Текст книги "Княжна Голицына – принцесса моды"

Из воспоминаний[13]13
  В основу публикации взята книга «Из России в Россию» (М.: Международные отношения, 2001), с новыми комментариями. Перевод с итал. Е.А. Степановой (в замужестве Скаммакка дель Мурго), под редакцией М.Г. Талалая.


[Закрыть]
Ирина Голицына

«Я ощущаю себя русской на пятьсот процентов», – отвечала я тем, кто в разные моменты моей жизни спрашивал, что я испытываю по отношению к стране, которую была вынуждена покинуть в раннем детстве. Многие годы я пыталась преодолеть чувство ностальгии, которое испытывала в отношении моей настоящей родины, хотя и не помнила ничего о России. Я не желала возвращаться туда обычной туристкой и не представляла себя в какой-нибудь гостинице, приехавшей с одной из иностранных групп. Я ожидала, что русские направят мне официальное приглашение не как частному лицу, а в признание моих заслуг, которых удалось достичь за многие годы.

Я родилась в Тбилиси (до 1936 г. Тифлис), столице Грузии, 22 июля 1918 г., под знаком Рака по старому стилю или под знаком Льва по новому Григорианскому календарю, который Россия ввела после революции. За несколько лет до этого в Москве познакомились моя мама, Нина Петровна Ковальджи[14]14
  В итальянском оригинале – Лазарева, в действительности это – девичья фамилия бабушки мемуаристки, Софии Ивановны Ковальджи. – Здесь и далее, за исключением особо отмеченных, прим. М.Г. Талалая.


[Закрыть], и мой отец, князь Борис Львович Голицын[15]15
  Кн. Борис Голицын родился в семье действительного статского советника, саратовского губернского предводителя дворянства Льва Львовича Голицына (1841–1918) и его супруги Марии Михайловны, рожд. Мартыновой (1853–1934).
  В 1904 г. окончил Елисаветградское кавалерийское училище. В 1911 г. женился на Н.П. Ковальджи. С 1919 г. командир 2-й кавалерийской дивизией Сводного полка Кавказской кавалерийской дивизии Добровольческой армии. В 1920 г. интернирован в Польше и помещен в один из лагерей для военнопленных. В 1922 г. приехал к семье в Рим, однако, прожив там недолгое время, развелся с женой и уехал во Францию. Умер 30 апреля 1958 г. в Каннах, похоронен на кладбище Кокад в Ницце.


[Закрыть].

Отец родился в Саратове[16]16
  В действительности, кн. Б.Л. Голицын родился в имении Северки Балашовского уезда Саратовской губернии.


[Закрыть] 23 октября 1878 г., став офицером, служил в полку Императорской гвардии[17]17
  Служил в 17-м драгунском Нижегородском Его Величества полку, расквартированном в Тифлисе; в 1909 г. – поручик, затем – полковник.


[Закрыть]. На снимке 1916 года он снят в военной форме, руки сложены за спиной, взгляд гордый и волевой. Нина Ковальджи, – моя мать, грузинка, родилась на Кавказе 28 декабря 1887 г. Ее отец, горный инженер, владевший многочисленными нефтяными промыслами, подаренными ему в знак благодарности за услуги, оказанные царю[18]18
  Дед мемуаристки по материнской линии нефтью не занимался, вероятно, речь идет о брате бабушки, Михаиле Ивановиче Лазареве, одном из директоров «Русского нефтепромышленного общества», открытого 10 мая 1896 г. в СПб.; в 1880-1890-е он писал книги о кавказской нефти, выступал с лекциями. – Прим. Е.В. Конюховой


[Закрыть], имел одну из крупнейших конюшен скаковых лошадей, и мама уже с четырех лет начала ездить верхом. Она была единственной женщиной, которая вместе с офицерами полка отправлялась на охоту в горы, восседая в седле, как амазонка.

Красивой была моя мама, небольшого роста, миниатюрная. Кожа у нее была очень светлой и гладкой и такой оставалась долго, поскольку мама не имела привычки загорать. Черные и глубокие глаза, нос совершенной формы, изящные руки, которые я помню чаще всего или на клавиатуре фортепиано, или листающими страницы книги. Она обладала и сильным характером и была наделена недюжинным умом. Обожала пение и вообще музыку. У нее был великолепный голос, и втайне она мечтала петь в оперном театре.

Моя бабушка по материнской линии София Лазарева-Ковальджи[19]19
  София Ивановна Ковальджи, рожд. Лазарева, родилась в Дагестане 15 сент. (ст. ст.) 1858 г. Вдова инженера-технолога Петра Георгиевича Ковальджи. В 1890-1900-е гг. семья жила в Астрахани, где имела собственный дом, а П.Г. Ковальджи занимал должность фабричного инспектора в Астраханском губернском присутствии при Казенной палате (1895–1898). Глава семейства поддерживал изучение Астраханского края, был действительным членом Петровского общества исследователей Астраханского края, жертвовал на учрежденный Обществом Фонд им. председателя Общества В.Н. Виноградского. – Прим. Е.В. Конюховой.


[Закрыть] была выдающейся пианисткой. В последние годы Русской революции, заставшей ее в Москве, она была вынуждена играть в кафе, чтобы заработать на кусок хлеба. Ее муж умер, еще раньше она потеряла дочь, которая совсем молодой умерла от туберкулеза, а затем и сына, талантливого дирижера – он умер от менингита. В живых осталась только дочь Нина, но и она была далеко, на Кавказе. София тяжко страдала, и не столько из-за отсутствия денег, сколько из-за того, что не получала никаких сведений от единственной оставшейся в живых дочери. Я ее немного помню. После того, как мы обосновались в Риме, мама сумела добиться, чтобы она переехала к нам из России. Мне было тогда четыре или пять лет. Должна признаться, что, когда я увидела ее впервые, я почти испугалась. Да и мама с трудом узнала ее: эти сумасшедшие годы согнули и состарили ее. С нами она прожила недолго, скончавшись вскоре от болезни сердца.

Мой отец был высоким очаровательным блондином с ярко-голубыми глазами. Род Голицыных очень древний, он восходит к литовскому Великому князю Гедимину, взошедшему на трон в 1316 году[20]20
  В итальянском оригинале – 1270 г., приблизительный год рождения Гедимина (в оригинале неточно назван королем).


[Закрыть]. Многие представители рода Голицыных не довольствовались жизнью только на доходы от своих обширных земельных владений, но приложили силы и умение в самых разных областях: на государственной службе, в промышленности, а также в искусстве и культуре. Князь Дмитрий Михайлович Голицын, скончавшийся в 1793 году[21]21
  В оригинале ошибочно: «князь Александр… скончавшийся в 1807 г.»


[Закрыть], 30 лет служил при Венском дворе в качестве посла Ее Величества[22]22
  Кн. Александр Михайлович Голицын (1723–1807) начал дипломатическую службу в Голландии в 1742 г., в 1755–1761 гг. – посланник в Лондоне, после чего вернулся в Россию.


[Закрыть]. Но его имя больше связывают с созданием уже после его смерти большой больницы на юге Москвы близ родового поместья Голицыных[23]23
  Голицынская больница была открыта еще при жизни кн. А.М. Голицына, в 1802 г.


[Закрыть].

Голицынская больница в Москве

Если бы не мой двоюродный брат Андрей Голицын[24]24
  Андрей Кириллович Голицын (род. Москва, 1932) – предводитель в 1990–2002 гг. Российского Дворянского собрания и один из организаторов его создания, член Союза художников СССР и Союза журналистов СССР, сопредседатель Земского Движения, член Президиума всемирного Русского Национального Собора, член Президиума Международного Пушкинского общества, почетный член Императорского Православного Палестинского общества. Однако А.К. Голицын не является двоюродным братом мемуаристки: их родство весьма отдаленное.


[Закрыть], с которым я встретилась только в 1988 году, когда в первый раз возвратилась в Россию, то я никогда бы и не узнала об этой больнице, на фасаде которой до сих пор изображен наш фамильный герб. Больница действует и по сей день, хотя изрядно обветшала. Мой кузен также помог мне отыскать в одном из уголков Донского монастыря несколько наших фамильных захоронений. Их надгробия оказались очень красивыми и бережно сохраняются, как в музее. Я думала, что этого не может быть, воспринимала предложение посмотреть на фамильные могилы как неуместную шутку, справедливо полагая, что все это давно должно быть разрушено. Но это было не так. На одной из могил Голицыных я увидела бронзовую статую человека, сидящего в той позе, в которой любил сидеть мой отец. Я была этим и взволнована, и поражена.

Один из моих предков, князь Николай Голицын, скончавшийся в 1866 году, увлекался музыкой и играл на виолончели, это он заказал Бетховену три квартета для своего оркестра[25]25
  Кн. Николай Борисович Голицын (1794–1866) – музыкант (виолончелист), музыкальный критик и меценат. В оригинале – ошибочная дата кончины (1844).


[Закрыть]. Другой предок, князь Григорий Сергеевич Голицын[26]26
  Кн. Григорий Сергеевич Голицын (1779–1848) – тайный советник, пензенский губернатор, сенатор.


[Закрыть], ставший генералом уже в 19 лет[27]27
  По рождению кн. Г.С. Голицын был записан прапорщиком, в 17 лет стал полковником, в 19 – генерал-адъютантом, но сразу же отправлен Павлом I в отставку из-за впавшего в немилость отца.


[Закрыть], впоследствии камергер и сенатор, скончавшийся в 1848 году, основал в Москве первую текстильную фабрику, которая до октября 1917 года принадлежала Голицыным, до той революции, которая выкорчевала наши корни с родной земли. Его внук, князь Лев Сергеевич[28]28
  Кн. Лев Сергеевич Голицын (1845–1916) – основоположник виноделия в Крыму и промышленного производства игристых вин в Абрау-Дюрсо и Массандре. Основатель усадьбы Новый Свет, где также был организован завод по производству шампанских вин. Троюродный дед мемуаристки.


[Закрыть], отправился в Париж, окончил там Сорбонну, а затем вернулся в Россию, учился на юридическом факультете Московского университета, издавал свои научные труды, занимался археологией. Но самой большой его страстью стали вина, производству которых он посвятил всю свою жизнь. Он основал в Крыму хозяйство по производству коллекционных вин, начав здесь разводить сорта винограда, привезенные из Франции. Его вина поставлялись даже к столу английской королевы. А одно из них, «Новосветское», до сих пор приготовляется по старинным рецептам и подается, главным образом, на официальных обедах. На этикетке бутылки изображен фамильный герб Голицыных и портрет князя Льва Сергеевича.

Князь Лев Сергеевич Голицын, скульптура Паоло Трубецкого, Музей пейзажа в Вербании

Его кузен, Лев Львович Голицын, был моим дедом по отцовской линии. Единственный сын князя Льва Григорьевича, он родился в Москве в 1841 году. Он также был известным виноделом, был губернатором Саратова, где жил вместе с семьей. Впоследствии ему был присвоен сан государственного советника. Женился он на Марии Михайловне Мартыновой[29]29
  Кн. М.М. Голицына, урожд. Мартынова (1853–1934) – племянница убийцы М.Ю. Лермонтова – Н.С. Мартынова. – Прим. Е.В. Конюховой.


[Закрыть], родившейся в Париже, она подарила ему девять детей, многие из которых были убиты во время революции. Сам он тоже был расстрелян восставшими крестьянами в 1918 году.

Нина и Борис, мои отец и мать, обвенчались, и по православному обряду священник, державший корону над их головами, произнес: «Господи, Боже наш, славою и честью венчай их!» После свадьбы родители уехали жить в Саратов, в большое имение Голицыных.

…Моя мама лично видела Распутина. Однажды он пришел в госпиталь, где мама помогала лечить раненых. Она была очень привлекательной, и «старец» был настолько поражен ее красотой, что остановился и обменялся с ней несколькими фразами. Мама потом рассказывала мне, что ее привел в замешательство и почти парализовал незабываемый взгляд этого человека.

В декабре 1916 года три знатных заговорщика – великий князь Дмитрий Павлович, князь Феликс Юсупов и депутат от правых Пуришкевич – убивают Распутина. Я имела возможность познакомиться с Феликсом Юсуповым в Риме – его мать Зинаида дружила с моей мамой. Это был очень красивый мужчина, он приходил к нам домой, любил петь, и у него был замечательный голос. Я была тогда маленькой и, чтобы увидеть его, подсматривала в замочную скважину гостиной.

…Москва и большая часть страны оказались под властью большевиков, началась эпоха красного террора, эпоха военного коммунизма. Мой отец должен был покинуть Саратов, чтобы присоединиться к своему полку, стоящему в Тифлисе, в Грузии. Вскоре и мама решила последовать за ним. В Тифлис она приехала, переодевшись крестьянкой и смешавшись с толпой беженцев, которые всеми правдами и неправдами пытались пробраться на юг, набивались в поезда, страдали от голода, неурядиц, неизвестности. В эти дни представители буржуазии, а также рабочие-меньшевики, офицеры, дворяне и служащие расстреливались тысячами. Разъяренные крестьяне поджигали поместья помещиков.

Когда, наконец, после многочисленных мытарств, приехала в Тифлис моя мать Нина и спросила о муже, оказалось, что их полк уже отозван куда-то для участия в боях. Нина чувствовала себя потерянной: ее мать была далеко, у нее самой здесь не было друзей, к тому же она обнаружила, что забеременела. Получается, что мое зачатие пришлось чуть ли не на дни Октябрьской революции.

Гражданская война продолжалась. Вокруг генералов Корнилова, Каледина, Деникина собрались остатки русской армии, которые не признавали ни Советов, ни Брестского мира. Борьба между Белой и Красной армиями – одинаково голодными, дезорганизованными, оборванными – велась с неслыханным ожесточением всюду: в городах и лесах, окопах, в снегах и в песках.

Мой отец Борис присоединился к Белой армии генерала Врангеля, которая насчитывала 270 тысяч человек и располагала неплохим флотом. Вестей от мужа Нина больше не получала. Запасы продовольствия в доме оскудевали, а существо, которое она носила в себе, создавало дополнительные трудности. Мою мать приютил у себя полковой товарищ отца Петр Ден[30]30
  Петр Владимирович Ден (Ставрополь, 6/19.2.1882 – Рим, 19.1.1971), полков-ник 17-го Нижегородского Е. В. драгунского полка. Георгиевский кавалер, с мая 1917 г. последний командир Нижегородского драгунского полка, командир Нижегородского эскадрона Сводного полка Кавказской кавалерийской дивизии в Добровольческой армии, в 1920-1930-х гг. староста русской православной церкви в Риме, сотрудник Американской библиотеки в Риме, председатель Союза инвалидов в Италии. Похоронен на римском кладбище Тестаччо.


[Закрыть], который незадолго до этого возвратился на побывку с фронта. Впоследствии он перебрался в Рим, где всю жизнь проработал библиотекарем в Американской академии. Поистине это был чудесный человек.

При родах маме помогала Кетевани, жена Петра[31]31
  Кетевани Дмитриевна Ден, рожденная Старосельская (Тифлис, 15.3.1879 – Рим, 13.2.1962), дочь бакинского губернатора генерал-лейтенанта, позже сенатора, Дмитрия Семеновича Старо сельского (1832–1884) и его жены Екатерины Фаддеевны, рожд. Гурамовой.


[Закрыть], и Дуня, няня в их семье. И прежде чем возвратиться на фронт, Петр Ден стал мне крестным отцом.

Почти два года я прожила в Тбилиси и каким-то образом уловила любознательный, шутливый и живой характер их обитателей, в котором смешались как азиатские, так и европейские влияния. В те дни было голодно. Знаменитый базар, сердце города, где до войны люди охотно встречались и проводили частенько целые дни, почти полностью опустел, как пришли в запустенье и небольшие полуподвальные таверны, в которых раньше подавали жареную баранину, рис и грузинское вино. Чем ниже падал курс рубля, тем сильнее становился голод, а условия жизни все труднее и труднее.

Мама была вынуждена кормить меня грудью до полутора лет и в то же время работать сестрой милосердия в госпитале. Она попросила местные власти вернуть ей конфискованные драгоценности, чтобы продать их, но ей ответили, что драгоценности более не принадлежат своим хозяевам, а являются государственной собственностью. Однако все-таки кое-что из ценностей она сумела сохранить, зашив их в одежду. Наконец Кетевани Ден, жена моего крестного отца, не выдержала и нашла-таки способ выехать из России. Она, конечно, хотела, чтобы и Нина выехала вместе с ней, но неожиданно натолкнулась на твердый отказ. Мама все еще надеялась на возвращение мужа и не хотела покидать Тбилиси, где Борис смог бы отыскать ее. Она продолжала упорствовать, хотя люди вокруг нас начали уезжать. Кто мог, покидал Грузию на транспортных судах, другие выезжали на чем придется. Супруги Ден оставили свой дом, а няня Дуня решила остаться, чтобы ухаживать за мной.

Изо дня в день положение становилось все хуже, и это поколебало твердость Нины. Итальянский консул Францони[32]32
  Франческо Францони (Franzoni) завершил свою карьеру как посол Италии в Португалии (1940-е гг.). Его донесения с Кавказа сохранились в римском архиве МИДа: Archivio Storico Diplomatico, fondo Rappresentanza diplomatica Russia (URSS) 1861–1950, b. 40.


[Закрыть], ее друг, заявил, что оставаться далее – настоящее сумасшествие, не раз повторяя: «Ты не можешь оставаться здесь с такой маленькой девочкой. А твоего мужа наверняка уже нет в живых». К счастью, это было неправдой, мой отец был жив, он попал в польский концлагерь, но, конечно, он ничего не знал ни о жене, ни о том, что у него родилась дочь.

Американский консул тоже убеждал Нину уехать, он предложил ей американскую визу, а мама спрашивала: «Почему в США? Это все равно, что отправиться на Луну. Лучше уж Италия». Францони советовал: «Готовится сняться с якоря последний корабль компании “Ллойд Триестино”. Ты должна уехать немедленно».

Шла весна 1919 года. Наконец решившись, Нина отправилась в путь со мной и моей няней Дуней. Няня была женщиной с удивительной философией жизни, наделенная редкой мудростью и человечностью и выглядела очень любопытно – маленькая, толстенькая, такая живая.

На пароходе мы прибыли в Стамбул, где положение осложнилось, поскольку граф Карло Сфорца[33]33
  Карло Сфорца (Sforza; 1872–1952) в 1920–1921 гг. был министром иностранных дел Итальянского королевства.


[Закрыть] запретил выдавать визы в Италию, стремясь не допустить приезда в страну русских эмигрантов. И мы, три беженки, оказались таким образом между Россией и Италией и могли рассчитывать только на те немногие драгоценности, которые сохранила мама. В Турции тогда царил хаос. Женщины даже из высших кругов были вынуждены заниматься проституцией, чтобы выжить. Впоследствии мама призналась: «Если бы я не смогла уехать, я бросилась бы в Босфор вместе с тобой». До сих пор я слышу эти ее слова, и мне становится не по себе.

Молодая и красивая, Нина обращала на себя внимание, к ней приставали, кроме того, она просто не знала, что ей делать. Наконец, она встретила молодого человека из военной миссии Италии, с которым была знакома еще в России, и тот с удивлением спросил: «А вы что тут, собственно, делаете?» Нина все ему рассказала, даже о решении покончить с собой, если не удастся выехать в Италию. Видя отчаяние моей мамы, молодой Алессандро Бодреро, впоследствии генерал[34]34
  Алессандро Бодреро (Bordero) после Стамбула был переведен в 1924 г. в Белград в ранге чрезвычайного посланника.


[Закрыть], сделал ей такое предложение: «Каждый день я отношу горы бумаг моему командующему. Напишите прошение о въезде в Италию, и я положу его среди других документов. Он никогда их внимательно не просматривает, и я надеюсь, что он подпишет разрешение». Нина согласилась, это была последняя надежда. В тот вечер она не ложилась спать, часами ходила по маленькому номеру гостиницы, пока наконец не вбежал наш сияющий офицер: «Он подписал! Мы это сделали!»

Так мама, Дуня и я поехали в Италию. В Рим мы прибыли в мае 1919 года, мне исполнилось десять месяцев. Мы тут же отправились во Фраскати, где остановились в Гранд-отеле вместе с маминой подругой, графиней Ольгой Ферзей[35]35
  Графиня Ольга Николаевна фон Ферзен (Царское Село, 16/29.9.1904 – Рим, 20.8.1998) – дочь графа Николая Павловича фон Ферзен, генерал-майора Свиты Е.И.В., адъютанта Великого князя Владимира Александровича, и его супруги Софии Александровны, рожд. кнж. Долгорукой.


[Закрыть], которая жила здесь со всей семьей. Недавно, когда мы встретились, она в свои 93 года вспоминала эти дни и, глядя на меня, вздыхала: «Подумать только, я держала ее на руках!»[36]36
  Учитывая указанный возраст фон Ферзен, можно подсчитать, что встреча произошла в 1997 г.


[Закрыть]. Есть фотография, где я сижу на качелях в садике при отеле: в белом платьице, чепчике, с серьезным и застенчивым взглядом, словно упрашивая оставить меня хоть на время в покое.

Позже мы переселились в Рим, на виллу Сфорца, где встретили Петра Дена, моего крестного, и его жену Кетевани.

До чего же любопытно складываются судьбы! Много позже, когда я вышла замуж, выяснилось, что мой муж в первом браке был женат как раз на синьорине из семьи Сфорца-Чезарини. Как если бы случай или судьба предложили мне через многие годы те же ситуации и те же места, как если бы состоялось спустя полвека обещанное некогда свидание.

Вилла Сфорца тогда находилась в бедственном состоянии. Ее владелец, герцог Торлония, был холостяком и мало о ней заботился. Но в ту пору я была слишком мала для того, чтобы все это заметить. Здание занимали многие мамины друзья, русские граждане, бежавшие из своей страны, и всегда находился кто-нибудь, кто катал меня на коляске, качал на качелях, играл со мной.

Вилла Сфорца в Риме

Как только мы прибыли в Италию, Нина возобновила поиски мужа. Она сходила в посольство, навела справки о русских беженцах, но ей ничего не удалось узнать. Итак, оставалось лишь надеяться и ждать, что в один прекрасный день мы сможем вернуться на родину и мама сможет обнять своего Бориса.

Через некоторое время Нина, няня и я переехали в пансион Тэа, вблизи улицы Сарденья. Здесь у нас была всего одна комната и ванная, но маме было легче, поскольку няня могла присматривать за мной. Мама принялась за поиски работы. Она говорила по-французски, по-английски, по-итальянски и по-русски, а кроме того, играла на фортепиано, что, однако, помогало мало. Ей, правда, предложили сниматься в кино. Она сперва пришла в восторг и участвовала в пробах на какую-то роль в фильме «Бен Гур»[37]37
  Голливудский фильм «Бен-Гур» (1925) начали снимать в Риме в 1923 г.


[Закрыть], но вскоре поняла, что этот мир не для нее – она была слишком красивой и была бы вынуждена спать с тем или другим продюсером. Отбросив мысли о кино, она все же сумела найти работу и начала давать частные уроки игры на фортепьяно, а также уроки английского и французского языков.

Когда мама работала, я, бывало, скучала. Мы подружились с мальчиком-лифтером и он меня возил вверх-вниз по этажам. Однажды вечером, когда няня дремала, не зная, чем заняться, поскольку Нина спустилась в ресторан, я сбежала из нашей комнаты и стала искать своего друга. Но около лифта вместо него увидела молодого офицера, который сделал мне комплимент, а потом спросил, как я оказалась здесь одна. А я, маленькая глупышка, – как будто потом поумнела! – взяла его за руку и сказала: «Пойдем со мной, я познакомлю тебя с моей мамой». Он со смехом последовал со мной в ресторан. Мама полагала, что я уже давно в постели, и, увидев меня с незнакомцем, отчитала и велела вернуться. Тут же офицер отрекомендовался: «Курцио Малапарте»[38]38
  Итальянский писатель К. Малапарте (Malaparte; 1898–1957) в действительности имел имя Курт-Эрих Зуккерт; псевдоним стал использовать в начале 1920-х гг.


[Закрыть], а Нина ответила: «Княгиня Голицына». Он был поражен. «Возможно ли! – воскликнул он. – Подумать только, я недавно вернулся из Варшавы, и всего несколько дней назад к нам, в итальянское посольство пришел офицер Императорской гвардии Борис Голицын и просил помочь найти в Италии его жену. Он полагал, что у него должен родиться сын, но не был в этом уверен». Мама лишилась дара речи. Она уже и не надеялась, что ее муж остался в живых. С того момента она думала лишь о том, как организовать приезд отца в Италию. Мне в то время исполнилось четыре года, шел 1922 год.

Курцио Малапарте (он же Курт-Эрих Зуккерт) было тогда 24 года. В 1919 году он принял участие в необычном конкурсе на замещение должностей чиновников дипломатической службы. Он выиграл конкурс, был назначен атташе при миссии и послан в Варшаву, где и находился в момент, когда Красная армия под командованием Тухачевского атаковала город. Потом он возвратился в Рим, и здесь случайно, благодаря мне, встретил Нину.

28 октября 1922 г., после приказа Муссолини начать «поход на Рим», армейские части заняли вокзал Термини в Затибрье. Несколько поездов, заполненных фашистами, остановились поблизости, другие скопления были замечены в Санто-Маринелли у Гротаферраты, в Монтеротондо и Тиволи. Другие группы продвигались к столице поодиночке, в отдалении от железных дорог. Без особых препятствий поход на Рим продолжался. Три дня спустя король Виктор-Эммануил принял Муссолини, который явился с министрами в Квиринальский дворец, чтобы привести к присяге новое правительство.

Курцио Малапарте, 1942 г.

Мы покинули пансион Тэа, и мама начала искать квартирку, где могли бы разместиться по приезде ее мать и муж. 70 лет спустя я навестила наш пансион, когда под воздействием какого-то сильного импульса мне захотелось «встретиться» со своим прошлым, это желание и привело меня на улицу Сарденья. Пансион все еще существует. Сколько лет я намеревалась посетить его! Наконец я здесь и на вопрос портье: «Чего вы желаете?», объясняю ему, что жила здесь много лет назад и хочу увидеть, что стало с пансионом. Портье был любезен и позвал хозяина, а тот помог мне осмотреть помещение. Мы вошли в ту комнату, в которой раньше обедали. Теперь там подают завтраки.

Почему после стольких лет я возвратилась, чтобы увидеть пансион? Когда жизнь протекает бурно, в очень быстром темпе, получается, что некоторые периоды, особенно детские впечатления, остаются неизменными, словно кристаллизуясь в воспоминаниях. Возможно, возвращаться в прошлое, перебирать его детали, исследовать, любопытствовать – опасное нарушение какого-то неписаного правила. Возможно, трепетное отношение к воспоминаниям и помешало мне раньше посетить старый пансион. Существовал риск испортить все, отравив детские впечатления последующим опытом, и я хотела пойти на это как можно позже. Настолько поздно, чтобы это были как бы два места, не связанные между собой. Пансион Тэа 20-х годов остался неизменным в моем сознании с его блеклыми красками, запахами кухни, шагами в коридорах, крутыми ступенями, – всё это не имело ничего общего с нынешним пансионом. Чтобы в этом убедиться, достаточно было сделать пару шагов, войдя в холл, бросить взгляд вокруг себя, перекинуться несколькими словами с портье, и вот я уже бегу отсюда прочь, на освещенную улицу.

Новую квартиру мама отыскала на улице Франческо Криспи. И, наконец, сюда прибыл мой отец Борис Голицын. Я не могу восстановить детали встречи, вообще об отце я сохранила мало детских воспоминаний. Осталось в памяти несколько эпизодов, когда он приходил за мной в детский сад, который содержали английские монахини на улице Сан Себастьянелло. Он был красив, в нем чувствовался хороший стиль. Мама утверждала, что я похожа на него, но я так не считала. По характеру он не был сильным человеком. Отец любил выпить, он сам изготовлял водку, это был сложный процесс: что-то нужно было кипятить, фильтровать, в эти минуты мама выходила из себя. Сигареты он тоже делал сам.

На улицу Франческо Криспи приехала и моя бабушка. Тогда еще было возможным через министерство иностранных дел организовать приезд пожилых людей из России. Когда Нина впервые за много лет увидела свою мать, сердце у нее защемило от жалости. При расставании бабушка была крупной женщиной, это была яркая личность, излучавшая энергию. Теперь же она превратилась в старуху, раздавленную выпавшими на ее долю страданиями. Меня бабушка пугала, я стеснялась ее седых волос, потухшего взора. Днем мы мало виделись, только когда я возвращалась из садика, я заходила поприветствовать ее и немного поговорить. Помню, что нередко она садилась за фортепьяно и чудесно играла. Вскоре она умерла от болезни сердца[39]39
  С.И. Ковальджи скончалась в Риме 15 января нов. ст. 1930 г.; погребена на римском кладбище Тестаччо.


[Закрыть]. Впервые я увидела мертвого человека, но от этого впечатления у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Возможно, с малых лет я ощущала неизбежность смерти, и это фатальное чувство не покидало меня никогда.

20-е годы внесли различные изменения в моду и стиль жизни итальянцев. Мужчины стали носить обтягивающие пиджаки, шелковые рубашки, длинные воротники. Женщинам мода предложила юбки, едва прикрывающие коленки, с заниженной талией. Уже необязательным было подчеркивать бедра и грудь. Идеалом становилась худая женщина, гибкая, как тростник, с неизменной крошечной шапочкой на голове. Длинные волосы перестали быть модными, и девушки начали носить их «а-ля гарсон». «Ля Гарсон» (в русском переводе «Холостячка») – название появившегося в 1923 году очень откровенного романа В. Маргерита[40]40
  Виктор Маргерит (Margueritte; 1866–1942) – французский романист, драматург, поэт, публицист и историк. Роман «La Gar^onne» вышел в 1922 г.


[Закрыть]. Новая мода получила название «чарльстон», как и танец, пришедший к нам из Южной Каролины в 1926 году. В те годы были популярны фокстроты, танго, а также вальс. Все чаще в танцевальных залах звучал джаз. Итальянское немое кино быстро приходило в упадок вместе со своими дивами. Франческе Бертине исполнилось тогда 30 лет, и она стала женой графа Паоло Картье. А Лида Борелли вышла замуж за графа Чини.

Тем временем отношения Нины и Бориса никак не складывались. Мама проводила на работе целый день, а отец никак не мог приспособиться к римской жизни. Я не припоминаю каких-то ссор или споров, но не было ни вспышек страсти, ни той особой сердечности, которую испытывают друг к другу любящие люди после стольких лет разлуки. Конечно, мама была довольна, что муж приехал, в конце концов он был моим отцом, да и семья теперь была в сборе. Но родители оказались настолько разными по характеру, вкусам и интересам, что, я полагаю, они просто не могли оставаться более вместе. Отец даже не любил музыку, которую обожала мать. Он постоянно чувствовал себя униженным, наблюдая, как мама преуспевает во всем, чем бы ни занималась, тогда как для него Рим оставался чужим, вдобавок он не говорил по-итальянски. Борис Голицын был просто офицером кавалерии, что он еще мог делать? Многие его товарищи теперь работали в Париже водителями такси, поскольку тоже не были приучены ни к каким другим занятиям. Отец был очень удручен. Единственным его занятием, после того, как он приводил меня из садика, было посещение русских беженцев на вилле Ферзенов. Помню один случай, когда я сбежала из садика, поскольку отец не пришел за мной, я вернулась домой одна, мои родители отчаянно поссорились, а я была строго наказана.

Отношения Нины и Бориса все ухудшались. Маме приходилось заниматься всем: давать уроки на фортепьяно, уроки английского, успевать заботиться обо мне и муже, который ничем ей не помогал, а только изводил ее своей ревностью. У мамы было много поклонников, и, хотя она не отвечала на мужские ухаживания, отцу было понятно, что ей достаточно сделать только знак, и у нее кто-нибудь появится. В какой-то момент ничего уже нельзя было поделать. Я чувствовала, что дела идут плохо, хотя отец меня обожал и относился ко мне очень нежно. Мама была строже. Как-то она отозвала меня в сторонку и сказала, что отец уезжает в Тренто к своим племянникам. В Тренто действительно проживали родственники Бориса, там остановилась группа русских беженцев, которая еще не решила, куда направиться. Часть беженцев отплыла в Америку, другая – в Англию, а часть из них, в том числе мой отец, предпочла выехать в Париж.

Для меня отъезд Бориса был шоком, я была к нему очень привязана. Нина часто говорила мне: «Ты – вылитая Голицына!», и я этим очень гордилась. Отец некоторое время оставался в Тренто, а затем отправился в Париж искать работу. Он часто писал мне, а я не понимала причин их развода и долго не могла поверить, что их разлука – окончательная. В то время я заставляла себя повторять: «У меня нет больше отца!», а затем вновь надеялась на встречу. Я не хотела и не могла смириться с тем, что отец уехал навсегда.

Два года спустя Нина вместе со мной отправилась в отпуск на Лазурный берег, где гостила у лучшей подруги, имевшей дом возле мыса Антиб. Мы резвились с Лялей, девочкой моих лет, вместе ходили на пляж, а после обеда катались на велосипеде. Перед отъездом в Италию мы встретились с отцом, в эти дни он был в Ницце, где навещал свою сестру Ольгу. Она тоже бежала из России. Воспользовавшись случаем, мама объявила о скором официальном разводе. Потом сказала мне: «Пойди, попрощайся с отцом, поскольку он не приедет более в Рим, чтобы увидеться с нами». Нина уже знала тогда, что отец живет с другой женщиной, Ксенией Менянскиной, женой своего бывшего денщика, и у Ксении была дочь, проживавшая в Аргентине. В 1932 году Борис женился на Ксении. При жизни отца я ни разу ее не видела. Для нее много значило называться княгиней Голицыной, и она очень заботилась о моем отце, при этом не забывала настраивать его против меня и мамы, повторяя: «Забудь о них и не пиши им…»

В Риме у Голицыных были дальние родственники, они жили на Порта Пиа на большой вилле – 40 комнат и прекрасный сад. Семья обитала здесь в зимние месяцы. Дядей Бориса был Андрей Квитка[41]41
  Андрей Валерьянович Квитка (1850–1932) – уроженец Харькова, писатель-беллетрист, художник, спортсмен, путешественник, винодел; виллу в Риме устроил на рубеже XIX–XX вв.; современный адрес – улица XX сентября, № 68. В 1920-е гг. здесь также постоянно жили супруги князья Феликс Феликсович и Зинаида Николаевна Юсуповы. Кроме того, на окраине Рима Квитка имел дачу, о которой ниже пишет мемуаристка.


[Закрыть], полковник императорских войск. Помню, как он играл со мной в садике своей виллы, расположенной на окраине Рима, где очень часто устраивал охоту на лис. Здесь он проводил месяц-полтора только ради охоты. У Андрея было много друзей, он давал балы и устраивал великолепные праздники. Квитка часто приезжал сюда развлечься, а потом возвращался в Париж. Был у него дом и в Каннах. Это был человек образованный, с прекрасным вкусом. Вся моя лучшая мебель – из той виллы.

Вилла Квитка в Риме

У Андрея и его жены Веры[42]42
  Вера Дмитриевна Квитка, рожд. Мартынова (1862–1943), умерла в Венеции и похоронена на кладбищенском острове Сан-Микеле.


[Закрыть] не было детей. Ей нравилось путешествовать, он же, после участия в русско-японской войне, увлекся сочинением книги о войне. Был он храбрым, обожал лошадей. Часто рассказывал вот такой эпизод: в России у него была чудесная лошадь, и он поспорил с товарищами, что на своем скакуне сможет перескочить через стол, за которым обедали офицеры и генералы. Удалось это ему вполне, однако за сей подвиг из армии его выгнали. Тогда он завербовался в казачье войско и пошел на войну с японцами.

Моя тетка, напротив, была настоящей русской госпожой, грешившей снобизмом, она больше говорила по-французски, чем по-русски и этим выводила из себя мою мать. Позже, когда она стала вдовой и оказалась одна в этом гигантском доме, она предложила Нине: «Может быть, ты найдешь квартиру, в которой мы могли бы устроиться с тобой и Ириной, и которую обставим всей этой мебелью? А я тем временем сдала бы виллу внаем, а потом бы и продала ее…» Тетя Вера сдала позже виллу внаем, и часто ее крупно обсчитывали, поскольку она была очень неопытна в делах. Среди тех, кто арендовал виллу, был и Аманулла, афганский король в изгнании. Потом она ее продала, и тоже очень неудачно.

Маме повезло, и она нашла квартиру на улице Грегориана, 25, на углу площади Тринита дей Монти. Дом был огромен, и мы смогли перевезти сюда добрую половину мебели тетушки. Остальное продали, и опять же с большими убытками. Тетушка вложила вырученные деньги в Америке, и здесь вновь была обманута.

На деньги, вырученные от продажи виллы и тех немногих драгоценностей, что мама сумела вывезти из России, а также благодаря ее неукротимому духу, я смогла получить образование, как и девушки, принадлежащие к лучшей части римской буржуазии. Нина обладала врожденной элегантностью, и ей нравилось хорошо одеваться. У нее был культ красоты. Она возражала против готовой обуви, которая, как ей казалось, могла испортить мой внешний вид, поэтому даже ботинки у меня были сшиты по мерке. Конечно, это стоило сумасшедших денег и было непозволительной роскошью, но мама считала это абсолютно необходимым.

Мания относительно обуви передалась и мне и сохранилась по сей день. У меня целая коллекция обуви, которую я храню. Самые красивые туфли мне делал Роже Вивье, он работал у Диора в Париже. В 60-е годы мы с ним стали большими друзьями, я посылала ему образцы тканей для моих костюмов, а он делал туфли. По-моему, он гений, его туфли с оригинальными каблуками, изумительными узорами – настоящее чудо. Итальянцы не обладали такой степенью изысканности, а кроме того, не были пунктуальны в выполнении сроков заказов.

Итак, Вера Квитка начала жить вместе с нами, для меня она была как бабушка. Она была намного старше моей матери, но обладала характером более молодым что ли, более легким, менее интеллигентным и чуть-чуть фривольным. Французским языком она владела лучше, чем русским. Когда я училась в школе Сакро Куоре, она упрекала меня в том, что мое «р» скорее итальянское, чем французское, и давала мне мелкие монеты, чтобы я не ошибалась в произношении этого «р». Она была весела, избалована, привыкла к роскошной жизни. Если, например, она хотела отправиться в Париж или другое путешествие, она шла к известному римскому ювелиру Булгари и продавала ему одну из своих драгоценностей. Она спрашивала: «Сколько вы дадите мне за это ожерелье? Мне нужно поехать в Париж». У нее была целая коллекция изделий Фаберже, но под конец жизни почти ничего не осталось.