Текст книги "Кулуангва"

Глава 18

20°40’14»N

88°34’12»W

Чичен-Ица, полуостров Юкатан, Мексика.

10 декабря 1520 года

Глядя на Толану, Вак Балама, и только он, знал, что за роль сыграет она в его спектакле на жертвенном камне. Это случится сразу после игры в мяч, через несколько дней. Вак Балама снова вышел к столу в центре храма. На сей раз он нес глубокую глиняную чашу, наполненную жидкостью мутно-зеленого цвета с фиолетовыми разводами. Небольшой глиняный же ковшик держался крючком за край, постукивая ручкой о чашу при каждом шаге жреца.

Скат на столе уже не производил никаких движений и лежал в центре, прикрывая небольшое отверстие. Балама, поставив чашу на край стола, выхватил подвешенный к бедру каменный тесак и со всего размаха, обрушив его на хребет ската, перебил тому позвонки. Скат не шевелился. Не двигались и сидящие, продолжая мычать свою утробную песню. Еще один взмах, хлесткий удар тесаком – и хвост ската, а точнее, его костяной наконечник, шип-кокон, которым морской обитатель легко пробивает не только кожу человека, но и днище выдолбленной из дерева лодки, отлетел в угол храма. Жрец знал, что костяная поверхность шипа, выделяя в момент удара сильнейший паралитический яд, вызывает у жертвы спазм. Даже сейчас, когда скат мертв, это удивительное орудие убийств продолжало оставаться смертельно опасным. Широко размахнувшись, Балама тесаком сбросил мертвую бесхвостую рыбину со стола, и та едва не задела Толану.

Лицо верховного жреца племени оставалось бесстрастным. Таким же оно оставалось и дальше, когда, подходя с чашей в руке к каждому из собравшихся, он резким рывком откидывал им голову назад, ухватившись за длинный «конский хвост» волос, перехваченный цветными лентами. Не менее резким движением вливал им в полураскрытые рты, краем ковшика раздвигая зубы, пару добрых глотков горько-сладкого напитка. Мумпаеа-ампла – так назывался этот нектар. Вак Балама готовил его по весне, с наступлением сезона тропических ливней, из стеблей водяной лилии, вытяжки из костей рыбы-попугая и жидкого каучука гамалуйи. Действовать напиток начинал спустя всего несколько минут после его приема. К тому времени, когда Балама подошел к десятому мужчине, девять предыдущих были уже не здесь. Глаза их закатились, обнажив белые с ручейками кровавых капилляров яблоки. Движения стали нескоординированными, а звуки, которые все они еще продолжали издавать, теперь напоминали рев загнанных в стойло буйволов перед резней. Громко, жалобно, тоскливо и страшно.

Жрец подошел к Толане. Она была последней. Просто, без агрессии, молча, он протянул ей ковш с остатками зелья. Толана приняла чашу и осушила ее без малейшего колебания. Через минуту она уже недвижно стояла на коленях, голова ее покоилась на камне, глаза были раскрыты, необычно широкие черные зрачки смотрели в никуда.

Процедура принятия священного напитка мумпаеа-ампла была завершена. Постояв некоторое время со скрещенными на груди руками, понаблюдав за поведением воинов, Вак Балама вдруг гортанно крикнул: «Чаак! Па же ка?» – Чаак! Что ты хочешь? «Ла пусыкало?» – Кровь сердца? И дальше говорил жрец: «Ты получишь все, что хочешь! Но дай нам воду, зачем тебе мертвое племя? Зачем?» И, обращаясь уже к воинам, Балама гаркнул: «Ли-та нэ!» Все они враз прекратили свои волнообразные движения и пение и вновь опустились на колени перед столом. Правда, в глазах их все так же не отражалось никакой мысли. Внешне все походило на начало обряда с одной лишь, но очень существенной разницей: половые органы всех мужчин быстро налились кровью и сейчас лежали на поверхности стола, слегка подрагивая в ритме пульсации крови. Балама нашел и поднял отрубленный шип ската, подошел к Кулуангве – тот был самым ближним к нему в ряду воинов – и вложил ему в руки тонкий, чрезвычайно острый и крепкий, как вулканический базальт, кокон. Кулуангва принял кокон, явно не понимая, что это такое.

Веревка из животных жил, тонкая настолько, что могла быть леской для ловли рыбы, длиной около пятнадцати метров, обвивалась у Вак Баламы вокруг пояса. Издалека ее можно было принять за ремень, сплетенный из десятка кожаных лоскутков. Полностью размотав веревку, жрец вложил один ее конец, с узкой петлей, в ладонь Толаны, стоявшей на коленях, в отличие от воинов, совсем неподвижно, положив руки и голову на стол. Другой конец веревки жрец оставил у себя. Тонкий, почти нить, этот конец был пропитан животным костным клеем. Вак Балама поднял правую руку с зажатой в ней веревкой и выдохнул: «Время пришло, Чаак хочет нашей крови в обмен на нашу жизнь! День станет ночью, небо разверзнется, и ягуар потоком воды сотрет все с лица земли. Земля закровоточит, и небо в этот миг вернет нам воду жизни!»

Он провел двумя пальцами левой руки по лбу Кулуангвы, и тот внезапно молниеносным движением точно нанес себе удар острием кокона прямо в фаллос. Затем он так же резко выдернул кокон из своей плоти. Острие пронзило его налитой орган насквозь, будто иглой. Из обоих отверстий начала извергаться горячая струя алой крови, фонтанами ударяя в стол. Ни стона, ни крика не вырвалось из крепко сжатого рта Кулуангвы. Глаза его так и продолжали смотреть в пустоту широкими черными зрачками. Кровь толчками, с частотой ударов сердца, била по полированной поверхности камня, по его капиллярам, сходившимся в изображение лотоса, и стекала к центру, к небольшому черному отверстию.

С трудом разжав пальцы Кулуангвы, Вак Балама завладел шипом и вложил его в руку следующего мужчины. Все повторялось снова и снова. И вскоре кровь уже десятью ручьями стекала к центру. Соединяясь в замысловатом рисунке, ручьи превращались в единую реку, несущую всю свою мощь к черному творению Бога Огня – Чаака, ждущему в центре стола.

Потоки крови постепенно истощались; звуки песнопения стали замедляться и вскоре перешли в один протяжный жалобный вой. Тяжелый, низкий звук, заполнивший пространство храма, был слышен всем в притихшем городе, до тех пор пока Балама, наконец, хлопнув шесть раз в ладони, не прекратил ритуальные звуки. Теперь уже в молчании люди начали синхронно раскачивать головами. Иногда в свете факелов поблескивали глаза с закатившимися зрачками. Прокол коконом, обладающим сильным парализующим действием, отключил воинам органы чувств, отвечающие за боль, а галлюциногенные свойства напитка усиливали состояние экстаза. Жрец подошел к Кулуангве и, взяв в руки его кровоточащий член, продел сквозь отверстие, оставленное шипом, тонкую белую веревку. Кулуангва казался восковой куклой, ибо во время всей процедуры ни один мускул его тела не дрогнул, не дернулись даже ресницы. Балама же стал продевать веревку в проколотые члены всех мужчин. И те, как и Кулуангва, не двигались и не издавали ни звука. Они словно бы не ощущали прикосновений к плоти. Наконец, все десять были нанизаны. Последняя среди назначенных Чааку жертв – Толана. Жрец продел вымазанную кровью веревку сквозь ее проткнутый язык и замкнул круг, крепко связав концы. Кровь продолжала вытекать из проколотого языка женщины, и, чтобы она не захлебнулась, Вак Балама повернул ее голову лицом к центру стола.

Постояв несколько долгих минут в стороне от стола, наблюдая за участниками ритуала, жрец вдруг громко воскликнул: «То ки! Ли-та Ба!» – Довольно! Вставайте! – Все тут же встали вокруг стола, вытянув перед собой руки, и начали совершать кругообразные движения, будто плыли глубоко под водой в поисках кораллов. Жрец же поднял Толану за руку и велел ей медленно следовать за ним вокруг стола, побуждая нанизанных воинов к движению вперед, вдоль веревки, как кукол. Он останавливался с Толаной перед каждым воином так, чтобы предыдущий становился на место только что ушедшего. Балама обошел с Толаной весь стол. Когда все возвратились на свои места, они сели в прежних позах. Кровь, хоть и все медленнее, продолжала стекать в центр. Возобновилось и странное монотонное пение.

Высоко взмахнув рукой, жрец тесаком разрезал веревку и начал энергичными круговыми движениями наматывать ее себе на руку. В то мгновение, когда вся веревка оказалась намотанной на локоть Баламы, оставив на ладони тонкий кровавый след, все, кто участвовал в Рассыпании Капель в храме, как подкошенные повалились на пол. Лица их заострились, стали мертвенно бледными, восковыми, но удивительно спокойными. Тела же похолодели.

Но не этого добивался Вак Балама – обряд жертвоприношения еще не был окончен. Низко присев, он вдруг взлетел на стол, как большая птица. Подобрался к центру, марая колени в начинающей запекаться крови, и, по локоть опустив руки в нишу, вытащил из глубокой дыры то, к чему стекались «рассыпанные капли». Черно-бурый от крови каучуковый мяч, перекатившись из одной ладони в другую, застыл на вытянутой руке жреца. Одним движением сняв с себя маску, жрец поцеловал мяч. На лице его остались темные кровавые потеки. Вак Балама присел на каменное возвышение и начал неслышно произносить слова заклинания, известные только ему одному. Завершив таинство, он поднял мяч над головой и, крепко сжав его, как будто выдавил несколько капель себе на темя. После этого замер.

Солнце уже готовилось закатиться за ультрамариновый небосвод, когда Балама резко очнулся. С мертвым, неподвижным лицом, странно похожим на отброшенную в угол маску, он начал обходить храм, останавливаясь ненадолго у каждого бездыханного тела. Держа мяч над головой воина, Вак ждал, пока на темя тому не упадет несколько капель крови, после чего на мгновение крепко прижимал мяч к охладевшему лбу. Так с каждым участником ритуала. Вскоре лица их заметно порозовели, хотя открытые широко глаза пока не двигались.

Завершив первый обход, Балама стал обходить лежавших вкруг стола мужчин снова. Теперь он брал в руку их все еще неправдоподобно огромные черные фаллосы и прикладывал мяч к сочащимся кровью отверстиям. Раны начали сжиматься, а сами органы уменьшаться в размерах. И вот девять только что бывших мертвецами мужчин превратились в девять спящих спокойным сном людей. Несколько черных капель крови, упавших из мяча на распухший язык Толаны, вмиг остановили кровотечение и превратили ее в спокойно спящую беременную женщину. В тот же миг ладони жреца пронзила острая боль ожога. От неожиданности Балама отбросил мяч в угол комнаты, где тот приземлился на скользкую спину убитого ската, оставив на ней узкую черную полосу. Зал храма моментально наполнился запахом жареного рыбьего мяса.

Балама, вытаращив глаза, несколько мгновений смотрел в угол комнаты, затем в два скачка преодолел пространство, разделявшее его и мяч. Осторожно двинул сначала предмет ногой и убедился, что это безопасно, потом вновь взял его в ладони. Но мяч уже остыл, и только капли прикипевшей к нему крови свидетельствовали, что все это Баламе не привиделось. Жрец постоял еще немного с закрытыми глазами, медленно покачиваясь взад-вперед, перекатываясь с пятки на носок, словно вспоминал что-то очень важное, что всегда хранилось в памяти, но ушло на самое ее дно и затерялось там. Внезапно он рухнул на колени, сжимая мяч в протянутых вперед и вверх руках, и закричал так пронзительно, что даже Толана, находившаяся в глубокой прострации, повела плечами над каменным столом у него за спиной.

«Тон гуха! Тон гуха!» – Пора! – Взгляд его был устремлен в проем: там увидел он, как поднялось и засияло далекое созвездие Трех Воинов. Три звезды лежали на одной прямой линии, под углом к Земле, «копьем» указывая точку, куда вскоре сойдет Чаак.

Глава 19

21°10’49»N

86°53’16»W

Полуостров Юкатан, Мексика.

15 декабря 1971 года

«Лет соро та кама вок!» – с этим криком сухой старик указал своей палкой, словно копьем, на центр поля. Он поднялся со своего места, с трудом опираясь на две скрюченные бамбуковые палки, и направился к центру игровой площадки. Все, включая «иноземца», замерли и затаили дыхание.

Сколько помнило племя, старец этот не двигался. И вот сейчас он встал! Медленно, как во сне, подошел к Диего, отбросил в стороны свои опоры, взял из рук мальчика черный пыльный мяч и ткнул им ребенка в грудь, истово зашептав что-то неразборчивое. Лишь одно слово уловил Диего из многих, что старик повторял с пеной у рта: «…кулуангва, кулуангва, кулуангва…!» Рваный шрам на пепельном древнем лбу сделался черным от прилива крови, и это лицо, выражавшее какую-то одержимость, привело Диего в ужас. Вдруг старик гортанно выкрикнул: «Тон гуха! Тон гуха!» и забился в судорогах, повалившись в пыль. Дернувшись несколько раз, тело его наконец замерло, скрученное в узел.

Широко раскрыв глаза, Диего стоял неподвижно и судорожно прижимал к груди черный мяч. Капля крови из разбитой брови медленно сползла по его носу и упала на поверхность мяча, образовав небольшую воронку в покрывавшей мяч пыли. Солнце достигло зенита, природа на мгновение замерла, и тут мальчик как подкошенный повалился навзничь на потрескавшуюся землю, но мяч из рук не выпустил.

Крики сельчан вывели из оцепенения Диего-отца. Доли секунды смотрел он на два тела: туго и нелепо скрученное – стариковское и другое, что лежало на спине с крепко сцепленными на груди руками, – его сына. Расталкивая окруживших тела людей, отец присел над Диего и попытался привести его в чувство. Потом подхватил сына на руки и бросился к стоявшей неподалеку машине. Пошарив за сиденьем и отыскав флягу с водой, он выплеснул часть содержимого на лицо мальчика. Диего очнулся, тряхнул головой, огляделся вокруг, ничего не понимая, и, перебравшись в кресло рядом с водительским, шепотом спросил:

– Что это было, пап?

– Все хорошо, малыш, просто ты немного устал и перегрелся на солнце. Слушай, хватит нам приключений, поехали домой, мы здесь все, что надо, сделали.

Подняв столб пыли, «Фольксваген» сорвался с места и погнал на разбитых рессорах по дороге из белого песка, зажатой меж иссохших деревьев.

– Папа, он назвал этот мяч по имени. Он назвал его Кулуангва, и еще он сказал какое-то странное слово… тонгуха. Это что, а? – Диего смотрел вперед, вжавшись в кресло и притянув к груди острые, в коростах коленки. Пальцы его по-прежнему до побелевших костяшек прижимали к груди мяч.

– Ну что ж, сынок, Кулуангва, так Кулуангва. Пусть он будет твоим сувениром, рождественским подарком из Мексики. Надо бы еще матери с сестрицей твоей что-нибудь сообразить, но это уж по дороге придумаем.

Он немного помолчал.

– Ты уж прости меня, так и не смог я тебя по местным достопримечательностям покатать. – Прищурившись, отец смотрел на дорогу, затягиваясь сигаретой.

– Это ничего, папа. Это ничего…

Диего-младший щелкнул кнопкой магнитофона, разбитый салон заполнила песня:

 
And here’s to you Mrs. Robinson
Jesus loves you more than you will know,
wo wo wo
God bless you please Mrs. Robinson
Heaven holds a place for those who pray,
hey hey hey88
  Выпьем за вас, миссис Робинсон, Иисус любит вас больше, чем вы предполагаете. Благослови вас Господь, миссис Робинсон, На небесах всегда есть место для тех, кто молится (англ.) – Припев из песни «Mrs. Robinson», одного из главных хитов дуэта Simon&Garfunkel.


[Закрыть]
 

На поляне, окруженной ветхими строениями, местные жители обступили усохшее до костей тело старика. Только лишь присутствуя здесь, в центре поселка, он, казалось, был вечным спутником всех этих забытых Богом людей в их первозданной глуши. А сейчас этот старик лежал перед ними мертвый – их жизнь навсегда изменилась.

Мальчишки же провожали глазами клубы пыли, оставленной фургоном. Он увез мальчика из далекой Аргентины, а мальчик прихватил с собой их черный мяч по имени Кулуангва. За машиной бросилась было тощая собака, быстро перебирая кривыми лапками, но и она вскоре отстала. Минуту спустя в пыль начали падать мелкие капли слепого дождя. Небо ярко озарилось зеленой вспышкой, как это случается, когда идет гроза, однако всполох задержался на добрые десять минут, сделав небеса изумрудно-бирюзовыми.

«Тон гуха», – прошептал Диего, засыпая в машине.

Глава 20

45°27’57» N

9°11’21» E

Милан, Италия.

14 мая 1991 года

– «Тон гуха», я вам точно скажу, Родион Карлович, совсем не из итальянского языка, – вытирая губы салфеткой, со знанием дела сказал Сергей Тихолапов. Его явно увлек и заинтересовал рассказ профессора о злоключениях со стариком. – А «кулуангва» – это, судя по всему, имя или название. Не удивлюсь, если старик дал мячу имя.

– Да, мне тоже так показалось. Мяч – неодушевленный предмет, а называет он его, как… ммм, скажем, котенка. Что-то странное, языческое в этих звуках. – Родион Карлович вдруг замолчал, будто осененный. Он полез в саквояж, немного порылся там, но ничего не достал. Некоторое время разглядывал что-то из содержимого саквояжа поверх очков, спущенных на кончик носа.

– Что-то случилось? – прервал его молчание Сергей.

– Ты знаешь, как это ни удивительно, но, кажется, этот мяч… эээ.. мяч индейцев майя для игры в футбол…

– Ну-у, товарищ профессор, – шутливо прервал его Тихолапов, – это уж вы на своего конька подсели. Не может того быть, чтобы в лавке старьевщика в центре Италии скрывалась настолько древняя реликвия!

Сергей Тихолапов, недавно окончивший Московский университет, знал, что любимой темой Тейхриба (и основой его диссертации) была древняя история Латинской Америки. Многие удивлялись такому неактуальному выбору, но Тейхриб тогда уж очень увлекся, уперся и защитился-таки именно по ней.

– Нисколько не подсел. «Тон гуха» на языке майя означает «пора», «время идти», «время уходить». Эти слова, кстати сказать, можно найти и в календаре майя, в священной книге, и на множествах колонн, воздвигнутых на городских площадях в честь бога Чаака. Обычно такие надписи датировались концом декабря. Странное повторение – из года в год, из века в век. Я всю дорогу пытался вспомнить, где я это словосочетание уже слышал, но мыслью кружил в Италии. А ты мне дал хорошую подсказку, спасибо.

– Да не за что, – пожал плечами Сергей, откинувшись на стуле. – Это и есть все ваше доказательство? Тон гуха? – Лицо его осветилось застенчивой улыбкой.

– Нет, есть еще кое-что. Например, – у меня перестала болеть голова. Помнишь, у Булгакова: «у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти»99
  Слова Иешуа, обращенные к Понтию Пилату.


[Закрыть]. Этот мяч практически мгновенно сделал из меня счастливчика-без-боли!

– Так это вам аспирин иностранного происхождения помог.

– Ну не скажи. Не только и не столько аспирин. Знаешь, Сергей, – задумчиво и тихо стал рассказывать Родион Карлович, – мяч у древних племен майя, по их мифологии, дошедшей до нас в весьма скудном объеме, обладал уникальными, поистине магическими свойствами!

– И что же это за магические свойства такие? – обмакивая кусочек свежего хлеба в миску с теплым оливковым маслом, спросил посмеиваясь Тихолапов.

– В первую очередь, откуда они появились, эти мячи? По легенде, – продолжал Тейхриб, как бы не замечая иронии собеседника, – однажды с неба упало солнце. Большой ослепительный шар белого огня. Я так думаю, что, скорее всего, это была шаровая молния. Странно вот что. Судя по описанию, которое в 1952 году перевел британский ученый и наш с вами коллега Джон Кублер, шар был действительно огромный. Тридцать два фута и три дюйма – это почти десять наших метров. Такое точное описание, будто индейцы провели доскональное измерение. Ты ведь знаешь, наверное, что майя отличались поразительной точностью измерений. Будь то количество дней в году (что они в XIV веке рассчитали намного точнее, чем просвещенная Европа) или строительные вычисления при возведении всем известных пирамид в Чичен-Ице и Тулуме. Майя даже описали это событие: в одном из углов храма на вершине пирамиды Кутулькам. Так вот, легенда гласит, что в один из особо засушливых периодов неведомо откуда над плантацией гамаюлы, где женщины племени вымачивали тростник, появился огненный шар. Он медленно опустился над болотом и надолго завис над зеленой водой. Женщины с криками убежали, позвали мужчин из селения. Шар висел долго. Судя по древним рисункам, воины даже пытались коснуться его копьями, но не могли подобраться близко, настолько жарким он оказался. А вода в болоте, где вымачивался тростник, закипела, вздуваясь большими зелеными пузырями. И вот в одно мгновение шар вдруг стал прозрачным. На настенных рисунках видно, что жители поселка смотрят сквозь него. Затем произошел мощный взрыв, осушивший болото c тростниковыми связками. Однако наблюдавшие взрыв, а их было всего шесть человек из числа вождей, не только остались живы, но и были наделены многими магическими способностями.

– О! Интересно-интересно! Что ж они умели?

– Целительство, способность передвигать предметы, убивать взглядом – да мало ли что эти великие сказочники написали на стенах своих храмов и колоннах!

– Извините, Родион Карлович, – перебил Сергей, явно увлеченный рассказом профессора, – а зачем же майя вымачивали эту гамалуйю в воде, в том болоте?

– Дело в том, – продолжал Родион Карлович, чувствуя рядом с собой благодарного слушателя, – что майя первыми научились извлекать из тростника гамаюлы натуральный каучук. Как я понимаю, одна из процедур включала вымачивание тростника в воде. А может, это был один из ритуалов… Никто доподлинно не знает сейчас, да вряд ли и узнает когда-то, поскольку многие документы, я имею в виду бесценные книги индейцев, были уничтожены испанскими конкистадорами и крестоносцами. Так, скажем, испанский монах Диего де Линда, нет, де Ланда1010
  Диего де Ланда Кальдерон (1524—1579) – второй епископ Юкатана. Учредил на полуострове инквизицию. Однако оставил после себя труд «Сообщение о делах в Юкатане» (ок. 1566), где содержится ценная информация о цивилизации майя.


[Закрыть], высадившийся на мексиканском побережье в первую или вторую экспедицию конкистадоров, кардинально подошел к идее внесения европейской культуры и религии на новый континент. Чтобы ускорить и облегчить строительство новых – «правильных» – соборов, этот де Ланда распорядился использовать каменные блоки из существующих храмов и пирамид майя.

– Сколько же всего пирамид обнаружено на полуострове? – Спросил Тихолапов.

– Не знаю точно, сколько их обнаружили в то время, но на данный момент известно более двух тысяч. А в то время, думаю, и одной Чичен-Ицы было бы достаточно, чтобы отстроить большую часть тех новых храмов, возведенных буквально на костях и крови цивилизации майя. Но самое страшное, что сделал этот Диего де Ланда и чем, несомненно, внес свой вклад во всемирную историю, было следующее. В 1562 году он сжег как еретическую огромную библиотеку майя, обнаруженную испанскими, так сказать, разведотрядами. Всего лишь три – три! – книги были сохранены усилиями одной, да, собственно, и единственной тайной индейской общины «Чапат», о которой я тебе уже как-то рассказывал. Именно по этим трем книгам сегодня мы и можем составить себе некоторое представление о жизни индейцев доколумбовой эпохи.

– Ну и сволочь этот Ланда!

– Да уж… Но надо сделать поправку на время. Тогда ведь как было: если не ты его, так он – тебя. Впрочем, те времена, кажется, возвращаются. Возьми, к примеру, хотя бы этих новых господ бизнесменов в малиновых пиджаках.