Текст книги "Москва Первопрестольная. История столицы от ее основания до крушения Российской империи"

Завещание Василия Темного

Уже наступил вечер; замигали звездочки в ясном небе, выплыла из-за садов и рощ полная луна и осветила своим бледным серебристым светом улицы и переулки заснувшей, притихшей Москвы. Князь Иван вошел в свою опочивальню и, помолясь, лег на постель. Но долго не мог он заснуть. Словно наяву виделось ему бледное, болезненное лицо стари-ка-юродивого, слышался плач голодных детей, благодарная молитва обрадованной матери, дрожащий, испуганный голос скупого Власа. Князь Иван лежал не смыкая глаз и пристально глядел в темный, не освещенный луною угол опочивальни. Мало-помалу веки его стали смыкаться, и он задремал…

Перед битвой.

Художник Н. Адамович

Привиделся ему вещий сон: как будто стоит он на верху высокой, крутой горы, а вокруг раскинулась Москва златоглавая, во всей красе своей, с башнями и многоглавыми соборами. До князя доходил шум разноголосой народной толпы, слышал он и звон колоколов… Но вот с юга надвинулась на Москву черная, густая туча. Глядит князь Иван и с удивлением видит, что это не туча, а несметная рать татарская. Весь народ московский в ужасе толпился у подошвы горы, на которой стоял князь. Но взмахнул князь своим острым мечом, и, по его мановению, откуда ни возьмись, налетели на татар русские всадники, и словно дым, разлетелась без следа вся татарская сила. Вновь прояснилось небо, и еще ярче, еще радостнее осветило солнце златоглавую Москву, еще громче раздался святой благовест церковный. А весь народ с любовью и умилением глядит не налюбуется своим державным главою, князем Иваном Васильевичем. Ликование народа слилось в общий гул с благодарным благовестом церковным.

Проснулся князь Иван и, приподнявшись с постели, осмотрелся вокруг. Уже было утро; в окно его опочивальни светила ясная утренняя заря; слышен был громкий благовест: в Успенском соборе звонили к заутрени.

Сон, который привиделся князю Ивану, был ему пророческим. Господь и впрямь судил ему, впоследствии великому князю Ивану III Васильевичу, первому самодержцу России, возвеличить Русь православную и избавить ее от страшного бедствия – от тяжкого ига татар.

В марте 1462 года пошел по всей Москве слух, что великому князю худо. Настал Великий пост, первая неделя стояла, подходила уже пятница.

В ночь на пятницу из палат великокняжеских посланы были гонцы к двум старшим советникам и близким людям князя Василия Васильевича. Скоро прибыли воевода князь Стрига-Оболенский и боярин Федор Басенок. Оба тревожны были. Встретил их на красном крыльце ключник великого князя, молча поклонился и повел в горницу.

В ту пору палаты князей московских еще не блистали пышностью, были строены из дерева и не украшались разным письмом многоцветным. В тесной горнице великого князя было темновато, только большая лампада висячая горела ярким пламенем перед древней иконой Донской Божьей Матери. Та икона досталась великому князю от славного предка его Дмитрия Ивановича, который брал ее с собой, отправляясь на кровавую битву Куликовскую, где в первый раз дрогнули татары перед силой русскою.

Духовное завещание великого князя Василия Васильевича Темного.

Художник Н. Заборовский

Великий князь лежал на одре болезни; белая повязка покрывала черные глазные впадины, лишенные зрения. Услышал князь Василий Васильевич, что пришли бояре.

– Пойдите сюда, слуги мои верные и друзья добрые, – молвил он слабым голосом. – Последней услуги прошу от вас. Помогите слепцу злосчастному.

– Готовы служить тебе, господин наш и великий князь, до самой смерти, – в один голос отвечали бояре.

Велел великий князь, чтобы сели они у стола близ ложа его. Потом пощупал он у себя под изголовьем небольшой ларец окованный, вынул его и отпер. Оттуда достал слепец свиток, мелко исписанный.

– Было мне видение, что скоро оставлю я сей мир грешный. Для того просил я святого митрополита написать здесь мою волю последнюю. Вот-вот покинет меня память и муки телесные отнимут силу у меня… Вот для чего позвал я вас: подпишите имена свои под сей грамотой и снесите ее тот же час митрополиту – пусть и он приложит руку к ней и сохранит ее до смерти моей. Когда же скончаюсь я, пусть святой отец прочтет мою волю всенародно, и да будет она исполнена. Вы же стойте крепко за нее и поддержите моих детей малых.

– Исполним волю твою, господин и великий князь! – сказали в один голос князь и боярин.

Протянул великий князь свое завещание верным слугам. Придвинув к себе чернильницу медную, оба начертали имена свои на свитке. Князь Оболенский первым подписался, Федор Басенок вторым. А сверху оставили они место для подписи митрополита.

– Готово, государь! – сказал князь Оболенский.

Великий князь улыбнулся слабой улыбкой радостной, даже повязку сдвинул с глаз своих. Но ничего не увидел он: по-прежнему царила вокруг него беспросветная черная мгла.

– Спасибо вам, слуги мои верные, – молвил он. – А теперь, боярин Федор, прочти мне сии строки последние. Прочти там, где разделяю я владения свои между сынами моими…

Взял боярин грамоту и стал читать:

«А сына своего старейшего Ивана благословляю своей отчиною великим княженьем и даю ему треть в Москве и с путьми с моими жеребьи, Володимером, Переяславлем, Кострома, Галич с путьми и с солью, Устюг, землю Вятскую, Суздаль, Новгород, Нижний, Муром, Боровеск и Суходон да Калугу и с Олексиным. А сына своего Юрья благословляю третью в Москве княжею Володимеровскою, с сыном своим с Ондреем по половинам, а держать по годам; да Юрью же сыну придаю год в Москве княж Костянтиновской Дмитреевича, Дмитров, Можаеск и с Медынью, да Серпухов, да Хотунь. А сына своего Ондрея благословляю, даю ему Углече и с Устюжною, и с Ражановым, и с Велетовым, и с Кистмою, и со всеми теми, как было за князем за Дмитреем за Шемякою, Бежицкий Верх, а у Москвы село Сущевское, и с дворы с городскими, а чем его благословила баба его, Вытелысом, ино то его и есть. А сына своего Бориса благословляю в Москве годом княжить Ивановым-Можайского, да в городе на посаде дворы около святого Егорья, каменные церкви, Марь-инские-Федоровы; да даю ему Ржеву, Волок, Рузу, да луг на реке Москве под Крутицею, да что ему дала Марья и двор свой внутри города на Москве, ино то его и есть. А сына своего Ондрея меньшого благословляю в Москве садом княжим Петровым Дмитреевича; да у Москвы село Тапинское, да Ясеневское, даю ему Вологду и с Кубеною и с Заозерьем, а княгине своей даю Ростов, до ее живота; а князья ростовские, что ведали при мне, ино по тому держат и при моей княгине, а княгиня моя у них в то не вступается. А возьмет Бог мою княгиню, и княгиня моя даст Ростов моему сыну Юрию, а он держит по тому же, как держала его мати».

Благословение

Великий князь слушал волю свою последнюю и головою кивал. От лампады падал свет на его лицо бледное, на черные незрячие впадины под бровями седыми.

– Прочти еще мне, боярин Федор, мой завет детям и ближним моим…

Отыскал боярин нужные строки и стал опять читать:

«А вы, дети мои, чтите и слушайте своего брата старейшего Ивана в мое место своего отца; а сын мой Иван держит своего брата Юрья, и свою братью меньшую, в братстве без обиды. А хто моих бояр имеет служите моей княгине, а живут в уделах детей моих, и тех бояр дети мои блюдут с единого. А хто будет моих казначеев, или хто моих дьяков прибыток мой от мене вдали, или посельских, или тиунов, или хто женился у тех, ино те все не надобны моей княгине и моим детям; а хто сию мою грамоту переступит, ино по евангельскому словеси: хто преслушается отца и матери, и заповеди их не хранит, смертью да умрет».

– Истинно христианская воля твоя, господин и великий князь! – сказал старый Стрига-Оболенский.

Но великий князь уже не слышал его. Утомился он и впал в забытье тяжелое. Перекрестились оба на икону, взяли грамоту и вышли из горницы. Князь Оболенский только промолвил старому ключнику:

– Пошли за духовником великокняжеским, за архимандритом Спасским Трифоном.

Москва – Третий Рим

Великокняжеский выбор

После завершения строительства Успенского собора великий князь Иван III продолжил преобразования Московского Кремля. Под руководством итальянских архитекторов Пьетро Солари и Марка Фрязина русские мастера вместо обветшавших белокаменных кремлевских стен возвели стены и башни из хорошо обожженного кирпича. С тех пор площадь территории Кремля почти не менялась. В самом Кремле псковские мастера перестроили Благовещенский собор, который считался домовой церковью великих князей. Была возведена Грановитая палата – зал для торжественных собраний и приема послов, – получившая свое имя по отделке с внешней стороны гранитом.

К августу 1479 года в Москве стольной был готов новый чудный собор Успения Пресвятой Богородицы. Много потрудился над этой постройкой искусный зодчий венецейский Аристотель Фиораванти, что был великим князем, государем-царем Иваном III за большие деньги из чужой земли вызван. Ученый иноземец дал меру кирпича для постройки, научил каменщиков московских, как лучше растворять известь, указал кирпичникам хорошую глину за Андроньевым монастырем, чертежи составил на славу – и явился на Москве такой храм благолепный, какого москвичи, да и других городов русские люди, и не видали никогда…

Веселился великий князь Иван Васильевич, видя велелепие храма нового. За иными заботами государственными не забывал он о еще большем украшении столицы. Лучших живописцев собрали в Москву, чтобы изготовить иконы древнего письма православного, чтобы изукрасить стены, простенки и своды церковного купола. Бояре да архимандриты на свой кошт сооружали образа в окладах дорогих и челом били великому князю для храма нового.

Закладка храма.

Художник В.П. Верещагин

В праздничный день, после обедни, митрополит московский Геронтий, что к царской трапезе позван был, обрадовал великого князя хорошей весточкой.

Великий князь Иван III.

Титулярник. XVII век

– Боголюбивый царь и великий князь, – молвил он, вставая от трапезы, – молим тебя пожаловать в наши палаты митрополичьи. Ко времени окончили иконописцы мои две иконы святые для храма нового. Какая тебе, государь, полюбится, ту повели в опись церковную вписать. Истово написаны те иконы, по образцам древнегреческим, и оклады на них не скупо сработаны. Пожалуй богомольца твоего, государь великий!..

Просияли суровые очи великого князя, от гневного взора которых трепетали бояре и воеводы. Повелел он дворецкому-боярину снарядить колымагу царскую и с собою взять соизволил двух своих братьев младших – князей Андрея и Бориса Васильевичей – да еще ближнего боярина Вельяминова Василия Федоровича и дьяка думного Василия Далматова. Как по птичьему велению исполнился приказ великокняжеский…

Митрополит Геронтий вперед великого князя уехал, чтобы успеть встретить в палатах своих высокого гостя. В иконной избе митрополичьей, особняком стоявшей, все уж готово было: на поставах высоких сияли дорогими окладами новые иконы; дети-сироты, коих благой сердцем митрополит из милости привечал при дворе своем, вычистили, вымыли пол дощатый, приубрали краски в углы дальние… Два иконописца митрополичьих со страхом ждали судбища государева о деле их кисти искусной. Один мирянин был, родом из новгородской пятины, звался Лукой Дорофеевым. Другой в иноческом чине состоял и кистью благочестиво славил Бога и святых, как словами молитвы горячей. Бледные стояли иконописцы.

Вошел, наконец, в избу иконную великий князь Иван Васильевич с ближними своими поспешно ступил в горницу. Схоронились за поставцы иконные послушники и отроки-сироты, что при избе на послугах были…

Иконописец.

Художник К.В. Лебедев

Уставщик и наказчик иконописцев митрополичьих, разодевшийся в ферязь алого сукна, земно поклонился великому князю и подвел потом его к первой иконе, что писана была иноком.

– Изволь воззреть, государь великий!.. Сия икона кисти инока Евфимия… Написан образ Пресвятой Богородицы с Младенцем на руках; предстоят перед Богоматерью чудотворцы ростовские, молят ее о нас, грешных… Подложена икона камкою черевчатой, оклад серебряный, золоченый, гладкий; венец жемчугом обнизан, в нем – четыре изумруда в золоте да яхонт большой лазоревый. На ризе – запоны золотые, двенадцать алмазов малых да шесть яхонтов черевчатых. Ризы у святителей серебряные, прорезные, жемчугом саженные. Застенок у образа низан жемчугом мелким по камке таусинной, каймы волоченым золотом шиты. В средине, по красной камке, выведены золотом слова святые… На краски да на кисти, на клей, киноварь и кость слоновую пошло у инока Евфимия тридцать четыре рублевика, тридцать три алтына; а на золото, серебро, камни самоцветные и жемчуг из сокровищницы митрополичьей тридцать рублев взято…

Молча слушал великий князь Иван Васильевич плавную речь уставщика; зоркими глазами глядел он на искусно писанный образ, и все милостивее и светлее становился важный, суровый лик его. Перевел царь очи на инока-иконописца, и без слов понял тот, что по душе государю и письмо его благочестивое, и украшение иконы. Наконец вдосталь насмотрелся великий князь. Поклонился ему в пояс уставщик речистый и повел к другой иконе.

– Воззри, государь великий! Сия икона писана мирянином-иконо-писцем, выходцем из пятины новгородской Лукой Дорофеевым. Написал тот Лука образ Благовещения Пресвятой Богородицы по образам древних иконописцев, по чину древнему… Иждивением богомольца твоего, государь великий, благочестивого митрополита московского Геронтия, к сему образу сооружен оклад драгоценный… Венцы на иконе – сканные, серебряные, золоченые; ризы чеканного золота. На венцах и на ризах шесть изумрудов средних да малых алмазов десять. Застенок жемчугом низан, жемчугом же по серединной камке слова вышиты… Пошло у Луки Дорофеева на ту икону всякого прикладу иконописного тридцать рублевиков да четырнадцать алтын. Яри венецейской на три рублевика, восемь алтын, шесть денег; сурику на двадцать три алтына, четыре деньги; на кисти щетинные, хорьковые да беличьи – один рублевик, шесть алтын, семь денег… На золото сусальное пошло двадцать пять алтын…

Махнул рукой великий князь Иван Васильевич: нечего-де всякую деньгу пересчитывать. В пояс поклонился уставщик, оробел малость и добавил тихим голосом:

– Яхонтов да алмазов, да жемчугу, да золота, да серебра пошло из казны-кладовой митрополичьей на двести пять рублевиков.

Великий князь осматривает работы иконописцев

Так же безмолвно глядел великий князь всея Руси и на другую икону. Ближние бояре, привыкшие к лику государеву, приметили, что сильно радостен был царь. Видно, угодил его душеньке благочестивой своими иконами митрополит Геронтий. Обратил очи государь на мирянина-иконописца и ласково вымолвил:

– Изрядно, изрядно!..

Не взвидел света от радости Лука Дорофеев. А что после было, тому он поверить и не помыслил. Протянул ему царь руку свою белую для лобызания. Не всякому и боярину-то такая честь выпадала; а тут, нате-ка, иконописцу простому!..

– Изрядно! – еще повторил великий князь.

Стали тут князья и бояре хвалу за хвалой новым иконам и иконописцам искусным сыпать…

Меж тем великий князь снова по очереди обошел оба образа, любуясь письмом и окладами…

– А ну, братья любезные да бояре верные, дайте-ка совет государю вашему. Любы мне обе иконы… Которую же мне для храма Успенского взять?..

Смутились князья да бояре – нелегко владыке многоумному, могучему советы давать. Помявшись, отозвались братья великокняжеские в один голос:

– Ту икону бери, государь Иван Васильевич, что инок писал… Сдается, что так святее да благочестивее будет…

Ничего не сказал им царь; на бояр очи вскинул:

– Вы что скажете, советники думные, приспешники мои?

Ближний боярин Василий Вельяминов поясной поклон государю отвесил и вымолвил степенно, тягуче:

– По моему разумению, великий государь, надобно ту икону взять, что мирянином писана… То и иным мирским людям в пример и повадку будет: начнут многие изощряться в иконописании благочестивом, и благо будет для веры православной…

Словно усмешка легкая тронула уста великого князя.

– Ты что скажешь, дьяк мой думный?

– Взять бы тебе, государь великий, ту икону, что инок писал. Обе иконы истовы, обе с благочестием писаны. А только в этой оклад ценнее будет, и через то новому храму блеску и богачества прибудет.

Не таясь уже, усмехнулся великий князь на речь Далматова.

– Каков твой совет, отче митрополит?..

– Мой совет, государь великий князь – взять тебе обе иконы, благо полюбились. Не оскудеет казна митрополичья от жертвы на храм Божий. Обе иконы прими от богомольца твоего, государь… Крепко о том молю!..

Просветлел лицом царь.

– Благой пример подал ты всем, отче митрополит. С благоговением приемлю дар твой, щедроту твою, для благолепия храма нового… Благослови меня, отче…

Приняв благословение митрополичье и выходя из избы, великий князь молвил боярину Вельяминову:

– Иконописцам по гривне серебряной да по сукну аглицкому выдать вели.

Стояние на Угре

Отступление Ахмата произошло 11 ноября 1480 года. Летописцы объясняли это морозами и стужей: «Были же татары наги и босы, ободрались». По существу, наступил конец Большой Орде. Ахмат вскоре был убит ногайским ханом Иваком. Сын Ахмата, хан Муртоза, признал суверенитет Руси и обращался к Ивану III как к равноправному правителю.

Прошло сто лет с победы Дмитрия Донского над ханом Мамаем на Куликовом поле, но татарское иго все еще продолжало тяготеть над Русью. Нередко в Москву приезжали ханские послы за данью. При въезде посла в Кремль великий князь выходил к нему навстречу, с низким поклоном подносил кубок с кумысом и, стоя на коленях с непокрытой головой, выслушивал ханскую грамоту. Но все чаще князья, затаив в душе горькую обиду, сказывались больными, чтобы избавить себя от унижения.

Иван III и татарские послы.

Художник К.Е. Маковский

Особенно часто так поступал великий князь Иван III, в руках которого уже собрались почти все русские земли. После женитьбы на греческой царевне Софье он твердо решил сбросить позорное иго. Жена то и дело ему говорила: «Отец мой и я захотели лучше своей отчизны лишиться, чем платить дань турецкому султану». Она гордо заявляла, что не хочет с детьми быть данниками степной Орды, и спрашивала мужа: «Разве у тебя мало войска? Зачем слушаешься рабов своих и не хочешь постоять за свою честь и веру святую?» Эти слова заставляли задуматься гордого московского князя.

В Золотой Орде в это время происходили непрерывные смуты. От нее отделилось Крымское ханство, установившее дружеские отношения с Москвою. Иван III уже девять лет не платил дани, и хан Ахмат отправил в Москву грозное предостережение. Но московский князь растоптал ногами грамоту с ханской печатью, умертвил его послов и пригрозил Ахмату, что поступит и с ним так же, если он не оставит в покое Московское государство.

Ахмат не смог стерпеть позорного оскорбления и решил проучить «непокорного раба», напомнить русским о временах Батыя. Он рассчитывал на помощь польского короля Казимира, непримиримого врага Москвы.

Летом 1480 года татарские полчища двинулись в поход. Но по Оке, по всей южной степной границе Московского государства уже с ранней весны стояли русские войска. Ахмат думал под Калугой соединиться с Казимиром и вместе нагрянуть на Русь, переправившись через реку Угру. Казимир не сдержал слова и не пришел – ему пришлось защищать свои владения от крымского хана Менгли-Гирея. На Угре татары встретили сильное войско под начальством князя холмского. Несколько месяцев простояли противники, не вступая в битву. Хан дожидался зимы, когда реки покроются льдом и станут хорошими дорогами на Русь.

Иван III приказал готовить Москву к осаде. Боясь за жену и детей, он отправил их далеко на север, а сам с небольшим отрядом двинулся к Угре.

В Москве с нетерпением ждали вестей о победе, но время шло, а битва не начиналась. Вдруг москвичи, к своему ужасу, увидели, что великий князь возвращается в столицу, и решили, что все кончено и татары уже близко. Народ заволновался, обступил Ивана III, в толпе переговаривались: «Государь оставляет войско, робеет, спасает только себя и детей, не смеет выступить против врага». Великий князь оправдывался, что приехал посоветоваться с матерью, боярами и духовенством.

Дьяк на докладе у великого князя.

Художник В. Викторов

«Теперь не время советоваться, – говорили в народе, – а надо сражаться. Раньше ты с нас собирал дань, но не отдавал ее хану, а теперь сам же разгневал его и выдаешь нас татарам».

Особенно сильно негодовал старый ростовский епископ Вассиан. Он называл великого князя бегуном и восклицал: «Дай мне, старику, войско, увидишь, уклоню ли я лицо свое перед татарами!»

Волнение в народе было так сильно, что Иван III не решился даже оставаться в Кремле и перебрался на житье в подмосковное Красное село. Но вскоре он решился вернуться к войску. К хану было отправлено посольство для переговоров, но Ахмат гордо заявил: «Пусть сам Иван придет бить челом, как отцы его к нашим отцам ездили в Орду».

Иван не пошел на новое унижение, прервал переговоры, однако и в битву вступать не решался. Трусливые шептуны убеждали князя отступить от Угры, боясь, что с наступлением морозов татары по льду переберутся через реку. Войску велено было отступать к Боровску. Но и Ахмат был охвачен страхом, он думал, что притворным отступлением им готовят засаду. К тому же его войска успели обноситься, их одежонка не могла выдержать русской зимы, и помощи было ждать неоткуда. Татары решили отступить, что более походило на бегство. Всем стало ясно, что ослабела некогда грозная Золотая Орда. На обратном пути Ахмат был убит одним из татарских князьков, с его смертью Орда окончательно распалась и перестало существовать иго, тяготевшее над Русью в течение двух с лишним веков.