Текст книги "Труды по истории Москвы"

Двор или дворец московских митрополитов находился в Кремле поблизости от великокняжеского дворца. О местоположении митрополичьего двора и его устройстве подробно пишет И. Е. Забелин. Теперь можно считать доказанным, что первоначально этот двор стоял к западу от Успенского собора. Под митрополичьим двором понимался целый комплекс построек: собственно дворец, домовые церкви и служебные постройки.

Первоначально эти строения были деревянными. О «горнице» митрополита Фотия сообщается в летописи, но что это было за строение, неизвестно, вероятно, приемный зал. В 1450 году митрополит Иона заложил на своем дворе каменную палату; еще большие работы по переустройству митрополичьего двора были произведены позже при митрополите Геронтии.[503]503
  Забелин И. Е. История Москвы. С. 478 и далее.


[Закрыть]

Как крупнейший московский феодал, митрополит жил в окружении дворцовых слуг; его титуловали «господином». Высшей категорией слуг митрополичьего двора были бояре, занимавшие видное положение среди московской знати. В отличие от великокняжеских и княжеских бояр их называли «митрополичьими боярами».[504]504
  О митрополичьих боярах см.: Веселовский С. Б. Феодальное землевладение. С. 413–438.


[Закрыть]

Обстановка митрополичьего двора была пышной. Современник изображает жизненный обиход митрополита в таких словах: «Он жил на дворе митрополичьем и на месте и возвышении митрополичьем сидел, и ходил во всем одеянии митрополичьем, в белом клобуке и в мантии, и ризницу митрополичью взял, и бояре митрополичьи ему служили, и отроки (слуги) митрополичьи ему предстояли, и когда куда пойдет, они шли впереди его по сторонам». Из другого источника известно одеяние этих предстоящих и предотекущих митрополичьих слуг. Они сопровождали митрополита на конях, сидя в седлах, с киверами на головах и т. д. Такой поезд, аналогичный богатым выездам католических средневековых прелатов, очень далек от представлений о монашеской бедности.[505]505
  Митрополит Киприан жаловался на Дмитрия Донского, причинившего ему оскорбление: его слуг отпустили на клячах, в плохих седлах, ограбленных до нижнего белья, отняв сапоги и кивера; однако «кляч» было 46 (РИБ. Т. VI. С. 175). Клячи тут же названы конями.


[Закрыть]

Свита митрополита, отправлявшегося в путешествие, была многочисленной и по—своему блестящей. Названный выше Митяй поехал на поставление в Константинополь в сопровождении трех архимандритов и нескольких чернецов, попов и дьяконов, с ним были митрополичьи слуги и бояре, бояре великого князя, два толмача. «Бысть их полк велик зело», – как бы подводит итог современник, написавший о проводах Митяя в Константинополь.[506]506
  ПСРЛ. Т. XI. С. 36–39.


[Закрыть]

Митрополит и его слуги принимали непосредственное участие во всех политических делах Московского великого княжества и всей России в целом. До второй половины XV века им подчинялось и православное население Украины и Белоруссии. После великого князя митрополит был первым лицом в государстве, и это подчеркивалось его титулом «всея Росии».

Своеобразную окраску средневековым городам придавали монастыри, число и богатство которых в какой—то мере показывали и богатство самого города. В этом отношении с Москвой не мог поспорить ни один русский город XIV–XV веков. В Москве и в ее ближайших окрестностях стояли такие крупные монастыри, как Чудов, Андроников, Симонов, не считая большого количества более мелких, подобных Спасскому, Петровскому, Сретенскому и др. Истории московских монастырей посвящено большое количество книжек и статей, но качество этих книг очень невысокое. Предания, вымыслы и действительность перемешиваются в них друг с другом в столь странной амальгаме, что порой, выражаясь словами катехизиса московского митрополита Филарета (XIX века), надо только принимать уверенность в невидимом, как в видимом. Поэтому в своем кратком обзоре московских монастырей XIV–XV века автор этой книги решил положиться в основном на бесспорные свидетельства летописей и актов.

Древнейшим московским монастырем считается Данилов монастырь, стоявший на берегу Москвы к югу от города (строения его сохранились и теперь в районе Даниловского рынка). Свое название Данилов монастырь получил от основателя московской княжеской династии Даниила Александровича (умер в 1303 г.), но монастыри существовали в Москве и до него. Так, по летописи татары в 1237 году, взяв Москву, «град и церкви святыя огневи предаша, и манастыри вси и села пожгоша».[507]507
  Летопись по Лаврентьевскому списку. СПб., 1872. С. 438.


[Закрыть]

По старому преданию, при Данииле Александровиче в 1292 году был основан Богоявленский монастырь (величественная церковь этого монастыря конца XVII века и сейчас стоит в Богоявленском переулке в Китай—городе). Этот монастырь имел значение своеобразного умственного центра для московских аристократов.

Здесь постригся Елферей Бяконтов, впоследствии митрополит Алексей. В монастыре он подружился с другим монахом, Стефаном, который был любимым духовником московских аристократов. Среди его «духовных детей» называли Симеона Гордого, тысяцкого Василия и многих «старейших» бояр. Монашеский кружок поддерживал тесные связи с митрополитом Феогностом.[508]508
  ПСРЛ. Т. XI. С. 31; Т. XXI (Степенная книга). С. 350.


[Закрыть] Алексей прожил в Богоявленском монастыре более 20 лет. К этому монастырю какое—то отношение имели московские тысяцкие Вельяминовы. Последний тысяцкий Василий Васильевич, приняв перед смертью пострижение и схиму, был похоронен в Богоявленском монастыре.

В 1330 году великий князь Иван Калита заложил каменную церковь Спаса Преображения «близ сущу своего двора» и устроил в нем монастырь, переведя в него архимандрию из запустевшего Данилова монастыря. Новый монастырь, возникший в Москве, был целиком княжеским строением. Во главе нового монастыря князь поставил архимандрита Ивана, «разумна же и словесна, и сказателя книгам».[509]509
  ПСРЛ. Т. XVIII. С. 91. Иван впоследствии был ростовским епископом, умер в 1356 г. (там же. С. 99).


[Закрыть] Монастырь в Кремле вскоре сделался типичным придворным монастырем. Еще во второй половине XIV века должность Спасского архимандрита заполнялась по желанию самого великого князя.[510]510
  «Сего восхоте князь великий сотворити архимандрита у Спаса, еже и бысть его (Митяя) избра и прият» (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 122).


[Закрыть] Позже монастырь был переведен на новое место, получив название Новоспасского (строения его XVI–XVII веков сохранились до нашего времени). Впрочем, история кремлевского Спасского монастыря остается не вполне ясной и, может быть, не была столь бесцветной, как это представляется при первом взгляде. В летописных известиях XIV – начала XV века проскальзывает особое внимание к этому монастырю. Возможно, Спасский монастырь играл в первый век своего существования особую роль в истории русского летописания и был даже основан как один из центров московского просвещения. Поэтому первым его архимандритом и был Иван «сказатель книгам».

Выдающимся строителем московских монастырей был митрополит Алексей. Он построил в Кремле особый митрополичий монастырь во имя чуда Архангела Михаила в Хонех, обычно просто называемый Чудовым монастырем. По старому преданию, монастырь был основан в память исцеления татарской царицы Тайдулы, совершенного митрополитом Алексеем в Орде. При этом прибавлялось, что Чудов монастырь был сооружен на месте двора татарских баскаков и т. д. По древним сказаниям, Чудов монастырь возник в 1365 году.[511]511
  ПСРЛ. Т. XXI. С. 358.


[Закрыть]

Митрополит Алексей снабдил монастырь церковными сосудами и книгами. По счастливой случайности библиотека Чудова монастыря сохранилась до нашего времени и дает некоторое представление о библиотеках московских монастырей XIV–XV веков.

Митрополит Алексей завещал Чудову монастырю значительное количество сел «с половники и с третники и с животиной».[512]512
  См. Приложение.


[Закрыть] Чудов монастырь часто упоминается в известиях XIV–XV веков как один из крупнейших московских монастырей.

Митрополит Алексей основал и другой большой московский монастырь – Андроников. Старинное предание, восходящее по крайней мере к XV веку, говорит, что этот монастырь был устроен по обету. Случилося некогда, – так рассказывал будто бы сам Алексей, – когда мы плыли от Царьграда, ветреное возмущение и корабль сокрушало сильными волнами, и все мы отчаялись сохранить жизнь, и каждый молился о себе, и я дал свой обет Богу: в какой день достигнем пристани, поставить церковь в честь того святого, который в этот день будет праздноваться. И с того часа ветры и море от волнения успокоились, и была великая тишина.[513]513
  ПСРЛ. Т. XI. С. 31–32. Они прибыли 16 августа (на «третий Спас»).


[Закрыть] Этот рассказ не носит ничего чудесного, так как подобные обеты, выполненные впоследствии и невыполненные, были в средневековье обычными и очень распространенными. Ручей под Андроньевым монастырем еще в начале нашего века назывался Золотым Рожком, будто бы в память о константинопольском Золотом Роге. Строителем монастыря был монах Андроник, присланный Сергием Радонежским. По имени этого первого игумена монастырь и зовется Андрониковым, или в просторечии Андроньевым. Митрополит Алексей воздвиг в монастыре церковь Нерукотворенного Спаса, праздновавшегося 16 августа, в день, когда буря превратилась в тишину. Возможно, это и есть та белокаменная церковь, которая стоит в каменном футляре в Музее Андрея Рублева – древнейшая каменная московская церковь, сохранившаяся до нашего времени. Впрочем, в житии Алексея церковь не названа каменной; поэтому современный каменный собор нельзя считать построенным в это время, то есть в 1367 году. Другое известие об Андроньеве монастыре, помещенное в житии Сергия Радонежского, дает уже прямую дату построения каменного собора. Митрополит Алексей взял у Сергия его ученика Андроника, «и бысть монастырь велий, и церковь камена красна и подписана чюдно велми».[514]514
  ПСРЛ. Т. XI. С. 143.


[Закрыть]

Сохранившиеся до нашего времени рукописи, написанные в Андроньеве монастыре в конце XIV – начале XV века, обнаруживают существование в нем кадров опытных переписчиков. Монастырь был одним из центров московской образованности, в мировом искусстве он прославлен Андреем Рублевым и его учениками.

Во второй половине XIV века возник третий большой монастырь – Симонов. Основателем его был Феодор, сын названного выше Стефана и племянник Сергия Радонежского, а название свое монастырь получил от Симонова «места», на котором был основан. Позже от Симонова монастыря отличали находившийся поблизости старый Симонов монастырь, где были похоронены Пересвет и Ослябя, герои Куликовской битвы. Феодор добился для своего монастыря особого положения; монастырь был взят под непосредственное покровительство патриарха, сделался его «ставропигией». В этом монастыре была построена каменная церковь (в 1405 году), заложенная еще Феодором. Симонов монастырь сделался одним из богатейших, обладателем большого количества сел и деревень, но ничем не прославился ни в искусстве, ни в письменности, хотя и пользовался большим почетом.

Названные 3 монастыря так и остались до конца XV века крупнейшими московскими обителями, но были другие монастыри меньшего значения: Рождественский, Вознесенский, Иоанна Предтечи под Бором в Замоскворечье, Сретенский, Николы Старого, Петровский и др.

В нашей литературе расположение монастырей вокруг города иногда ставится в зависимость от обороны города. Симонов, Донской, Новодевичий монастыри будто бы были укрепленными фортами на окраинах города. Такое наблюдение находит оправдание в действительности XVI–XVII веков, когда эти монастыри были окружены мощными крепостными оградами, но его нельзя переносить в глубь веков. Наоборот, можно думать, что в XIV–XV столетиях монастыри возникали в более безопасных местах. Татарские набеги делались обычно с юга, литовские – с запада, и на этих окраинах как раз и не возникло ни одного монастыря, а старый Данилов монастырь даже запустел. Наоборот, поразительно, что к югу от Москвы до построения Донского не было ни одного значительного монастыря. Донской и Новодевичий монастыри были построены в XVI столетии, а до этого московские монастыри возникали на северной и восточной окраинах, в наиболее безопасных местах.

Большое количество монастырей придавало Москве своеобразный вид, так как каждый монастырь представлял собой настоящий феодальный замок с оградой и нередко с каменной церковью внутри ее. Монахи и послушники жили в самом монастыре, а за его оградой располагалась монастырская слободка, населенная ремесленниками. Зависимые монастырские люди, «челядь», третники и половники, отдававшие в монастырь половину и треть своего урожая, были заметной прослойкой в городском населении, и их никак нельзя скидывать со счета, говоря о средневековом городе.

Создание монастырей нередко было делом аристократов, стремившихся создать свои вотчинные монастыри. Митрополит Алексей, как мы знаем, был из рода бояр Бяконтовых, Сергий Радонежский, и его брат Стефан происходили из рода ростовских бояр, правда, оскудевших, но раньше «славных и нарочитых бояр, богатьством многим изобилуя». Основателем Симонова монастыря сделался Феодор, сын Стефана. Подобные люди смотрели на созданные ими монастыри как на свои вотчины. Поэтому так часты названия монастырей, данные по их основателям: Сергиев монастырь, Спас в Чигасах (по имени игумена Чигаса), Давыдова пустынь и т. д.

Кроме монастырей, в Москве, как и во всяком средневековом городе, существовало множество церквей. В подавляющем большинстве это были деревянные церкви с различными прозвищами, порой смешными: «на курьих ножках», «против кружала» (трактира), «под вязом», «под сосенками» и т. д. Центром этих церквей был Успенский собор в Кремле, но существовали и другие почитаемые церкви, иногда имевшие особое назначение. Такова была церковь Троицы у Старых Полей, еще в начале нашего века стоявшая поблизости от памятника первопечатнику Ивану Федорову. Свое название она получила от существовавшего здесь «поля» – места для судебного поединка, широко применявшегося в московской судебной практике.[515]515
  Судебники XV–XVI веков / Под ред. Б. Д. Грекова. М.; Л., 1952. С. 201–209.


[Закрыть]

При церквах помещались церковные дворы или целые слободки с домами причта, а также кладбища. Церковные дворы были «обеленными», освобожденными от несения тягла вместе с черными людьми. Трудно даже приблизительно сказать о количестве белого духовенства и церковных причетников, живших в Москве XIV–XV веков, но среди городских жителей, они, несомненно, составляли значительную прослойку. Тем более неправильно скидывать со счетов это складывающееся духовное сословие, как это делается почти сплошь в нашей исторической литературе, начиная с В. О. Ключевского.[516]516
  См.: Ключевский В. О. История сословий в России. Изд. автора. М., 1913.


[Закрыть] Историки говорят почему—то только о церковном обществе Киевской Руси и забывают о нем в дальнейшем.

Вокруг церквей и под их непосредственной охраной жили своеобразные коллективы нищих, калек, вдовиц, «болящих и недужных». В этой среде создавались легенды о различного рода чудесах и внезапных исцелениях, которым порой отказывалось верить даже само духовенство. Церковный мир жил в Москве своей особой жизнью, это была еще одна и крупная по численности прослойка московского населения XIV–XV столетий.

СОВМЕСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ МОСКВОЙ ВЕЛИКИМИ КНЯЗЬЯМИ И ИХ СОРОДИЧАМИ

Великим князьям приходилось сталкиваться в Москве не только с боярством, но и со своими сородичами – князьями—совладельцами. Поэтому борьба великих князей с боярами все время перемежалась их борьбой с князьями—сородичами, в интересах которых было сохранять территориальную раздробленность Москвы и совместное владение ею всем домом Калиты.

В самом начале XIV века Москва находилась еще в общем владении сыновей Даниила Александровича (умер 5 марта 1303 года). На первых порах братья держались дружно и общими силами боролись с врагами: «Князь Юрьи Данилович Московский с братьею своею», как их называет летописец. Даниловичи сидели в Москве большим гнездом и воевали с тверскими князьями. Впрочем, уже тогда согласие между ними иногда нарушалось. В 1307 году князья Александр и Борис Даниловичи отъехали в Тверь, по—видимому, не поделив отцовского наследства. На следующий год Александр умер, а Борис вскоре вернулся в Москву и сражался на стороне старшего брата.

Смерть Юрия Даниловича в Орде (1325 год) закончила длительный период борьбы за великое княжение. На место непоседливого и воинственного Юрия на московский стол сел его младший брат Иван Данилович. Из всех Даниловичей он один остался в живых, остальные умерли бездетными. В руках Ивана Даниловича (1328–1340 гг.) как единственного наследника отца и братьев оказалась вся московская «отчина».

Совместное, «третное» владение Москвой началось после смерти Ивана Калиты (1340 г.), который завещал своим трем сыновьям «отчину свою Москву». Совместное владение Москвой потомками Калиты тотчас же потребовало какой—то договоренности между князьями—совладельцами. Три брата, Семен, Иван и Андрей, целовали крест у отцовского гроба и заключили договор, в котором вопросу о владении Москвой уделялось немало места. К сожалению, та часть договора, где говорится о правах князей в самой Москве, сохранилась очень плохо. Однако и сохранившиеся части договора позволяют судить о существовании в Москве великокняжеского тысяцкого и наместников князей—совладельцев, от которых могла учиниться «просторожа», то есть какое—либо недоразумение или недосмотр. Наряду с тысяцким существовали наместники не только младших князей, но и самого великого князя, причем признавалось первенство великого князя: «Аже будешь на Москве, тобе судити, а мы с тобою в суд шли».

Наличие в Москве нескольких князей—совладельцев вызывало недоразумения между великим князем и его удельными сородичами. Уже дети Калиты договаривались о разделе доходов с московских пошлин и судов. Братья уступали старшему Симеону на старейшинство половину таможенных сборов – «полтамги», оставляя половину, полтамги, за собой. Великий князь имел право судить живших в Москве княжеских слуг в случае их тяжб со слугами самого великого князя.

Симеон Иванович Гордый (1340–1353 гг.) умер бездетным, хотя при жизни имел большое потомство: двух сыновей и дочь от первой жены, четырех сыновей от третьей. Все сыновья умерли при жизни отца, а дочь была выдана за кашинского князя. Выморочность и отчаяние чуются за словами духовной Симеона,[517]517
  ДДГ. С. 13. «А что ся учинить просторожа от мене, или от вас, или от моего тысяцьского и от наших наместников, справа ны учинити, а нелюбья не держати». Просторожа – недос—мотр 2, ошибка.


[Закрыть] увещающего своих братьев не слушать лихих людей, «чтобы не перестала память родителей наших и наша, свеча бы не угасла». Главная дума завещателя это обеспечить вдову—княгиню, которую он поручает заботам своих братьев и своего дяди Василия. Он передает свою «отчину» княгине, может быть, в надежде, что беременность жены обнаружится после его смерти и у него родится наследник, которого он так жаждал иметь при жизни.

Так, видимо, надо понимать не разобранное в его духовной место – «по Бозе приказываю своей братье князю Ивану и князю Андрею свою княгиню и своего… и свои бояре». На месте двух точек, поставленных издателями взамен стертого или неразобранного слова, видимо, надо читать «сына» (через титло – сна), иначе разве можно было бы завещать княгине всю московскую отчину с Можайском и Коломной и напоминать братьям, «како тогды мы целовали крест у отня гроба». Не могли же братья взять на себя обязательство передать свою общую отчину бездетной вдове старшего брата. Ожиданиями возможного наследника объясняются странные распоряжения Симеона и «переход в женские руки, да еще в руки бездетной вдовы, уроженки тверского княжого дома, таких важнейших московских владений как Можайск и Коломна», чему справедливо удивлялся А. Е. Пресняков.[518]518
  Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. С. 170. См. ДДГ. С. 13. Л. В. Черепнин считает, что в духовной было написано «дядю», считая этим дядей дядю великой княгини Василья Васильевича Вельяминова. Он говорит о «возможности» такого родства, хотя его и не доказал (Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV–XV веков. Ч. 2. С. 25–27). Но тогда остается непонятным, как можно было передать великое княжение бездетной княгине при жизни братьев великого князя, факт совершенно беспримерный в русской истории. Уже Н. М. Карамзин считал, что «дядя Василий» это князь Василий Михайлович Кашинский. Первые издатели духовной Симеона поступили более осторожно, отметив пропуск двух букв и не внося свои взгляды в текст документов без оговорки.


[Закрыть]

1353 год был страшным и сопровождался смертоносной эпидемией в Москве. 11 марта умер митрополит Феогност, на той же неделе умерли дети великого князя Иван и Семен, вслед за этим очередь последовала за Симеоном Ивановичем, скончавшимся 26 апреля. Не успели справить по нем сорокадневные поминки, как умер его брат Андрей Иванович.

Завещание Симеона Ивановича осталось невыполненным, и московская отчина перешла в руки его брата Ивана Ивановича, прозванного «Красным» (красивым). Он был на 10 лет моложе старшего брата (родился 30 марта 1326 года) и сделался московским князем 27 лет от роду. Из всех московских князей это была самая бесцветная фигура. Летописец называет Ивана кротким, тихим и милостивым, награждая добродетелями, подходящими для обычного семьянина, но не для московского князя.

Иван Иванович Красный (1353–1359 гг.) наследовал треть Москвы, принадлежавшую старшему брату Симеону. Следовательно, в его руках оказались две трети Москвы, последняя треть осталась во владении серпуховского князя Владимира Андреевича, сына Андрея, третьего из наследников Калиты. Перед смертью Иван Иванович завещал «отчину свою Москву» сыновьям Дмитрию и Ивану. Но Иван, младший брат Дмитрия Донского, умер в малолетстве, и владение Москвой по—прежнему удержалось только в руках великого князя и его двоюродного брата, Владимира Андреевича.

Это положение сохранялось более 100 лет и додержалось до второй половины XV столетия.

Вопрос о том, что такое представляли собой «трети», на которые делилась Москва, почти не затронут в литературе, хотя он имеет существенное значение для характеристики средневековых русских городов. В недостаточной степени он был рассмотрен и в моей статье о московских третниках, где этот вопрос разрешался только на примере Москвы.

Возникает прежде всего вопрос, что представляла собой треть, была ли она частью городской территории или частью доходов, шедших с Москвы в княжескую казну.

Некоторый ответ на этот вопрос дают духовные и договорные грамоты великих и удельных князей. Завещание великого князя Ивана Ивановича устанавливает «треть» Владимира Андреевича в тамге, в мытах и в пошлинах городских. Тамга и мыт – сборы с товаров, городские пошлины, судебные и другие сборы. Тут явно идет речь о доходах, а не о территории.[519]519
  «А братаничу моему, князю Володимеру, на Москве в наместничестве треть, и в тамзе, в мытех и в пошлинах городских треть, что потягло к городу» (ДДГ. С. 15).


[Закрыть]

Договор Дмитрия Донского (1359–1389 гг.) с Владимиром Андреевичем (ок. 1389 г.) устанавливал безусловное первенство великого князя в Москве: «А судов ти московьскых без моих наместников не судити, а яз иму московские суды судити; тем ми ся с тобою делити».[520]520
  ДДГ. С. 32.


[Закрыть] Таким образом, соглашаясь делиться доходами, великий князь оставил за собой право московского суда, тут же давая обязательство совместно с удельным князем ведать городскими людьми и в службу их не принимать.

Однако уже в договоре Василия Дмитриевича (1389–1425 гг.), сына Дмитрия Донского, с тем же Владимиром Андреевичем говорится о «трети» в такой форме, которая позволяет предполагать, что «треть» была единицей территориальной. Великий князь подтверждает права князя—совладельца на уступленную ему Дмитрием Донским «треть» Москвы, «чем тя благословил отец твой и отец наш, князь великий, отступил ти ся треть Москвы, и отчина твоя Серпухов и иная места».[521]521
  Там же. С. 37.


[Закрыть]

Понять, что собой представляли «трети Москвы», можно на примере Рязани (Переяславля Рязанского), где в XV столетии также существовало «третное» владение. Рязанский великий князь выделил своему князю—совладельцу княжеские дворы в городе, «и посад, и мельницы, и поле у города, и луг, и в городской тамги треть». Князь—совладелец обязывался строить («рубить») городские укрепления в Переяславле «своею отчиною; треть».[522]522
  Там же. С. 334.


[Закрыть] Таким образом, в Рязани княжеская треть представляла собой, с одной стороны, определенную территорию в городе, с другой – право князя—совладельца на доходы, получаемые от тамги, а вероятно, и от других пошлин.

В таком виде представляется и третное владение в Москве. Владелец третьей «трети» Москвы и наследник князя Андрея Ивановича, князь Владимир Андреевич завещал свою «треть, чем мя благословил отец мой» своим 5 сыновьям, а треть московской тамги и «все пошлины московские» – своей вдове.[523]523
  Там же. С. 45–46.


[Закрыть] К сожалению, установить, какая часть средневековой Москвы входила в «треть» Владимира Андреевича Серпуховского, можно только гадательно. Вероятнее всего, это было Занеглименье или его часть, так как Владимиру Андреевичу принадлежало село Кудрино (на месте б. Кудринской площади, теперь площадь Восстания) с окружающими деревнями.[524]524
  АФЗХ. Ч. 1. С. 49.


[Закрыть]