Текст книги "Прелюдия. Рассказы из жизни"

– Просыпайтесь – Красноярск!

2020 г.

Вход в Философскую школу

Я прилетел на философский конгресс в Афины за несколько дней до начала его работы. Это было обусловлено не только необходимостью хорошо подготовить доклад, чтобы достойно выступить на родине европейской философии. Кроме того, для моего фильма не хватало кадров, которые помогли бы составить полное впечатление об истоках философии, о мудрецах Древней Греции. Трудно было привыкнуть к жаре, которая у нас в Сибири к этому времени резко сменяется прохладой, однако дело двигалось. Естественно, философский фильм был бы далеко не полным, если проигнорировать собственно философский конгресс, который представлял собой самое полное и разноликое сборище людей со всего мира, так или иначе связанных с высокой мыслительной деятельностью. Или, точнее сказать, имеющих отношение к тому, что в их понимании трактуется как философия.

Я знал, что Философская школа находится за городом, и был уверен, что не будет особой сложности туда добраться. Однако на улице стоял 2013 год, который оказался сложным для многих стран, что в Греции было особенно заметно. Нет, не стал хуже сервис. Однако озабоченность в глазах и молодые люди с плакатами в центре города давали понять, что ситуация в стране довольно сложная. Договориться с таксистами мне не удалось, и тогда я решил ехать автобусом. После нескольких пересадок я понял, что окончательно заблудился в пригороде Афин. Мои расспросы мало что дали не только из-за моего не самого совершенного английского, но и по многим другим причинам. Люди отвечали неохотно и почему-то вспоминали кладбище. Я решил, что таким образом они меня посылают, пока один молодой человек не нарисовал схему, и у меня частично прояснилось в голове. Каково же было мое удивление, когда конечной остановкой автобуса оказалось… кладбище.

Только позже я понял, что современные греки, несмотря ни на что, вполне достойны своих великих предков: вход на кладбище и в Философскую школу был один!

В самолете меня застала горькая весть о смерти Игоря. Перед глазами проплыли славные годы нашей юности. В качестве молодых преподавателей мы пришли на кафедру одновременно, хотя закончили разные университеты. В среде молодых преподавателей Игорь занимал особое место. Его присутствие способствовало становлению моего преподавательского статуса. Одна из первых наших встреч была довольно характерной. Игорь поймал меня, идущего по коридору, и попросил купить сигареты:

– Понимаешь, у меня зачет – не могу отвлекаться ни на минуту, потому что, как ты догадываешься, сразу же появятся шпаргалки, а без сигарет – никак.

– Ладно, я все равно иду в столовую. Тебе какие купить?

И тут я увидел на лице моего коллеги искреннее изумление, смешанное с тихим укором:

– Неужели тебе не известно то, что весь город знает: курю только «ВТ»!

И мне уже тогда стало чуть-чуть стыдно…

И вот Игоря нет…

Игорь – это порода. Вспоминаю, как он умудрялся оставаться аккуратным на сельскохозяйственных работах, где сохранить соответствующий преподавательский облик представлялось делом почти невозможным. В то время, когда мы носились по полю, стремясь проконтролировать подчиненных нам студентов, которые прекрасно понимали ненормальность своего пребывания за тысячу километров в период интенсивной учебы, появление Игоря в его знаменитом джинсовом костюме внушало покой и возрождало способность немного с юмором относиться к происходящему. Без подобных качеств трудно было адекватно воспринимать многие события позднего советского периода, например запахивание огромного поля помидоров, которые оказались кормовыми, поэтому их собирать якобы невыгодно.

Игорь всегда оставался самим собой. Окликнув однажды меня, бегущего по коридору, он высказал простую до банальности мысль, что на занятия я опоздать не могу по определению, поскольку занятия начнутся тогда, когда я появлюсь в аудитории…

Я помню наши неспешные прогулки по парку, когда, наблюдая за сидящими на лавочках шахматистами, мечтали о диссертациях. Игорь однажды процитировал своего тестя – писателя, который утверждал, что даже научное творчество должно начинаться с чистого листа бумаги. Мне эта нехитрая мысль сразу же глубоко запала в душу, не позволив двигаться по упрощенному «диссертабельному» пути, который был характерен для многих моих коллег. Да, я затянул с защитой, но я сидел у чистого листа и нес отсебятину настолько, насколько, конечно, этот процесс на начальном этапе можно было назвать научной деятельностью.

Вспоминалось, как после посещения моей группы он восхитился активной работой студентов и попросил в следующем семестре уступить эту учебную группу ему. Мы шли по нашему любимому парку, и я попросил что-то адекватное взамен. Третий наш коллега, Любомир, с удивлением разглядывая нас, произнес:

– Создается впечатление, господа, что я присутствую при акте работорговли!

С многозначительными улыбками мы сообщили ему, что, безусловно, количество девушек в группе также играет немалую роль, однако на первом месте – обмен методиками, ведь только мы – молодые преподаватели – могли внести свежую струю в эту уже трещавшую по швам систему…

Я очень ценил опеку Игоря надо мной, пока еще не адаптировавшимся во Львове, куда я попал по распределению, тем более что он всегда отличался деликатностью. Помню, как водил меня по только ему известным магазинам, желая обновить мой студенческий гардероб и убеждая знакомых продавщиц в необходимости привести «пана Михайла» в преподавательский вид. Нельзя сказать, что я игнорировал эту внешнюю составляющую преподавательского имиджа, однако на улице стояли восьмидесятые, а молодые преподаватели получали зарплату, которую можно было назвать символической. Создавалось впечатление, что таким жестоким образом отечественные чиновники стимулировали нас к защите диссертаций. После подобного, как бы сейчас сказали, «шопинга» Игорь с удовольствием прогуливал меня по центру Львова, и я ничуть не противился тому, что он рассматривал меня в качестве своего произведения.

Я вспомнил, как мы готовились к кандидатскому экзамену по философии. Это было славное время. В огромной квартире, где жил Игорь, мы всю ночь пытались огромными порциями заглотить гегелевские и кантовские тексты, бесконечно споря о сущностях, о диалектике, об идеальном. Периодически, чтобы не уснуть, мы подставляли голову под кран, максимально впитывая в себя идеи, смыслы…

Прошло сорок лет. За четыре тысячи километров от города моей преподавательской юности я стремлюсь приобщать к вечным философским истинам совсем других молодых людей, пытаясь это делать через свой разноцветный опыт. Получается своеобразная философия истории, потому что часто путешествую и перерабатываю противоречивые впечатления в нечто, надеюсь, достойное Истории.

Наверное, имеется какой-то глубинный смысл в том факте, что о твоей смерти, Игорь, я узнал июльским летом, в самолете, но проститься с тобой не позволили современные украинские реалии.

Все эти десятилетия, находясь далеко от Львова, я всегда был согрет надеждами, что свидетели моей юности иногда возвращаются к тем славным дням. Игорь в этом ряду занимал особое место. Привыкнуть к мысли о его отсутствии во времени и пространстве пока чрезвычайно трудно, потому что уже некому подтвердить глубину наших отношений и ощущений. И я страшусь того момента, когда на определенном этапе начну сомневаться в реальности самых значимых и неповторимых эпизодов, составляющих собственно ценность моей жизни, ведь Игорь уже не в состоянии подтвердить не только свое, но и мое бытие.

Вот почему с его кончиной мой воздушный шар лишился троса, а я не ведаю, сколько их у меня. Не хватает воображения, чтобы до конца осознать всю безысходность тезиса: Игорь никогда уже не войдет в аудиторию и не скажет своих несколько сакраментальных фраз. Нет, еще не настолько болезненно, насколько странно представить живого, плещущего энергией и идеями человека в роли холодного памятника…

Я по-прежнему не люблю костюмы и галстуки, но, одевая их на соответствующие торжества, я всегда вспоминаю Игоря, моего коллегу по Львовской политехнике из далеких 80-х.

Я искренне сожалею, что не успел поговорить с сегодняшним, зрелым Игорем и уже не узнаю чего-то важного от него, искренне болеющего за Украину, которая сама затеяла над своими людьми страшный эксперимент. Впрочем, глубинные причины этой трагедии наблюдались уже тогда… Теперь мне лететь без одного троса, хотя ветер не обещает быть попутным…

А вход в настоящую философию и на кладбище – один. Это справедливо не только с позиций постоянного напоминания, но…

2020 г.

Ночная электричка в прошлое

Освещение в электричке было недостаточным для чтения, особенно для специальной литературы, которая находилась у меня в сумке. Конечно, философские трактаты предполагают сосредоточенное кабинетное проникновение в текст с последующим осмыслением. Раньше в подобной ситуации всегда можно было отыскать шахматистов-любителей, однако в последнее время шахматное пространство заметно скукожилось. Уснуть тоже не удавалось из-за разговора соседей, и я начал поневоле прислушиваться к рваным диалогам. Вероятно, местная женщина с узловатыми руками сельской жительницы смачно рассказывала мужику средних лет о поселке, огоньки которого мелькали с правой стороны:

– Вот это и есть цыганская деревня, о которой я вам говорила. Сами дома сейчас вряд ли удастся рассмотреть, но вы же видите, что они тянутся ровными рядами, потому что стандартные. Там ведь не только для жилья все прилично сделано, но и хозяйственные постройки основательные. Мне полжизни пришлось горбатиться, чтобы иметь похожее, а тут – все сразу готовенькое. Тем более – кому?! Зачем цыгану дом?!

– Чтобы перепрятывать ворованное! – вставил вполне ожидаемую фразу своим писклявым голосом не совсем трезвый мужичок, сидевший у двери.

– Вот-вот! Местные люди хорошо знают!

– А с какой целью создавался поселок? – спросил мужчина, и его вопрос выдавал в нем какого-то мелкого чиновника.

– Вы об этом спросите наше начальство! Они решили, что таким образом остановят цыганское нашествие на электрички, ведь поселковый народ забросал уже всю районную власть жалобами. Однако я что-то не слыхала, чтобы кому-нибудь вернули вещь, которую выманили цыганки. Если бы не выскочил один наш земляк в так называемые бизнесмены, то никто и пальцем не пошевелил бы! Он тоже жил бы себе привольно, подальше от всяких чернобыльских бед, и никакая судьба малой родины его, конечно, не интересовала. Однако, как у них там принято, со временем в депутаты собрался, чтобы добро свое умножить и сберечь, причем от нашего округа, поэтому решил расположить народ к себе хоть чем-нибудь…

– Это дело, как я понимаю, хорошее…

– Для кого?! Да, перестали цыганки со своими выводками доставать людей на этом участке, чтобы на поселок не накликать лишних проверок. А на соседних ветках еще как активизировались! Я, как бывшая учительница, не могу спокойно смотреть на то, как подрастающее поколение сбивают с толку. Учителя стараются понапрасну, ведь дети видят, что можно легко денежку сколотить без учебы…

– Ну, нашей молодежи, полагаю, это не грозит – менталитет не тот…

Я понял, что этот спор затянется надолго и, подхватив сумку, медленно двинулся в соседний вагон. В тамбуре какой-то мужик внезапно уставился на меня, как будто я застал его за чем-то непотребным. Я развел руками и на всякий случай произнес: «Не курю».

Соседний вагон показался мне более спокойным, поэтому я сразу же пристроился у окна и начал рассматривать убегающие вдаль бусинки поселковых огоньков. Начало октября, но осенние намеки пока чувствовались только ночью, а мне предстояло болтаться в этой электричке до раннего утра. Надежда на сон появилась, хотя пока не удавалось пристроить сумку таким образом, чтобы голова не страдала от деревянного косяка вагонного окна. Кое-как приспособившись, я уже закрыл глаза, однако уснуть не удавалось – что-то беспокоило. Я еще раз проверил, насколько надежно лежат бумажник и фотоаппарат – самые дорогие вещи. Вроде все в порядке, однако почему-то не отпускает чувство напряжения. Вдруг сквозь тусклое, бликующее стекло тамбурной двери я опять заметил странноватого мужика, который по-прежнему очень внимательно смотрел в мою сторону. Да нет же – именно на меня! Он не курил, но почему-то стоял в тамбуре и довольно откровенно разглядывал меня. Я наконец-то не вытерпел и пересел на соседнюю скамейку, спиной к этому чудаку. В своей полудреме я не сразу вспомнил, что последний раз толком поесть удалось только вчера утром. Правда, разница в часовых поясах и дорожная суета притупили на время аппетит, но когда по вагону прошлась бабушка с пирожками, то запах их заставил меня встрепенуться. Я устремился за бабушкой, но удалось ее настичь только через два вагона. Возвращаясь, я вдруг опять почувствовал на себе взгляд и увидел того же мужика, который сидел, придерживая какой-то пакет, и вид у него был невзрачный. Когда он опять направил на меня свои глаза-буравчики, то я не удержался и, проходя мимо, промолвил:

– Судя по вашему взгляду, я не только самый интересный, но и единственный пассажир в этом поезде!

Злости не было, а просто хотелось избавиться от этой странной опеки.

Когда я пристроился на своем еще теплом месте и, подстелив газетку, принялся за пирожки, возле себя услышал голос:

– Вы, пожалуйста, не обижайтесь. Я ничего такого… Просто вы очень напоминаете мне одного человека. Ежели ошибаюсь, то извиняюсь, конечно.

Я с усилием проглотил кусочек пирожка, не сразу разобрав, что он с капустой, и уставился на мужика. Наконец-то я понял, рассматривая его вблизи, что мне показалось странным в его лице. Его бледность имела не совсем естественный характер, и я догадался, что он недавно отсидел приличный срок. Раздражение мое прошло, и я, махнув рукой на соседнюю скамью, проговорил:

– Ну, раскройте тайну, а то – сплошные интриги!

– Понимаете, вы похожи… В общем, к Марии Игнатьевне вы не имеете отношения? Может, родственники, случайно?

В последние два года после смерти мамы при упоминании чужими людьми ее имени я ощущал горечь, однако в этот раз к ней примешивалось еще что-то, неведомое ранее. Теперь была моя очередь внимательно изучить соседа. Помолчав, спросил:

– Неужели через столько лет это возможно?

Он утвердительно улыбнулся, как-то сразу преобразившись при этом. Потом еще более пристально посмотрел на меня и промолвил:

– Ничего удивительного, ведь я фотографии видел в газете, где рассказывалось о наших известных земляках. Просто я удивлен, потому что не предполагал, что такие люди ездят на электричках.

На этот раз в его голосе я расслышал даже наш местный диалект. Тем не менее я не удержался, чтобы не спросить:

– В таком случае, полагаю, я тоже должен был помнить, потому что я маминых учеников хорошо знал, ведь Мария Игнатьевна и дома им уделяла довольно много внимания.

– Ну, про меня-то вряд ли говорила, потому что трудно было, наверное, что-то положительное в моей биографии отыскать…

Он лихорадочно перебирал ручки пакета, из которого торчали какие-то коробки. Потом вдруг махнул правой рукой перед глазами, как бы сметая паутину, и хриплым голосом промолвил:

– Мария Игнатьевна, считай, меня спасла и на путь истинный направила, поэтому из всех моих учителей, воспитателей и надзирателей только она одна вспоминается в хорошем смысле.

Он вдруг, отвернувшись к окну, начал поправлять без особой на то надобности кепку. Вздохнул, но в груди только заклокотало, и тогда мой странный собеседник подхватился, успев сквозь кашель промолвить:

– Покурю, потому что…

И выскочил в тамбур. Глухой его кашель, хрипенье и харканье еще долго прорывались сквозь стук колес и человеческий гомон. Наконец он появился и, может быть, в неудачном отсвете фонаря показался синеватой копией человека в плохом фильме. Все было более-менее ясно, однако факты, касающиеся мамы, я дотошно собирал для будущей книги, поэтому помог ему настроиться.

– Наверное, все-таки вы не лучший пример педагогической деятельности Марии Игнатьевны? – Я кивнул в сторону его груди, где из-под редких полуседых волосков выглядывали фрагменты ярко выраженных зэковских наколок.

– Э, нет! Если бы не она, то я давно уже сидел бы, причем совсем по другой статье. Вернее, еще, наверное, сидел бы по суровой статье. Мария Игнатьевна меня вовремя остановила, но ее уход в другую школу не позволил закончить процесс перевоспитания. Я точно стал бы человеком, ведь она поверила мне. Впервые в жизни я получил у нее четверку. Тебе, звиняюсь, вам не понять, что это значит для подростка, который с утра до вечера только и слышит о том, какой он конченый урод.

Попутчик опять отвернулся к окну и вновь взмахнул рукой, как бы отбиваясь от кого-то. Я смотрел на это худющее тело с глубокими синеватыми морщинами на лице, пытаясь представить его в подростковом возрасте возле нашей школы, среди акаций. Там было любимое место всех разгильдяев, где они покуривали и совершали обмен разной мелочью. Воспроизвести целостную картину былого почему-то не получалось, а те фрагменты, что будоражили память, напоминали какой-то старый советский фильм.

Он вновь заговорил, когда в предрассветном тумане появились первые постройки нашего города.

– Вот я курил и тайно наблюдал за вами; сравнивал, так сказать, с образом любимой учительницы. Благо, фотографии в газете видел. Однако окончательно убедился в том, что вы являетесь родственниками, только сейчас. Не лицо в этом деле важно, а поведение, так сказать. Вот вы, понятное дело, давно догадались, что у меня туберкулез, но ведь не убежали же. Может, не хватило опыта узнать, что это именно открытая форма, однако не брезгуете. Она тоже не боялась заразы и больше работала с такими, как я. Главное – доверяла.

Он мял в руках кепку и пытался сообщить нечто важное, однако острая дрель, как бы прокручиваясь внутри, не позволяла ему собраться с духом. После длительной паузы попутчик вдруг криво улыбнулся:

– Никому не рассказывал, но, наверное, пора совсем очиститься.

После вздоха и рассматривания наколок на своих руках он тихо продолжал:

– Мария Игнатьевна – человек настоящий! Я не только впервые получил четверку именно на ее уроке, хотя и не совсем заслуженную, но также Мария Игнатьевна поручила мне деньги собирать на классную экскурсию. Представляете, доверила мне – первому хулигану…

– Да, мама много занималась педагогикой и любила экспериментировать. Под влиянием Макаренко была, вероятно, в то время.

Мы проезжали как раз излучину реки, то место, которое особенно любили подростки в былые времена, и я увидел на его лице вдруг проснувшееся детское любопытство и еще что-то глубинно-неведомое сторонним.

– Вот и подъезжаем! – Несколько обреченно прозвучало из его уст. – А ведь никто не ждет.

– Ну, зачем же так пессимистично?!

– Да я не совсем правильно выразился: некому ждать! – Он поднялся. – Последний перекур!

– Хотя курить вредно, но не последний все-таки, надеюсь, – ухмыльнулся я. Почему-то хотелось сказать этому покалеченному существу что-то уютное.

– Да нет! Именно последний – тут я не ошибся. – Он исчез в тамбуре.

Несколько озадаченный, я механически пробежался рукой по карманчикам сумки, нащупал паспорт в кармане и поднялся. Увидев это, мой странный спутник, не докурив, почти забежал в вагон и молча задержал меня рукой. Склонившись над пакетом, он вытащил оттуда какой-то плоский ящик и протянул мне:

– Вот, пусть будет у Марии Игнатьевны хоть эта скромная память от таких, как я, ведь не только меня выручала и отстаивала.

– К сожалению, выполнить не смогу, потому что мамы нет уже два года. Вот еду памятник ставить.

Он застыл, постоял несколько минут:

– Вот оно как! Все равно, пусть будет – она заслужила! Хоть так, с опозданием. На могилу…

Попутчик резко отвернулся и стал смотреть в окно, хотя было понятно, что он видит не привокзальные постройки, а нечто сугубо свое, не поддающееся всеобщему пониманию. Подавив клокотанье в груди, он наконец-то отвел от окна глаза и посмотрел сквозь меня, судорожно выдавив из перекошенного рта:

– Деньги, как вы догадались, я не отдал… Все семьдесят шесть рубликов заныкал…

Странный пассажир неуклюже подхватил свои пакеты и быстро направился к выходу.

– Звать-то тебя как?

Он повернулся ко мне, настроился что-то выкрикнуть, но закашлялся, и толпа вынесла его на перрон.

Я зашел в вокзал и решил сдать вещи в камеру хранения, потому что спешил пройтись по городу, который когда-то был родным. Мимолетно скользнув взглядом по объявлениям, я неожиданно поразился простой мысли: вдруг в той коробке нечто запрещенное? Я так внезапно остановился, что сзади на меня налетела целующаяся парочка. Впрочем, они, вероятно, так ничего и не заметили, поскольку продолжали натыкаться на пассажиров, находясь в своем глубоком лунатизме. «Вот счастливые! – мелькнуло в моем сознании. – Если бы в качестве подарка моего чудаковатого спутника была бомба, то они даже не заметили бы перехода в иное состояние…»

Не хватало еще, покрыв такое расстояние, вляпаться в историю здесь, в родных краях! Я отыскал свободную скамейку в зале вокзала и не успел толком открыть коробку, как оттуда ударило сияние. Оно было настолько явным, что сидевшие по соседству старушки подхватились и сгрудились возле меня, охая и причитая. Из коробки показалась самодельная икона, обрамленная блестящим материалом. Взгляд ее был одновременно суров и ласков, вызывая у меня болезненно-дорогие воспоминания…

2020 г.