Текст книги "Частная жизнь москвичей из века в век"

Одной из наиболее ярких примет московской жизни середины XIX века был будочник – низший полицейский чин, обязанный стоять на карауле возле своей будки, в которой жил с семьей. Их наряжали в серое солдатское сукно, и каждому для устрашения обывателей вручали по старинной алебарде, которую помнили разве что по карточной колоде – ее держали в руках валеты. В ночное время будочники должны были окликать проезжающих и проходящих словами: «Кто идет?!» Мирные граждане отвечали: «Обыватель», военные: «Солдат».

Будочники десятилетиями служили на одной и той же улице и были чем-то вроде местной достопримечательности. Виновников беспорядков они связывали и доставляли в полицейский участок. Но к этим своим обязанностям они прибегали не чаще нескольких раз в год. В остальное же время балагурили с местными жителями, выполняли для них мелкие работы или дремали в будке.

В 1860—1870-х годах будочников заменили постовые городовые, стоявшие для наблюдения за порядком на полицейских постах, и хожалые городовые, посылавшиеся по разным поручениям. Сначала они продолжали жить в будках, но с 1880-х годов для них стали строить особые казармы, а будки уничтожили. Над обыкновенными городовыми стояли старшие городовые, носившие пальто серого офицерского цвета и узкие (в половину офицерских) серебряные погоны. Но вскоре последовало очередное нововведение, вместо частных приставов появились участковые приставы, а вместо старших городовых – околоточные, стоявшие во главе околотков, на которые был поделен каждый полицейский участок. Общая численность полицейской стражи, за исключением резерва, в 1880-х годах составляла 195 околоточных надзирателей и 1350 городовых. Тогда же установили ночное очередное дежурство у ворот дворников – с бляхами на шапках и со свистками.

Полиция занималась не только обеспечением общественного порядка, но принимала участие почти во всех делах городского управления. Среди приказов и циркуляров московских обер-полицмейстеров конца XIX – начала XX века можно встретить множество как вполне разумных, так и курьезных полицейских мер. Например, полицейские должны были препятствовать расклейке объявлений и афиш на фонарных и телеграфных столбах, на деревьях, а также на стенах домов. Необходимо было следить, чтобы никто не смел размещать где бы то ни было афиш с изображением святого креста, так как прерогатива использования этой символики принадлежала исключительно Русской Церкви.

Азартные игры в то время у начальства были не в чести, и оно всеми доступными способами пыталось ограничить процветающий нынче «игровой бизнес». Исключения делались, конечно для Английского клуба и других привилегированных сообществ. А вот за игру в карты на бульваре или в трактире тотчас волокли в участок. Так, с 7 на 8 июля 1869 года в 12 часов ночи заведующий Даниловской слободой Москвы господин Уклонский, проходя с двумя полицейскими унтер-офицерами, заметил, что сквозь щель оконной ставни питейного заведения цехового Никифора Савинова пробивается свет. Подойдя к окну, они увидели в щель ставни сидящих за столом самого Савинова, унтер-офицера Новикова и крестьянина Вавилова, которые играли в карты (в трынку). На столе лежали деньги, медь и серебро, и стояла водка. Тогда они подошли к дверям кабака и стали требовать, чтобы им отперли. Огонь в минуту погас. Жена Савинова отворила дверь и спросила: «Что вам угодно?» Полиция во-шла в заведение. Зажгли огонь. Кроме хозяина и хозяйки в заведении, на первый взгляд, никого не было. Но, подняв перину, полиция увидела унтер-офицера Новикова. Другой игрок был отыскан на печке. Тотчас на месте составили акт. Судья определил оштрафовать цехового Савинова на 40 рублей, а в случае несостоятельности к платежу подвергнуть аресту на десять дней. Савинов на это решение изъявил удовольствие.

Полиция, раболепствуя перед офицерами, обязана была лишать почти всех московских развлечений низших военных чинов. Например, солдатам запрещалось курить на улице, разгуливать по бульварам и сидеть на скамейках.

Среди обер-полицмейстеров в Москве было немного ярких личностей. Пожалуй, самый выдающийся – полковник Александр Александрович Власовский (1842–1899), исполнявший должность обер-полицмейстера в 1891–1896 годах и уволенный после Ходынской ката-строфы в дни коронации Николая II. «Только что вступив в должность, – писал М. М. Богословский, – он энергично повел дело и тотчас же дал почувствовать свою властную руку. Он начал с внешнего порядка в городе. Незаметные прежде постовые городовые, нередко стоявшие у чьих-нибудь ворот и проводившие время в добродушных беседах с кухарками и прочей прислугой, поставлены были теперь на перекрестках улиц и должны были на больших улицах руководить и управлять уличным движением. Всякие «праздные разговоры», как выражался Власовский, были им запрещены. На место невзрачных прежних людей в городовые Власовский набирал молодых высоких солдат, выходивших по окончании срока службы в гвардейских полках. Это были силачи и великаны, стоявшие на перекрестках улиц как бы живыми колоннами или столбами. Заведена была строгая дисциплина…

Тренировка полицейских

Крутые и энергичные действия обер-полицмейстера с первых же дней его появления заставили о нем много говорить в Москве. Он скоро стал анекдотическим человеком, предметом рассказов. Невысокий, невзрачный, с какого-то черного цвета гарнизонной физиономией, с усами без бороды, с пристальным злым взглядом, которым он, казалось, видел сквозь землю на три аршина и там следил, нет ли каких-нибудь беспорядков, он целый день и всю ночь летал по городу на своей великолепной паре с пристяжной, зверски исподлобья высматривая этих нарушителей порядка… Когда Власовский спал, совершенно неизвестно. Говорили, что он, когда придется, не раздеваясь, садился в кресла и так дремал часа четыре в сутки, остальное время посвящая службе. Впрочем, к обеду, который ему приносили из ресторана «Эрмитаж», так как был холост и своего хозяйства не вел, приглашались его приближенные люди. С ними он напивался коньяком, но пьян никогда не бывал, так как поглощал алкоголь как губка, и алкоголь на него не действовал. После обеда или ужина, освежаясь, ездил всю ночь по городу».

Видимо, вышеприведенное мнение о Власовском поддерживали большинство москвичей. Это видно из других воспоминаний, где другими словами была высказана та же мысль. «Н. А. Алексеев[7]7
  Московский городской голова в 1885–1893 годах.


[Закрыть], несомненно, понимал, что без поддержки лица, стоящего во главе полиции, ему будет трудно одному облагообразить город, и он таковое лицо нашел, – писал Н. А. Варенцов. – Как-то путешествуя по России, будучи в Риге, обратил внимание на внешний порядок в городе, где в то время был полицмейстером полковник Власовский. По приезде в Москву он доложил об этом генерал-губернатору великому князю Сергею Александровичу, который вызвал Власовского в Москву и назначил его обер-полицмейстером.

Власовский оказался замечательным администратором с необычайной энергией. До него на этой должности были все лица довольно инертные, а как обыкновенно бывает, каково начальство, таковы и подчиненные. Власовский в короткое время подтянул своих помощников, а за ними всех остальных членов полиции. Как полиция, так и обыватели не знали, когда только он спит, его налеты в отдаленнейшие и другие части города были всегда неожиданны для них, обыкновенно в то время, когда они всего меньше этого ожидали. Таковая необычная энергия заставляла многих предполагать, что он кокаинист. При нем полиция всегда была на своих местах, улицы очищены от ухабов, грязи, тоже тротуары, наружный вид домов более или менее приведен в порядок; извозчики, как легковые, так и ломовые, были упорядочены, что было сравнительно трудно сделать, принимая во внимание их количество не менее сорока тысяч в городе…

Н. А. Алексеев сошелся с Власовским, и в публике говорили, что они, весь день неутомимо работая, по ночам вместе покучивали».

«Он начал с московских домовладельцев, обязав их подпиской в месячный срок очистить на дворах выгребные, помойные и поглощающие ямы, – вспоминал И. А. Слонов. – Лиц, не исполнявших его приказа, он штрафовал от 100 до 500 рублей, с заменой арестом от одного до трех месяцев. После такой чувствительной кары началась страшная очистительная горячка. За ассенизационную бочку вместо 3 рублей платили по 12 рублей, и в месячный срок московские клоаки были очищены. Вслед за этим Власовский начал чистить полицию: большинству частных приставов и квартальных надзирателей он приказал подать в отставку и на их места набрал новых лиц, обязав их делать ночные проверки постов городовых и дворников.

Городовым приказал стоять на посту посредине улиц и площадей и строго следить за наружным порядком и движением экипажей. Извозчиков обязал подпиской немедленно починить рваные зипуны и экипажи, при езде строго соблюдать установленный порядок и держаться правой стороны, на стоянках с козел не слезать. На первых порах извозчики никак не могли освоиться с новыми порядками и ежедневно сотнями попадали под штраф от 1 до 3 рублей.

Власовский почти ежедневно, во всякое время дня и ночи появлялся неожиданно как в центре города, так равно и на его окраинах. Никто не знал, когда он спал. Одно время в Москве прошел слух, что Власовский антихрист… поэтому он не спит и будоражит всю Москву».

К сожалению, Власовский был исключением из правил, а не правилом. Но и после его увольнения нижние полицейские чины, уже привыкшие к военной дисциплине, более-менее сносно исполняли свою должность. А она заключалась не только и даже не столько в поимке преступников, сколько в наблюдении за очередями у фонтанов, где между водовозами постоянно вспыхивали ссоры и драки. Полиция обязана была также следить за состоянием вывесок на домах, за движением транспорта и даже за нахальными приставаниями молодых людей к воспитанницам женских учебных заведений и т. п.

В Москве 1 января 1905 года обер-полицмейстера сменил градоначальник. Спустя полтора года появились конные полицейские. Перед Февральской революцией 1917 года, когда началось разрушение полицейского аппарата, в Москве насчитывалось 5 полицмейстеров, 50 участковых приставов, 134 помощника участкового пристава, 550 полицейских надзирателей, 4 тысячи городовых, 300 конных городовых, 500 служителей при полицейских частях и так называемый полицейский резерв.

Грянул роковой 1917 год. Городовых назвали царскими прислужниками и кого расстреляли, кого упекли в кутузку, кого просто-напросто лишили работы и оставили умирать с голода. Вся веками строившаяся правоохранительная система распалась, и ее пришлось создавать заново. Московской милиции в первые годы своего существования пришлось нелегко. Голод, большое количество огнестрельного оружия на руках у населения, бесчинство банд, состоявших из выпущенных из тюрем преступников и примкнувших к ним тыловых революционных солдат. Да и сама милиция, набранная из вчерашних крестьянских пареньков, ни морально, ни профессионально не была подготовлена к своей работе.

Вне закона

 
В ком есть и совесть, и закон,
Тот не украдет, не обманет,
В какой бы нужде не был он:
А вору дай хоть миллион —
Он воровать не перестанет.
 

И. А. Крылов, «Крестьянин и Лисица»

Не задумывается о своей судьбе лихой русский человек. Сегодня он, беспечный, попивает пивцо под голубым широким небом в Марьиной Роще, проматывая нечестным путем добытую денежку. А завтра его ждет каторжная Владимирская дорожка, и идет он на восход, где далеко-далеко, возле самого солнца, врыты в землю высокие поднебесные горы. Посреди них лежит ущелье мерзлое, а из него путь-дорожка в яму бездонную. Идет по этой дорожке вниз повинный, не познавший счастья народ, чтобы забыть на веки вечные солнышко светлое и воду ключевую. Будут томиться они в темноте возле печей адовых, среди груд каменных, и работа у них будет лютая, без конца и без краю, без сроку и платы, без продыху. Износится сердце их в скорбях и печалях, ибо всякий выход заказан и Русь отрезана. И веревочки не свить из грязи черной, огонька не возжечь из слезы соленой, семь печатей не сорвать с лика Божьего…

Но это случится завтра. А лихой человек живет лишь сегодняшним днем, и ему нет никакого дела до будущего. Он, как и набожные монахи, повторяет слова молитвы, но только выбрасывает из нее имя Бога: «Что будет сегодня? Я ничего не знаю. Я сознаю только, что все, что бы ни случилось со мной, было предвидено, предусмотрено, определено и повелено. И этого мне вполне достаточно».

Шулера

Начиная с Фоминой недели в дореволюционной Москве появлялась громадная масса всякого рабочего люда: плотников, каменщиков, землекопов и т. п. Весь этот люд переполнял собой площадь Хитрова рынка. В течение дня рабочие со всеми пожитками, привезенными из деревни, находились на площади. Они тут рядились с подрядчиками, пили, ели и даже спали прямо на мостовой, положив под головы свои сумки. Только темная ночь загоняла их в ночлежные квартиры.

Вот этим-то временем и пользовались хитровские шулера, это время для них – сенокос, страда. С пяти часов утра они уже снуют между рабочими, присаживаясь то там, то сям на мостовой для карточной игры. Игру они заводят сначала только между собой, и деньги быстро начинают переходить из рук в руки. Конечно, вокруг кучки тотчас же собирается толпа зевак из рабочих, а в толпе снуют другие шулера, на обязанности которых лежит подзадоривать зевак к игре. Прием старый, избитый, но, тем не менее, всегда удачный. Охотник зашибить без труда копейку всегда объявляется. Сначала ставит полтину, рубль и проигрывает. Жалко денег, отойдет в досаде в сторонку, а игра между тем продолжается, и проигравший простак видит, что люди выигрывают. И тут еще шулера, как бы со стороны жалея, подзадоривают: мол, ты и проиграл-то потому, что поставил всего полтину. Слушает простак лукавых советников и, в конце концов, решается. Достает кошелек, обыкновенно спрятанный за пазуху и при помощи шнурка повешенный на шею, развязывает его и начинает вытаскивать кредитки одну за другой, которые тотчас исчезают в кармане банкомета. Если игрок оказывается азартный, то вслед за деньгами проигрывает сумку с рубахами и полотенцами, а часто и последнюю поддевку. После этого мужику стыдно показываться на глаза своих товарищей-земляков, чтобы те не засмеяли. Он спешит с горя в кабак, проживает там последнее, остается наг и бос, ибо что не успеет пропить, то все равно хитровцы у пьяного утащат, и если и после этого не догадается удрать из Москвы на родину пешком и Христовым именем, то попадет сначала на бесплатный ночлег в дом Ляпиных, будет мыкать горе все лето и затем пополнит комплект «золотой роты».

Шулера имеют свои притоны, куда завлекают мужиков и господ, преданных разгульной веселой жизни. Там, кроме всевозможных игр в карты, есть и кости, и орлянка. Новичок, попавший сюда, обирается, разумеется, до нитки, смотря по расчету, в один, два или три приема. Если шулера видят, что от новоприбывшего можно поживиться и впоследствии, иной раз ему и проиграют малую толику.

Обыгрывают простаков в ремешок. Эта игра заключается в следующем. Берут мягкий ремень, складывают его вдвое, так чтобы оба конца были равны между собой. Согнутая середина, представляющая из себя петлю, перегибается еще несколько раз, и сколько раз она будет перегнута, столько же получится добавочных петель в виде спирали, которую всю и держит в руке шулер, положив ее на землю, на скамейку или на ящик. Желающий играть втыкает в одну из петель, по выбору, гвоздь и удерживает его, а шулер в это время берет два свободных конца ремня, тянет за них и таким образом распускает ремень. Если играющий попал гвоздем в настоящую петлю, то ремень останется на гвозде, если же он ошибся, то в руках его останется один только гвоздь.

Часто неопытному игроку и фальшивая петля представляется настоящей, и тогда, конечно, проигрыш несомненный, и шулеру не приходится употреблять никакой уловки. Но даже и тогда, когда играющий попадет гвоздем в настоящую петлю, где выигрыш на его стороне, он и в этом случае непременно проиграет, так как шулер, прежде чем потянуть за концы ремня, один из них пальцем пустит ранее другого на оборот спирали, и только после этого распустит спираль за оба конца и этим способом сделает настоящую петлю пустою.

Как ни прост и ни бесхитростен этот способ, он, однако, всегда удается, и редкий день проходит без того, чтобы шулера не обыграли до нитки десяток-другой простаков.

За ремешком следуют номерки. На площадь выходит шулер. У него на ремне через шею висит небольшой пустой лоток, служащий вместо стола. Выбрав в густой толпе удобное для себя место, он достает из кармана кисет с номерками и начинает игру со своими подручными. Номерком называется дощечка или картонка с половину коробки из-под шведских спичек. На каждой обозначена цифра. Желающие кладут деньги на лоток. После того, как сделаны ставки, играющие по очереди вынимают из кисета номерки, и чей оказывается с большей цифрой, считается выигравшим.

Мошенничество заключается в том, что дощечки с малыми цифрами – один, два, три – совершенно одинаковые между собой, а с наибольшими – двадцать пять, сорок, пятьдесят – отличаются от них или толщиной, или скошенным краем, или каким-нибудь малозаметным зубчиком. Секрет этот известен только шулерам, и они всегда имеют возможность вынуть из кисета дощечку с наибольшей цифрой, узнав ее на ощупь.

За номерками идут кости, которыми называют выточенные из кости кубики, на сторонах которых проставлены точки: одна, две, три, четыре, пять и шесть. Кто выкинет большее число, тот выиграл.

Играющим зевакам вручают обыкновенные кубики, а у шулера особенный, с кусочком свинца внутри, который заставляет кубик всегда ложиться шестеркой вверх.

Существует еще лотерея. «Билет без проигрыша – копейка и пятак, а когда вынете, будет точно так!» – выкрикивает плут, носящий корзину с выигрышами. Лотерейщики шляются по всей Москве, заходя в портерные и грязные трактиры, посещаемые извозчиками и мастеровыми. Хотя их преследует городская полиция, они ловко уклоняются от нее. А если случится, что кого-то из них заметет околоточный, то на место сгоревшего является новый шулер.

Лотерея обставляется следующим образом. Берут небольшую белую корзину с ручкой, вроде тех, с какими кухарки ходят за провизией. До двух третей ее наполняют соломой, а поверх раскладывают несколько бракованных стеклянных разноцветных вазочек, одну или две копилки, коробку с грошовыми карандашами и ручками для перьев и прочую дребедень. Затем режут из писчей бумаги билеты и на них обозначают выигрыши, способные заманить покупателя: хрустальные сахарницы, коробки конфет, полдюжины глицеринового мыла. На других же билетах пишутся самые пустые выигрыши: карандаш, десяток шпилек и т. п. Пачка билетов с хорошими выигрышами, которых даже нет в корзине, складывается обратной стороной с пачкой плохих выигрышей. Если кто пожелает узнать, что можно выиграть, ему покажут общую пачку со стороны хороших выигрышей, а когда он заплатит деньги и будет брать билет, пачку перевернут и он выиграет лишь дрянь. Стоит билет от одной до трех копеек.

Но хороших доходов у шулера не может быть, так как надо делиться с компанией, угощать водкой глазеющую публику, платить стремщику, который следит за появлением полиции. Получается ровным счетом нуль, и, следовательно, – холод и голод.

Воры

– Хомутались мы с Мазиком и заметили одну заначенную хазу. Сначала и не думали на нее, да вечером опять пришлось идти, а в ней огонь. Ну, в глаз и видно, что сламу много, только теперь серьги нет, отначена. Другой раз идем в ту же пору – опять заначено. Думаем, надо брать. Одно скверно: дух на самом углу, да дубацкая у ворот. Им узетить ловко. Стали мы еще глядеть, а у дубацкой глаз с решеткой и маленький. Мы взяли да шилом и затырили дубака. Ну, значит, свободно стало. Сейчас на хазу. Скорежили серьгу и давай работать. Мазик пошел постремить. Назад идет и смеется. Дубак узетил нас, а оттыриться не может, так и остался как в клетке. А мы купили два узла одежухи, да сачек с марушьими злыднями и все рымовые. Выкатились, схватили скамейку и ухряли.

Вот что это значит в переводе с московского воровского жаргона на русский язык:

– Ходили мы с Мазиком по городу, искали дела и заметили одну запертую квартиру. Сначала не думали здесь украсть, да когда опять шли вечером, то в ней был огонь, а в окно-то и видно, что добыча будет хорошая. Только в этот раз квартира была отперта. Пошли в другой раз – заперто. Решили красть. Одно мешает: городовой на углу и дворницкая сторожка у ворот. Увидать могут. Еще мы осмотрелись и нашли, что у сторожки окно с решеткой и маленькое. Мы взяли да снаружи дворника и заперли долотом. Стало свободнее. Мы к квартире, сломали у нее замок и принялись за кражу. Мазик пошел посмотреть – нет ли тревоги. Идет назад и сам смеется. Дворник увидел нас, а отпереть сторожки не может, и остался словно в клетке. Мы же украли два узла с одеждой, да еще денег попало порядочно, карманные часы и сак с золотыми дамскими вещами. Вышли, взяли извозчика и уехали.

Воры называют свою речь байковом, ее можно услышать в каждом трактире Хитрова рынка, Драчевки и других московских злачных мест. Для красоты слога и внушительности она уснащается беспрерывным трехэтажным матом с поминовением родителей.

Все похищенное в Москве, а также на загородных дачах воры тащат на Хитров рынок и здесь продают барышникам за третью, а часто за четвертую или пятую действительную стоимость вещей. Они сознают, что работают не столько на себя, сколько на барышников, но иначе не могут поступить. На Толкучем рынке краденое можно продать много выгоднее, так как там не знают вора в лицо и, значит, не считают вещь краденой. Но, с одной стороны, вор боится сам идти на Толкучий. Потерпевшие после обнаружения кражи в первую очередь бегут именно туда с целью проследить, не будет ли кто продавать похищенное у них, и тогда можно будет застукать вора с поличным. С другой стороны, вору недосуг возиться со своим товаром, он любит тотчас же, как только пришел «с фартом», обменять его на деньги и приняться за азартные игры и пьянство.

За ворами, в особенности за теми, кто крадет ловчее других, на Хитровом рынке постоянно следят шулера, они как пиявки присасываются к ним. Если ловкий вор с вечера отправился на кражу и почему-либо не вернулся до утра, то шулерам больше всего заботы о том, куда он девался, «не сгорел ли», не загулял ли в другом месте. Они раз десять в течение ночи забегут к нему на квартиру справиться, не вернулся ли, чтобы тотчас усадить его за карты и обыграть.

Воры прекрасно знают, что их обыгрывают наверняка, что шулера живут за их счет, но тем не менее никогда не отказываются играть и играют с удивительным азартом. Мальчишка он или старик, страсть к игре одинакова. В Москве существовало много притонов, прозывавшихся «мельницами», где в основном за счет воров кормились сотни шулеров: «Нидерланды», «Голубятня», «Афанасьева дыра» и другие.

Жизнь вора не назовешь радужной. Он часто бывает раздетым и разутым, голодным и нередко крепко битым. Ему постоянно грозит тюрьма и каторга. Редкий из них не страдает припадками падучей болезни. В особенности у тех, кто не знает умеренности в пьянстве. Сами они признаются, что испорчены тюрьмой. Там они содержатся в общих камерах и ровно ничего не делают. Поневоле приходится предаваться игре, песням и строить планы будущих преступлений. Выйдя на волю, им некуда больше идти, как только в свою среду на Хитров рынок.