Текст книги "Княжна Голицына – принцесса моды"

К тому дню, когда мне исполнилось 18 лет, я почти выздоровела и решила отпраздновать эту дату вместе со своим сверстником Альберико Бонкомпаньи на вилле Аурора. В то время я была влюблена в офицера кирасиров, его звали Карло Пес ди Вилламарина, и он был очень красив. Я больше не встречала в своей жизни мужчину подобной красоты. Он был очень мужествен и обладал хорошим вкусом. Мы познакомились на занятиях верховой ездой, и наши первые встречи проходили на манеже у Квиринальского дворца, куда меня приводил один общий друг. Затем мы несколько раз устраивали совместные прогулки верхом, ходили на скачки, словом, развлекались в свое удовольствие. Когда я уезжала на свидания, Нина всегда устраивала мне прямо-таки допрос с пристрастием: с кем я провожу время и когда вернусь. Однажды, когда я возвратилась слишком поздно с праздника, в котором участвовал и Карло, мама дала мне оплеуху, и кольцо на ее руке поранило мне рот. Я долго не могла ей этого простить.

Мне очень хотелось хорошо выглядеть в глазах Карло на празднике 18-летних, и я пришла в отчаяние, потому что у мамы не было денег, чтобы приобрести мне достойное платье у портних, к которым обращались мои подруги, например Баттилокки и Дзекка.

В то время я посещала дом графини Коры Каэтани, урожденной Антинори[54]54
  Кора Каэтани (1896–1974), дочь маркиза Пьеро Антинори, в замужестве имела титул герцогини.


[Закрыть], у которой была симпатичнейшая дочь моих лет Топация, позже она вышла замуж за Игоря Маркевича – выдающегося французского дирижера, и переехала в Париж[55]55
  Дирижер Игорь Борисович Маркевич (1912–1983) в первом браке был женат на Кире Нижинской, дочери знаменитого танцовщика; во втором – на герцогине Топации Каэтани (1921–1990): их сын, Олег Каэтани (род. 1956), также стал дирижером (римские Каэтани были герцогами, а не графами).


[Закрыть]. Графиня была красивейшей женщиной – худощавая, высокая, всегда одета с большим шиком. Она придерживалась высокого стиля и предпочитала одеваться в Париже. Напротив, для Топации, толстушки, всегда небрежно одетой, не имели большого значения ни одежда, ни обувь, ни красота вообще. Это огорчало ее мать, думаю, она хотела, чтобы дочь, с которой мы были большими подругами, больше походила на меня.

Топация и Игорь Маркевичи, Рим, 1950-е гг.

Увидев меня грустной, графиня спросила о моих проблемах. Я объяснила, что, видимо, не смогу быть на балу, поскольку у меня нет подходящего платья. На празднике по случаю 18-летия молодого Бонкомпаньи мне просто необходимо длинное платье. Тогда она сказала: «Не отчаивайся, я познакомлю тебя с тремя портнихами, они прибыли из Пармы. Я отнесла им платье, которое купила в Париже, чтобы они сшили такое же, и они с этим отлично справились. Увидишь, мы сможем что-то сделать». Портнихи, сестры Фонтана, все еще работали у нее на дому и изготовили для меня действительно отличный костюм. Графиня Каэтани дала мне несколько советов, я не хотела иметь традиционное платье, полагающееся для дебютантки, мне хотелось облегающее платье с красивым декольте. Я выбрала ткань небесно-серого цвета, слегка переливающуюся, и мне сшили из нее костюм широкий и длинный со спины и более короткий спереди, очень остроумного покроя. Идеи были мои, а сестры Фонтана осуществили их на удивление хорошо. Дзое, Миколь и Джованна Фонтана родились соответственно в 1911, 1913, 1915 годах, в Траверсетоло, в 18 километрах от Пармы[56]56
  Года смерти: Дзое – 1979; Миколь – 2015; Джованна – 2004


[Закрыть]. От своей бабушки Зейде они научились портновскому искусству и осваивали его в мастерской своей матушки Амабиле до той поры, как решились испытать свое счастье в Риме. Сначала Дзое работала в семье Дзекка, Миколь в – небольшой мастерской на виа Кола ди Риенцо, а Джованна дома делала кайму. В 1938 году Дзое уволили из дома Дзекка и она, найдя работу в доме Баттилокки, за короткое время стала там первой портнихой. Через некоторое время, однако, ее уволили и оттуда, подозревая, что она сманивает клиентов. Тогда сестры решили создать свое предприятие и сняли помещение на улице Эмилия, которая выходит на улицу Венето.

Сестры Фонтана, Рим, 1940-е гг.

Я была довольна, теперь можно было появиться в обществе в костюме, который мне очень нравился. На празднике меня ожидал большой успех, главным образом благодаря молодому кирасиру. Однако должна заметить, что на этом вечере он произвел впечатление и на многих замужних женщин, и мне пришлось понервничать! В то время у Карло была подружка, довольно известная актриса, чье имя я не стану называть. Я училась, и меня постоянно держала под контролем мама, поэтому видеться нам было крайне трудно – в лучшем случае на полчаса, после университета, посреди улицы. И он продолжал проводить время с другой, которая ревновала его и закатывала бесконечные сцены.

По натуре я не ревнивая, а скорее собственница. Если вещь моя, то она моя, почему я должна делить ее с другими? Я помню многих мужчин, которые любили меня, но у них оставались воспоминания о других пережитых ими историях. И они не понимали, отчего я придаю такое значение этим историям. Я не думаю, что ревность является составной частью любви. Да, это ее компонент, но скорее всего – это чувство собственности. По крайней мере, для меня это так. Если я действительно люблю, я хочу, чтобы этот человек был моим, я не соглашусь делить его с кем-то. И это верно в отношении всего, что меня окружает: предметов, одежды, любой вещи. Если это мое, оно должно мне принадлежать полностью. Это нелогично, я знаю. Но врожденные свойства характера толкают меня к этому отчаянному желанию обладания. Даже самая большая любовь кончается, как только я чувствую, что любимый человек уже не так ко мне привязан, как я того хотела бы. Я не терплю компромиссов, не до конца горячих чувств, ничего, что ставит отношения на другую ступень. Именно потому, что сама я отдаю всё. Возможно – это очень русская часть моего характера: все знают, что с нами, русскими, нелегко иметь дело, что мы всегда стремимся к крайностям. Я излишне сентиментальна, вплоть до абсурда. А когда ты так сильно все переживаешь, ты всегда страдаешь, тебя охватывает тревога. А к чему все это приводит? Каждый раз тебе же и приходится страдать. Но так уж я устроена – мои любовные увлечения всегда оставляли глубокий след в моей душе.

* * *

Закончив школу, я поступила на факультет политических наук Римского университета. Я мечтала о карьере дипломата, хотя женщинам этот выбор был противопоказан, хотела я быть и переводчицей, представляя себя на международных конференциях. Так или иначе, моей самой большой мечтой было путешествовать, узнать мир и людей. Я не хотела сидеть и задыхаться взаперти. Продолжали интересовать меня и «тряпки» – так я называла одежду. Меня очаровывали модели, созданные ведущими мастерами: я вырезала иллюстрации из женских журналов и мечтала переделать эти платья, сделать их в тех тонах, которые были к лицу моим подругам и синьорам, с которыми была знакома мама.

Я начала посещать салон княгини Изабель-Элены Колонны. В девичестве она имела имя Сурсок, и оно говорило не только о ее сирийском происхождении, но и о склонности к интригам[57]57
  Изабель-Элена Сурсок, в замужестве княгиня Колонна (Sursock in Colonna, 1889–1984), считавшаяся в Риме «византийского происхождения», в действительности, – ливанка.


[Закрыть]. Она вышла замуж за римского князя дона Маркантонио Колонна ди Пальяно, одного из папских помощников, родственника нескольких пап. Это был мужественный человек, отличавшийся резкими манерами и типичным римским выговором. Если его семья была богатой, то не меньшими богатствами владела и семья Изабель. Мне было лестно получать приглашения от Изабель, которая хотела видеть меня и потому, что я дружила с ее сыном Аспрено, и потому, что я была русской княжной, владевшей в совершенстве французским и английским, а также русским и итальянским языками, была спортивной и хорошо умела поддерживать беседу, словом, была незаменимой на светских раутах. Ее салон был одним из самых престижных в Риме, он был центром политической жизни того времени. Там я встретила Галеаццо Чиано, он возглавлял министерство пропаганды и печати (в дальнейшем – министерство народной культуры), а в 1936 году был назначен министром иностранных дел Италии в правительстве Муссолини. В апреле 1930 года Чиано женился на дочери Муссолини Эдде.

Князья Маркантонио и Изабель Колонна

К Изабель приходили политики, немецкие послы, министры, многие из них ухаживали за мной. Княгиня была очень умной женщиной, настоящей личностью. Она питала ко мне большую симпатию и, наверно, желала, чтобы я вышла замуж за кого-нибудь из дипломатов, которые приходили к ней, для этой роли, как ей казалось, я вполне подходила. Немецкий посол Ран настойчиво предлагал мне поработать у него, но я об этом даже и не думала. Изабель также была связана большой дружбой и с Сильвио Медичи, которому предстояло стать моим мужем.

В этом знаменитом салоне я познакомилась с герцогом Пьетро Аквароне, министром Королевского Дома[58]58
  Герцог Пьетро д’Аквароне (d’Acquarone [приставку «де» получил после после присвоения герцогского титула]; 1890–1948) – видный политик и предприниматель.


[Закрыть] и отцом Миа, моей подруги на всю жизнь. Она до сих пор приглашает  меня в свой дом в Болье, на Лазурном берегу, который напоминает дворец Шехерезады из «Тысячи и одной ночи». Эту виллу построила ее мать Маддалена. Вилла соединена мостиком с соседним островком, это частное владение, и там есть бассейн. Часто после окончания моих вернисажей сын Аквароне, Чезаре, лично приходил ко мне в отель, чтобы приобрести у нас последние модели для своей красавицы-жены Клер.

Герцог Пьетро д ’Аквароне,

Рим, ок. 1940 г.

Галеаццо Чиано

В те годы Аквароне выступал в роли моего покровителя. Он сопровождал меня, когда я посещала Оперу или другой престижный спектакль, где мы часто встречали Галеаццо Чиано и Филиппо Анфузо или кого-то из друзей, которые настаивали на том, чтобы проводить меня домой, либо пойти потанцевать. Но Аквароне никогда не оставлял меня одну, демонстрируя окружающим свое покровительство. С Анфузо и Чиано мы иногда ездили к морю. Оба они имели сумасшедший успех у женщин. Их всегда сопровождал Ренато Анджолилло, который жил с нами рядом и звал меня к себе. Он не прекратил эти попытки и после того, как я вышла замуж. Мы виделись также на площадке для гольфа в Аквасанта, куда я приходила не только для того, чтобы поиграть, но и искупаться в бассейне.

В 1939 году большая часть населения уже примирилась с мыслью о возможном вступлении Италии в войну. На окна начали наклеивать полоски бумаги на случай бомбардировок, много голубой бумаги уходило на затемнение. В июле 1940 года мне исполнилось 22 года. 10 июля Муссолини заявил о начале войны: «Итальянский народ! Беги за оружием и покажи свое упорство, мужество и достоинство!»

По сравнению с новостями, приходившими с полей сражений, повседневные проблемы казались мелкими. Витрины магазинов опустели, начались первые продовольственные трудности, в продаже были сигареты только итальянского, либо германского производства. Качество тканей, особенно шерстяных, ухудшилось. Появились новые материи из конопли и дрока, из смеси искусственных и естественных волокон. Начали носить ортопедического вида туфли на каблуках высотой не менее восьми сантиметров, изготовленных из чистейшего отечественного пробкового дуба. Исчезли французский коньяк и шампанское, а потом и кофе, в продаже был только суррогат. Но для меня это были годы учебы в университете, дружеских встреч, поездок на море. Когда мы пытались заглянуть в будущее, в наше завтра, оно пугало и казалось мрачным. По большей части, правда, мы и не хотели об этом думать, ведь несмотря на лишения и небольшие неудобства жизнь продолжалась, как и всегда. Мы думали лишь о развлечениях, ходили в кинотеатры, на пляжи. У меня был неунывающий характер, ничто, казалось, не могло омрачить моего существования.

Во время войны мама гостеприимно приютила в нашем доме известного русского театрального режиссера Петра Шарова[59]59
  Петр Федорович Шаров (Пермь, 1886 – Рим, 1969). Работал в труппе Московского художественного театра, «невозвращенец», с 1938 г. итальянский гражданин.


[Закрыть], у которого училось столько великих актеров: Витторио Гассман, Джино Черви, Лаура Адани, Эльза Мерлини (Нина обучила ее нескольким русским фразам, когда в Риме ставилась пьеса «Товарищ») и Ренато Чаленте. Ренато погиб в 1943 году, его задавил пьяный немецкий шофер. Шаров был чем-то средним между гением и сумасшедшим. Он обучал актерскому искусству даже голландскую королеву[60]60
  Королева Юлиана наградила П.Ф. Шарова орденом Оранж Нассау.


[Закрыть]. Я тоже взяла у него уроки, мне нравилось декламировать, и я поняла, что, когда кого-то изображаю, то избавляюсь от своей обычной застенчивости. В общем, это и была моя судьба – обретать уверенность, только играя какую-то роль. К сожалению, мама заставила меня прекратить уроки. В тот момент роль актрисы была нежелательной для девушки. Но я хотела чем-нибудь заняться и нашла работу на улице По.

Петр Шаров, 1928 г.

В трех римских кварталах прошли важнейшие этапы моей жизни в Италии. Кварталы образуют треугольник, внутри которого сосредоточены все мои римские воспоминания. Первый квартал – улица Венето, на которой находится пансион Тэа, дом мод сестер Фонтана, мои первое и второе ателье, гостиницы, которые приютили меня в период, предшествующий замужеству. Другой квартал расположен вокруг площади Испании, здесь находился мой детский садик, училище Сакро Куоре, дом моей первой молодости, – потрясающее здание 1870-1880-х годов, ателье на улице Грегориана, два моих последних бутика. И улица По, на которой стоит дом, тот, что помнит первые годы моего замужества. На этой улице – и мое нынешнее жилище, и именно здесь располагалось учреждение, в котором я нашла свою первую работу[61]61
  Мемуаристка, проведя первые годы замужества на виа По, переехала затем на Тринита – дей-Монти, затем на Арачели, а овдовев, вновь вернулась на виа По.


[Закрыть].

Я начала работать у посла Паолуччи ди Кальболи, который возвратился после своей миссии в Японию и не знал английского. Он очень дружил с дочерью, со своей Бэби-сан, она родилась в Японии и была моей школьной подругой. Я переводила для посла письма и документы с английского. В учреждении работал также князь Барберини Шарра, отец Урбано. Часто он сопровождал меня по дороге домой и ворчал на семью Чиано, с которой была очень дружна его жена. Я решила устроиться туда, поскольку и мама учила меня, что женщина не должна зависеть от мужчины, и я сама ясно осознавала ценность работы как средства независимости. Так я начала зарабатывать свои первые деньги.

Карло, кирасир, часто приходил за мной, и мы пешком шли через виллу Боргезе, а оттуда проходили на улицу Грегориана. Он продолжал клясться, что история с его подружкой кончена, и я почти начала верить ему, пока не убедилась, что он лгал. Мы были в кинотеатре Квиринетта, и я полагаю, что его подружка нас выследила. Когда Карло неожиданно вызвали к телефону, он вышел, а потом, вернувшись, заявил, что должен идти: его подруга будто бы находится в больнице после покушения на самоубийство. «Ты не против, если я пойду и посмотрю, что случилось?» – спросил он, собираясь уходить. «Да, да, конечно, ты можешь идти», – ответила я довольно сухо и одна возвратилась домой. Вечером он позвонил, и после первых его неуверенных объяснений я бросила трубку. Позже он неоднократно пытался восстановить наши отношения, но я не захотела.

В 1942 году жизнь осложнилась. Еды почти не было, продукты начали выдавать по карточкам, особенно в больших городах, а цены росли. Не хватало всего– шерстяных тканей, кожаной обуви, сливочного масла, хлеба, оливкового масла, риса, картофеля. Автомобили перестали ездить из-за дефицита бензина. Женщины были мобилизованы, в том числе и кинозвезды – от Изы Миранды до Дорис Дуранти и Лауры Адани. Их фотографировали, когда они шили одежду для солдат. Ванда Озирис и Макарио пели: «Пусть дождь идет, и пусть намочит немного, ведь завтра выйдет солнце и высушит нашу одежду. Побереги свой фрак, пусть туфли скользят, мы идем дорогою судьбы…»

Жена Ренато Бова-Скоппы – посла Италии в Бухаресте – Нина[62]62
  Баронесса Нина Всеволодовна Бова-Скоппа, рожд. Косякова; ум. в 1970 г. в Риме, похоронена в Неаполе.


[Закрыть], высокая блондинка, как-то спросила маму: «Почему бы тебе не послать свою дочь в Бухарест? Тут близко от границы, но место пока спокойное». Они подружились, поскольку моя мама содействовала ее браку с Ренато. В те годы был издан закон, запрещавший браки с иностранцами, но мама смогла получить для них разрешение. Нина Скоппа прожила некоторое время у нас перед свадьбой и совершенно очаровала меня. Она была странной, красивой, но несколько старомодной, пышно разодетой и уверенной в своем обаянии. Я знала, что в Бухаресте встречу многих друзей, которые служили в авиации, и заявила маме, что хочу поехать.

В это время Карло все еще настаивал на возобновлении наших отношений, но я не хотела вновь быть обманутой, я ему больше не верила. Однажды вместе с мамой и несколькими друзьями мы пошли в отель Амбашатори. Тут внезапно вошел Карло со своей подружкой. Я остолбенела. Карло подходит, чтобы поздороваться с моей мамой, и я холодно говорю ему, что уезжаю. Тогда он отвел меня в сторону и спрашивает: «Как, ты уезжаешь?» И я: «Конечно, мне надоели твои истории с этой, которая то собирается покончить с собой, то на следующий день, нет. Оставайся с ней и оставь меня». Он мне пожелал: «Тогда хороших развлечений!», – и удалился.

Предполагалось, что я уеду из Рима дней на 15, но вернулась я лишь четыре месяца спустя. Мама в конце концов была рада моему отъезду, она надеялась, что это поможет мне окончательно забыть Карло. За месяц до отъезда, когда Карло отнюдь еще не был забыт, я узнала, что он женился. Я сразу подумала о его подружке, но лишилась дара речи, когда мне сказали, кто его жена: Анжелика была обычная девушка, неаполитанка, с которой мы часто гуляли вместе. Мне было очень плохо. Правда, их брак почти сразу распался.

Я выехала вместе с послом Бова-Скоппой. Снег начал идти еще в Вене, а в Будапеште обильный снегопад преградил нам путь. Нас приютил в посольстве Филиппо Анфузо – правая рука Чиано: умнейший человек, полный шарма и очень забавный, а кроме того – ужасный бабник. В ноябре 1941 года Филиппо Анфузо был переведен по указанию Чиано в Венгрию как глава кабинета министерства иностранных дел в Будапеште. Он сам настаивал на этом назначении, и хотя должность была важной, не все поняли этого перемещения, многим казалось это понижением[63]63
  Джордано-Бруно Гуерри в своей книге «Галеаццо Чиано» пишет: «Будучи старше Чиано всего на один год, Анфузо, однако, уже в 17 лет стал преуспевающим писателем и поэтом в группе новых литераторов из Катании, создавшейся вокруг Антонио Анианте и Эрколе Патти. Человек живейшего и бурного ума, в то время, когда Чиано добивался только какого-нибудь назначения в мелких римских газетах, Анфузо уже работал специальным корреспондентом газет “Стампа” и “Нацьоне” в Германии и Польше и публиковал сборники стихов и рассказов. К тому же он был красив, блестящ и имел большой успех у женщин. Галеаццо находился под обаянием Анфузо даже тогда, когда стал его начальником. Анфузо был лучшим дипломатом у Чиано и истинным фашистом: не зря свои дни он закончил в парламенте Итальянской Республики депутатом от фашистской партии “Итальянское социальное движение”». – Прим. автора.


[Закрыть].

В Будапеште я оставалась дня два-три, чтобы переждать снежную бурю. Номне пришлось обещать Анфузо, что я остановлюсь здесь на более длительный срок по возвращении обратно. Дядя моей близкой подруги, Бедки Радзивилл, организовал в Будапеште для меня и Нины Бова-Скоппы обед, который окончился в шесть утра. Можно было потерять голову от всего этого веселья, пения, танцев. Много юношей ухаживало за мной, но я все еще была влюблена в Карло и не приняла их ухаживаний. Смеясь, я заявила друзьям, что венгерские юноши были не бог весть какими. Мне пообещали, что, когда я возвращусь, они соберут здесь лучших мужчин Будапешта.

Затем вместе с женой посла мы, наконец, прибыли в Бухарест. Пребывание там было интереснейшим. Я работала в Красном Кресте, встречала поезда с ранеными, была занята их приемом, размещением, приносила им подарки, старалась  их ободрить. У посла и его жены не было детей, но к ним постоянно прибывали юноши с фронта, которым предоставлялась возможность провести несколько дней в гостях у этих супругов. По вечерам были сплошные праздники, приходили петь цыгане, мы ели все, включая черную икру, которую поглощали ложками, тогда как в Риме был только черный хлеб. Думаю, что люди старались веселиться как можно больше, поскольку знали, что потом всему этому настанет конец. Некоторым предстояло возвратиться на фронт уже следующим утром. Меня тоже охватила всеобщая эйфория, и во время одной из вечеринок я вдруг поняла, что танцую – немного пьяная – на столе: это с моей-то застенчивостью!

Джанни Аньелли

Днем меня нередко посылали за покупками вместе с моим ровесником, сыном генерала Делла Порта. Мы отправлялись на красной машине с открытым верхом и покупали целые туши телят, чтобы доставить их в посольство. На несколько дней к нам приезжал также Джанни Аньелли[64]64
  Джованни (Джанни) Аньелли (Agnelli; 1922–2003) – впоследствии главный акционер и исполнительный директор FIAT.


[Закрыть]. Мы были с ним хорошо знакомы, поскольку вместе проводили отпуск в Форте-дей-Марми. Джанни тогда было 22 года, на два меньше, чем мне, он побывал на русском фронте и в Северной Африке, в Тунисе. Помню один его разговор с генералом Мессе (который отступил вместе со всеми войсками) и генеральным директором ФИАТ. Джанни тогда еще не начал работать со своим дедушкой и меня поразило, как он обсуждал дела с этим директором, его зрелость и опытность. Он излагал проблемы ясно и умно.

Филиппо Анфузо продолжал звать меня к себе из Будапешта, напоминая о своем приглашении, и жена посла отвечала на это с некоторой досадой, поскольку полагала, что эти телефонные звонки обращены к ней. Анфузо, разведясь с женой, оставил при себе дочь и сына. Нина Бова-Скоппа огорчилась, когда я решила уехать. Нас провожала на вокзале огромная толпа. Кто-то в шутку, когда мне захотелось пить, преподнес стакан местной водки. Я отправилась в Будапешт, а Джанни Аньелли нагнал меня несколькими днями позже. Поскольку у него был только военный мундир, Анфузо снабдил его своим костюмом в стиле герцога Галльского, темно-коричневого цвета, костюм был великоват – Джанни был очень худ. На следующий день нас обоих пригласили на озеро Балатон. Мы думали, что люди там купаются и занимаются спортом. Но обнаружили лишь яхты, тесно пришвартованные одна к другой, и группки отдыхающих. На яхты они заходили лишь затем, чтобы поесть, выпить и показать себя. Мы же привезли с собой только купальные костюмы. Каково же было наше удивление, когда мы увидели всех этих женщин в выходных платьях и драгоценностях! Анфузо представил нас своей подруге, а та высказала ему «комплименты» относительно «таких красивых гостей». Тогда Филиппо прогнал нас со словами: «Идите и отдыхайте с матросами, а то вы испортите мне репутацию!»

Во время пребывания в Румынии мы нередко переписывались с мамой через дипломатическую почту. Она не торопила меня с возвращением, хотела, чтобы я насладилась как нужно отпуском, чтобы ела вволю и развлекалась. В Италию я вернулась лишь в конце лета. В Бухаресте все еще находился генерал Делла Порта, он собирался возвращаться в Италию, нанял для этого целый вагон, чтобы вывезти в нем мебель. Он предложил мне переправить в Италию любые продукты: муку, рис, ветчину и т. д., поскольку и сам собирался везти все это в Рим. Так, по возвращении в Италию мы с мамой могли прилично питаться в течение длительного времени. Домой меня сопровождал именно Филиппо Анфузо, он не хотел, чтобы я возвращалась в одиночестве. Мы были вынуждены остановиться в Триесте, не помню по какой причине. Но я была очень довольна, что увидела этот блестящий город. Мама прятала еду: ведь она была настоящим чудом. В Риме уже не было даже соли, как, впрочем, и кофе; яйцо стоило две лиры по карточкам либо двадцать на черном рынке. А мама отказывалась пользоваться черным рынком: «Если еда кончилась, не беда. Нам хватит черного хлеба».

Я решила узнать, что происходит с Карло. Тех четырех месяцев, что прошли и в течение которых его брак потерпел крушение, было недостаточно, чтобы забыть о нем. Выяснилось, что в этот период он начал играть в карты и продул все свое состояние в Монте-Карло. Я решила, что мне повезло. Встретились мы вновь лишь много лет спустя. Карло возвращался из Америки, а я собиралась выйти замуж. Карло произвел на меня большое впечатление и вызвал острую ностальгию. Это было в июле 1949 года. Потом он умер, кажется, в Бельгии. Это было самое большое увлечение в моей ранней молодости. И сколько бы я ни пыталась припомнить, о чем мы тогда разговаривали, не вспоминаю почти ничего. Но, возможно, наша последняя встреча приобрела для меня значение только по истечении времени.

И еще один мальчик нравился мне в то время. Звали его Сандро Сенни – это был юноша с золотым сердцем. Когда он отправился на войну, я чувствовала, что он не вернется. Я проводила много времени в его семье на вилле в Гроттаферрате. Меня приглашали каждое воскресенье, иногда я приезжала туда уже в субботу. Там были гости любого возраста. К Сенни я была привязана много лет, его семья была очень дружной, и у них я чувствовала себя как дома. У него было три брата: Джанни, Алессандро и Филиппо, который позже был свидетелем на моем бракосочетании. А еще очень милая сестренка, которая сейчас живет в Америке в чудесном имении в Мэйне. Мальчики почти все умерли. Джанни был моего возраста, он прекрасно играл на пианино. Я и мои подруги предпочитали проводить время со старшими братьями, которые, как легко понять, в свою очередь водили дружбу со сверстницами. Их отца я знала недолго, он вскоре умер. Его жена, американка, разводила овец и обожала свой сад. Это была очень богатая семья, она занималась производством тканей.

В 24 года обо мне говорили: красавица. Глубокий взгляд из-под изогнутых бровей, высокая, тонкая, элегантная фигура, темные волосы, густые и пышные, хорошо сочетавшиеся со светлой и шелковистой кожей. Многие друзья писали мне из Африки во время войны, выпрашивая фотографии, чтобы похвастаться перед товарищами, но лишь один из них признавался в любви. Звали его Илло Квинтавалле: красивый парень с каштановой шевелюрой, чемпион Италии по теннису. Он настаивал, чтобы я вышла за него замуж. Помню один эпизод, произошедший в Форте-дей-Марми. Я гостила у Мариты Гульельми – очень симпатичной подруги. В Виареджо проводился важный чемпионат по теннису. Когда приходилось смотреть соревнования, я до смерти скучала, теннис мне не нравился. В тот день среди игроков был Илло, и когда он делал ошибки, я смеялась. Все мы потом пошли в ресторан. Он сразу же стал за мной ухаживать. Когда, наконец, мы решили возвратиться домой, Илло вместо того, чтобы отправиться на велосипеде, предложил совершить романтическую прогулку в карете. На следующий день, чтобы ему никто не помешал, он даже запер в шкафу подружку, которую захватил с собой в отпуск.

Затем началась война в Африке, и он уехал туда. Он писал мне прекрасные письма, просил мои фотографии. Он очень нравился моей маме, а я нравилась его семье, которой принадлежало большое имение в Мальпенсе, под Миланом. Все они были очень симпатичными людьми и настаивали, особенно сестры, на том, чтобы я приняла предложение Илло. Но у меня были иные виды на будущее. А потом, я бы никогда не захотела жить в Милане. В какой-то момент, понимая, что ему не удается завоевать мое сердце, Илло снял квартирку в Риме, чтобы быть ко мне поближе. Мало того, он еще и попросил маму давать ему уроки русского языка, таким образом я постоянно видела его у себя дома. Мы вместе выходили, шли на танцы с группой моих друзей. Он был красивым мужчиной, получил диплом инженера, вообще был блестящим человеком. Он нравился мне, но я не была в него влюблена. Илло был слегка снобом, полон очарования, у него были деньги, да еще спортсмен-чемпион. Он был уверен, что все женщины должны падать к его ногам, был избалован и, как у многих миланцев из высшего света, у него было много весьма миленьких подружек, с которыми вряд ли он порвал бы после свадьбы. Илло, правда, отрицал подобные подозрения, но я ему не верила, это было бы наивно с моей стороны. Так или иначе, Илло женился, а я стала лучшей подругой его жены Маризы, обаятельной женщины, которая во многом помогла мне в тяжелые моменты жизни. У них был только один сын. Мариза работала в госпитале им. Умберто Веронези, занималась благотворительностью. Много лет спустя, когда я узнала, что у меня опухоль, я сразу же обратилась к ней, и она помогла мне и осталась со мной рядом. К сожалению, именно Мариза позже стала жертвой этой болезни. Став вдовцом, Илло очень изменился, он не женился вновь и все свои чаяния и надежды отдал религии.

К тому времени я уже покинула учреждение Паолуччи и сменила работу. Сам Паолуччи представил меня Мальджери – крестному отцу Руди Креспи, который являлся монополистом по прокату иностранных фильмов: моя задача состояла в синхронном переводе в частных залах, когда туда приглашали важного гостя для просмотра фильмов. Например, такой шедевр, как «Великая иллюзия» Жана Ренуара, был запрещен в Германии и Италии, несмотря на успех, который фильм получил на Венецианском фестивале в 1937 году. У нас в стране оставалась лишь одна копия этого фильма, и она постоянно демонстрировалась в частных аудиториях.

Мне очень нравилось зарабатывать деньги. Часть из них я отдавала маме, а остальное оставляла себе, чтобы покупать то, что мне хотелось. Полагаю, что я была, хотя и умеренно, бунтаркой, которая старалась бежать впереди времени. Я хотела быть свободной, уклонялась от замужества, проповедовала независимость и равные права женщин в отношении мужчин, мечтала о том, чтобы жить путешествуя, не имея обязательств, и даже предала забвению некоторые собственные правила.

Я записалась на курсы живописи и рисунка и предавалась мечтаниям над страницами журнала «Вог». Мне нравились рисунки Эрте, которые были удивительно сюрреалистичными, подобно тем, которые создавали Сесиль Битон и Дали.

В Риме все более привыкали к войне. В нашем доме на улице Грегориана мама каждый вечер слушала лондонское радио, несмотря на то, что квартал был полон немцев, а штаб командования находился прямо напротив в отеле Хасслер. Вечером 8 сентября радио предложило железнодорожникам и портовым грузчикам бойкотировать передвижения немцев, приводить в негодность железнодорожные линии, взрывать поезда, а затем призвало население помогать союзным войскам и оказывать сопротивление немецким оккупантам.

Министр Аквароне встретился с моей мамой и разразился упреками: «Только не говори мне, что ты и Ирина до сих пор имеете нансеновский паспорт! Ты отдаешь себе отчет в том, что тебя в любой момент могут поместить в концентрационный лагерь?» Нина не хотела идти на этот шаг: «Как, я должна отречься от моей страны?» Он заявил, что это необходимо сделать, хотя бы для моего блага. Он помог получить нам итальянское гражданство, но для мамы это было поводом для страданий, ей казалось, что тем самым она предает свою страну. В те дни с ней об этом лучше было и не заговаривать, настолько она была расстроена.

Немецкая оккупация длилась девять месяцев. Внешне город жил нормально. Ходили трамваи, по улицам ездили экипажи, магазины были открыты, люди собирались в кафе, женщины возвращались с рынка с корзинами, полными зелени. Но в воздухе ощущалось невидимое напряжение, ожидание битвы за освобождение Рима от оккупации.

Я продолжала работу по переводу фильмов. Я запомнила из того периода отчаянную стрельбу в нашем квартале и страх, который испытала, возвращаясь домой. Моя неаполитанская подруга Марлизе Карафа жила одна около аэропорта Урбе, на окраине, где было опаснее, чем в центре. Я пригласила ее пожить у нас, особенно на время бомбардировок.

В Риме с немцами было заключено соглашение. Однако трамваи и автобусы не ходили, а городские службы и комиссариаты были закрыты. На улицах можно было слышать выстрелы, по городу бродили группы солдат. Люди стояли в очередях перед магазинами, иногда проходил слух, что Муссолини умер. Правдивые новости смешивались с ложными, надежды – с реальностью. 18 сентября Муссолини выступил по радио Монако, и многие подумали, что это не он сам, а кто-то подражает его голосу. Немцы начали охоту на людей, сгоняя их на работы, людей брали в кафе, кинотеатрах, отбирали наиболее крепких.