному мнению, открещиваясь от отщепенцев, поступая по законам стаи. Я не питал иллюзий на этот счет, и меня не беспокоила перспектива быть изгоем, так как этот путь был пройден мной добровольно. Я глядел дальше, и, несмотря на то, что изгнание Чака для меня было дело решенным, я хотел, чтобы Буй и Тур с самого начала остались на моей стороне, сохраняя шансы в противостоянии со стаей. «Гор, ты сильно изменился, – снова тихо прошептал Тур, – появилась неприсущая тебе жесткость, твердость, бескомпромиссность, что за тобой никогда не наблюдалось… ты был романтичен, и вся стая любила тебя за это… ты был скромен, чувствителен, ты был поэт… все видели, что ты неравнодушен к Заре, и сама Зара это тоже видела… утки поговаривали, что давно не наблюдали таких нежных чувств, такой привязанности и бескорыстия… твое благородство покорило всех… ты не требовал ничего взамен от предмета своей любви, боготворя ее за то, что она есть… это ли не высшая степень самопожертвования, и поверь мне, глубоко в душе Зара это ценила. Когда ты улетал, стая сочувствовала тебе, включая Зару… каждый селезень, каждая утка глубоко в душе понимала твои страдания, одобряя твое решение на время побыть одному, чтобы справиться с душевной болью… теперь ты возвращаешься и устраиваешь настоящее преследование Чаку, что идет вразрез с тем, каким ты был и каким остался в памяти и в сердцах нашей стаи… даже Зара в недоумении. Если ты прогонишь Чака, я не думаю, что это принесет тебе что-то взамен… Зара от тебя отвернется, а стая тебя прогонит… через некоторое время Чак вернется, и стая примет его как жертву агрессии. Ты будешь навсегда изгнан из стаи, и о тебе останется дурная память… я не думаю, что это мудро с твоей стороны». «Тур, – тихо прошептал я в ответ, – ты мне брат, и только поэтому я дам тебе мой ответ. Тебя не должно волновать мнение стаи. Нам нужно быть вместе в любой ситуации. Чтобы я ни сделал, ты должен быть рядом со мной… и знай, что бы ты ни сделал, я буду рядом с тобой, даже если ты будешь неправ, даже если ты преступишь законы стаи, законы природы, законы Вселенной, мне это будет неважно… в этот момент я буду рядом с тобой. Вместе мы сила, а стая посудачит и перестанет… увидишь, через некоторое время стая все забудет, и мой поступок не будет выглядеть безобразным, а Чаку вспомнят его хамоватость и неприятные повадки. Мы живем в мире, где победитель получает все: Зару, одобрение стаи, почет и уважение». «Мне нравится то, что говорит Гор», – так же тихо вступил в разговор Буй, и в его голосе прозвучали нотки энтузиазма и восторга. Буй всегда был готов на авантюры, так сказать, за компанию, оставаясь натурой менее рассудительной и редко сомневающейся: «В этом что-то есть. Утрем клюв этому Чаку, чтобы неповадно было и другим связываться с нами… пусть знают, что, связываясь с одним, они связываются с тремя сразу». «Не знаю, – с сомнением в голосе буркнул Тур, и я почувствовал, что он заколебался, – посмотрим, что из этого выйдет, но у меня нехорошее предчувствие». Тур отплыл в сторону, неодобрительно покачивая головой, и, уткнув клюв под крыло, притворился спящим. Этот разговор разбудил меня окончательно, и хотя Буй пытался сказать еще что-то ободряющее, я крякнул ему в нетерпении, давая понять, что разговор окончен. Буй умолк, последовав примеру Тура. Удивительный феномен – жизнь. Сон окончательно улетучился, и мне приходили в голову различного рода мысли о повороте судьбы, который меня постиг, о том, как все непредсказуемо, необъяснимо, как все в мире переплетено, о ярких открытиях, которые поджидают нас. Переменчивость судьбы вызывала восхищение и желание узнать, что нас ожидает дальше, приблизив будущее, которое виделось замечательным, наполненным героическими событиями, сулящим много приятных волнений. Трепет и эмоции разом охватили и переполнили меня, озарив внутренним светом все то, что долгое время тлело во мне в виде переливающихся оттенков с трудом различимой надежды, едва уловимого чувства таинственного, магического, возвышенного. Я поднял голову, впервые обратив внимание на россыпь сверкающих точек, разбросанных в произвольном порядке по темному куполу ночного неба. Чувство восторга овладело моим существом, не давая оторваться от этого потрясающего зрелища, опрокинув на меня волну мыслей о том, что никто в мире, каким бы удивительным воображением он ни обладал, не способен придумать нечто подобное, захватывающее дух и вместе с тем величественное, торжественное, внушающее желание жить и бороться за сохранение возможности вновь и вновь созерцать чудо открытой для глаз Вселенной. Я махнул несколько раз лапами, стремясь покинуть теснящие, узкие пространства прижимающихся друг к другу собратьев по стае, выйдя на открытую гладь озера. Ни одно облачко не омрачало небо, отчего оно имело насыщенно темный цвет удивительной глубины, создающий ощущение перспективы бесконечности. В этом бездонном безмолвии было столько умиротворенной мудрости, столько кружащих голову мыслей, что я ошеломленно взирал на звездное небо, задаваясь вопросом, почему никогда ранее не видел этой магической красоты, хотя она всегда была рядом, открываясь моему взору каждую ночь. Видимо, такова доля утиной породы, решил я со вздохом, видеть только то, что лежит непосредственно перед клювом, не интересуясь более ничем, тогда как в мире есть столько удивительных вещей и интересных возможностей, что необходимо желание, а порой и дерзость, чтобы эти возможности разглядеть, дотянувшись до них, отбросив страх быть осужденным стаей, проигнорировав ограничения и табу предков. Нами управляют предрассудки и условности в достижении желаемого. Нужны мужество и смелость, чтобы завоевать любовь Зары, лучшей из всех уток, прогнав несносного Чака, потому что он подлец и пройдоха, достать до звезд и Луны, потому что она мне нравится, и я хочу, чтобы она была моей. Последняя мысль особенно понравилась и поразила меня, и, взмахнув крыльями, я поднялся в воздух, полетев прямо в небо, намереваясь непременно, не откладывая, долететь до Луны с целью разглядеть, какова она вблизи, дотронуться до звезд и, прихватив одну из них, показать ее Заре, показать стае, чтобы они поняли, что я получаю то, что хочу, даже если это звезда ночного неба. С этой капризной целью я отчаянно махал крыльями, твердя себе, что ни один селезень никогда не делал ничего подобного и я буду первым, кто совершит этот дерзкий, вызывающий восхищение поступок. Идея все более овладевала мной, и по мере того, как я поднимался выше и выше, убеждаясь, что от этого Луна и звезды не становятся ближе, во мне просыпалось неведомое упрямство, настойчиво твердившее, что непременно нужно добиться своего. Я знал, что полет к Луне потребует концентрации всех сил, сосредоточения воли, твердости и последовательности, придающих конечному результату исключительную ценность, особенно в свете того, что никто не способен повторить подобное. Чак никогда не отважится на героический поступок в силу трусливого характера и желания все получать легко, как результат нахальства и склонности к внешним эффектам, но не благодаря воле идти на отчаянный риск во имя благородной цели. Мои крылья начинали уставать, и каждый новый взмах давался с большим трудом, а Луна не становилась ближе, холодно взирая со своей недостижимой высоты, сохраняя безразличие к моей безумной попытке. Любую мысль о возможности потерпеть неудачу я упрямо отбрасывал, продолжая полет, даже тогда, когда крылья налились свинцом, а холод стал пронизывать меня насквозь. Мое упорство нарастало, и я всеми силами продолжал делать взмах за взмахом, чувствуя, что с каждым движением слабею и уже не поднимаюсь ввысь, а в лучшем случае удерживаюсь на достигнутой высоте. Бросив взгляд, полный надежд, на предмет моих стремлений, я убедился, что Луна ничуть не приблизилась и продолжение борьбы не принесет желаемого, измотав меня вконец, в результате чего мое неуправляемое падение чревато неприятными последствиями, и я отступил, кинув в пустое пространство несколько оскорбительных слов, вместивших всю желчь моей досады. Начав снижение, я убедился в той степени истощения физических сил, которая мной овладела. Мне с трудом удавалось управлять несущимся навстречу потоком воздуха, буквально рвавшим крылья на части. Я рисковал в любой момент потерять контроль над собой и, полетев вниз кувырком, разбиться насмерть. Чтобы увеличить скорость, я интуитивно поджал крылья, выставив вбок только их кончики, стремясь этим простым способом ускорить снижение. Сжав клюв, я продолжал терпеть, понимая, что это единственная возможность преодолеть требуемое расстояние за короткий отрезок времени, пока остаются силы. Лишь различив отблеск поверхности озера, я утвердился в мысли, что осталось совсем немного. Превозмогая боль, я смог вытянуть крылья, стремясь перейти из пике в мягкое планирование. Когда мои лапы коснулись поверхности воды и я почувствовал, что спокойно дрейфую по глади озера, мне доставило немало усилий, превозмогая боль и усталость, сложить свои немощные, усталые крылья, отдавшись чувству разочарования от безуспешности предпринятой попытки. Немного успокоившись, я рассудил, что звезды являются достойной целью, которая не может быть достигнута с первой попытки, одним лишь желанием и силой воли, а, следовательно, необходимо сделать выводы, основательно подготовившись к следующему разу, соизмеряя полученный опыт, чтобы добиться своего. После этой отчаянной попытки, потребовавшей столько физических усилий, я почувствовал потребность во сне. На следующий день предстояло продолжение противостояния с Чаком, и нужно быть в соответствующей форме, чтобы не дать повода усомниться в моей силе, тем более Чаку, который может решить, что способен меня одолеть. Я счел правильным не предаваться размышлениям о недостижимости Луны и звезд, а постараться как можно скорее уснуть, уткнув клюв под усталое крыло. На следующее утро в воздухе повисло напряжение. Внешне все было как обычно, но я прекрасно знал повадки каждого в нашей стае и отчетливо видел, что в процессе рутинного утреннего омовения и приготовления к предстоящему дню кряканье звучало более раздраженным, взмахи крыльями были более резкими, окунание голов с последующим стряхиванием стекающих капель более частым, что свидетельствовало о нервозности и неодобрении моих действий. Эти условности и формальности вселили в меня чувство уверенности, обнажая несправедливость подходов к оценке поведения моего и Чака, который в подобной ситуации, подвергая Зару игривым преследованиям, не ощущал давления со стороны стаи, оставляя всех равнодушными к происходящему. Похожие действия с моей стороны встречали протест и осуждение. Чувство несправедливости оценки наших поступков, ощущение предвзятости часто приводят нас в состояние озлобленности, рождая стремление во что бы то ни стало доказать, отстоять, добиться. Мной владело именно подобное чувство, смешанное с ненавистью к Чаку, который менее всего достоин заступничества за низкую мораль и отсутствие благородства и уважения. Я лишний раз убеждался, что отношение стаи, как мнение всех и никого, в частности, реже всего бывает справедливым. С трудом дождавшись окончания процесса омовения и не обращая внимания на беспорядочный галдеж и перекрикивания отдельных представителей стаи, в чем особенно усердствовали селезни, как наиболее заинтересованные в сохранении патриархальных отношений, я бросился в атаку на Чака, который, в свою очередь, был готов к этому, встретив меня открытой грудью. Я больно ущипнул его в голову, после чего Чак ретировался ближе к Заре, заняв позицию, как бы защищая ее от моих нападок. Это было вдвойне бесчестно и подло, так как ему было хорошо известно, что я не собирался нападать на Зару, стремясь освободить ее от навязчивых ухаживаний самого Чака. Маневр был рассчитан не на саму Зару, а на одобрение стаи, выставляя меня агрессором, тогда как сам он приобретал ореол мученика, борца за свободу и защитника Зары. Это вполне удалось Чаку, так как стая в ответ на этот маневр усилила галдеж, на фоне которого я снова бросился в атаку, закончившуюся тем, что мы с Чаком обменялись ударами, отступив на ранее занимаемые позиции. Я успел заметить упрямый взгляд Чака. Подбадриваемый поддержкой большинства, он был полон решимости выстоять в схватке до конца.