Текст книги "Москва Первопрестольная. История столицы от ее основания до крушения Российской империи"

Смерть Ивана Грозного

Под конец жизни Иван Грозный, упившийся сверх всякой меры кровью правых и виноватых, стал страшен не только боярам, служилому люду и народу, но и самому себе. «Ум мой покрылся струпьями, – пишет он в духовном завещании, – тело изнемогло, телесные и духовные струпья умножились, и нет врача, который бы исцелил меня. Хотя я еще и жив, но Богу своими скаредными делами я смраднее мертвеца. Всех людей от Адама я превзошел беззакониями, потому я всеми и ненавидим».

Мрачно и тяжело было на сердце Грозного, душа утратила покой, воспоминания о казненных по его царскому приказу и об убитых им самолично в пылу гнева подданных невольно посещали государя в часы ночного покоя и лишали сна. Раскаяние и злоба, искренние слезы и гримасы гнева, слова любви и проклятия, сменяя друг друга, сопровождали его до конца жизни.

Тени казненных людей, являющиеся Ивану Грозному.

Художник П.Е. Коверзнеев

С гниющими внутренностями, с пухнущим, покрытым струпьями телом, он был дряхл, и не сегодня-завтра готов оставить обильно обагренную его руками землю. И как утопающий хватается за соломинку, так умирающий царь хватался за все, что, казалось, могло его спасти. Со всех концов земли Русской были свезены в Москву волхвы и кудесники, из заморских стран выписаны лекаря – фряжины и немчины, по мановению царской руки тюрьмы пустели, монастыри и церкви получали богатые вклады… Но все было напрасно.

* * *

– Тревожишь ты себя понапрасну мрачными думами, царица-дитятко. Вот и видится тебя все неподобное, – ласково, по-отечески, по-родственному заговорил Никита. – От Бога все. Ни волхвов, ни фряжинов али немчинов не надо, а только молиться Богу милосердному. Заходил я намедни к Ивану в опочивальню, спит спокойно, дышит ровно. Авось, даст Бог, к здоровью.

– А коли и волхвов спросить, одно доброе скажут, – вкрадчиво, мягко вступился Мстиславский.

По лицу Годунова только усмешка прошла, коварная, ехидная усмешка, которая потерялась в полутьме.

Мария ничего не ответила на слова бояр, и в наступившей сразу тишине ничего не было слышно, кроме дыхания окружающих да гулкого сторожевого стука где-то на краю Кремля, за Иваном Великим.

– Огня бы нам, что-то жутко так-то, – отозвалась наконец царица.

Но палата вдруг наполнилась странным, необычным светом.

– Никак, пожар? – тревожно вымолвил Мстиславский, вместе с другими бросившийся к окнам.

Но там всех ожидало невиданное зрелище. В небе, со стороны Замоскворечья, повисла крупная блестящая звезда, за которой кверху тянулся большой блестящий, как бы пушистый, хвост.

– Не к добру это! – вскричала Мария. – Чует мое сердце, не к добру. Вот он, меч, сошедший с неба.

– Полно, царица-дитятко, – заговорил Никита Романович, сам весь побледневший. – Никто, как Бог… А вы бы, – прибавил он, обращаясь к Мстиславскому и Годунову, – позаботились, чтобы сна царева понапрасну не тревожили. Да упредили загодя Фридриха-мастера, чтобы к добру говорил, когда царь о знамении его спросит.

Через несколько времени, несмотря на то, что в терему стояла полнейшая тишина, царь сам проснулся, словно его подняла невидимая сила. Заметив необычный свет, он быстро подошел к окну – и весь затрясся от ужаса. Затем кликнул Мстиславского и Годунова и вместе с ними вышел на крыльцо. Долго он пристально смотрел на неподвижный хвост кометы и затем резко обратился к Годунову:

– Что, Борюшка, скажешь?

– Небесное знамение, государь, – уклончиво ответил Годунов.

– Не то говоришь, Борис, – застучал царь жезлом о выступ крыльца. – К добру, спрашиваю, аль к худу?

– Должно, к добру. Все от Бога, говорит твой родич Никита Романович.

Царь пристально уставился глазами в своего любимца. Но в это время вмешался Мстиславский:

– Фридриха бы мастера спросить. Он в небесных делах горазд.

– И то правда, – согласился Грозный. – Зови его сюда.

Через несколько минут звездочет-немчин, уже подготовленный ко всему, стоял возле царя и, указывая рукой на комету, говорил своим вкрадчивым, слащавым голосом. Сначала он говорил о том, как вообще происходят такие небесные явления, каковы их причины, их место в общем течении мировых светил. Затем, казалось, незаметно для царя перешел к тому, что данное небесное явление пророчит царю быстрое выздоровление и еще длинное благополучное царствование.

Иван Грозный смотрит на комету.

Художник В.И. Навозов

Грозный молча и внимательно слушал звездочета, и все это время печать какой-то глубоко скорбной мысли не сходила с его изможденного, усталого лица. Потом обернулся к боярам с грустной и вместе с тем злой усмешкой.

– Лукавит немчин. Вижу ясно, что это знамение моей смерти.

– Что ты, что ты, царь-батюшка, ты долго еще будешь жить, – воскликнули в один голос Годунов и Мстиславский. – Звездочет же зело науке своей научен и правду вещает.

– Лукавит, говорю, – возвысил царь свой голос и затем, остановившись на миг, прибавил: – Позвать сюда немедленно волхвов!

Мстиславский, не ожидавший этого, быстро бросился внутрь дворца, чтобы вовремя подготовить бесхитростных, прямодушных волхвов. Но это ему не удалось. Обросшие волосами, полуодетые, с глазами, горевшими каким-то диким, лихорадочным огнем, взошли кудесники гурьбою к царю на крыльцо. Он указал им на комету и не успел еще выговорить своего вопроса, как они все разом упали на колени.

– Великий царь-государь, – начал за других седовласый старик-волхв, – не приказывай нам вещать волю судьбы. А коли прикажешь, не вели казнить за правду.

– Говори всю правду!

И тогда, подняв к небу руку, вдохновенным пророческим голосом вновь заговорил седовласый кудесник:

– Еще два раза луна родится и умрет на небе, и земля все это время будет держать тебя на себе. Но третья смерть луны уже не увидит тебя. В восемнадцатый день третьего месяца исполнится над тобой воля неба, пославшего тебе это знамение: ты умрешь в тот день…

Грозный весь скорчился, сжался на своем месте и потом вдруг, выпрямившись во весь рост, сверкая зло глазами, топоча, стуча посохом, бешено прохрипел:

– Связать их. В тюрьму бросить. И в тот день к вечеру напомнить мне!

Настал канун рокового дня. Царь, все время следовавший указаниям и советам лекарей, чувствовал себя в этот день вполне хорошо и, хотя ему никто не напоминал, сам вспомнил о волхвах.

– Ну что, кудесники? Ведь завтра близко, – проговорил он, глядя смеющимися глазами вокруг себя, но больше ничего не прибавил.

Государь приказал перенести себя в кресле в комнату, где хранились его несметные сокровища. За ним последовали царевич Федор и приближенные бояре.

Иван Грозный в сокровищнице.

Художник С. Вяткин

Любуясь своими сокровищами, государь стал показывать царевичу и боярам драгоценности, объясняя их свойства, вдруг почувствовал себя дурно и сказал:

– Ох, худо мне… Унесите меня… Мы придем сюда в другой раз.

На другой день царю стало лучше. К вечеру, сидя бодрый в постели после ухода лекарей, он позвал боярина Бельского и велел ему подать шахматы.

– Темнеет уже, государь, – промолвил Бельский, придвигая к царской постели шахматный столик. – Пойду огня добуду.

Судорога пробежала по лицу Грозного при словах боярина.

– Пойди, пойди, да и Борюшку сюда позови. А я тем временем расставлю шахматы… Борис, ты сам сюда идешь?

– Да, царь-государь, – проговорил каким-то необычным, глухим голосом вошедший Годунов. – Я пришел по твоему повелению напомнить тебе о волхвах. Они.

– Молчи, Борис, – злорадно перебил Иван. – Затем я и позвал тебя. Их предсказание и без тебя я помню. Но день уже к вечеру склонился. Уже Бельский за огнем пошел, а я все жив. А я все жив. Так вот тебе приказ: наутро площадь всю перед моей опочивальней укрыть кострами. Жаровни накалить добела, и на жаровни эти волхвов поставить. А я смотреть на них, лжецов безумных, отсюда буду. Что, Борюшка, хорошо придумал я?

Грозный от радостного волнения даже поднялся почти во весь рост на постели. Но Годунов молчал, глядя на царя каким-то загадочным взглядом. Они – злорадный кровожадный царь и лукавый царедворец – были одни в пустой опочивальне.

– Борис, что же ты молчишь?!

В голосе Грозного чувствовался жуткий страх.

– Государь, – проговорил Годунов, по-прежнему загадочно глядя на царя, – день, правда, уже к вечеру склонился, но не прошел еще.

– Что хочешь ты сказать? – быстро приходя в бешенство, воскликнул Иван.

– Что еще рано нам судить о предсказании волхвов.

– Люди! – вскрикнул царь диким голосом, и уже рука его потянулась за костылем.

Но миг. И Грозный, бездыханный, навзничь упал на постель.

Опочивальня стала быстро наполняться боярами и холопами. Годунов первый с рыданьями бросился к трупу Грозного.

Высшее духовенство и бояре собрались во дворце. «День этот был для них днем торжества и избавления, – замечает Горсей, – все наперерыв теснились к Евангелию и кресту присягать на верность новому царю Федору Ивановичу». Все это совершилось быстро, в течение нескольких часов.

Иван Грозный перед смертью.

Художник РФ. Штейн

На третий день московские люди с большой торжественностью, с наружной печалью и тайной радостью в душе, похоронили в кремлевском Архангельском соборе умершего царя… Суровая эпоха Ивана Грозного отошла в прошлое, стала достоянием истории.

Первый Патриарх Московский и всея Руси

Когда Константинополь был покорен турками и здешние патриархи попали в зависимость от турецкого султана, в Москве появилось желание уравнять права Русской церкви с древними восточными церквами.

В 1586 году в Москву прибыл Антиохийский патриарх Иоаким для сбора пожертвований в пользу своей церкви. Царь Федор Иванович объявил ему о желании почтить митрополита Московского саном патриарха. Иоаким обещал со своей стороны предложить это дело на рассмотрение собору восточных патриархов. Через два года в Москву прибыл Константинопольский патриарх Иеремия II с соборным определением об открытии патриаршества в России. В это время митрополитом в Москве был Иов, пользовавшийся особенной любовью царя как человек доброй и святой жизни, и царю хотелось видеть именно его на патриаршем престоле. Но среди царского окружения нашлись такие, кто считал необходимым предложить всероссийский патриарший престол самому Иеремии II. На это добросердечный государь Федор Иванович ответил боярам:

– Велел нам Бог видеть пришествие к себе патриарха Цареградского, и мы о том размыслили, чтобы в нашем государстве учинить патриарха, кого Господь Бог благословит. Если захочет быть в нашем государстве Цареградский патриарх Иеремия, то ему быть патриархом в начальном городе Владимире, а на Москве быть митрополиту по-прежнему. Если же не захочет Цареградский патриарх быть во Владимире, то на Москве поставить патриарха из московского собора.

Патриарх Иов (1525–1607)

Иеремия II не прочь был остаться в России, но, когда ему сообщили о решении государя, он ответил:

– Будет на то воля великого государя, чтобы мне быть в его государстве, – я не отрекаюсь. Только мне во Владимире быть невозможно, потому что патриархи бывают всегда при государе. А то что это за патриаршество, чтобы жить не при государе?..

Царь выслушал от Годунова ответ патриарха, созвал бояр и объявил им:

– Патриарх Иеремия Вселенский на Владимирском и всея Руси патриаршестве быть не хочет. А если мы позволим ему быть в своем государстве на Москве, на патриаршестве, где теперь отец наш и богомолец митрополит Иов, то он согласен. Но это дело не статочное, как нам такого сопрестольника великих чудотворцев и достохвального жития мужа, святого и преподобного отца нашего и богомольца Иова от Пречистой Богородицы и от великих чудотворцев изгнать и сделать греческого закона патриарха. Но он здешнего обычая и русского языка не знает, и ни о каких делах духовных нам с ним говорить невозможно…

Следствием этого было то, что на патриарший престол собором архиереев было представлено три кандидата: митрополит Московский Иов, архиепископ Новгородский Александр и архиепископ Ростовский Варлаам. Выбор из них предоставили царю. Федор Иванович избрал Иова, который и был 26 января 1589 года в Успенском соборе Московского Кремля торжественно поставлен первым патриархом Московским и всея Руси. Царь передал ему посох митрополита всея Руси святителя Петра.

Иов любил царя Федора, как, впрочем, любил и Бориса Годунова. Он оставил после себя их жизнеописания. Этот добрый и мягкий сердцем патриарх в Смутное время показал силу своей воли и непоколебимую любовь к отечеству. Он смело обличал Лжедмитрия и посылал послов со своими грамотами к польскому и литовскому духовенству, в которых уверял, что самозванный царь – расстрига и бродяга Григорий Отрепьев.

Вручение посоха патриарху Иову.

Художник А. Макеев

Когда Лжедмитрий появился в Москве, патриарх совершал в Успенском соборе литургию. Сторонники самозванца ворвались в алтарь и сорвали с первосвятителя патриаршее одеяние. Иов, встав перед Владимирской иконой Божьей Матери, снял с себя панагию, положил ее возле иконы и во всеуслышание сказал:

– Перед сей чудотворной иконой я был удостоен сана архиерейского и много лет хранил целость веры. Ныне вижу бедствие церкви, торжество обмана и ереси. Матерь Божья! Спаси православие!

На опального патриарха надели простую монашескую одежду и потащили его на площадь, откуда в телеге отправили в Старицкий монастырь.

Успенский собор

На место Иова Лжедмитрий поставил патриархом грека, архиепископа Рязанского Игнатия. Для приличия ему приказано было просить у Иова благословения. Но Иов не дал его, сказав:

– По ватаге – атаман, по овцам – пастух.

Когда воцарился Василий Шуйский, он, заключив Игнатия в Чудов монастырь, предложил Иову возвратиться на патриарший престол. Но патриарх был уже слишком слаб и немощен, чтобы вернуться в Москву. На патриаршество он благословил Казанского митрополита Гермогена. 19 июня 1607 года святитель Иов мирно скончался и был погребен в Старицком монастыре, у западных врат Успенского собора. Впоследствии над его могилой воздвигли часовню.

В 1652 году, при патриархе Иосифе, нетленные мощи святителя Иова, источавшие дивное благоухание, были перенесены в Москву и положены в Успенском соборе, где почивают и доныне.

Царь и патриарх в день Новолетия

В Европе Новый год (Новолетие) в разных христианских государствах отмечали в разные дни (1 марта, 25 марта, 1 сентября, 23 сентября, 25 декабря). В 1594 году французский король Карл IX повелел отсчитывать новый год с 1 января, и постепенно эта праздничная дата распространилась почти на весь мир. На Руси же наступление нового года отмечали первоначально 1 марта, затем, с середины XIV века, 1 сентября. Петр I своим указом от 19 декабря 7208 года (1700 год по европейскому календарю) повелел начинать отсчет нового года с 1 января, и не от «создания мира», а от «Рождества Христова».

Первого сентября 1589 года с самого раннего утра вся Москва стеклась необозримыми толпами на кремлевскую Соборную площадь. Ожидали москвичи пышного царского выхода к молебному пению «о начатии нового лета», иначе именуемому «летопровождением» или «действом многолетнего здравия»…

Рад был всякий москвич узреть снова кроткий лик богобоязненного, боголюбивого царя Федора Ивановича, но еще более хотели московские люди полюбоваться новопоставленным царствующего града Москвы и всея Руси патриархом Иовом, являющимся в пышности, равной первосвятителям византийским.

– Наш-то патриарх третьим стоит, – толковал соседу степенный москвич-старожил в синем зипуне суконном. – Первым теперь патриарх Царьградский поставлен, вторым – Александрийский, а за ним – и наш Иов Московский…

– Пышно ездит владыка, – поддакивал сосед. – На шести конях; и митра-то у него, у владыки, с крестом и короною.

Оба пробились сквозь густую толпу к Архангельскому собору… Красивое зрелище представляло собою многолюдное церковное торжество…

Для действа на Соборной площади, против северных дверей Архангельского собора, перед самым Красным крыльцом, устроен был обширный помост, огражденный красивыми точеными решетками, расписанными разными красками, местами с позолотою. Сам помост покрыт был турецкими и персидскими разноцветными коврами.

Архангельский собор

С восточной стороны, к свободному пространству между Архангельским собором и колокольней Ивана Великого, на помосте поставили три аналоя: два – для двух Евангелий и один – для иконы Симеона Столпника Летопроводца. Перед аналоями красовались большие свечи в серебряных подсвечниках, виднелся столец и на нем – серебряная чаша для освящения воды. С западной стороны перед этой святыней возвышались рядом два места – патриаршее слева и царское справа, патриаршее – с ковром мелкотравным со зверьми, а царское – обитое червчатым бархатом, серебряным участком да парчою…

Гулко ударил на Иване Великом большой колокол «Реут», распахнулись западные врата Успенского собора, вышел, сияя ризами икон, праздничными облачениями, многолюдный крестный ход. Богомольные москвичи с умилением и радостью встречали выносимые из храма особо чтимые всей Москвой иконы…

– Вон, Матушку-Богородицу несут! – слышалось в толпе. – Исконная наша Заступница. Писал ту икону святитель Петр, митрополит Московский, подвижник и чудотворец… Ишь как сияет каменями!

– А вот Богородица «О народе моление»… Старее этого образца у нас в городе нет…

– Гляньте-ка, с благовещенской паперти царский ход пошел! Бояр-то сколько! В золоте все!

Разбежались глаза у москвичей. С одной стороны идет-светится в большом наряде парчовом царь Федор Иванович, окруженный боярами, стольниками, стряпчими, окольничими и иным чином дворцовым. С другой – патриарх царствующего града и всея Руси, митрополиты, епископы суздальский, смоленский, сарский, тверской, архимандриты, игумены, певчие…

Вступили оба шествия на помост перед собором Архангельским. Приложился боголюбивый царь и великий князь Федор Иванович к Евангелию, ко кресту, навстречу патриарху Иову пошел. А патриарх царя с сияющим ликом ждет, животворящий крест держит… Благословляет царя земли Русской и тем крестом, и рукою…

– Сейчас владыка царя о здравии спросит, – шепчет соседу старый москвич, протискавшийся в первые ряды, к стрельцам.

И ясно, отчетливо, звонко проносится по площади кремлевской благостный, любвеобильный вопрос первосвятителя Московского:

– А великий государь, царь и великий князь Федор Иванович, всея Руси самодержец! Сметь ли, государь, о твоем царском здравии спросить, как тебя, великого государя нашего, Бог милует?

И слышится в ответ слабый, добрый голос любимого Москвою благочестивого, кроткого, милостивого царя, ясно владыке отвечающего:

– Божиею милостью и Пречистой Богородицы и великих чудотворцев русских молитвами и твоим, отца нашего и богомольца, благословением дал Бог, жив…

Благословивши государя, поклонился ему патриарх Иов в землю. Засверкал, засиял помост праздничный; вокруг царского места да вокруг патриаршего стола по чину духовные власти и бояре встали… Вся площадь Соборная зрелище великолепное, очам ослепительное, являла…

Патриарх благословляет царя в день Новолетия на Лобном месте

Голландская гравюра XVII века

– Красота-то какая! Что народушка-то, что бояр, стрельцов! – шептал старый москвич, вытягиваясь повыше, чтобы видеть торжество…

На помосте – от Благовещенского и до Архангельского соборов – стояли стольники, стряпчие и дворяне, а от них поодаль гости, все в золотах, то есть в золотых кафтанах. На рундуке между Благовещенским и Успенским соборами – стольники младших разрядов. Дальше – дьяки всех приказов, от рундука по площади – полковники, головы и полуголовы стрелецкие в ферезеях и в кафтанах турских, в бархатных и в объяринных цветных.

На паперти Архангельского собора, откуда виднее было, стояли иноземные послы, посольские чиновники и приезжие иностранцы, а также приезжие посланцы из русских областей.

На рундуке между Архангельским и Успенским соборами – полковники и иных чинов начальные люди и иноземцы. В задних рядах по рундукам, также на соборных папертях, стояли стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы и всяких чинов ратные и приказные люди, которые были не в золотах.

Соборная площадь Московского Кремля. Слева, в подклете, – Казенный двор.

Миниатюра 1672–1673 года

Между рундуков и за рундуками на площади стояли полуголовы и стольники, и стрельцы ратным строем со знаменами, с барабанами и с ружьем, в цветном платье. На Архангельской и на Благовещенской церквах (на кровлях), и на Ивановской колокольне, и по Красному крыльцу, и по лестницам, и по всей площади стояли всяких чинов люди…

Истово и чинно протекла служба новолетняя. И встал опять патриарх Иов с места своего, и царя Федора Ивановича крестом осенил, и здравствовал ему словом долгим, трогательным… Восхвалял святитель государево благочестие, государеву мудрость и благость… Далеко по площади над толпами народа неисчислимого разносились слова первосвятителя Иова. Вся Москва только и смотрела на них двоих – на светлого, милостивого царя да на кроткого владыку в пышном облачении патриаршем…