Текст книги "Виксаныч (сборник)"

«За красоту! А ля Париж!»

В этот вечер Виксаныч кого-то ждал.

– Миша, – сказал он, как только открыл мне дверь, – понимаете, Миша, ко мне скоро должны прийти ребята-художники… Хотя постойте, не уходите. Может быть, они и не придут. Они готовят выставку. Пойдемте пока попьем с вами кофейку. Проходите сюда, на кухню. Вы знаете, как я варю кофе? У-у-у! Я смешиваю пять или шесть сортов. Один для крепости, другой для аромата и т. д. Дайте вон ту чашку. Нет, не эту, рядом! Пока режьте булку… Нет, не так. Смотрите, булку надо резать вот так!.. Д-а-а, выставку делать очень трудно. Столько всего надо предусмотреть… Масло намазывается вот этим ножом. Вы знаете, в одном городе… Вот сахар… в одном городе – это было на юге – была выставка одного художника. Этот художник – мой большой друг. Он портретист, то есть он писал портреты. И больше всего он любил писать портреты детей. И главное – они у него лучше получались. И вот на своей выставке несколько детских портретов он выставил как «гвоздь» программы. Они висели в центре всей экспозиции и были ее украшением.

Пришла комиссия, посмотрела выставку. И надо же такому случиться: в комиссии оказался директор школы, в которой художник писал портреты детей. Директор сразу узнал своих подопечных и говорит:

– Эти портреты не могут быть выставлены.

– Почему? – удивился художник.

– Потому что это двоечники.

– Позвольте, какие двоечники? Это портреты. Это живопись!

– Это не живопись, это двоечники.

– Да поймите же вы, это просто интересные для меня характеры, типы лиц…

– Эти типы – двоечники! И в них нет ничего интересного! Мы их всячески ругаем, а вы их рекламируете!

– Какая реклама? Это живопись…

– Но директор побежал к председателю комиссии и добился-таки того, что эти портреты сняли. Так что выставку делать очень трудно… Подайте, пожалуйста, спички. Хотите еще кофе? Наливайте.

Виксаныч сел поудобнее на стуле и закурил. Пока я разливал кофе, он глядел на дым от папиросы и о чем-то думал.

– В этом городе, – вдруг тихо сказал он, – я начинал работать… Я приехал сюда сказу же после института. Первые дни я знакомился с театром, городом. Мои новые друзья – молодые актеры, художники – показывали мне достопримечательности: памятники, лестницу к морю, старинную башню, в общем – обычный набор. Так продолжалось дня четыре. На пятый день рано утром я иду по коридору театра и вижу, что дверь директорского кабинета открыта. И в кабинете напротив директора сидит какая-то женщина. Она сидела ко мне спиной, и я не мог ее разглядеть. Но меня привлекла ее шляпка. Уж очень старомодная шляпка. Знаете, когда-то носили такие шляпки с искусственным натюрмортом на полях. Там виноград, какие-то листья, еще что-то, словом, такая вот была шляпка. Я уже прошел было мимо, но тут директор театра окликнул меня и попросил зайти.

– Вот, – сказал он, обращаясь к женщине, – вот, Эмилия Александровна, тот человек, который вам поможет. Он как раз занимается вашим делом. Виктор Александрович, пожалуйста, разберитесь и помогите даме.

Женщина обернулась ко мне, и я невольно вздрогнул. Передо мной сидел живой образ Бабы-яги из детских книжек. Длинный, загнутый крючком нос, резкая щель рта, выцветшие, словно без зрачков, глаза и морщинистая черепашья кожа.

Когда она поднялась, опираясь на палку, ее тощее тело остановилось в позиции вопросительного знака. Казалось, что натюрморт на ее шляпке был настолько тяжел, что пригибал голову к полу. Мы вышли в коридор.

– Чем могу быть полезен? – спросил я.

– Вы уж извините меня за беспокойство, – сказала она, глядя на меня снизу вверх. Слова ее прозвучали с едва заметной хрипотцой, однако в удивительно красивом тембре, с прекрасной дикцией. Так говорили аристократы давних времен.

– Что вы, что вы! – залепетал я.

– Мне нужно получить деньги, – просто сказала она.

– Прекрасно. Наша бухгалтерия на четвертом этаже. Я вас провожу.

– Ах! Вы так любезны! – сказала она, и мы начали медленно подниматься.

«Наверное, статистка», – подумали я и, чтобы прервать неловкое молчание, спросил:

– Вам здесь платят так же, как и везде, по сорок рублей?

– Нет, мне должны выплатить двести тысяч рублей золотом, – просто сказала она и, усмехнувшись, добавила: – Я не статистка. Правда, я постоянная зрительница, и в этом смысле разница небольшая.

– За что же вам должны выплатить такую сумму? – спросил я, остановившись от удивления.

Сейчас, после стольких финансовых пертурбаций, трудно назвать цифру, однако могу точно сказать, что ни тогда, ни сейчас таких денег не было ни у одного театра.

– Это моя премия, – сказала она, стуча своей палкой о ступени.

– Премия? За что?

– Я получила Гран-при на конкурсе красоты, – просто сказала она и добавила: – В Брюсселе. Да вы, наверное, сами знаете из газет.

– Когда? – с трудом выдавил я из себя.

– В апреле нынешнего года.

– И вы были в Брюсселе?

– Нет, зачем? Они меня и так помнят.

Я опять словно врос в последнюю ступеньку, но Эмилия Александровна – внезапно вспомнилось ее имя – уже безошибочно подошла к двери бухгалтерии.

Но едва мы вошли, бухгалтеры и счетоводы подняли невообразимый гвалт.

– Зачем вы ее сюда привели?! Опять чьи-то шуточки! Гоните ее!

Кто-то даже замахнулся огромным гроссбухом. Я сдуру полез было с ними ругаться. Напомню, я работал всего пятый день и еще не знал, что ругаться можно с любым начальством, но только не с бухгалтерией. Но в этот момент старушка молча повернулась и вышла. Я поспешил следом.

– Эмилия Александровна, я ничего не понимаю!

– Успокойтесь, молодой человек, – просто сказала она, стуча своей палкой вниз по лестнице. – Этого следовало ожидать. Опять ее происки. В конце концов, этих женщин можно понять. С их маленькой зарплатой… так просто подкупить… Но вы-то, молодой человек, я надеюсь, устоите!

– Чьи происки? Кого подкупить? Кто? Почему я? – не успевал я задавать вопросы.

Вы, наверное, уже догадались, что старуха была сумасшедшей, но, когда я слушал ее, не было в ней ничего странного, кроме, пожалуй, шляпки. А говорила она так просто и убедительно, так вежливо и интеллигентно… словом – до меня это дошло только на крыльце театра. И, чтобы поскорее от нее отделаться, я торжественно поклялся, что во всем разберусь, помогу и устою!

Эмилия Александровна скрылась за колоннами, а я решил, что наше знакомство окончилось.

Но на следующий день старушка с раннего утра ждала меня возле двери моего дома. Как она узнала адрес, не знаю.

– Здравствуйте, Виктор Александрович (и имя запомнила!). Как там мое дело? Нет ли чего-нибудь новенького?

– Миша, – вдруг прерывается Виксаныч, – подайте, пожалуйста, папиросы. Спасибо… М-м-м-да. Так вот, она преследовала меня всю неделю. Я нигде не мог от нее скрыться, она была местная! Отлично знала город. После нескольких попыток отделаться от нее своими силами я уже начал тихо отчаиваться, но помогли друзья. И оказалось, что это совсем даже просто. Оказалось, что Эмилия Александровна тоже является достопримечательностью города. Вот памятники, вот лестница к морю, а вот Эмилия Александровна, наша первая красавица в мире! И не только красавица, но и певица, тоже первая в мире! Правда, поет она только перед первыми лицами государства или на всемирных песенных фестивалях. И потому каждый год фестивали красоты и песен становятся ее триумфом и приносят баснословные доходы в виде премий. Однако могущественная, но завистливая соперница постоянно вносит ужасную путаницу в почтовые переводы, из-за чего старушкины деньги оказываются в самых неожиданных местах. Например, в котельной номер семь или в пожарной команде нефтебазы номер два. И бесполезно говорить ей «нет», «не было», не дадим». Она будет просто молча ходить за вами, ловить вас на работе, дома, в магазине, – где угодно. Но отделаться от нее можно. И очень даже легко. Ее можно ПЕРЕСЛАТЬ. Ей нужно сказать только: «Эмилия Александровна, дорогая, наконец-то я все выяснил. Вашу премию переслали в кафе «Морячка». И она уйдет туда. Аккуратно запишет адрес (хотя ей это ни к чему, она уже давно знает все организации, их руководителей и бухгалтеров, но все равно она аккуратно записывает в книжечку все данные) и уйдет. И все, кроме бухгалтеров, встречают ее весьма радушно. Ее приглашают отобедать (ни в коем случае не предлагают поесть – фамильярности она не терпит и хоть и вежливо, но твердо отказывается), с удовольствием слушают ее прелестные рассказы о прошлой жизни и острые заметки о нынешней. Бухгалтеры же относятся к ней с неприязнью. Суммы, которые она им называет, почему-то приводят их в бешенство. К тому же суммы постоянно растут. Эмилия Александровна внимательно просматривает газеты, и, если находит сообщение о конкурсе красоты, она тут же приплюсовывает новую премию к тем деньгам, которые ей уже должны. Автоматически. Она абсолютно уверена в своей победе. Ей не надо даже куда-то ехать. Она убеждена, что «там» жюри внимательно просмотрит всех красавиц и все равно скажет: «Это все безусловно красивые девушки, но им никогда не превзойти Эмилии Александровны, которая живет в Крыму!»

– Миша, давайте сварим еще кофе, – говорит Виксаныч, и мы идем на кухню.

Там я тщетно жду продолжения. Но вот мы снова рассаживаемся вокруг стола, дегустируем кофе каких-то немыслимых сортов, и Виксаныч продолжает:

– Однажды мои старые друзья-однокурсники приехали ко мне в гости, и я на правах хозяина показывал им город. А надо сказать, что в это время моим лучшим другом был директор краеведческого музея. Нигде не была так вкусна рюмка водки, как в его кабинете, в окружении удивительных вещей, поражавших своей стариной и назначением. И я повел однокурсников показать этот музей и этого директора. Поднимаемся мы по лестнице, и вдруг я вижу в директорском кабинете Эмилию Александровну. Я жестом остановил друзей и прошептал, указывая на старушку:

– А это тоже наша достопримечательность. Первая красавица в мире! И первая певица!

И тут Эмилия Александровна оборачивается на мой шепот, и на лицах друзей я вижу то же самое выражение, что было и у меня при первом знакомстве с этой знаменитой женщиной. Тогда я быстро подхожу к ней, целую руку и вежливо спрашиваю о ее делах. А она отвечает мне, что с деньгами опять вышла заминка, зато медали наконец-то до нее дошли. Историю этих медалей я узнал позже. Обычно мало кто решался ПЕРЕСЫЛАТЬ ее в милицию, но иногда случалось и такое. И когда в очередной раз она появилась в отделении, к ее приходу все были готовы. Проникнувшись необычным гуманизмом к старушке, начальник велел знакомому фальшивомонетчику из двух солдатских блях выбить две медали. На одной красовалась надпись «За красоту! А ля Париж!», на другой – «За песню! А ля Париж!». Все, кто был в этот момент в отделении, как смогли, сыграли торжественное построение, и под аплодисменты начальник вручил обе медали Эмилии Александровне.

В ответном слове расчувствовавшаяся старушка начала благодарить всех, начиная с начальника отделения и выше. Когда же она добралась до руководителей партии и правительства, бедняге милиционеру пришлось срочно комкать церемонию, для чего был использован мини-банкет в его кабинете. Только таким образом смог сменить он жеребячий хохот своих подчиненных на троекратное «Ура!». Все эти дни Эмилия Александровна сияла счастливой улыбкой и нигде ни разу не заикнулась о денежном вознаграждении, отчего суровые главбухи не поленились набрать номер начальника милиции и искренне поблагодарить его. Вот и сейчас она находилась в прекрасном расположении духа, и пока мои друзья-однокурсники в недоумении переглядывались, она вдруг заговорила своим удивительным, чарующим голосом:

– За последние дни было столько встреч, выступлений, что я сейчас немного не в голосе, а то бы я вам непременно спела. Когда-то я пела перед королями, герцогами… И они называли меня королевой… Было море цветов, дорогих подарков, а сколько бурных романов и громких скандалов!.. В Вене был такой эрцгерцог, Франц Фердинанд. Он давал в честь меня бал и под конец в одной зале вдруг стал объясняться. Да так пылко, что не заметил, как вошла супруга… Скандал! Срочный отъезд! Я уехала в Италию, они – в Сараево… А незадолго до революции меня пригласили в этот город. Здесь тогда отдыхал последний император России. Он не пропустил ни одного моего спектакля! А какой был зал! Даже галерку заполняли одни князья! И вот представляете, в таком зале одна из самых дорогих лож была постоянно закрыта плотной портьерой. Меня это так заинтриговало! Оказалось, ложу занимала дочь табачного короля Костидиса. Наследница многих миллионов, она была самой богатой невестой в России. Но на свою беду была ужасно некрасивой. Стеснялась этого, избегала общества и, как мне сказали, в опере появилась впервые. Естественно, что эта ложа привлекала мое внимание. Несколько раз я заметила, как тяжелый занавес вздрагивал, словно его украдкой приоткрывали. Впрочем, все довольно скоро объяснилось. Каждый вечер после спектакля ко мне являлся молодой польский князь. Вообще-то я, конечно, была избалована вниманием мужчин. Но это был удивительный красавец! Тем более я знала, что первый любовник Екатерины Великой как раз был польским князем, и это сравнение меня забавляло. Мой поклонник из-за войны потерял все свое состояние и билеты на мои спектакли покупал на последние деньги. Но если бы вы видели, с каким благородством он переносил несчастья. С каким юмором он рассказал мне, как на званом вечере у табачного короля познакомился с его дочерью. Как после ужина Костидис пригласил его в кабинет, объявил, что дочь влюблена в него и что в приданое ему предлагается в сто раз больше того, что князь потерял. Для князя это была очень выгодная сделка, и только одно мешало ей свершиться – его любовь ко мне. И представьте себе, мой бедный, все потерявший князь ради этой любви отвергает несметные богатства, словно какую-то мелочь. Тут же, не задумываясь, даже не зная, отвечу ли я ему взаимностью. А я, между прочим, и не собиралась в него влюбляться. И все-таки как это было романтично!

Однако романтика закончилась очень скоро. Государь поспешно отбыл в Петроград. Появившиеся в театральных кассах билеты были мгновенно кем-то скуплены, и зал постепенно стал заполняться темными личностями. Во время спектакля раздавались выкрики и свист. Мой князь, как лев, бросался на негодяев, но с каждым днем их становилось все больше и больше. Я прекрасно понимала, кто за всем этим стоит, тем более что однажды ко мне за кулисы пришли люди табачного короля и предложили на выбор: либо большие отступные и личную яхту, готовую в любой момент выйти курсом на Италию, либо порцию мышьяка. Признаться, я не раздумывала ни минуты. Да, друзья мои, я не соответствовала моему князю. Той же ночью я покинула Россию. Король Италии принял меня с невероятной пышностью, его внимание ко мне было настолько велико, что скоро во всех салонах слушали не только мой голос, но и интересовались моими политическими взглядами. Однако в дело вмешался мой польский князь.

Как уж ему удалось без копейки в кармане приехать сюда, одному Богу известно. Не скрою, я начала тяготиться его обществом. А что вы хотите? Я не давала ему никаких поводов, и тем не менее именно из-за его дурацкой любви я впервые услышала, как свистят и улюлюкают в театре! В этом храме искусства! Я попыталась с ним объясниться, но он не внял моим увещеваниям. Он преследовал меня всюду! Его резкие выходки и желчный юмор подхватывали все газеты, нагнетая скандал. Мне пришлось вновь воспользоваться яхтой. Испания, Англия, Швеция, Норвегия, снова Англия. Я посещала ведущие королевские дома Европы в надежде, что отсутствие денег надорвет моего пылкого воздыхателя. Не тут-то было! Славянская любовь, по-моему, вообще не знает, что такое деньги. Я первая устала от этой гонки. Тогда, чтобы обрубить все разом, я решила отправиться в Америку. Шла война, и, кроме того, что билеты до Штатов стоили немыслимо дорого, было просто опасно совершать морские путешествия. Мне же американцы предложили место на военном крейсере!

Когда я прибыла в Нью-Йорк, на причале меня встречал мой воздыхатель с букетом полевых цветов. Другая на моем месте, наверное, растрогалась бы. Я же его возненавидела! В своем президентском номере гостиницы я приняла его для решительного разговора, которого, однако, не получилось. Он сразу признался мне в том, что позволяло ему тенью следовать за мной по всему миру. Я была потрясена! Оказалось, тень моя была в два раза длиннее! Это дочь Костидиса давала ему деньги, с одним только условием: он, в свою очередь, позволял ей следовать за собой! И вот теперь она просила меня об аудиенции. И если б только это! Едва войдя ко мне, она бросилась на колени и умоляла меня оставить князя. «Вы, – говорила она, – вы красавица! Вы будете владеть еще столькими мужчинами, может быть, даже такими же красивыми, как он! А для меня уже никого больше не будет! Пожалейте меня!»

Вы представляете! Миллионерша у моих ног! Об одном я только жалела, что не видит этого сам Костидис. Отомстить-то мне хотелось именно ему. К ней же я прониклась состраданием. Конечно, это сострадание было несколько «с позиции силы», и те слова, которые мне удавалось вырывать у собственного эгоизма, были убедительны лишь для меня одной. Она же вдруг вскочила, прервала мой задушевный монолог и с каким-то бешенством прокричала: «Значит, вы не хотите меня понять! У вас каменное сердце! Вот если бы вы были на моем месте!» Но тут у нее носом пошла кровь, и она рухнула без чувств.

Все это закончилось совершенно невероятно. Эта встреча настолько потрясла меня, что какое-то время я не могла прийти в себя. Мой польский князь, чувствуя себя снова виноватым, окружил меня таким вниманием и заботой, что я в начале прониклась к нему благодарностью, затем уважением, которое постепенно переросло в любовь. Мы уехали к нему в Польшу, где нас застала революция, а потом и гражданская война. Ах, эта гражданская война!.. Пустые театры, из которых сквозняком выдувало нотные страницы. Да и самих нас, как эти ноты, носило по всей России и, как эти страницы, швыряло в лужи и грязь. На каком-то полустанке мой князь умер от тифа, а меня понесло дальше, пока я не очутилась снова в Крыму, в этом городе. Мне показалось это каким-то знамением. Мне вдруг очень захотелось встретиться с Костидисом. Посмотреть, что осталось от некогда могущественного короля табака. Несмотря на прошедшее лихолетье, моя красота и мой голос остались при мне. А что осталось при нем? Я вдруг ощутила великий смысл всего, что произошло! Но полного торжества опять не получилось. Костидис перевел свои деньги в Америку еще до революции, а потом уплыл и сам. В Америке они с дочерью и осели окончательно. Меня это буквально взбесило. И я поклялась себе, что добьюсь справедливости во что бы то ни стало.

Я прожила в этом городе много счастливых и трагических лет. Я полюбила его. Сколько раз меня приглашали переехать в Киев. Каких только благ не предлагали. Ведь в те времена Крым относился к России, а украинские власти хотели, чтобы самая красивая женщина и самый красивый голос непременно были на Украине.

Но все их предложения я отвергала, и тогда они обратились в правительство с требованием передать Украине весь Крым. И вот в связи с каким-то юбилеем весь Крым вместе со мной был передан Украине. Представляете, какой резонанс был в Европе!

Мне вновь пришлось посетить все королевские дома, где, кроме как певицей, я выступала еще и полпредом. А потом я приняла приглашение участвовать в конкурсах красоты. Один за другим я выигрывала эти конкурсы и наконец-то смогла исполнить свою давнюю клятву. Костидис умер, не пережив своего забвения и моей славы!

Вот тогда и вспыхнула вновь эта война с его дочерью. Все унаследованное состояние она бросила на то, чтобы отомстить мне. Она добилась многого, кроме одного. Всех ее денег не хватит, чтобы подкупить жюри конкурсов. Чувство красоты так же неподкупно, как и сама красота. Но вот клерков и бухгалтеров она подкупила, и они всячески препятствуют мне в получении премий. И вот вам самый свежий пример: я уже надеялась, что получу деньги здесь, в музее, но оказалось, что их опять переслали в банк…

Эмилия Александровна вздохнула, о чем-то задумалась, а мы сидели не шелохнувшись, глядя на эту удивительную женщину.

Но вот она поднялась, оглядела нас своим выцветшим взглядом и, тихо попрощавшись, вышла. Мы остались молчаливыми истуканами. Бог ты мой! Вот она, волшебная сила голоса! Я уже говорил, что ее рассказы любили слушать все. Но только люди, прошедшие суровые занятия по технике речи, смогут по-настоящему оценить и построение фразы, и ударения, и паузы, и, главное, то, чему нет названия, что можно определить только как искусство рассказа! Целых полчаса никто из нас не мог нарушить молчания. Первым заговорил тот из моих друзей-однокурсников, который увлекался историей.

– Не знаю, как насчет любви… но Крым? А с другой стороны, исторические факты, причем малоизвестные… Откуда она могла их узнать?

– Значит, вы ей не поверили? – спросил директор музея, доставая рюмки.

– А ты хочешь сказать, что все это правда? – спросил я.

– Абсолютная правда.

– Боже мой, – прошептал другой мой однокурсник, – неужели время действительно так беспощадно?..

– Нет, – решительно сказал я, – это невозможно. Тут надо верить либо ей, либо своим глазам.

– Отчего же? – усмехнулся директор. – Можно и ей, и своим глазам. У меня здесь подборки газет и журналов еще с дореволюционных времен. Французские, польские, американские. Если есть желание, каждое ее слово можно проверить.

– И ты это сделал?

– Самым тщательным образом.

– Но если ты все знал, – не унимался я, – почему же ты слушал ее так же, как и мы, – раскрыв рот?

– Потому что именно сегодня, слушая ее, я понял одну, очень важную вещь…

– Что это? Часы бьют? Неужели уже два часа ночи? – неожиданно прервал свой рассказ Виксаныч.

– Уже два, – с сожалением сказал я.

– Ну вот, опять мы с вами засиделись. А ребята так и не пришли… Что я вам говорил? Выставка – это, да-а-а… Ну хорошо, наливайте себе последнюю чашку, а я закурю еще папиросу.

– …М-мда. «Так вот, – сказал нам директор музея, – во-первых, она не Эмилия Александровна. Она дочь Костидиса. И сегодня, слушая ее, я понял, что именно тогда, в Нью-Йорке, когда она крикнула холодной красавице: “Если бы вы были на моем месте!..”, и упала в обморок, именно тогда и произошел в ее мозгу страшный удар, который свел ее с ума. А очнувшись и увидев сострадание красавца князя, она приняла его за любовь. И окончательно поставила противницу на свое место, а сама заняла ее!»