Текст книги "Бурундуков, Мамедов и др."

Воскресение

Девочка. Какая ты красивая! Я так хочу любить тебя. Именно не люблю, а хочу любить. Ровная густая чёрная челка. Большие тёмные глаза. Тоненький солнечный, с брызгами конопушек носик. Остренький подбородок, а над ним вишнёвые губки, которые пахнут чем-то вроде смеси малины и вазелина. Этот запах про себя я определяю как ванилиновый, хотя и никогда не видел ванили и точно не знаю, что это такое. Просто вазелин и малина – ванилиновые губки. Девочка. Слегка накрашенные ресницы под триумфальными арками чёрных, вразлет бровей. На щеках искусственный румянец переплёлся с настоящим, морозным.

Я чувствую, как мои пальцы в ботинках из ледышек превращаются в красный медицинский жгут, которым медсестра перетягивает руку и из-под него после прокола вены обжигающим ручейком извивается кровь. Потом руки и ноги отогрелись. Здесь, в кафе, очень тепло. Рита доедает последний сладковатый блинчик, чуть запачкав сметаной уголок рта. Её лицо абсолютно ничего не выражает, а взгляд отсутствует, как будто она ушла в себя и ни о чём не думает. Мои слова не застревают в её сознании, а как бы проходят сквозь неё. А мне так нужно сказать самое главное. Из недели в неделю, из месяца в месяц я, проигрывая эту ситуацию, говорю, и она пробуждается, и эти ванилиновые губки, эти глазки, носик, брови – всё станет моим…

А может, не стоит говорить? Опять? Отложить до следующей недели? Всё равно она не услышит, не проснётся, не оживёт. А если услышит – не поймёт или ухмыльнётся. А если не улыбнётся и поймёт? Тогда я боюсь. Боюсь, но хочу, чтобы она знала.

Девочка. Полюблю ли я тебя когда-нибудь? Хватит ли мне любви? Ведь любовь не безгранична. Она обладает какой-то массой, формой только со знаком минус… Может быть, поэтому все влюблённые худеют? Минус на минус даёт плюс. Это взаимность. А у меня украли часть моей любви. Она вырезана тупым ножом на руке и зарубцевалась буквой Т. Девочка. Плюс на минус даёт минус. Я знаю, что никогда тебя не полюблю, потому что ты никогда не полюбишь меня. Но сказать всё-таки надо… Я уже напрягаю связки, язык сам соскальзывает с нёба в мгновенно вытянувшиеся и захлопнувшиеся губы:

– ЛЮБ…

И тут появляется Влад:

– Привет, жмурики!

Что поделать с человеком, у которого родители – зоотехники, а он сам подрабатывает санитаром на неотложке, куда, между прочим, его устроил я. Досадный промах с моей стороны.

Петляя между столиков, как заяц, он подлетает к нам и развязно бросает на стол тарелку со свёрнутыми, обречёнными блинами:

– Что, хонорики, уже перекусили? – Господи, когда он научится звать людей по-человечески?

Влад уплетает блины, и мне кажется, что они пищат у него на зубах, как устрицы деда Щукаря. Рита заметно оживилась:

– Стрик, ты будто хотел что-то сказать?

– Я хотел сказать, что ЛЮБлю блинчики со сметаной.

– Серьёзное открытие, – отзывается Влад, раскусив последний блин.

Как я его ненавижу! Взять бы и шлёпнуть мордой в тарелку с остатками сметаны. Но вместо этого я спрашиваю:

– А ты билеты взял?

– Брось глюков гнать, перестраховщик. Возьмём, – весело откликается он.

И мне почему-то становится спокойней. Наверное, потому, что Рита опять ушла в свою вечную грусть и не обращает на колкости Влада никакого внимания. И только когда мы встаём из-за стола, она, как бы стряхнув оцепенение, медленно приподнимается и идёт к гардеробу. Влад торопливо семенит за ней, бросая на ходу:

– Морской закон.

Как обычно, я уношу грязную посуду и толкаю её в дырку раздатки, над которой красуются стихи безымянного поэта:

 
Мой руки перед едой,
Поел – убери за собой.
 

Посуду принимает сухенькая женщина в высоком колпаке и халате, которые когда-то должны были иметь белый цвет. Влад галантно накидывает на Риту шубку. Опять он меня опередил.

Идём в снег. До кинотеатра всего две остановки, и Рита предложила пройтись пешком. Я согласился, хотя пальцы в ботинках вновь обросли мелкими иголочками. Влад рассказывает что-то весёлое. Рита отвечает, как всегда, рассудительно, я молчу.

– Давно пора вводить матриархат, – она тут же логически подтверждает своё заявление: – Мужики совсем хлипкими стали. Только пьют и воюют. Если бы женщины были у власти, не было бы никаких войн и жизнь шла бы нормально, без кризисов.

– Не скажи, – огрызается Влад, – народная мудрость гласит, – он цитирует как из учебника, – «две бабы – базар, три бабы – ярмарка» и «два мужика всегда найдут общий язык, хотя бы за бутылкой, а две хозяйки на одной кухне не уживутся». Стрик, чего молчишь? Поддержи сильную половину человечества!

– Если бы вдруг тебя выбрали президентом, что бы ты стала делать? – лениво обратился я.

– Уничтожила бы всех этих подонков и козлов, что мешают жить нормальным людям, – спокойно отвечает Рита.

Этого я ожидал, поэтому завёлся:

– Это по-нашему они козлы, а с их точки зрения – мы. И если бы ты управляла такой огромной страной, то как бы отличила нормальных людей от подонков? Для этого тебе нужны будут люди, занимающиеся специально только этим, то есть аппарат. НКВД, ОГПУ, ЧК – аббревиатура не имеет значения. А у каждого из них своё, предвзятое отношение к окружающим…

– Ритка всех бы перессорила, – подмигнул Влад.

Рита, кажется, уже давно не слушает нас, задумчиво вышагивает, оставшись при своём мнении. А я смотрю на неё: живи она века четыре назад, была бы самой смиренной монахиней или Жанной д'Арк. Столько в ней кротости, но внутри чувствуется какая-то низвергающая всё сила. Именно этой силы я боюсь, она манит меня и одновременно пугает.

Чем-то холодным брызнуло в лицо. Это Влад кинул снежком. Я наклоняюсь и разрывающими белизну руками сгребаю снег и мну его, пока снежинки не спрессуются в плотный побуревший комок. Потом я кидаю его во Влада и промахиваюсь, а он вновь попадает точно в грудь. Тупая жажда мести и желание не быть в глазах Риты неповоротливым барсуком заставляют наклоняться ещё и ещё… ещё и ещё. Прохожие невольно улыбаются, глядя на то, как два здоровых восемнадцатилетних болвана играют в дуэль. А Рита равнодушна, а ведь этот спектакль Влад затеял именно для неё. Наконец она произносит:

– Хватит, мальчишки. Что вы как маленькие?

И мы сразу успокаиваемся и шагаем, разгорячённые игрой, рядом. Влад раскраснелся, раздвинул на шее лохматый шарф, и мне его немножко жаль: так стараться и не получить в ответ даже захудалой улыбки.

У кинотеатра, словно пингвины на айсберге, толкутся люди, и я уже знаю, что билетов нам не достать. Афиша втягивает в себя даже одним именем – Маргарет Митчелл. А об остальном уже и говорить нечего – Голливуд. Унесённый ветром, а вернее, своей кипучей энергией и поздним осознанием вины, Влад скрывается в километровой очереди у касс. Пошёл снег. Рита напоминает Снегурочку, и только чёрные глазки блестят, отражая хоровод снежинок. Она вся в белой фате зимы. Мы топчемся чуть в сторонке от здания кинотеатра, и я изредка отвечаю на один и тот же вопрос шальных фанатов и фанаток.

– Нет. Лишних билетов нет, – и умалчиваю о том, что у нас совсем нет никаких билетов, даже на трамвай.

Подлетает Влад:

– Что, хонорики? Кина не будет. Продают только на завтра.

Рита уверенно поднимает глаза:

– Кто-то клялся и божился, что купит?

– Но, крошка?!

– Иди и найди.

– Ну и чёрт с вами. Что я – клоун? Ни у кого нет, я спрашивал. Тот, кто купил, уже в зале сидит. Через пятнадцать минут сеанс начинается.

– Ну тогда Стрик найдёт. Правда, Женя?

Какие у неё волшебные глаза! В следующее воскресенье фильма уже не будет, а ей так хотелось его посмотреть!

– …А я его поцелую, – вдруг слышу как из пропасти.

– Авансом, – возбуждается Влад. – А если не купит, то ставит нам пузырь, идёт?

– Ну пожалуйста, Жень!

Девочка! Ты обратила на меня внимание, ты пробудилась. Может быть, впервые за шесть лет нашего знакомства. Когда я первый раз вошёл в пропахший мелом класс и стареющая учительница литературы представила: «Принимайте новенького!» – ты даже не посмотрела в мою сторону. И только с задней парты выскользнул, сопровождаемый смешком, бойкий голосок Влада: «Хоп-хоп, уноси готовенького!» Девочка! Отзвенел последний звонок. Инфаркт унёс не успевшую постареть учительницу. Наш 10 «А» разлетелся, как взорвавшийся одуванчик: парни примерили сапоги и пилотки, Саня нюхает ночами застывшее зловоние тюремной камеры, девчонки, наверное, уже пооканчивали училища и работают кто где, надеясь поскорее выйти замуж, а кто замужем – поскорее развестись. И только нас троих столкнула судьба в этом большом незнакомом городе. Будущий хирург, будущий журналист и будущий учитель физики. Я не верю – но это возможно, что когда-нибудь твоими последними словами будут «Прости, Стрик» и мой скальпель будет бессилен против могучего лба КамАЗа, а Владислав Бурых невольно обронит слезу над некрологом в верстающемся номере городской газеты. Девочка! Твоё лицо спокойно, и лишь чёрные огоньки глаз смотрят упрямо, но требовательно.

– Хорошо. Я попробую, – и меня уже нет, я устало плетусь, смешиваясь с озябшей толпой, и глазами ищу лицо подобрее лишь затем, чтобы, получив отказ, ещё больше устать.

– Мальчик, тебе надо три билета? – внезапно слышу и не верю в волшебство этих слов.

Предо мной строгое чернобровое лицо сорокапятилетней женщины, которую кольцом окружил парад красавиц. И я знаю эту женщину! Энергично щёлкая ножницами, осыпая меня моими же волосами, она разговаривала с другими парикмахерами, жалуясь на золовку и низкую зарплату, и говорила, что ей предлагают место мастера-наставника в училище. Видимо, там зарплата оказалась больше.

– Мы всей группой в кино собрались, а три девочки не пришли, – как-то жалобно добавила женщина.

Красавицы зашушукались. А я, с трудом ворочая озябшими пальцами, достаю из кармана деньги. И когда три заветных кусочка бумаги оказываются у меня в руке, я начинаю наполняться счастьем и кричу вслед удаляющейся группе:

– Спасибо!

– Пожалуйста, – злорадно сморщив носик, бросает одна из красавиц.

Ноги сами несут к засыпанной снегом паре. Но мне не хочется делиться радостью сразу, и поэтому сбавляю темп. Влад стоит спиной, а Рита, как обычно, погружена в созерцание своего внутреннего мира.

– Ты мне нравишься, Рит, честное слово, – доносит спина Влада. – Давай Стрика с хвоста скинем и пойдём ко мне, кофе попьем…

– Я подумаю, – отвечает Рита. – А вот и он!

Я не вижу лица обернувшегося друга, но знаю, что на нём написано нескрываемое неудовольствие – есть повод для злорадства, я сорвал ему кайф, как он сорвал мне в кафе – а при виде трёх билетиков в озябшей руке лицо вытягивается вслед за нижней губой и становится смешным, но только на секунду.

– Умница, Стрик! – ванилиновые губки едва касаются моих губ – и я по-прежнему не Женя Стреклинский, а короткое, ополовиненное Стрик.

Билетёрша даёт последний звонок, и мы вваливаемся в тускнеющий зрительный зал.

Под действием незабываемой улыбки капитана Батлера я мигом вспотевшей ладонью осторожно беру Ритину руку и наслаждаюсь близостью прикосновения. Рита впилась глазами в экран, делая вид, что всё то, что происходит вне его, её не касается. С другого бока слышу хихиканье, оборачиваюсь и вижу сморщенный носик одной из красавиц. Она озорно подмигивает на мою руку, прикасающуюся к Рите, и говорит в самое ухо:

– Вам девушки, что ли, не хватает? Сцапали со всех сторон. Возьми мою, – и прикасается прохладной маленькой ладошкой к моим пальцам, а заодно и плотной твёрдой ногой к моему колену. Я что-то бормочу насчёт того, чтобы мне не мешали смотреть фильм, потом отворачиваюсь и вижу, что другая Ритина рука покоится в липкой лапе Влада.

Я уже собирался лечь спать, успев вдоволь наскучаться в своей маленькой комнате, которую снимаю у вредной старушки, обожающей каждую минуту проверять, закрыты ли дверные замки, как она оставила запоры в покое, постучала ко мне и пригласила к телефону.

– Привет! – ласково-озорной голос Риты дунул в ухо. – Как тебе кино?

– Нормально, – отвечаю я, удивляясь: дома у Ритки телефона не было, её предки переехали в этот город недавно и ещё не успели поставить аппарат.

– Чем занимаешься?

– Спать собрался.

– И не скучно тебе одному?

– А ты хочешь составить компанию?

– Знаешь… – на том конце провода произошла небольшая заминка, – у меня отца сегодня на дежурство вызвали, какую-то мафию ловить, а мать до утра на работе. Мне страшно одной. Так что можешь зайти в гости. Квартиру новую посмотришь, есть импортный ликёр…

В горле что-то перехватило – немного ликёра, да ещё и импортного, не помешало бы для его прочистки – слова с хрипом срывались с языка:

– Ты это серьёзно?

– Вполне. Хватит нам, Женька, в любовь играть. Мы уже взрослые люди. Ну что? Придёшь?

– Лечу, – чуть было не крикнул я и бросил трубку.

Через пять минут я уже умиротворённо продавливал сиденье в такси. «Шеф» предложил закурить и, обгоняя ветер, с каждой секундой приближал моё счастье. Хлопнув дверцей уже отъезжающей машины, прямиком рванулся к знакомому подъезду, который я оставил чуть больше трёх часов назад с тоскливым чувством в груди.

– Привет. А ты откуда здесь? – нос к носу передо мной стоял Влад. Интересно, что он здесь делает? Он что, её ещё и ночами караулит?

– Да вот погулять решил. А ты?

– Тоже прогуливаюсь, глюков гоню. Слушай, а ты не мог бы погулять где-нибудь в другом месте?

Я посмотрел на его лицо и вдруг… рассмеялся впервые за этот день, а может быть, и месяц. Влад улыбнулся в ответ, а когда мой идиотский смех прекратился, стал серьёзным и произнёс:

– Я люблю её.

– И поэтому ты нанялся ночным сторожем?

– При чём тут сторож? Она сама меня пригласила сегодня… Впрочем, тебя это не касается.

– Тебя? Пригласила? – моё весёлое настроение вмиг улетучилось.

– Ну да. Сразу после кино, когда мы её провожали. Ты немного поотстал, она мне и говорит, что сегодня у неё предков нет…

– А почему их нет? – легко быть Шерлоком Холмсом, когда знаешь ответ.

– Ну-у, – замешкался Влад, – отец её, сам знаешь, мент, ловит мафию какую-то…

– Вот что я тебе скажу, – прилив нежности к другу внезапно переполнил сердце, – мафия непобедима.

– Не понял.

Я задрал голову и увидел, как в проёме тёмного окна на третьем этаже ещё более тёмным очертанием возникла фигура Риты.

– Она меня тоже пригласила.

– Тебя? Когда?

– По телефону, – я указал на вопросительный знак телефона-автомата, спрятавшийся под железный полукруглый навес. – Дома у неё все. Подшутила она над нами, ясно? Ритку не знаешь? Помнишь пионерлагерь, инопланетян и прочую чепуху?

– Не может быть! Этим не шутят.

– Сходи проверь.

– И пойду.

И вот я уже один. Влад исчезает в пасти подъезда, мне кажется, что через толщину стен я слышу его прерывистое дыхание и стук ботинок, так стремительно он взбирается по ступенькам. Вот он, наверное, уже звонит или стучит в дверь. Я вновь задираю голову и к своему удивлению вижу, что очертание Риты в окне не исчезает. Она наблюдает. Безмолвная и полувидимая, как фантом. Я знаю: она смотрит на меня. Девочка, которую я не люблю и уже не полюблю никогда. Плюс на плюс тоже даёт минус при условии его умножения на отрицательное число. Плюс – не минус. Взаимность – не любовь. Нелюбовь – равнодушие. Равнодушие – пустота. Пустота для заполнения новым. Я слышу, как почти бесшумно раскрывается дверь, но не в силах оторвать взгляд от неосуществившейся надежды и бывшей мечты. Она наблюдает… Внезапно Влад оказывается рядом:

– Не открывает. Дома никого. Она в самом деле подшутила над нами. Слышишь?

– Что? Ах да… Я был неправ. Она дома и ждёт. Но только одного из нас.

Влад наконец-то догадался посмотреть на окно и тоже заметил очертание девушки.

– Что будем делать? – заискивающе спрашивает он.

– Иди, – отвечаю я.

– А ты?

– Не пойду. Мне кажется, что пора заканчивать наши весёлые воскресники втроём. Счастливо! – и направляюсь вдоль серого дома обратно в опостылевшую маленькую комнату, которую я снимаю у обаятельной бабули с гусями насчёт воров, оставив позади застывшего в столбняке Влада. Но в душе почему-то так хорошо, что хочется петь и танцевать посреди улицы и снега, как будто я избавился от чего-то очень тяжёлого, непонятного…

Вблизи заскрипел снежок: за мной семенил Влад. Догнал, пристроился, и мы зашагали рядом, плечом к плечу. Непонятный груз улетал всё дальше, оседая где-то в космосе. Я шёл и смеялся, смеялся и мой друг, приговаривая:

– Ладно. Я в эти жмурки больше не играю. Но насчёт воскресников – это ты глюков гонишь…

Заканчивалось очередное воскресенье.

1992 г.

Без

На пороге стоял высокий молодой человек. С явным облегчением он опустил на пол огромную сумку и представился:

– Приятного отдыха. Извините за беспокойство. Я представитель совместного сибирско-американского предприятия. На этой неделе широким спросом пользуются противогазы с запасным комплектом баллонов. Не желали бы приобрести? Цена одной штуки 250 долларов. Гибкая система ски…

– Сколько?! – не поверил Сергей Константинович.

– Чему тут удивляться? – коммивояжёр нагло ухмыльнулся. – Вряд ли найдёте подешевле. Запас кислорода на 4 часа. Уютная модель. Мой совет: берите ту, что без шланга. Очень эргономично.

– Спасибо. Не надо.

– У вас есть? А может – дырявый? Проверяли? В таком случае осмелюсь предложить новейшую модель «Батискафа». Набираете в ванну воды, ныряете и плаваете в своё удовольствие, пока всё не кончится. Цена комплекта…

– Не стоит. Не хотелось бы обижать, молодой человек, но я ничего не куплю. Да и с наличными туго.

– Тогда, может, это? – визитёр щёлкнул по горлу и распахнул пиджак.

Во внутреннем кармане Сергей Константинович обнаружил выпуклость. О предмете красноречиво свидетельствовало его горлышко, завинченное жёлтой пробкой.

– Очень расслабляет. Снимает стресс, – продолжал трандычать продавец всякой всячины.

– Если не ошибаюсь, предложенная вами сделка противозаконна, – помрачнел хозяин. – Сейчас я вызову охрану…

– Охрана? Какая, к чёрту, охрана?! – явно вызывающе загоготал представитель. – Посмотрите сюда! Не бойтесь. Выгляните в коридор. Они все смылись ещё с утра.

– И вам привалила лафа? – вопрос прозвучал утвердительно. Сергей сам когда-то начинал с продавца электронных телефонных справочников и достоверно знал, что в гостиницы любители лёгкой наживы не допускались. Другие времена, другие нравы. Наглость коммивояжёра, предложение купить водку окончательно вывели из себя.

Сергей представил, как соглашается «снять стресс», невзирая на запрет спиртных напитков, официально утверждённый 12 мая 2021 года, вежливо приглашает визитёра составить ему компанию. Тот, конечно же, отказывается, ссылаясь на объём работы и профессиональную чистоплотность. Тогда Сергей Константинович приглашает его в номер с целью посмотреть товар. Затем достаёт пистолет и стреляет в голову. Представитель падает в кресло и застывает удивлённой тряпичной куклой. Сергей берёт сумку, выходит на улицу и раздаёт противогазы встречным и поперечным. Просто так. Потому что знает, каково чувствовать себя обделённым. Потому что ему вчера не досталось противогаза, не говоря уж о новейшей модели скафандра для подводного плавания. И купить на рынке или где-то ещё он позволить себе не мог. В кармане брюк окончательно сминались четыре жалкие десятидолларовые банкноты. Единая валюта, мать её за ногу!

Самое смешное, что он мог себе позволить поступить именно так, не боясь понести наказание. Ловкач представитель действовал на свой страх и риск: охраны действительно было не докричаться, и вообще само слово «охрана» напоминало щелчок лопнувшего мыльного пузырька, переставая что-то означать.

Одно печалило. У Сергея не было пистолета. А по-другому убивать он не хотел, с учетом того, что никогда раньше не убивал и смутно представлял себе, как это делается без пистолета. Даже не допускал мысли о ноже или удавке, поскольку содрогался от отвращения, представив, что может прикоснуться к этому высокому молодому человеку или к товарам.

– Не желаете? – шелестели губы, капельки слюны прыгали с них чуть ли не в лицо. – Кокаин? Нет? Возможно – с уколом…

– Пошёл вон! – рявкнул Сергей Константинович и хлопнул дверью.

С полчаса он нервно ходил по номеру, без причины трогая предметы и переставляя их с места на место. Фарфоровые безделушки, бра, пульты. Он раз восемнадцать включал и выключал свет, стереотелевизор передавал обычный набор новостей, только без изображения. Вместо него на трёх экранах плясали снежинки чёрно-белого происхождения. Сергей прошёл в ванную, от нечего делать намазал пеной подбородок и, выжидая положенные две минуты, смотрел на себя в зеркало. Он ещё застал те времена, когда бритьё занимало больше времени и требовало электрических приборов. Но тогда всё было иначе, он мог бесконечно наблюдать свою физиономию в разного сорта зеркалах. Теперь же ненавидел отведённые две минуты на окисление щетины. Конечно, можно было не смотреть, но – сила привычки. Невозможно оторвать взгляд от собственного лица, которое меняется. Морщины, залысины, мешки под глазами. Он стареет. Вот-вот и найдётся седой волосок. Ещё немного, и войдут в свои права артрит и остеохондроз. Он уже пьёт таблетки от гипертонии. И кровь не принимают на станциях переливания.

Тридцать семь лет. Сергей задумался о времени. Ровно сто лет назад родился его дед. Он скончался, не достигнув пятидесятилетнего рубежа, так и не увидев внуков. Отец, участник знаменитого движения «За разум», подхватил в камере воспаление почки (но Сергей Константинович подозревал, что не обошлось без милицейского вмешательства) и скончался, не узнав, что через два месяца многое изменится и введением сухого закона дело не ограничится. Ему было тогда двадцать четыре, отцу – сорок пять. Сколько ещё? При всём хорошем – лет десять-пятнадцать. От судьбы не скроешься. Как мало! Щеки защипало, Сергей ополоснул их тёплой водой и побрызгал одеколоном. Чего он достиг? Даже сейчас понапрасну теряет время. Сначала обрадовался, помнишь? Представился шанс поработать над диссертацией. Правильно, к чёрту! Сяду и поработаю.

Он разложил на столе листочки, выписал формулу, отождествил её с предыдущей, но вывод ускользал, бессмысленно крутился над головой и взрывался тем же пузырём, что и слово «охрана». Сергей с ужасом уставился на титульный лист докторской и понял, что её название – «Влияние супермодемной записи сигнала на трёхмерное голографическое изображение на примере межрегиональной информационной сети» – ничего ему не говорит. Более того, не имеет значения. Особенно теперь, когда нет противогаза.

Ему сразу не понравился город. Возбуждённый подозрительный народ в омнибусе шептался:

– Слышали? Плавучая!

– Поплавок?

– Какая разница! Лезет на нас! Что делается?!

Затем его не принял администратор завода. Командировочные зависли на неопределённое время. Он сунулся в патентное бюро, но там оказался санитарный день, который длится до сих пор. А было всё как обычно. Думал обернуться за два-три дня. Застрял на неделю. Мечта всей жизни – уединиться и дописать докторскую. И что?

Плавучая. Поплавок.

Как легко воспринимать то, что не здесь! Отец рассказывал о Чернобыле. Когда это было? Где? Почему? Отмахивался. Опять упал самолёт. Так то в Индии! У нас, слава Создателю, всё тихо-мирно. На Марсе жизни нет. Бредбери ошибся. И все предсказания фантастов не что иное, как выдумка, способ пропитания. После того как точно установили, что люди одни во Вселенной, космические исследования свернули. Не до них. И на Земле нашлись неотложные дела. Двадцать четыре года хаоса и анархии. Диктатура. У власти злобный карл Виктор, бывший одноклассник. Вот так. Кто-то живёт во дворце с подземными бункерами с нескончаемым запасом кислорода, кто-то на последние деньги нанимает турбо и застревает в гигантской пробке на выезде из города, в пыли, в духоте шлёпает обратно в убогий гостиничный номер.

А над всем этим – Плавучая.

Сергей плюхнулся на кровать, вмял лицо в поролоновую подушку и постарался забыться. Может быть, стоило купить водку? Говорят, она притупляет осязание, способна вогнать в долгий сон. А во сне… не почувствуешь. Перевернувшись на спину, расстегнул воротник сорочки. Становилось душновато, горло требовало звука.

– Код восемнадцать. Три. Сорок. Шесть. Четырнадцать.

Механическая головка пульта высветлила столбик цифр, включая видеофон.

– Кто это? Вас не видно. Перезвоните.

– Подожди, Женька. Не отключай.

– Сергей? Что у тебя со связью?

– Плавучая, – сипнул он, пытаясь разглядеть за мельтешением ряби лицо бывшей супруги. – Я в эпицентре.

– Чего и следовало ожидать, – Женя, видимо, только что вымыла волосы – тёмно-рыжие патлы загогулинами нахлёстывались на дребезжащее изображение.

Ему было тяжело разговаривать, особенно с бывшей. Тем более когда у неё количество глаз и ртов варьировало от четырёх до восьми, а посередине лица зияло тёмное пятно, салютующее зелёными зигзагами.

– Меня послали в командировку. А тут такое. У вас что?

– Обещают, что заденет краем. Дышать будет можно, всё равно, что в горах. Я на всякий случай Ляльке взяла «Батискаф». До сих пор ныряет от восторга. Зачем звонишь?

– Нельзя поволноваться?

– Ты – нормально? Получил снаряжение? Передавали, что вам бесплатно раздают.

– Только на производстве. А я – командированный.

– И что?

– Ничего. Вчера ещё раз заезжал, три часа отстоял в очереди. Не хватило.

– О чём ты говоришь? Обязаны выдать! Потребуй!

– Женя, у кого? Все смылись неделю назад. Слушай, извини. Но ты одна можешь мне помочь. Я вставлю кредитку, переведи 300. Потом отдам.

– Да? А полы тебе не помыть?

– Я могу умереть, – Сергей покрылся потом, голова предательски закружилась. Сразу было ясно: не стоит. У Женьки снега зимой не выпросишь. Но неужели она ещё злится? И правильно делает.

Когда тебе тридцать пять, а жизнь как в старом анекдоте: «Доктор, меня все игнорируют!» – «Да? Следующий!» – вспоминают о тебе, только когда надо исправить ошибку в сети, допущенную какой-нибудь жирной тёткой, одновременно болтающей по видеофону и жующей чипсы над клавиатурой; когда забывают упомянуть твою фамилию в патенте на новейшую разработку проекта, над которой не спишь ночами; когда СиБиР постоянно прослушивает разговоры и ежеквартально вызывает на подписку, корректно и настойчиво спрашивая: не вспомнил ли он о ещё каких-либо письмах и беседах отца – невольно захочется что-то изменить, сломать, создать на старом месте новое. Завести женщину, обозвать шефа идиотом, сменить жильё, город, страну, ограбить банк или выиграть уйму денег, таскаться по кабакам, прожигая остатки жизни. Сделать так, чтобы тебя заметили, не забыли, узнавали. Потому что ты, чёрт возьми, таращился на монитор и писал программы, когда другие сверстники тискали девчонок на заднем сидении отцовского турбо, воровали, скупали, перепродавали. Потому что ты в тридцать лет стал кандидатом наук, а в сорок собираешься стать доктором этих самых, как оказалось, никому не нужных наук.

Его хватило только на первое. Любовница не принесла долгожданной радости, единственное – показала другую жизнь. Искусство. Он занялся любительством. Театральную студию вёл высокий степенный старик Фёдор Стуков, в бывшем, говорили, известный актёр кино. Того, двухмерного кино, со съёмками на природе, с декорациями, неуловимым запахом балагана и импровизации. Репетируя в пьесах отца, Сергей невольно задумался, почему суть его творчества сводилась к непротивлению насилию. Где он, отпетый разбойник второго десятилетия, почерпнул подобную идею?

– Слышишь? Алло?

– Да, Женя. Я задумался.

– Живой? Могу только сотню. Остальные попроси у своей артистки.

– На том свете есть кредитки?

– Даже так? Давно?

– Сообщили пару месяцев назад. Вызывали. При попытке к бегству.

– Ох, Серёга. У тебя талант ввязываться в истории.

– Я не знал, что театралы параллельно бойцы Сопротивления.

– Теперь знаешь? И что тебе – легче стало? Ладно. Ещё двадцатку. Больше нет. Честно.

– И на том спасибо, – Сергей вставил кредитку в щель видеофона, тот закряхтел, щёлкнув. Пульт сообщил сколько, когда и от кого. Затем заштрихованная Женя исчезла, уступив место надписи.

Он ещё раз прочёл о том, что в связи с чрезвычайным положением через 72 минуты просят всех надеть противогазы, убедиться в герметичности окон и дверей, обнаруженные щели заткнуть, завесить все проёмы одеялами. Просили помнить о концентрации кислорода, не делать резких движений, сохранять спокойствие. Подобная запись появлялась на экране и передавалась в эфир каждые десять-восемь минут, только цифра менялась, уменьшаясь. Современные технологии могут предсказать практически всё, кроме одного.

У него нет противогаза. Но он собирается его купить. Просить, умолять того мерзкого торговца уступить в цене, если тот, конечно, не смылся из гостиницы. Сергей выглянул в холл. Тишина. Как в склепе. Даже хуже. Ему показалось, что он вновь идёт по длинному тюремному коридору, за тяжёлыми дверьми крики, плач, проклятия. В конце коридора узкая лестница вниз. В морг. Попытка к бегству. Смешно. Как убежать из подземных катакомб, оставшихся в наследство от прошлого тысячелетия? Её пытали. И в этом виноват он. Он должен был предупредить её, их, Стукова, что за ним ежеминутно наблюдают. Но разве они не знали? Разве не «Библио-програм» было их целью? Сотни, тысячи, миллионы компьютеров два раза в месяц теперь иллюстрировали библейские сюжеты. Их невозможно было отключить, предугадать закономерность, чтобы отослать работников во внеочередной отгул. И умы понемногу захватывали, по кусочкам воссоздавая Новый Завет, люди узнавали всё больше и больше. Он назвал вирус именем отца – Константин. Он один знал код дешифровки. Но она им об этом не сказала. Иначе… не было бы этой гостиницы, обычной командировки, где обычный инженер-программист внезапно наткнулся на своё необычное изобретение, можно сказать, столкнулся с ним, споткнулся об него.

Компьютер за столом дежурной меланхолично повествовал поставленным баритоном Стукова главу Апокалипсиса. Непредсказуемый хронометр почему-то именно сегодня решил запустить «Константина». Дежурная, как и следовало ожидать, отсутствовала. Сергей присел за стол и вчитывался, слушал, пока более громкий бесстрастный голос не известил:

– Дорогие соотечественники! Осталось 34 минуты до прохождения над городом Третьей озоновой дыры. Просьба по истечении этого времени надеть противогазы…

Но Сергей не отрывал глаз от монитора, где чередой менялись картины: гора черепов в пустыне, неестественно изломанное существо Дали, люди за решёткой, кормящие голубей. Всё не так. Глупо. Примитивно. Создавая программу, он нащупывал наугад – теперь снизошло вдохновение. Можно всё улучшить, поменять, усовершенствовать, запустить десяток новых вирусов, более мощных. Библия – это начало. В компьютеры могут ежедневно вгрызаться картины, портреты, стихи. Воскресить Канта и Платона, Шекспира и Пушкина, Ван Гога и Пикассо теперь по зубам. Ещё многое предстоит, он сможет. Им не надо додумывать, начинать всё сызнова – жить дальше, не повторяясь, не теряя на это время, которого…