Текст книги "Черный человек"

XII

Следствие дало блестящие результаты.

Главное – оно было произведено быстро и энергично, и Косицкий счел, что дольше ему в Вязниках оставаться нечего. Сознания одного обвиняемого было вполне достаточно для него. На основании этого сознания он мог арестовать и остальных двух и уехать вместе с ними в город.

Граф решил, что из города пошлет подробное донесение в Петербург о том, что сделано уже им, и будет просить инструкций для дальнейшего образа действий. Ему казалось, что того, что сделано, вполне достаточно для предания суду виновных. Налицо были улики очень веские и даже одно собственное сознание. Вслед за Гурловым он велел арестовать Чаковнина, Труворова и Машу.

В то время подследственные арестанты содержались всегда при губернском правлении в кордегардии. Там было несколько общих помещений, низких, тесных, переполненных народом, куда не решились посадить князя Михаила Андреевича. Ему была отведена отдельная камера с некоторыми удобствами, постелью и столом.

Больших хлопот стоило смотрителю разместить остальных арестованных, привезенных Косицким из Вязников. Для них требовались тоже отдельные помещения. Косицкий настаивал на том, чтобы они сидели в одиночку. Для этого нужно было очистить цейхгауз и занять дежурную комнату. И все-таки хватало места только для троих. Поэтому Косицкий согласился на то, чтобы Чаковнин был заперт вместе с Труворовым.

Князь Михаил Андреевич сидел по одному с ними коридору, но не знал, что они тут.

С тех самых пор, как ввели его в его камеру, он не проронил ни слова. Он позволил арестовать себя потому, что знал, что это было нужно для него самого. Как ни странно показалось бы это всякому другому, но князь не был похож на других. Он знал, что охвативший его круг зла не порван еще и что нужно терпеливо победить это зло, перенеся испытание до конца. Но он думал, что испытание наложено на него одного и никто не пострадал вместе с ним.

Он сидел у стола и читал библию (единственную книгу, которую дали ему), когда замок в двери щелкнул, дверь отворилась, и гремевший ключами сторож пропустил в камеру одетого в черное человека с темным лицом, блестящими глазами и черными, как смоль, волосами.

– Запри дверь и уйди, мне нужно осмотреть арестанта, – приказал этот посетитель сторожу, а когда тот исполнил его приказание, тотчас же обратился к князю с вопросом:

– Вы, конечно, узнаете меня?

Михаил Андреевич спокойно перевел взор от книги на человека, вошедшего в его камеру, и совершенно спокойно ответил:

– Узнаю. Теперь вы, очевидно, пришли ко мне под именем доктора.

– Да, я пришел к вам под именем доктора. Я назначен сюда доктором.

– Разве прежнего губернатора уже нет? Он не мог назначить вас.

– Нет, он сменен, потому что принадлежит к тайному обществу масонов. Вы лишились здесь сильного союзника. Теперь на ваши братства смотрят не так безразлично, как прежде… Сила ваша слабеет с каждым днем.

– Хорошо. Что же вам нужно?

– Все того же: вашего согласия.

Князь ничего не ответил.

Черный человек, подождав, произнес:

– Я пришел, чтобы получить, наконец, ваше согласие.

– Я вам не дам его.

– Послушайте, князь, – заговорил черный человек, – неужели вы не убедились до сих пор в моей силе и не видели, что победа всегда на моей стороне? Сколько раз было так, что, как вам казалось, цель достигнута, что вот-вот вы уже близки к ней, и всегда оказывалось, что вы только удалялись… Теперь документы в моих руках.

– Я знаю, что вы получили их с помощью Авдотьи, – сказал князь.

– Вы знате это? Тем лучше. Но знаете ли вы, что против вас собраны улики в убийстве князя Гурия Львовича, что ваши сообщники арестованы, сидят здесь, по одному коридору с вами, и что один из них, Гурлов, сознался в убийстве? Вы будете обвинены – нет сомнения. Вам теперь остается выбирать между Сибирью и тем, что вы дадите мне ваше согласие. Пока еще не поздно, пока можно сделать так, что вы будете освобождены и от меня получите документы – согласитесь только. Это последний раз, что я предлагаю вам.

Князь слушал, не перебивая, и, когда черный человек замолчал, спросил его:

– И вы ради этого пришли ко мне?

– Да, ради этого.

– Вот, видите ли, как зло истребляет само себя и само себя подтачивает. Вы думаете, что пришли ко мне для того, чтобы заставить меня пойти на неправое дело, и для этого привели якобы несомненные доказательства моей гибели. А на самом деле вы мне сообщили только, что друзья мои арестованы и один из них почему-то сознался в не сделанном им преступлении. Я не знал этого. Теперь я знаю, что им нужна моя помощь. Благодарю вас.

– Как же вы им будете помогать из своего каземата? – злобно процедил черный человек.

– Как? Не все ли вам равно? Вы мне сказали все, что нужно, теперь можете идти. Наш разговор кончен.

– Ты сгниешь у меня в этом каземате! – тихо пробормотал черный человек, уходя от князя, – а не сгниешь здесь – пропадешь в Сибири, которой не миновать тебе теперь.

XIII

Оставшись один, князь Михаил Андреевич задумался. Ему нужно было отметить в своем «дневнике» все случившееся в последнее время.

У этого, совершенно исключительного, особенного человека и дневник был особенный. Он никогда не писал его. Ему не нужно было записывать, чтобы помнить раз навсегда все, что желал он запомнить; ему достаточно было по известному способу, по особой системе отметить в своей памяти что-нибудь, и затем он мог как бы забыть даже это, не думать; но, когда было нужно, он делал некоторое усилие, и отмеченное восстановлялось в его памяти совершенно так же, как будто оно было записано и он перечитывал. Так он до мельчайших подробностей мог в любую минуту вспомнить все, что случилось с ним с тех пор, как был открыт ему дар этого запоминания.

Теперь князю надо было отметить, что он после того, как привезли его сюда в кордегардию и заперли, не «осветил» себе окружающего и не узнал, что его друзья тоже арестованы. Ему следовало сделать это самому, он до некоторой степени дал промах, и вот судьба сейчас же пришла ему на помощь. Человек, всегда желавший ему зла и желавший именно теперь сделать ему зло, явился и как бы предупредил его. Слабый человек боится зла и робеет пред ним, но мудрый ищет в нем доброе, ибо зло есть лишь противоположность добра, но не его отсутствие. Михаил Андреевич знал это.

Он просидел, не двигаясь с места и даже не меняя положения вплоть до девяти часов вечера, когда караул в кордегардии пробил зорю и тюремный коридорный, заперев наружную дверь, стал обходить камеры, разнося на ночь воду заключенным и хлеб, составлявший их ужин.

Этот коридорный, хилый, бледный солдатик из нестроевой команды вошел к Михаилу Андреевичу с кружкой в руках и поставил ее на стол. Князь посмотрел на него. Глаза солдатика выражали полное равнодушие.

– Вот водица, – сказал он, как бы извиняясь, и покрыл кружку куском хлеба, повернув его заплесневевшей стороной вниз.

Князь поднялся, продолжая пристально глядеть в глаза солдатику. Тот остановился с полуоткрытым ртом и робко продолжал смотреть на Михаила Андреевича, в свою очередь, словно не смея отвести глаза.

Князь медленно стал подымать руки с отставленными и обращенными мякостью к солдатику большими пальцами. Тот дрогнул всем телом и замер. Князь, продолжая упорно смотреть в глаза ему, взял его за плечи, повернул и, как послушный манекен, посадил на табуретку. Солдатик грузно опустился. Князь провел рукою пред его глазами. Веки сторожа не тронулись; он спал с открытыми веками.

Князь положил ему на голову руку и спросил:

– Можешь ты видеть?

Лицо солдатика задергалось, точно ему стоило неимоверных усилий понять вопрос.

– Далеко… не… могу!.. – с трудом ответил он.

– Но, что тебе известно, то можешь видеть?

– Да.

– Где камера Гурлова?

– Наискось, вторая дверь, номер третий.

– А жены его?

– В конце коридора, номер четвертый.

– Что она делает теперь?

– Молится…

– Ну, а дальше видеть не можешь? Судорога опять пробежала по лицу солдата. «Странно! – подумал князь. – Так легко заснул и так мало восприимчив!»

Он провел опять рукою у лица солдатика, отчего тот опустил веки. Тогда князь взял у него из рук ключи, взял его фонарь, вышел в коридор, направился к выходной двери, осмотрел, крепко ли заперта она, задвинул болт, оказавшийся не задвинутым, и с невозмутимым спокойствием пошел к двери номер три, где сидел Гурлов.

Сергей Александрович встретил неожиданное появление князя полным недоумением, похожим на столбняк. Он, очевидно, не поверил действительности. Ему показалось, что он имеет дело с привидением.

С самого своего безумного поступка, после проведенной в крайнем напряжении и волнении ночи, Гурлов еще не приходил в себя. Он не помнил, когда спал и когда ел, и не знал даже наверное, спал ли вообще и ел ли.

В том, что он сделал, он не раскаивался, как будто все в жизни было для него так уж скверно, что ни о чем ни сожалеть, ни печалиться не стоило. Образ Маши, идущей по коридору ночью в кабинет князя, как живой, стоял перед ним и все заслонял собою. Какие могли быть тут оправдания, какие могли быть объяснения? Труворов не станет клясться понапрасну.

И вот первый вопрос, который вырвался у Гурлова при виде князя, был:

– Маша… у вас… без меня… в кабинете ночью?..

– Так вот оно, в чем дело!.. – проговорил Михаил Андреевич, и ему все стало ясно.

В течение последних дней Гурлов думал только об одном. У него и теперь в памяти ясно жил весь последний разговор с Машей, все безумие последней ночи в Вязниках, и Михаил Андреевич, имевший возможность так же ясно понимать мысли человека, как и слова, сразу понял, прочел в мыслях Гурлова все и не нуждался уже в дальнейших расспросах и объяснениях.

– Вот оно что! – повторил он, как в отражении зеркала увидев, чем тревожился Гурлов, и увидел всю историю, точно она произошла сейчас вот на его глазах. Он близко подошел к Гурлову, тихо положил руку на его плечо и так же тихо проговорил: – Успокойтесь! Маша была у меня несколько раз в кабинете, когда все затихало в доме, но дурного в этом не было. Она сама даже не знала об этом.

«Так и есть… так и есть… так и есть!..» – вихрем завертелось в мыслях Гурлова.

Внутренне, в глубине души, он был уверен, что Маша не виновата ни в чем, но что его мучил до сих пор какой-то демон. Он сам себя мучил. И, несмотря на то, что слова князя были совершенно непонятны – ибо, как же Маша могла быть у него в кабинете и даже не знать об этом? – он, не соображая, верил тому, что сказал Михаил Андреевич.

Он взялся за голову и воскликнул:

– Боже, что я наделал!

– Сколько раз в жизни произносим мы эту фразу, – сказал князь, садясь возле Гурлова, – а сами не слушаем себя и снова увлекаемся в борьбе до того, что она толкает нас на новые промахи… Но – успокойтесь! – и наши промахи на благо нам. Всякий человек движется в жизни, готовый к страданиям, если он добр, и к разрушению, если он злой. Страдание – пробный камень для избранных. Только сильным душам судьба шлет сильные испытания, потому что только путем этих испытаний они могут доказать свое небесное происхождение. В жизни вечно борются ночь и день, порок и добродетель, ангел и демон… И в этой борьбе – жизнь. Вы думали, что успокоились, женившись на Маше, что ничто не затемнит вашего счастья – нет таких внешних поводов. И вот явился внутренний повод в вас самих – ревность. Ревность слепа и безумна, и вы поддались ее безумию… Надо отрезвить себя…

– Где теперь Маша? – спросил Гурлов.

– Здесь, заключена вместе с нами.

– Вы пришли освободить нас?

– Нет, я заключен так же, как и вы. Пока я пришел только успокоить вас, утешить и посмотреть, чем могу помочь вам. Вы взвели на себя убийство Гурия Львовича?

Гурлов не ответил.

– Знаете ли вы, – продолжал князь, помолчав, – что собственное сознание считается совершеннейшим доказательством и что теперь ничто уже, никакие уверения не могут опровергнуть его? Раз вы сознались, то по формальным, действующим у нас законам, вы будете обвинены.

– Знаю, – глухо подтвердил Гурлов. – Но теперь пока мне это еще безразлично. Вы говорите, что Маша не знала, Маша не виновата: она была у вас в кабинете, но сама не подозревает об этом… Как же это может быть?

– Как? – переспросил Михаил Андреевич. – Вот, видите ли, я все равно объяснил бы вам, потому что вы уже посвящены мною в некоторые тайны, но теперь объяснение требуется само собою. Однако прежде чем я вам покажу на деле, я должен дать вам понятие о существе человека.

И князь Михаил Андреевич, понизив голос, стал рассказывать Гурлову.

Он говорил подробно и долго, и Сергей Александрович слушал его, не перебивая. Изредка только глаза его удивленно расширялись, и он взглядывал на своего учителя, видимо, пораженный тем, что узнавал впервые в жизни.

– Ну, а теперь до завтра! Завтра вы увидите все сами, – и, простившись с Гурловым, князь вышел, запер тщательно дверь и вернулся в свою камеру.

Там солдатик сидел по-прежнему на табурете в той самой позе, в которой оставили его.

Михаил Андреевич поднял его, поставил пред собою, сам сел к столу и дунул в лицо солдатика. Тот вздрогнул, открыл глаза и, совершенно не подозревая, что с ним произошло, поправил хлеб на кружке.

– Так вот водица!.. – пояснил он опять и удалился, заперев князя в его камере.

XIV

На другой день опять, когда пробили зорю и коридорный солдатик принес воду и хлеб, князь усыпил его, посадил на табуретку, взял у него ключи и фонарь, вышел в коридор и, осмотрев входную дверь, направился к номеру четыре, где, как он знал, сидела Маша.

Подойдя к ее двери, он остановился, поставил на пол фонарь и протянул обе руки пред собою. Так он постоял некоторое время, а затем, как бы сказав себе «довольно» и не растворив двери, направился к камере Гурлова.

– Наконец-то! – проговорил тот, поднимаясь навстречу князю. – Я думал, что никогда не дождусь вас…

– Терпение, терпение! – повторил тот, – помните, что говорится в старой арабской сказке? Терпение со дна колодца возводит на высоту престола.

– Да, но вы обещали мне, что сегодня я увижу Машу.

– Да, и именно так, как она приходила ко мне в Вязниках, во время вашего отсутствия, – продолжал князь. – Теперь сядьте и наблюдайте… – князь остановился посредине комнаты и поднял опять руки по направлению, в котором была камера Маши. – Иди! – приказал он, оставаясь с поднятыми руками.

Наступила тишина. Гурлов затаил дыхание.

В коридоре послышались шаги, мерные, легкие, но определенные, и затем на пороге двери появилась Маша. Она шла тихою, спокойною походкой, лицо ее светилось улыбкою, глаза были полуоткрыты, но ясно было, что она не видела ими. Ясно это было потому, что она не узнала мужа, сидевшего тут. Она спала.

– Разбудите ее! – невольно воскликнул Гурлов. – Я хочу говорить с нею.

– Погодите, – остановил его князь, – если я разбужу ее и вы заговорите с нею – она вспомнит, как вы вели себя при расставанье, и ей нужно будет объяснять то, что знать ей не следует. – Он подошел к Маше, положил ей на голову руку и проговорил размеренным, твердым голосом: – Очнувшись, ты забудешь неприятность с мужем и свой разговор с Труворовым, как будто их никогда не было. А теперь ляг пока и отдохни! – Затем он уложил Машу на койку и обратился к Гурлову: – Надо дать ей успокоиться. Поверьте, этот сон вознаградит ее за пережитые ею волнения последних дней. Потерпите! Надо дать ей хоть четверть часа полежать так для ее же пользы. А пока я вам скажу, почему я решился воспользоваться ее восприимчивостью. Восприимчивость у нее особенная, я редко встречал такую. В ваше отсутствие в Вязниках Чаковнин поехал в город и там должен был получить от губернатора, принадлежащего к нашему братству, документы, которые я ищу всю свою жизнь и ради отыскания которых я и живу. Наши братья помогали мне. И вот наконец эти документы пришли к губернатору с помощью нашего братства, и он должен был переслать мне их, потому что сам я не мог ехать за ними. Мне сказано, что я их получу от человека, который одним ударом сломит полосу железа. Вы знаете силу Чаковнина; он один способен на это. И вот я рассудил, что судьба посылает мне его. Я просил его привезти документы. Но предчувствие подсказало мне, что он не привезет их, вследствие чего мне надо было следить за ним. Тогда я решился вызвать сон Маши, чтобы из Вязников видеть ее глазами то, что было с Чаковниным, и она увидела. Она рассказала мне, как эти документы были похищены у Чаковнина. Он не привез мне их.

– Но, значит, вы знаете похитителя? – спросил Гурлов.

– Да, знаю его.

– И знаете, где эти документы теперь?

– Нет.

– Так спросите у нее, пока она спит, – показал Гурлов на Машу.

– Этого она не увидит. Вот, видите ли, надо все-таки руководить духовным зрением погруженного в такой сон человека. Я могу заставить вашу жену идти только за своею мыслью и волей. Для этого нужно, чтобы сам я знал, где находится в настоящую минуту тот человек, которого, по моему желанию, она должна увидеть. Тогда я себе представлю его приблизительно в его обстановке, и она увидит, а я теперь не знаю, где черный человек, похитивший документы…

– Я вижу его! – вдруг проговорила Маша. – Я вижу его! Он вынул из секретного ящика в столе сверток бумаги и несет их к камину. Я видела уж раз эти бумаги. В камине огонь…

Она говорила, и ее лицо, до сих пор спокойное, исказилось судорогой, а руки дернулись.

Михаил Андреевич быстро кинулся к койке и прижал руку ко лбу Маши, пристально глядя ей в лицо.

– Что с ней? – испуганно спросил Гурлов.

Князь свободной рукой, не оборачиваясь, показалему, чтобы он молчал. Та поспешность, с которою он кинулся к Маше, показывала, что произошло что-то серьезное, по его мнению.

Маша билась под рукою Михаила Андреевича, и князь долго стоял над нею, все время показывая Гурлову, чтобы тот оставался смирно. Мало-помалу Маша стала успокаиваться и, наконец, затихла совсем.

– Она умерла? – чуть слышно проговорил Гурлов.

– Тише, молчите! – умоляюще и вместе с тем повелительно остановил его князь, а затем, отняв руку от головы Маши, стал водить над нею, не касаясь ее, обращенными к ней ладонями в разных направлениях.

Гурлов видел, как лицо князя бледнело все больше и больше, как капли пота выступили у него на лбу. Но он видел тоже, как вместе с этим становилась все спокойнее и спокойнее Маша.

Наконец, она начала дышать ровно и глубоко, и снова улыбка явилась у нее на губах. Князь остановился, выпрямился, закрыл глаза и опустил руки, как человек, готовый лишиться сил.

Гурлов почувствовал, что за Машу нечего уже бояться, и двинулся к князю, чтобы поддержать его. Тот открыл глаза и слабо покачал головою, чтобы показать, что не нуждается в помощи.

– Послушайте, – сказал ему Гурлов, – я не знаю, что случилось с нею, – он показал на Машу, – но только вижу что-то недоброе. Дайте мне обещание, что больше вы никогда не станете усыплять ее.

– Будьте покойны – теперь после того, как я разбужу ее сейчас, она уже не поддастся ничьему усыплению!.. Мне трудно было сделать это, но хватило, однако, сил. Хорошо, что пришлось это сделать вовремя, – произнес князь, а затем наклонился над Машей, сказал ей: – Очнись, чтобы больше не засыпать так, – и дунул ей в лицо.

Маша шевельнулась и расправила руки, просыпаясь. Гурлов кинулся к ней.

Князь Михаил Андреевич оставил их вдвоем, а сам вышел в коридор. В его камере сидел солдат, загипнотизированный им; князь не хотел идти туда и не хотел тоже мешать Маше и Гурлову, оставаясь у них; поэтому он прошел по коридору мимо запертой двери, за которой, как он знал, сидели Чаковнин и Труворов, но не отворил ее, хотя ключи были у него в руках. Он опустился на стоявший в коридоре ларь. Ему необходим был отдых.

То, что пришлось ему проделать над Машей, то есть внушить ей раз навсегда полное неподчинение чьему бы то ни было гипнозу, – требовало значительной затраты сил.

Сделать же это он должен был не ради высказанной потом Гурловым просьбы, а вот почему: человек, загипнотизированный при известной повышенной чувствительности, может видеть, что называется «на расстоянии», то есть то, что происходит в данное время в любом месте, куда воля гипнотизирующего направит его духовное зрение. Но для этого нужно именно указание гипнотизирующего, сам же по себе загипнотизированный может вдруг увидеть только человека, который подвергал его когда-нибудь гипнозу.

Маша, усыпленная князем и не направленная им, сама увидела черного человека. Ясно было поэтому, что этот черный человек имел уже влияние на нее, то есть ему случилось загипнотизировать ее. Михаилу Андреевичу нетрудно было догадаться, когда именно. Черный человек приходил к нему под видом доктора; в качестве же доктора он зашел и в комнату Маши, сразу увидел ее впечатлительность и воздействовал на нее. Это было очевидно. И воздействие оказалось очень сильным, потому что дало себя знать сейчас же, как только Маша оказалась в гипнозе, вызванном хотя и другим лицом, то есть князем Михаилом Андреевичем.

Князь знал, каково может быть влияние черного человека, а потому решил, что необходимо прервать его сразу и навсегда, чего бы это ни стоило. И он сделал все усилия, чтобы добиться этого.

Теперь после того, что он сделал, Маша уже не поддастся ни черному человеку, ни кому другому, ни даже самому князю.

Он поспешил остановить влияние на нее черного человека, не дав договорить ей то, что она видела. А она сказала, что видит, как черный человек вынул из секретного ящика в столе сверток бумаги, и как он направился с ним к камину. В камине она видела огонь. Тут князь прервал ее.

Теперь, когда всякая опасность для Маши миновала, он стал думать о себе. Он не сомневался, что этот сверток бумаги в руках черного человека был не что иное, как «его» документы, которых он искал и достать которые добивался так долго. Черный человек, получив их в свои руки, держал их в секретном отделении своего стола до тех пор, пока думал, что может воспользоваться ими для того, чтобы воздействовать на князя. Но вчера после их разговора он должен был убедиться, что такой расчет его совершенно напрасен. Сегодня он мог решиться на то, чтобы уничтожить эти документы, и вот он нес их к камину. Но бросил ли он их в огонь? Этого не знал князь Михаил Андреевич, которому лишь оставалась слабая надежда, что какое-нибудь неожиданное обстоятельство помешало черному человеку… Ведь если документы сожжены – тогда все кончено, тогда работа многих и долгих лет должна остаться без результата!