Текст книги "Москва Первопрестольная. История столицы от ее основания до крушения Российской империи"

Русский посольский обычай

Прибыв на русскую границу, посол давал знать о себе в ближайший русский город. Местные власти сносились с Москвой и, получив соответствующие инструкции, сопровождали посольство до самой столицы. При общении с иностранцами от русских требовалось не уронить честь своего государя. Например, ни в коем случае не слезать первым с коня и первым обнажать голову. При всяком упоминании имени государя надо было следить, чтобы полностью произносился его длинный титул.

Торжественные приемы иноземных послов в Грановитой палате – обряд довольно редкий и потому обставляемый с чрезвычайным блеском и великолепием. Грановитая палата убиралась дорогими коврами и уставлялась по стенам и возле среднего стола громадным запасом золотой и серебряной посуды. Все лестницы, сени, переходы и дворцовые покои, по которым проходило посольство, украшались по стенам особым «шатерным нарядом», то есть дорогими цветными материями.

Непрерывный ряд царедворцев различных чинов стоял во всех дворцовых покоях на пути посольства и поражал иноземцев блеском и роскошью своих парчовых и бархатных кафтанов. Но, вступив в Грановитую палату и увидев царя, сидевшего на троне в большом наряде, окруженного важнейшими сановниками и символами его державной мощи, иноземцы во сто крат больше прежнего были изумлены необычайным богатством царской казны. Не только шапка, бармы и прочие одежды государя горели большими драгоценными камнями, но и царский трон, иконы над ним и по бокам также блистали золотом, рубинами, алмазами, изумрудами и яхонтами. Юноши в белых атласных кафтанах, с золотыми цепями на груди, с позолоченными топориками на плечах стояли по сторонам от трона в виде почетной стражи. Бояре и духовенство сидели и стояли вдоль стен и возле трона в глубоком и почтительном молчании. Недалеко от трона стояли и государевы стряпчие – чиновники, которые носили за государем и подавали ему в случае надобности посох, платок, коврик под ноги, складной стул и т. п.

Среди стряпчих иноземцы в Грановитой палате выделили одного, который держал на серебряном блюде полотенце. Он по данному знаку подносил государю серебряный рукомойник и такую же лоханку, в которой царь мыл руки, а потом вытирал их лежащим на блюде полотенцем. Этот обряд омовения совершался государем каждый раз, когда ему приходилось принимать из рук иноземцев привезенные ими грамоты или допускать их к руке. Вероятно, при этом имелся в виду подобный же обычай византийского придворного этикета. Но не следует исключать и предрассудок против всего иноземного, как нечистого и басурманского, который был силен в Московской Руси. Он стал исчезать только со времен Петра Великого, который близко общался с иноземцами и приучал к тому же своих приближенных.

Омовение рук царем после приема иноземных послов

Художник Н.Д. Дмитриев-Оренбургский

Обычай омовения рук производил тяжелое впечатление на послов. Они осязательно убеждались в том, как пренебрежительно смотрят русские на иностранцев.

Живший в то время в России английский путешественник Джером Горсей оставил свои воспоминания о жизни царского двора.

Вот как Иван IV принимал английского посла: «Как было назначено, около девяти часов в этот день улицы заполнились народом и тысяча выстроенных в ряды стрельцов в красных, желтых и голубых одеждах, с блестящими самопалами и пищалями в руках, стояли на всем пути до дворца царя. Князь Иван Сицкий в богатом наряде, верхом на прекрасной лошади, богато убранной и украшенной, выехал в сопровождении трехсот всадников из дворян, перед ним вели отменного жеребца, также богато убранного, предназначенного для посла. Но тот, недовольный тем, что его конь хуже, чем у князя, отказался ехать верхом и отправился пешком, сопровождаемый своими слугами, одетыми в ливреи из стамета[4]4
  Черт побери! (нем.)


[Закрыть], хорошо сидевшие на них. Каждый из слуг нес один из подарков (в основном блюда). У дворца их встретил другой князь, который сказал, что царь ждет его. Баус отвечал, что идет так быстро, как может. <…> Переходы, крыльцо и комнаты, через которые вели Бауса, были заполнены купцами и дворянами в латотканых одеждах. В палату, где сидел царь, вначале вошли слуги посла с подарками и разместились по одну сторону. Царь сидел в полном своем великолепии, в богатой одежде, перед ним находились три его короны, по обе стороны царя стояли четверо молодых слуг из знати, называемых рынды, в блестящих кафтанах из серебряной парчи с четырьмя серебряными топориками. Наследник, и другие великие князья, и прочие знатнейшие из вельмож сидели вокруг него. Царь встал, посол сделал свои поклоны, произнес речь, предъявил письма королевы. Принимая их, царь снял шапку, осведомился о здоровье своей сестры, королевы Елизаветы. Посол ответил, затем сел на указанное ему место, покрытое ковром. После короткой паузы, во время которой они присматривались друг к другу, он был отпущен в том же порядке, как и пришел».

Затем Джером Горсей был очевидцем приема крымского посла: «Его великий враг <…> послал ему своего посла в сопровождении других мурз. По их обычаю так называли знать. Все они были на хороших конях, одеты в подпоясанные меховые одежды с черными шапками из меха, вооруженные луками и стрелами и невиданными богатыми саблями на боку. К ним была приставлена стража, караулившая их в темных комнатах, лучшей пищей для них было вонючее конское мясо и вода. Им не давали ни хлеба, ни пива, ни постелей.

Прогулка посла по двору Посольского дома.

Художник Н.Д. Дмитриев-Оренбургский

Когда пришло время представить посла царю, все они подверглись еще и другим обидам и оскорблениям, но перенесли это с равнодушием и презрением. Царь принял их во всем великолепии своего величия, три венца стояли перед ним, он сидел в окружении своих князей и бояр. По его приказанию с посла сняли тулуп и шапку и надели одежду, затканную золотом, и дорогую шапку. Посол был очень доволен, его ввели к царю, но сопровождавших его оставили за железной решеткой, отделявшей их от царя. Это сильно раздражало посла, который протестовал своим резким, злобным голосом, с яростным выражением лица. Четыре стражника подвели его к царю. Тогда это безобразное существо безо всякого приветствия сказало, что его господин… великий царь всех земель и ханств, да осветит солнце его дни, послал к нему, Ивану Васильевичу, его вассалу и великому князю всея Руси, с его дозволения узнать, как ему пришлось по душе наказание мечом, огнем и голодом, от которого он посылает ему избавление. Тут посол вытащил грязный острый нож: “Этим ножом пусть царь перережет себе горло”

Его торопливо вытолкали из палаты без ответа, и попытались было отнять дорогую шапку и одежду, но он и сопровождавшие его боролись так ожесточенно, что этого не удалось сделать. Их отвели в то же место, откуда привели, а царь впал в сильный приступ ярости, послал за своим духовником, рвал на себе волосы и бороду как безумный».

Московская царица

Боярин Федор Нагой много лет прожил в ссылке и неожиданно для самого себя получил царский указ немедленно вернуться в столицу. Нагой не мог объяснить для себя, благодаря чему с него сняли опалу. Между тем дело обстояло очень просто. В вотчине опального боярина случайно, проездом, был князь Одоевский – один из послов, постоянно ездивший из Москвы к польскому королю. Вернувшись в Москву, князь, выполнивший свою дипломатическую миссию очень неудачно, придумал способ расположить к себе царя. Он в ярких красках описал ему красоту боярышни Марии Нагой. Иван так увлекся этим описанием, что немедленно приказал вернуть в Москву Федора Нагого со всем его семейством.

Мария Нагая действительно была идеалом русской красавицы. Высокая, статная, с большими выразительными глазами и густой косой ниже пояса, она пленяла всех, кому приходилось ее видеть.

На другой день после приезда Нагого царь вызвал его к себе, обласкал, пожаловал подмосковной вотчиной и в знак особой милости объявил, что на днях посетит его.

Действительно, через два дня возле дома Нагого, находившегося на окраине Москвы, появился царский поезд. Государь приехал верхом. К этому времени он уже настолько одряхлел, что ему трудно было держаться в седле, но все равно без посторонней помощи слез с коня. Свита, соблюдая обычай, спешилась у ворот.

Боярин встретил царя на крыльце глубокими поклонами. В обширной, богато убранной стольной горнице высокого гостя ждала боярыня с подносом, на котором стояли две золотые чарки: для царя и хозяина. Иван вошел, оглянулся, поморщился и, не отвечая на поклон боярыни, сказал:

– Не ладно принимаешь, боярин. Я к тебе со всеми милостями, а ты меня обижать задумал.

– Помилуй, великий государь, – растерялся Нагой. – Можно ли мне и помыслить чинить тебе обиду? В чем ее усмотреть изволил?

– А в том, – ответил Иван, – что не кажешь мне свою дочь. А она, сказывают, красоты неописуемой.

Боярышня.

Художник Н. Лоренц

Эти слова объяснили Нагому, чему он обязан снятием опалы. Его дочь Мария была просватана за одного из бояр, жившего по соседству с вотчиной, в которой Нагой провел более десяти лет. Поэтому боярышня не приехала со всем семейством в Москву. Несколько секунд боярин раздумывал, потом решительно заявил, что Мария хворает и потому не может покинуть своей светелки. Но государь не любил менять своих намерений. Он приехал к Нагому, чтобы увидеть его дочь, и должен был ее увидеть во чтобы то ни стало.

– Ничего, боярин, – весело сказал он. – Хоть и недужна боярышня, а видеть ее я хочу. Веди меня к ней.

Боярыня настолько испугалась, что уронила поднос. Чарки со звоном покатились по полу, вино разлилось. Момент бы критический. Боярин упал царю в ноги и покаялся, что обманул его и Марии нет в Москве.

Против ожидания царь не разгневался. Добродушно усмехнувшись, сказал:

– То-то, Федор! Нелегко провести меня. А теперь посылай за боярышней. Послезавтра опять приду к тебе. И если и тогда ее здесь не будет, не прогневайся…

Царь уехал. Нагой тотчас поскакал в свою вотчину и вернулся в Москву с дочерью. Мария плакала, умоляла убить ее, но не разлучать с женихом. Тщетно, честолюбивый боярин решил выполнить царский приказ.

В назначенное время Иван приехал к Нагому. На этот раз вино поднесла ему Мария. Она произвела на царя сильное впечатление. Вопреки всем обычаям он при ней сказал Федору:

– Ну, боярин, сам я у тебя сватом буду. Полюбилась мне твоя дочь, быть ей московской царицей.

Мария упала в обморок. Нагой низко поклонился.

Царь усмехнулся и, взглянув на лежащую без чувств девушку, сказал:

– Видно, не по нраву пришелся я боярышне. Да ничего, стерпится – слюбится.

Через неделю отпраздновали свадьбу. Конечно, и на этот раз церковный обряд совершался без участия архиереев. Царя венчал все тот же священник Никита. Зато свадебный стол был обставлен очень торжественно. Подавались «сахарные кремли», вино лилось рекой. Посажёным отцом государя был его сын Федор, дружкой со стороны жениха – князь Василий Иванович Шуйский, со стороны невесты – Борис Федорович Годунов. Все – будущие московские цари.

На другой день после царской свадьбы его сын Федор женился на Ирине Годуновой.

Царица Мария покорилась своей участи и относилась к Ивану хорошо. Царь был доволен своей новой женой. Одно лишь в ней ему не нравилась: она часто без видимой причины начинала плакать. Это его раздражало. Однажды, застав ее в слезах, он до того рассердился, что обещал «отдать ее псам», если она не станет веселой. Мария не стала от этого веселее, и между ней и царем установились холодные отношения.

Боярыня на побывке в монастыре

Художник С.С. Соломко

Началось повторение прежнего. Снова дворец ночью оглашался пьяными песнями, опять в нем воцарился дикий разгул. Но у царя уже не было прежних сил. Случалось, что посреди оргии он вдруг засыпал. Он забывал имена своих любимцев, иногда называл Годунова Басмановым, удивлялся, почему за столом нет Вяземского, забыв, что казнил его много лет назад, и прочее.

Иван Грозный и Басмановы.

Художник В. Поляков

За несколько месяцев до кончины царь почти лишился сил, так что его приходилось переносить на руках. Все понимали, что дело близится к концу. Не понимал этого только сам Иван.

Царю сообщили, что у английской королевы есть красивая родственница – Мария Гастингс, графиня Гонтингтонская. Иван не скрывал своего равнодушия к Марии Нагой, хотя она в это время готовилась стать матерью. Он послал в Лондон дворянина Федора Писемского, который должен был вступить в переговоры с королевой о предполагаемом браке. Царь предвидел, что королева Елизавета может возразить, что он женат, и велел передать ей условия, при которых может состояться новый брак. Писемский должен был объяснить, что последний брак Ивана недействителен, ибо не признан архипастырями. «И сказать ее королевскому величеству, – писал царь Писемскому, – что Мария Нагая не царица и будет пострижена в монахини». Он ставил условие, чтобы Мария Гастингс и все лица ее свиты приняли греческую веру. Детям будущей царицы он обещал «особые уделы, как издревле велось на Руси». Кроме того, Писемский должен был обещать Елизавете тесный союз Англии с Россией.

Королева приняла московского посла с большими почестями, но относительно сватовства дала уклончивый ответ. По ее словам, Мария Гастингс больна и видеть ее нельзя. Между тем Елизавета отправила к московскому царю посла Джерома Боуса с письмом, в котором предлагала Ивану жениться на своей двоюродной племяннице Анне Гамильтон, незадолго до того овдовевшей. Анна отличалась красотой и твердым характером. Когда Елизавета спросила ее, не побоится ли она стать женой Ивана Грозного, Анна рассмеялась и ответила:

– Я в жизни боюсь только одного – старости. А московского царя сумею укротить.

Боус привез царю портрет Анны в декольтированном платье. Его специально написали для Ивана IV, чтобы подчеркнуть пышный бюст предполагаемой невесты. Царь пришел в восторг. Боус имел у него несколько аудиенций, во время которых подробно обсуждались условия брака и вырабатывался план сближения с Англией. Английский посол затронул и вопросы интимного характера. Елизавета требовала, чтобы ко дню приезда невесты в кремлевском дворце не оставалось ни одной русской женщины и прежде всего была удалена Мария Нагая. Боус добавил, что леди Гамильтон уже выехала из Лондона.

Смотрины царской невесты русским послом в Англии

Художник С.С. Соломко

Убрать из дворца женщин, которыми окружил себя царь, было не трудно. Сложнее представлялось удалить Марию Нагую, которая только что родила сына Дмитрия. Иван хотел повременить выгонять царицу, еще не оправившуюся от родов. Об этом он сообщил английскому послу.

Боус, избалованный уступчивостью царя, немедленно заявил, что королева требует исполнения всех условий до последних мелочей. В противном случае она приказала прервать переговоры. Это заявление передал царю Годунов. Иван вспылил и велел передать англичанину, что если он немедленно не выедет из Москвы, его вывезут на кляче. После этого Боусу ничего не оставалось, как срочно покинуть русскую столицу. С леди Гамильтон он встретился в Польше и уговорил ее вернуться в Лондон.

Накануне своей смерти царь решил посвататься за родственницу шведского короля, для чего отправил к нему Шуйского. Но на следующий день боярина догнал курьер с сообщением, что царь Иван IV Грозный умер.

Государевы врачи

В решениях Стоглавого собора 1551 года впервые была провозглашена необходимость государственной заботы о больных и увечных, и для них стали устраивать богадельни. Для царя же и его окружения, за неимением своих ученых лекарей, приглашали иностранцев. Первые иноземные доктора известны в Москве со времен царствования Ивана III, то есть со второй половины XV века. Из Италии вместе с архитекторами приезжали в столицу Русского государства и врачи. Однако участь их не всегда была удачна. Леон Жидовин, неудачно лечивший великого князя Ивана Ивановича, был казнен через шесть недель после смерти государя. Антон Немчин, также неудачно лечивший татарского царевича Каракача, был выдан головой его сыну, отведен на Москву-реку и зарезан под мостом. Но это не остановило предприимчивых иностранцев, и при Василии III их число увеличилось. К тому же бояре стали заводить у себя лекарей-самоучек.

В царствование Ивана IV в Россию из Западной Европы было приглашено немало врачей, аптекарей и цирюльников. Большинство лиц врачебного персонала по просьбе русского царя присылались английским королем Филиппом и английской королевой Марией.

Так, в 1557 году вместе с послом Дженкинсоном в Россию прибыл доктор Стандишь, получивший от царя «соболью шубу, крытую травчатым бархатом, и семьдесят рублей». Его неоднократно приглашали к царскому столу.

Иноземные врачи

В 1581 году английская королева Елизавета прислала с Горсеем доктора Роберта Якоби (его в русских документах того времени именуют то Романом, то Романом Елизарьевичем) с аптекарем и фельдшерами. Этот человек пользовался у себя на родине хорошей репутацией. Весьма тепло отзывалась о нем в письме Ивану IV от 19 мая 1581 года и королева Елизавета: «Упование на него положи и надейся на него».

Королева и после отъезда врачей в Россию не переставала заботиться о них. В мае 1582 года в памятной записке, о чем королева должна спросить при приеме русских послов, замечено: «Спросить о здоровье царя и его сыновей. На это будет отвечено, что один из них умер. Благоволит ее величество воспользоваться случаем спросить при этом, где был во время болезни этого сына доктор Якоби, ее лекарь, которого она рекомендовала царю, и как могло случиться, что он не был ранее допущен в присутствии царя, так как по великому его искусству в его науке можно предполагать, что он спас бы сказанного царского сына».

Еще раз Елизавета вспомнила о докторе Роберте Якоби в письме Ивану IV от 8 июня 1583 года: «Сверх того, так как посланный нами к вам в прошлом году врач Роберт Якоби весьма нами любим, мы просим вас обходиться с ним как добрые государи обходятся с лицом испытанным и стяжавшим чрезвычайные похвалы за многие свои добрые качества. Никогда бы мы не отпустили его от себя, если бы не жертвовали многим ради нашей дружбы и желания угодить вашему величеству. Пребывая в этом доброжелательстве к вашему величеству, мы можем лишь ожидать всего лучшего от вашего благорасположения к сказанному Якобию».

Каждая просьба Елизаветы о Якоби совпадала с периодом, когда в Московском государстве усиливались казни и пытки и все окружавшие Ивана Грозного трепетали за свою жизнь. Якоби, вероятно, не раз писал в Англию, прося высокого покровительства королевы, чтобы иметь хоть малую гарантию за целость своей головы.

Иван IV относился к врачам очень хорошо, о чем свидетельствуют слова князя Курбского, что «аще убо дохтору своему, именем Арнольфу-итальянину, великую любовь всегда показываше».

Арнольф Линзей был превосходным врачом и математиком, он всю свою жизнь пользовался особым расположением царя и погиб в 1571 году во время московского пожара.

До чего простиралось расположение Ивана IV к Роберту Якоби, видно из того, что последний играл довольно видную роль в сватовстве Грозного к леди Мэри Гастингс – дочери графа Гунтингтона и племяннице королевы Елизаветы. Он по этому поводу неоднократно беседовал с царем, который даже поручил Богдану Бельскому, Афанасию Нагому и Андрею Щелканову «по тою девку дохтора Романа расспросить подлинно». Якоби устроил даже аудиенцию у царя послу Иерониму Боусу, которого Иван IV не желал принимать ввиду нарушения этим установленного этикета.

Доктор Якоби не только играл немалую политическую роль, но и вмешивался в религиозные вопросы. Он вместе с проповедником Колем изложил письменно тезисы английской веры, и «царь, наградив щедро авторов, приказал прочесть тезисы публично пред многими из своей Думы и знати».

Несмотря на все это, Иван IV лекарства из рук врачей не принимал. Оно подносилось ему ближним боярином, и это считалось гарантией, что оно не заключает в себе отравы.

Иноземные врачи, как чуждые русским по религиозным воззрениям и обычаям, не пользовались расположением бояр и народа. В эпоху казней им приписывалось дурное влияние на царя. Особенно худую славу по себе оставил доктор Елисей Бомелий (Бомелиус), про которого говорили, что он занимается волхвованием и виноват в религиозном вольнодумстве царя.

Бомелий родом был голландец и, по свидетельству иностранцев, побывавших в Москве, был негодяем, подговорившим царя к убийствам и составлявшим отраву, от которой погибали несчастные, прогневившие Ивана Грозного. Но и его настигла злая участь: по обвинению в сношениях с польским королем Стефаном Баторием его всенародно сожгли в Москве.

Другие современники доказывают, что Бомелий был весьма образованным человеком, учился медицине в Кембридже и слыл там за искусного астролога и математика. В Лондоне народ стекался к нему, считая колдуном. Были у него почитатели и среди английской знати. Обвиненный в богохульстве, он по распоряжению архиепископа Мешью Паркера был заточен в тюрьму, откуда его освободили при условии, что он немедленно покинет Англию. Бомелия привез в Москву в 1570 году русский посол Савин. Царь приблизил его к себе и занимался с ним астрологией и алхимией.

Иван Грозный в монашеском одеянии.

Художник И.А. Пелевин

Иван IV часто болел. Однажды он слег с тифом, и врачи прописали ему мешок блох. Но как это «лекарство» должны были применить неизвестно. Москвичи же за то, что не сумели вовремя собрать нужное количество блох, были обложены денежной пеней в семь тысяч рублей.

Иван Грозный и призраки.

Художник И.А. Пелевин

В последние годы жизни Иван IV страдал «какой-то страшной болезнью». От него исходил отвратительный запах, тело покрылось волдырями и ранами. Царь мучился как физически, так и душевно. Он искал спасения в делах благотворения и молитве, у знахарей и заморских врачей. Но тщетно – не только исцеления, но и облегчения не было.

Особенно ухаживал за царем в это время его врач Эйлофф, который, согласно официальным документам, «ежедневно видел царские очи». Ходили слухи, что Эйлофф и отравил Грозного.

Доктора должны были сами приготовлять медикаменты. Лекарственные же вещества приобретались в семенных, зеленных и медовых торговых рядах. С приездом в Москву в 1581 году Джеймса Фрейгама была устроена первая в России аптека – исключительно для нужд царского дома. Ею заведовал один из ближних бояр.

Первое достоверное известие о русском враче относится к той эпохе. Это был пермский торговый человек Строганов, считавшийся «искусным в лечении недугов». Он залечивал раны, нанесенные Грозным своему любимцу Борису Годунову. Царь, лично осматривая «завороты», сделанные Строгановым на ранах своего пациента, одобрил его искусство, и в воздаяние за него пожаловал Строганова званием гостя, разрешив ему писать свое отчество с окончанием «вич», что в то время считалось большим отличием.